Текст книги ""Фантастика 2025-167". Компиляция. Книги 1-24 (СИ)"

Автор книги: Виктор Точинов

Соавторы: ,Оливер Ло,А. Фонд,Павел Деревянко,Мария Андрес
сообщить о нарушении

Текущая страница: 83 (всего у книги 350 страниц)

– Я знал, что вам не понравится, – грустно констатировал Северин.

Теперь это был разговор между супругами Чернововков, понял Ярема, и сосредоточился на угощении.

– Мало тебе одного потерянного года? Захотелось в плен еще на десять? Или до конца жизни?

– Не хочу, – едва слышно ответил Северин, не отводя взгляда. – Прочь не хочу. И если бы был другой путь... Но это наша единственная возможность.

– Нет, не единственная! – крикнула Катя. – Самая простая, но точно не единственная!

– Ты видишь другую?

– Я вижу исхудалого истукана, который не способен учиться на собственных ошибках! Болдура, пропустивший целый год жизни, болвана, покинувшего семью...

Катя взглянула на спанлетическую Олю, оборвала себя на полуслове, резко выдохнула, медленно набрала воздух и продолжила уже более тихим голосом:

– Ты хоть отдаешь себе отчет в рисках?

– Лучше любого, – Северин пощипал искалеченного большого пальца. – Я хочу совершить переход как можно ближе к его шатру, дальше броситься бегом... Это займет менее минуты.

Катя схватила подвернувшуюся под руку вилку и свернула ее в бараний рог. Золотые приборы из наследия Вишневецких... Мамуньо расстроится, подумал Ярема, но решил смолчать.

– Прекрасно, Северин, просто замечательно! Ты проклятый гений, – витая вилка улетела в угол. – Шедевральный план! Созвать нас, чтобы мы поехали прикрывать твои потусторонние прыжки!

Казалось, с глаз Катри полетят молнии. Оля смотрела на маму с восторгом.

– Щезник, твой замысел абсурден, – осторожно вмешался Яровой, поднимая изуродованную вилку. – Ты предлагаешь всем переться к черту в самые зубы, чтобы ты попытался перейти к Потустороннему миру, из которого можешь не вернуться. Что, если тебя пленят вторично? А нас схватят монголы, умеющие убивать очень долго и очень больно, они – известные виртуозы пыток. Твой замысел... Пристойно говоря: безумно опасная авантюра.

– Я осознаю опасность и признаю несовершенство замысла, но все равно прошу присоединиться к нему. Если у вас есть лучшие мысли – высказывайте, – бесцветным голосом ответил Чернововк.

– Едем кто куда и живем свой век по всему миру, – мгновенно ответила Катя.

– Первая правильная мысль за весь вечер, – согласился Игнат.

Фразы обеих Бойко неприятно поразили Ярему. О бегстве он никогда не задумывался.

– Я остаюсь здесь и воюю за свою землю, – сказал вслух.

– Малыш, ты веришь в победу? – спросил сразу Северин.

– К чему ты ведешь, Щезник?

Бесплодные болтовни начали утомлять Ярему.

– Разве малейший шанс приблизить победу не стоит попытки?

– Братик, ты позвал меня – я пришел. Рад видеть тебя живым и здоровым, – ответил шляхтич. – Но твой замысел смехотворен! Если бы ты предложил его, когда я только получил золотую скобу, я бы радостно согласился без всяких раздумий. Но с тех пор произошло немало дерьма, что вырезало из меня флер юношеского максимализма.

– Видишь? Никто тебя не поддерживает! – вскричала Катя.

– Я поддерживаю, – сказал Филипп неожиданно. – Я готов ехать со Щезником, даже если замысел обернется провалом. Перед смертью моя совесть будет чиста.

Катя обернулась к нему яростной фурией, когда Игнат триумфально ткнул в ее сторону пальцем:

– Сначала ты убеждала меня, что покушение – хороший замысел! А теперь хочешь отступить...

Катя вскипела яростью.

– Убеждала? Да чур тебе! Делай, что заблагорассудится! Хочешь умирать? Так умирай! Хочешь заливать за шиворот, пока не затмит? Так заливай!

– Уже давно затмило, – Эней почувствовал превосходство в словесной дуэли. – Это покушение не хуже любой другой дурака, которую я совершил в жизни. Убить? Ну это убьем. Сдохнем? Ну, сдохнем. Я с тобой, Щезник!

Катя перевела полный надежды взгляд на Ярему. Шляхтич, помня о миротворческой роли, попытался найти золотую середину.

