Текст книги ""Фантастика 2025-167". Компиляция. Книги 1-24 (СИ)"

Автор книги: Виктор Точинов

Соавторы: ,Оливер Ло,А. Фонд,Павел Деревянко,Мария Андрес
сообщить о нарушении

Текущая страница: 130 (всего у книги 350 страниц)

– О! Муля! – обрадовались мне девчата, – а почему тебя вчера не было?

– Это длинная история, – загадочно сказал я, – обязательно расскажу потом как-нибудь. А что вчера было? И чем всё закончилось?

– Ой, такое было! – экспрессивно воскликнула кареглазка и всплеснула руками, очевидно, для дополнительной аргументации.

И девчата, торопясь и перебивая друг друга, принялись рассказывать мне о вчерашнем заседании.

В общем, если кратко, то комсорг решил на меня наехать, что я перестал проводить лекции. И что мои лекции содержат вредные для советского комсомольца идеи. Что я пропагандирую мещанство. И так далее. Это бла-бла-бла он вещал долго. Если его послушать, то я – вражеский элемент, который разлагает коллектив с какой-то тайной целью.

Мда, дела явно непростые.

Моё отсутствие подтвердило мою виновность. И комсорг, захлёбываясь возмущением, обличал мою мещанскую и вражескую сущность. А потом встал Барышников и тоже внёс свои пять копеек. И тоже, с его слов, я выходил конформистом и приспособленцем, для которого своя шкура дороже, чем общее дело строительства коммунизма.

Не знаю, до чего они бы договорились, но, когда поднялся вопрос о том, что мои лекции вредные и их нельзя слушать, то народ взбунтовался. Особенно неиствовали девушки, которые надеялись послушать мои лекции по изменению внешности. Они-то и отбили меня у комсорга, буквально силой. Сгруппировались все и дружно напали на него.

– Там такой ор стоял! – мечтательно закатила глаза подружка кареглазки.

– А что решили в конце концов? – спросил я.

– Решили, что ты должен лекции продолжить, – хихикнула кареглазка, – так что теперь будешь каждый день нам рассказывать.

Я вежливо поулыбался, поблагодарил милых девушек, но ничего не обещал.

Когда вернулся в кабинет, Лариса сказала осуждающим тоном:

– Ты прогулял вчера собрание, Муля. Тебя рассматривали. Наш очень злой на тебя.

– Спасибо, Лариса, – сказал я и сел на своё место.

– Ты разве не собираешься к нему в кабинет? – удивилась она.

На что я пожал плечами и ответил:

– Меня не вызывали. Сижу, работаю.

Некоторое время в кабинете было молчание. А потом дверь без стука распахнулась и вошел сердитый комсорг.

Глава 7

– Бубнов, – раздражённо сказал он, явно преодолевая себя, практически сквозь зубы. – Сегодня лекция будет не в Красном уголке, а в актовом зале. Желающих много. На какую тему ты будешь беседу проводить? Ты тезисы сделал? Мне же записать нужно.

– Впервые слышу, – равнодушно ответил я и переложил документы в папке, с которой сейчас работал.

– Потому что ходить на профсоюзные собрания надо, Бубнов! А не личными делами заниматься! – возмущённо рявкнул он и добавил раздражённым тоном. – Тему говори!

– Какую тему? – удивился я.

– Твоей лекции сегодня! – взвился комсорг.

– Я не планировал никаких лекций ни сегодня, ни в будущем, – ответил я удивлённым тоном.

– Как это не планировал?! – аж подпрыгнул комсорг, – почему не планировал?

– Не хочу, – пожал плечами я.

– Как это ты не хочешь?! – подскочил комсорг и уронил одну из своих папок.

– Аккуратнее, – по доброте душевной посоветовал я. – Места здесь мало, поэтому постарайтесь делать минимум резких движений. В крайнем случае можно выйти на коридор, и руками там помахать. Если уж так сильно хочется.

Лариса, которая прислушивалась к нашему разговору не выдержала и хрюкнула.

Комсорг бросил на неё злой взгляд, и она сделала вид, что это не она, и вообще, даже если и она, то она ничего такого и не имела в виду. А Мария Степановна просто поджала губы.

– Бубнов, не паясничай и давай тему! – продолжал злиться комсорг. Кажется, он так и не понял, что я его только что послал лесом.