– Предлагаю собрать наших. Я знаю нескольких сероманцев в армии Ничоги, все охотно приступят к бою. Выдумаем вместе что-то стоящее. Группой и отца легче бить!

Северин покачал головой.

– Я не желаю терять время, Малыш. Пока мы здесь болтаем, Киев заперт в осаде. Ехать нужно немедленно. Пока всех соберем, объясним, придумаем... Да и большой отряд привлечет излишнее внимание, – он посмотрел ему прямо в глаза. – Не хочешь со мной – я не заставляю. Дело твое.

– Нет, Щезник, я не отпущу тебя самого. Ты ведь ни черта не понимаешь... И, наконец, я тебе провинился жизнью.

Он не забыл, как Чарновковы чары спасли его после кровавой схватки возле имения Чарнецких.

– Какое невероятное единодушие, – процедила Катя.

– Ну, если так, я тоже уеду.

– Что? – Северин перевел изумленный взгляд с жены на дочь. – Но ты...

– Все, как договаривались, любимый, – Катя наслаждалась его смятением. – В болезни и в здоровье, в хорошие времена и плохие, в радости и в горе...

– Да, но...

– Я не буду стоять в стороне! Не тяну дни порознь, когда ты сознательно направляешься на гибель. Я просто устала скрываться и убегать! Я – рыцарка Серого Ордена, черт возьми, и если вы все едете уколокать того засранца, то я тоже еду!

– А матьопа? – Северин перевел взгляд на дочь. – Мы не можем взять ее с собой! Это слишком опасно.

И снова супружеский разговор Чернововков. Будет ли так же в их будущем с Сильвией, если оно когда-нибудь случится?

– Хватит делать из дочери преграду, Северин, – отрубила Катя. – Оля давно отлучена от груди и спит отдельно. Знаешь почему? Чтобы ей было легче приспособиться, если меня убьют.

Северин молчал.

– Мы были вместе полтора года. Каждый день. Каждую ночь. Неразлей вода. Мы готовы к первой разлуке, – Катя погладила дочь по головке, и вытерла кашу с ее щечек.

Оля сонно хлопала на маму.

– Если хотите, оставьте здесь маленькую. Я могу присматривать за ней, – проговорили у стенки.

Это прозвучало так неожиданно, что все обернулись к забытому у книг Максиму. От всеобщего внимания альбинос сник.

– Просто... Я никогда не был на войне... Из меня никакой пользы... Только буду мешать, – бледные щеки залило румянцем.

Катя вернулась к мужчине.

– Напомни, кто это?

– Тот, чья внешность привлекает слишком много внимания.

– Считаешь, что ему можно доверить нашу дочь?

Яреме не понравилось это мнение. Он любил крестницу. Брать ее с собой было бы безрассудно, но оставлять с Вдовиченко. .. Да они совсем его не знают!

– Мамуньо с радостью позаботится о Оле, – вмешался шляхтич.

– Я благодарна за убежище и щедрость, но пани Яровая при первой возможности украдет Олю себе, – Катя вернулась к Вдовиченко и сложила руки крестом. – Что расскажешь о себе, свободный волк?

– Я не был в Свободной стае, – ответил Максим.

– Ты когда-нибудь занимался детьми?

– Да! То есть, не совсем... То есть... Волчатами в стае, – под проницательным взглядом Катри сожалел, что вообще подал голос.

– Искро, я прекрасно знаю, какой занозой в заднице может быть маменька, – снова вмешался Яровой. – Но Оля не подписывала свиток, поэтому может оставаться в этих стенах сколько угодно. Здесь у нее всего будет достаточно! А лунное иго заставит Максима слоняться с места на место... В незнакомом для него мире.

Катя быстро потерла лоб.

– Подойди.

Максим осторожно подошел к Катре.

– Посмотри мне в глаза.

Они обменялись взглядами.

– Теперь наклонились к Оле.

Девочка внимательно посмотрела на нового знакомого и крепко ухватила его за прядь белых волос. Восторженно выкрикнула.

– Хорошо, – констатировала Катя. – Сделаем таким образом: мы двинемся в Киев, а Максим поедет путешествовать по западным паланкам. Бывал в тех краях?

Тот отрицательно покачал головой.

– Начни со Львова, – подсказал Ярема.

От некоторых жизненных советов просто невозможно удержаться. Это у меня от маменьки, грустно констатировал шляхтич мысленно.

– Ежедневно будешь читать газеты, пока не увидишь потрясающую новость об убийстве Темуджина. После этого ты вернешься сюда, возьмешь Олю и уедешь в тайник, который я покажу на карте. Поедешь заранее указанной дорогой. Поскольку своего атласа у тебя нет, я отдам тебе собственный. После убийства я тоже отправлюсь в тайник, где мы встретимся.

– Понятно, – только и сказал Максим.

– Но сначала я удостоверюсь, что Олю можно тебе доверить. Мы поговорим лицом к лицу, и, если этот разговор меня удовлетворит, я напишу несколько правил... Ты же умеешь читать?

– Да.

– Выучишь и сдашь небольшой экзамен. Потом проверим, можешь ли ты справляться с ней. Потом я окончательно решу, позволить ли тебе сопровождать мою дочь.

– А если в газетах новости об убийстве не будет? – спросил Максим.

– Уместный вопрос, – Катя говорила уверенно, будто давно продумала этот план. – Если такая новость не произойдет в течение двух месяцев – вернешься сюда, в поместье. А дальше увидим.

Северин тем временем пришел в себя и попытался заговорить к жене:

– Искро, а ты действительно уверена, что...

– Да, я точно уверена, – Катя даже не дослушала. – Наверное, больше, чем в твоем глупом покушении!

Ярема считал, что Катря слишком рискует, но молчал – это семейное дело Чернововков, и с Северинового лица было видно, что этот разговор продолжат отдельно.

Дверь без стука распахнулась: вернулся Павлин. С виноватым лицом он подбочился к Оле, пробормотал что-то непонятное и протянул девочке новенькую мотанку, устроенную из свежего сена и полосок собственной рубашки, украшенной на подоле. Игрушку украшали разноцветные ленты. Ели глазки загорелись, ручонки радостно схватили мотанку, прижали к груди.

– Даи! – восхищенно воскликнула девочка.

Савка зааплодировал и все рассмеялись. Напряжение, плотно загустевшее в воздухе, рассеялось.

– Может, просто натравить на того отброса нашего Павла, чтобы он заорал? – предложил захмелевший Игнат.

– Как тогда, когда мы из Киева бежали... Все монголы лягут! Темуджины эти, каганы-соносоны, лошади все их! Павлин, покричишь?

Савка удивленно хлопал в ответ.

– Ну, что мигаешь? Я все придумал! Ну-ка, покричи! Мы так Орду на лоскуте разорвем!

Савка растерянно посмотрел на Филиппа и прижал мотанку к лицу, будто защищался.

– Павлин такого больше никогда не делал, – сказал Олефир. – И вряд ли когда-нибудь повторит, даже по просьбе.

– Тю, – Игнат разочарованно дал щелчок пустой бутылке. – А было бы удобно... Убить всех ордынцев одним криком.

Он обвел собравшихся мутным взглядом и пьяно рассмеялся.

– Настоящий Совет семерых! Имеем есаулу военных Малыша, есаулу казначеев Варгана, есаулу контрразведки Искру, есаулу стражей Энея, то есть меня, есаулу загробных павлин, есаулу разведки...

Он взглянул на Максима.

– Чего очами бьешь? Ты не еду. Ты вообще не из ордена.

Вдовиченко покраснел и отвернулся к книжной полке.

– Это легко исправить, – Филипп обошел стол и приблизился к Максиму, чем удивил Ярему. – Мы познакомились в бою против борзых. Собственно я свидетельствовал, как этот оборотень убил двоих. Считаю, что такое деяние заслуживает приглашения в наши разбитые ряды. Или кто-нибудь против?

Шляхтич ожидал протеста от Гната, но тот удивленно таращился на Филиппа. Остальные молчали.

– Так скажи, Максим, – продолжил Филипп через несколько секунд. – Не хочешь ли ты вступить в ряды Серого Ордена?

Альбинос бросил быстрый взгляд на Северина, посмотрел под ноги, на книги, поднял глаза на Олефира.

– Такое... до сих пор возможно?

Что бы сказал на это действо Ярослав Вдовиченко?

– Кое-кто утверждает, что Ордена больше нет, и нигде правды деть – положение наше плачевное. Даже чересу с клямрами и кунтуша с Мамаем не подарим. Среди нас тебя не будет ждать слава, богатство или покой. Мы – волчьи рыцари, заклейменные анафемой и ненавистные соотечественниками, проклятые безумцы, стоящие в битвах спиной к спине, бездомные оборотни, не знающие, доживут ли до следующего полнолуния, – ответил Филипп на одном дыхании. – За отказ никто не обидится, Максим. Любого испугают такие перспективы.

Вдовиченко посмотрел по сторонам, закусил губу. Он не согласится, подумал Ярема. Не согласится, и никто не обвинит, потому что кто в здравом уме...

– Я не боюсь.

Филипп улыбнулся и подошел к стене, где висел флаг Украинского гетманата.

– Малыш, разрешишь?

Этот вечер уже не станет более странным.

– Прошу, – знамя никто не трогал после смерти Степана Ярового. – Может, для такого торжества стоит пойти к дубраве?

– Хорошая мысль, брат, – Филиппово лицо просияло.

Оля потерла кулачками глаза и захныкала.

– Ей уже пора ко сну, – Катя подхватила дочурку на руки. – Начинайте без меня.

Максим все время поглядывал на флаг в руках Филиппа. Игнат покачивался и непрестанно ворчал: по какому праву зайду принимают в Орден, кому он был джурой, кто его испытывал, зачем устраивать шапито... Савка отвечал случайными фразами, которые не касались поставленных вопросов, однако эти ответы вполне удовлетворяли неприхотливое любопытство.

Имение спал под одеялом звездной ночи. Спасенные крицевым характером госпожи Яровой, характерные дубы смахивали на гостей из прошлого. Дубрава шуршала свежими листьями в объятиях теплого ветра.

– Сегодня целый день у них просидел, – признался Филипп. – Твоя семейная дубрава стала сокровищем Ордена, Малыш.

– Говорят, у Свиржского замка еще один стоит, – Гнат сосредоточенно нахмурился. – Кто знает, где этот проклятый замок?

– Не поверишь – в Свирже.

Ярема осторожно провел ладонью по теплой шершавой коре.

– Здравствуйте, папа. Давно не виделись.

Ожидал, что ответный ствол отзовется брызгами красных искр, но дерево молчало. Никто больше не посылал характерных писем.

Филипп встал в полукруге деревьев и расправил флаг. Савка с торжественным лицом замер возле него, Северин с Игнатом стали рядом. Белокожий Максим, похожий в звездном свете упыря, ждал на расстоянии.

Зачем мы это делаем, подумал Яровой, занимая место у собратьев.

– Подойди, Максим Вдовиченко.

Альбинос осторожно подошел.

– Склони колено.

Никто не имел рыцарской формы. Игнат едва держался на ногах, Савка задумчиво бренчал пальцами по слюнявой губе – сбоку это зрелище выглядело смехотворно.

– Я, добровольно обращенный, становлюсь на защиту! Торжественно клянусь, – начал Филипп, и Максим стал говорить вслед за ним.

Серый Орден до сих пор жив, как утверждает Северин? Или они – кучка шутов, которые занимаются кощунственной обезьяньей из-за неспособности смириться с поражением?

– Бороться за свободу и покой украинского народа и украинских земель!

Вдруг щемящее, забытое чувство вспыхнуло в груди шляхтича.

– В этой борьбе не пожалею жизни и буду биться до последнего вздоха!

Часть клятвы брат Варган пропустил. Ярема решил, что это было намеренно: строки о чересе, кунтуше, дубе Мамая и Раде есаул стали неуместными.

– Буду храбр в бою и беспощаден к врагам!

Далеко к западу от Буды, сын главы Свободной Стаи, никогда не являвшийся характерной джурой, приносил клятву волчьего рыцаря.

– Буду мудрым в решениях и щедрым к друзьям!

Он шептал слова клятвы вместе с Филиппом, и воспоминания августовской ночи сорок пятого неслись следом: Корней Колодий держит флаг, дедо улыбается, черный кунтуш пахнет новенькой тканью, позади трещит огромный костер в ожидании аркана...

– Буду честным рыцарем и верным собратом!

Не прошло и десяти лет, как все исчезло: дубы, есаулы, наивный и набожный паныч, гордый своему гербу.

– Когда я отступлю от этой присяги, накажет меня закон Серого Ордена и придет на меня пренебрежение моими братьями и всем украинским народом!

С каждой фразой голос Максима звучал громче.

– Не занимай! – крикнул Филипп.

– Не занимай! – повторил Максим.

– Не занимай! – прокричали все вместе.

Как давно Ярема не слышал этого лозунга.

– Поднимись, Максим Вдовиченко, – Филипп подал ему руку. – Поздравляю в Сером Ордене.

Максим робко улыбнулся – впервые за вечер. Улыбка его была по-детски искренняя.

– Спасибо... Я не подведу.

– Видишь, Эней? Теперь брат Биляк может быть есаулой!

Савка подпрыгнул, захохотал и замахал мотанкой.

– Мама довольна!

Северин пожал руку Максиму, а Ярема хлопнул нового брата по плечу. Первый новобранец Ордена в бозна-сколько времени... И, наверное, последний.

– Брат Биляк? – Игнат не спешил с приветствиями. – Кто придумал это прозвище?

– Я, есаула казначейских, – невозмутимо ответил Филипп.

Бойко уставился на него, несколько секунд осмысливал услышанное, а потом расхохотался.

– Беляк! Не знаю, братья, зачем вам этот спектакль, Игнат махнул рукой и чуть не шлепнулся. – Но без аркана, курва, она ничего не значит!

– Первая правильная мысль от тебя за этот вечер, – Катя подошла беззвучно. – Привет, новый брат. Теперь мне будет немного спокойнее доверить тебе моего ребенка... Если заслужишь это.

Она взяла за одно плечо Северина, а за другое – Ярему.

– Ну, чего ловите? Скорей к кругу, волчьи дети!

Ярема берется за плечо Максима, рядом с ним становится Филипп и кладет руку на плечо Савки, Савка хватается за Гната, и тот закидывает руку на Северина.

– О-о-о!

Ноги понесли по кругу, земля упруго отвечает, в теле подпрыгивает давно забытая радость, и теперь уже весь мир танцует вместе с ними.

– Эй, загорайте в бубны! Эй, цимбалы – играйте!

Танец изобилует, набирает скорость, забивает дыхание, но все продолжают петь. Максим не знает слов, Северин безбожно фальшивит, звезды подпевают, дубы покачивают ветками.

– Вышли мы на доли! Вышли мы на горы!

Савка смеется, Катя ведет сильным чистым голосом, Игнат широко улыбается. Все помолодели, сбросили груз лихих лет, забыли о потерях и горе, прильнули к напитавшему силой питающему источнику аркана.

– Врагам Украины, а себе на пруду!

Впереди на тропинке ожидала тьма, но в этот момент они сжимали плечи соседей, спотыкались, кричали «не трогай», хохотали и вертелись в первобытном диком танке вокруг невидимого костра, – словно в ночь золотой скобы, когда они были распахнутыми, полными боязливых мечтательных мечтаний. представить не могли, что станут одними из последних рыцарей Серого Ордена.

*** 

Смерть порхает на крылышках мушек-однодневок, брызгает соком сорванных стеблей, змеится трещинами яичной скорлупы, пахнет сладковатой гнилью – тихая, незаметная, многочисленная и многоликая, но мы привыкли замечать ее только в стаках. От страшного осознания, что родители, друзья, и они сами – смертные, дети заходятся плачем, гневно отрицают возможность прекращения жизни, кажущейся им глубокой несправедливостью, утверждают собственное бессмертие, пока в их сердцах что-то не надламывается, и они склоняют головы, присоединяются. Тяжелые размышления будут угрызать душевный покой вопросами о смысле собственного бытия, пока не сотрутся под грузом ежедневных забот... Забытые декады, они вынырнут снова – незадолго до последнего дыхания, с которым, по поверьям, вылетает на волю незримая человеческая душа.

– Каждый день мы бессознательно готовимся к смерти, – говорил Филипп. – Каждый сон – это подготовка к последнему сну.

Он просыпался среди выпотрошенных тел на поле боя, в исполосованных человеческими требухами стенах церкви, у мертвого брата Джинджика, просыпался в теплой крови, барахтался, рычал и плыл, пока не утопал, а потом просыпался на самом деле, чувствуя во рту солоноватый железный.

– Что скажешь, Павлин?

Савка такие вопросы игнорировал, не отвечал даже жестами, и Филипп видел в этом мудрую несклонность Павла к избитой бытовой философии. На самом деле ответов не требовалось: Филипп разговаривал сам с собой, силясь заполнить зияющую в сознании болезненную лакуну. Ненавистный, насмешливый, неуместный раздражавший и мешающий голос, голос, которого он так жаждал избавиться, оказался чуть ли не стержнем его личности. После исчезновения Зверя Филипп несколько дней прислушивался к тишине собственных мыслей и чуть не оглох. Сначала мысленно, а затем едва слышным шепотом, он начал разговаривать с собой, которые после переселения в черноморские степи превратились в развесистые монологи. Павлин иногда приобщался к разговорам двух Филиппов с собственными замечаниями или мыслью Веры Забилы, которую он получал от мотанки.

Двойка сумасшедших оборотней! Лишь причуда издевательской судьбы не дала им погибнуть, однако смерть неотвратимо преследовала характерников. Это неустанное приближение не тревожило Олефира: в ожидании последнего часа он поил жизнь. Радоваться теплу солнечных лучей на лице – возможно, в последний раз; радоваться сладкой лепешке за два гроша – вероятно, последнему; радоваться ветру, что гнет травы и борется с гривой коня – вдыхать, впитывать, впитывать. Когда запас отведенных дыханий подходит к концу, вещи меняются: разворачиваются, наполняются, приобретают до сих пор незамеченные, сияющие черты, будто стремятся одарить напоследок...

Жаль покидать такой прекрасный мир. Все, что остается – принять последнее сражение на собственных условиях, как и подобает рыцарю.

– Давай, брат.

Савка крепко вжимает его коленом к стволу и умело вяжет узлы. Дуб старый, могучий, надежный, хотя не характерный. Шероховатая кора скребает спину. К крепкому плетению веревки прилагается тяжеленькая цепь. За ним – холодные наручники на руки и ноги.

Филипп ерзает туда-сюда в попытках высвободиться. Пута болезненной надежностью впивается в кожу.

– Подтяни левый верхний узел. Цепь опрокинь сюда.

Савка выполняет, другие наблюдают со стороны. Лица грустные, лицо удивлены. Скоро сменятся на лицо испуганные.

– Хорошо, – Филипп хочет кивнуть, но широкий пояс на лбу прижимает его затылок к стволу.

Он еще раз убеждается в надежности собственного плена, после чего указывает глазами на камень неподалеку.

– Несите ее сюда.

– Она тебя раздавит, братец.

– Несите!

Пряди сырого холода тянутся по голому заду и ногам. Ночное небо покрыто облаками, луны не видно, но Филипп чувствует кипение крови – полнолуние близко. Северин, Ярема и Игнат, отдуваясь, катят рыжую от мха глыбу; Филипп велит, как ее класть.

– Ты с ней долго не протянешь, – предупреждает Чернововк.

– Я с ней долго не пробуду, – улыбается Филипп.

Желтый череп полный просматривает через облако. Становится парко. Брыльца улеглась как должно, уперлась боком в грудь, от недостатка воздуха он произносит шепотом.

– Сорвусь с цепи – стреляйте.

До сих пор он не увольнялся, но это вопрос времени. Несколько месяцев назад дополнительной цепи не было: пришлось приобрести, когда она чуть не вырвалась.

Савка целует его между глаз. От головы до пят проходит волна холодной, чистой силы – Филипп подозревает, что продержался до сих пор только благодаря этим причудливым поцелуям.

– Спасибо, Павлин.

Тот показывает пистолета, заряженного серебряным шаром, в правой руке, а затем демонстрирует мотанку в левой руке, словно это тоже что-то значит. Отходит к остальным, что сидели на траве в десяти шагах от Филиппа. В их пистолях скрываются маленькие серебряные лики смерти.

– Если что, не держите зла.

Он не боится гибели, нет. Он опасается того, что будет сейчас.

Ленивая облако наконец-то сползает, и молочный свет полные заливает его лицо. Кровь стучит в ушах, тело сжимает ледяными обручами, приходит боль.

Безумная боль пронизывает каждую пору кожи, разрывает мышцы, высасывает мозг из костей, превращает нервы в раскаленные нити, растрескивающиеся мириадами бесконечных взрывов, боль вырывает ногти и омрачает мысли, боль, боль, боль...

БОЛЬ.

В сумраке сознания расплющиваются два огромных багровых глаза, обнимают собой черное небо, смотрят неуклюже, словно налитые кровью воздухоплаватели, в ушах разрывает перепонки, раскаленная кровь льется носом...

КРОВЬ

ПРОБУЖДЕНИЕ ТАК СНОВА БОЛЬ Я НЕ СПИНЮСЯ Я ОХОТАЮ Я НЕОБРАТИМ эта смешная каменька КАК НАИВНО ОНИ СМОТРИТ НАПУГАННЫЕ ЗАМЕРЛИ ЖАЛЮГИДНЫЕ СЛАБЕЦЫ ЛЕГКАЯ ЗДОБЫЧ КАЙДАНКИ РАЗРЫВАЮТСЯ ОДНА ИЗ НИХ ЖЕНЩИНА СЛАДКИЙ Вкус ЕЕ ГРУДЕЙ СЛАДКИЙ ЗАПАХ ЕЕ ПРОМЕЖДЕНИЯ ОН УБЬЕТ КАЖДОГО А ЕЕ БУДЕТ ИМЕТЬ ИМЕТЬ СЛАДКИЕ КРИКИ МЯГКИЕ ГРУДИ ВИ ДОЛЖНО БЫТЬ ПО ПРАВУ СИЛЬНОГО НИКАКОЕ ОРУЖИЕ НЕ ПОРАДИТ Я ВЫРВУ ДЕРЕВО С КОРНИМИ СОГЛАШУ ЗВЕНИЯ ЭТОЙ ЦЕПИ ВАШИМ ТРУПАМ МОЕ ВЫТИЕ ПРЕОБРАЗУЕТ ВАС НА ЗАКЛЮЧИМ СЕТЕЙ ДЕТЕЙ Разрывает путь Я хищник напьюсь горячей крови так много крови

КРОВЫЕ

КРОВЫЕ

ЛЮБЫ ПОНУРИТЬ ЛИЦА НАСИЛЮСЬ НАБЬЮ ЖИВОТА СКОЛОЖНЫМ ГОРЯЧИМ МЯСОМ МОИ МОЩНЫЕ РУКИ БУДУТ ПОРНАТИТЬ В РАСПАШЕННЫЕ ГРУДЫ БУДУТ ВЫРЫВАТЬ СЕРДЦА ИЗ БЕЛЫХ КЛЕТОК ВАШИМ СЛЕПЫМ ГЛАЖДАТАМ МОЯ КОЖА ОТОБИЕТ УДАРЫ УТЛОГО ОРУЖИЯ Я НЕПОБЕДИМОЕ Я ЛИК СМЕРТИ Я НАЧАЕН СТРАХ Я ЧАСТЬ КАЖДОГО Я ВАШЕ ПРОШЛОЕ ТЕПЕРЕ

Темнота.

Боль отступила... Он снова мог думать.

Тьма рассосалась на языке желчной горечью. Медленно, словно сорванные ветром семена одуванчика, в голове оседал сознание. Боль исчезала неохотно, волна за волной, тело приобретало ощущения. Слабым вспышкой воли Филипп заставил себя открыть глаза. Блестящее наводнение рассвета залило его слезами.

До сих пор прикован. До сих пор жив. Приговор отложен.

– Воргане?

Чей-то голос. Что-то спросил. Он ответил. Вернее, думал, что ответил – между сцепленных зубов выполз хриплый беспорядочный стон.

Филипп бился с беспомощностью, пока звуки, лившиеся ему изо рта, не превратились в задумчивые слова:

– Да, Щезник, это уже я. Можете подходить.

Приблизились: мешки под глазами после бессонной ночи, испуг между врезанных в белках сосудов. Теперь они не смогут смотреть на него без воспоминания этой ночью.

– Павлин, – прокушенные губы соленые от крови, – распутай меня.

Откинутая камень лежала в сторонке, наручники на руках и ногах превратились в браслеты с обломками цепей. Три прочные веревки, которыми мореплаватели прекращают паромы, репнули; четвертая веревка и цепь остались, но несколько звеньев растянуло. Земля вокруг разрыта, словно вскопанная собакой в поисках забытой кости. С нескольких пальцев содранные ногти, кожу покрывали порезы, ожоги и потертости к мясу, но Филипп не обращал внимания – такие мелочи не сравнить с истинной, всеобъемлющей болью, воплощением страдания и квинтэссенцией агонии... А эти царапины заживут через час.

Освобожденный от оков, покрытый остатками меха, крови и земли, Олефир неуверенно вскочил на ноги. Судорожным глотком перехватил воздух, пошатнулся. Савка подхватил под плечо, помог размять занемелые, синюшные конечности. Остальные замерли до сих пор под впечатлением от увиденного.

– Поэтому я поехал дальше в степи, – объяснил Филипп.

Виски толкло незримыми иглами, от чего хотелось блевать.

– Ты говорил... Что победил Зверя, – осторожно сказал Ярема. Филипп глотнул с приподнятой Савкой фляги.

– Я ошибался, – он принялся медленно приводить себя в порядок. – Я не убил Зверя – это невозможно. Только разбил зеркало... И потерял руль от собственного тела.

Со стороны, наверное, это выглядело странно: несколько мужчин и женщина молча наблюдают, как ужасно избитый голый мужчина отмывается от грязи.

– Кони от твоего рев едва не сошли с ума, – сказал Игнат. – Это было страшно к сыворотке, Варган! Я бы не отказался от бутылки водки.

– Разве ты от нее отказывался? – не замешкалась с клином Катя.

Савка протянул одежду.

– Как ты вообще не сошел с ума? – Бойко проигнорировал выпад сестры. – Ежемесячно терпеть такое дерьмо...

– Умоляют и дрожат только трусы низменности. Нищеты не сторонись, твердый будь, как с крика. С недолей соревнуйся, как вся родная моя. Страдай без жалоб, сражайся и молча умри, как я, – продекламировал Олефир, одеваясь.

Тяжелые строфы осели в воздухе, укололи удручающими словами.

– С какой это думы? – поинтересовался Северин.

– Альфред де Виньи, «Смерть волка».

Филипп с уважением посмотрел на Ярему, который до сих пор держал наготове пистолет.

– Верно, брат. Когда-то я случайно наткнулся на книгу его произведений, и это предназначалось именно мне.

– Вдохновляет сдохнуть, – постановил Игнат.

– Это мой гимн, – ответил Филипп.

– Гивн.

На таком уровне аргументации победа всегда оставалась за Энеем.

– Мой отец подвергся Зверю, когда был в волчьем теле. Тогда у него изменились глаза... Вспыхнули багрянцем, – сказал Северин. – А ты был... людовк? Безумный песиголовец? Даже слова не подберу.

– То, что происходит со мной, – следствие расщепления в ночь серебряной скобы. Учитель должен был убить меня сразу после ритуала, но пожалел, – напомнил Филипп. – Поэтому прошу: не жалейте меня. Такова моя тропа. Я сознательно стал на нее... И достойно дойду до ее конца.

Он расправил плечи, обвел всех гордым взглядом. Даже Игнат не нашел насмешливой реплики.

– Ты, братец, – лучший из нас.

– Нет, Малыш. Я самый опасный из нас, – Олефир улыбнулся. – Но по количеству плакатов «разыскивается» ты, безусловно, победитель.

– Сомнительная победа, – буркнул Ярема.

Весь день ватага молчала. Малыш спрятал перевязанную в косину бороду под ворот рубашки, накинул на голову капюшон, прячась от лишних взглядов – начало лета оказалось ветреным и прохладным, поэтому такой вид не вызывал подозрений. Эней безучастно оглядывался, выглядывая продавцов самогона, иногда засыпая прямо верхом, и его покосившаяся лохматая голова беспорядочно мотылялась на каждом шагу. Павлин насвистывал, перешептывался с мотанкой, напевал и подпрыгивал на насесте, как ребенок, и единственное было в хорошем настроении. Лицо Искры казалось невозмутимым, но Филипп ясно видел, как ей тревожно без дочери. Оля осталась за стенами имения Яровых, и Катя ловко притворялась спокойствием, однако постоянно тревожно оглядывалась, будто там, на краю, можно было разглядеть, как ведется малыша под присмотром Ядвиги.

Щезник осмелился подъехать к нему с разговором.

– Как ты, брат? – поинтересовался Северин тихо.

– Вскоре умру, – спокойно ответил Филипп. – Сильно вас напугал?

– Ужасное зрелище, – не скрывал Чернововк. – Я в свое время всевозможных потусторонних чудовищ насмотрелся, но ни одна не смогла так меня испугать.

– Грустно, что я скатился к такой жизни, – Олефир коснулся искалеченного уха. – Хотя, сказать откровенно, я пытался покончить с собой второй раз. Глотнул отвара, которым когда-то вражеских агентов травил. Должен был лошади двинуть через несколько секунд, пробивался – и все. Желудок только болел.

– Зверь дарит тебе удивительно крепкое здоровье. После того сражения у Чарнецких ты не должен был выжить. Вообще.

– Неуязвимость на грани бессмертия, – вздохнул Филипп.

– Две неудачные попытки самоубийства превратили мою жизнь в болезненное оттягивание мгновения, когда кто-то наконец сможет меня прикончить.

– Можно как-то остановить... все?

– Остановить Зверя в проклятой крови? – Варган рассмеялся.

– Ты знаешь ответ, брат.

– Мне жаль.

– Не стоит.

Помолчали.

– А ты что?

– Что? – не понял Северин.

Филипп наклонился к собрату, понюхал воздух возле него.

– Чувствую, – ноздри ловили малозаметный, но мерзкий запах, напоминавший гниль. – Ты слишком долго пробыл в Потойбичче. Оно проникло твое тело.

– О чем ты говоришь?

Смотрит исподлобья. Действительно не знает, притворяется ли?

– Ни один человек не жил по ту сторону так долго, как ты, Щезник. Мертвый воздух мертвого края оставляет отпечаток на смертном теле. Не может не оставить, – ответил Филипп. – Прислушайся к собственному самочувствию.