– Не хочу, – я зевнул и с подвыванием потянулся.

Комсорг побагровел.

– Бубнов, на вчерашнем собрании было принято решение, что ты будешь читать лекции в актовом зале. Так что давай говори тему и не выделывайся!

– А у нас что, крепостное право? – удивился я, – как это вы за меня приняли решение?

– Все комсомольцы должны вести лекции, Бубнов. Дело комсомола – формировать и воспитывать молодёжь в духе коммунизма, готовить поколение всесторонне развитых людей, которые будут жить, работать и управлять общественными делами при коммунизме, – с еле сдерживаемым негодованием от моей непонятливости сказал комсорг, процитировав строчки из Устава комсомольской организации нашего Комитета.

– Верно, – согласился я, – есть в Уставе и другие строчки. В том же Уставе сказано, что каждый комсомолец должен быть примером для молодежи. И все комсомольцы должны пробовать себя в выступлениях. Если взять количество наших комсомольцев и разделить на количество дней, то получается, что каждому выпадает доклады делать по два раза за год. А я уже выступил три раза. Так что теперь очередь других.

От моих слов у комсорга глаза полезли на лоб.

– Бубнов, – он аж сдулся, – но не все могут делать хорошо доклады!

Если он хотел мне подольстить, то сильно просчитался. Я на такую грубую подначку не ведусь ещё со школьного возраста.

И я ответил:

– Так главная задача комсомола какая – формировать полноценную советскую личность, борца за коммунистическое дело. И задача нашей ячейки дать всем комсомольцами одинаковые условия для этого формирования. А не выделять одних и задвигать других.

На комсорга было страшно смотреть. Такое впечатление, что он сейчас взорвётся. Поэтому я добавил контрольный:

– Кроме того, как я узнал, Почётную грамоту за мои лекции и денежную премию получили вы, а не я. Вот и думайте теперь сами.

Комсорга переклинило, и он выскочил из кабинета, прошипев на прощанье злобное:

– Ну, всё, Бубнов, теперь тебе крышка!

А вечером я сидел на кровати с ногами и читал книгу. Да, вот так. Как в детстве читал. Взял сегодня в библиотеке «Граф Монте-Кристо» и теперь с наслаждением читал. Рядом, на тумбочке стояла чашка с чаем и блюдце с печеньками. Какая восхитительная красота! Нет ничего лучше, чем вот так читать (хотя ещё спать в дождь на веранде дачи тоже приятно). Запахи сладкого мятного чая, овсяного печенья и бумажных страниц смешивались и давали тот упоительный непередаваемый аромат, который может понять только любитель чтения.

И такое я получал удовольствие, что не крики, ни ругань на кухне, ни скудная обстановка Мулиной комнаты, ни время, куда я попал, и где нужно всё начинать заново – ничто мне больше не мешало. Я погрузился в сказку из своего детства и волшебные книжные ароматы.

И тем сильнее было моё разочарование, когда в дверь постучали.

Причём постучали так требовательно, что пришлось идти открывать.

На пороге стоял и топтался Герасим.

Как-то в последнее время он был то в запое, то, наоборот, пропадал сутками на работе, и особо как-то не отсвечивал. А тут вдруг заявился.

– Муля, – сказал он, – ты это..?

– Что? – сперва не понял я, а потом решил, что он похмелиться хочет. – Извини, Герасим, у меня ничего нету. Было две бутылки, одну ты выпил, вторую ещё с кем-то. Ничего нету. Ты у Гришки проси, у него всегда есть.

– Нет, Муля, я не буду, – даже замотал с негодованием Герасим, – в завязке я нынче.

– А что тогда? – удивился я, больше тем для общения у нас и не было.

– Надо это…! – Выдохнул Герасим, но сформулировать не смог и умоляюще посмотрел на меня.

– Что именно? Объясни. Передвинуть помочь что-то? Или что?

– Нет, я покажу, – он вытащил из кармана какую-то детальку и показал мне, – у тебя есть такая? Мне надо.

Когда я пытался отыскать Мулины вещи, то залезал посмотреть во всевозможные места. Так-то Муля особо барахольщиком не был (хотя расхламление я на этом выходном точно проведу), и я где-то в нижнем ящике тумбы видел большую коробку со всякими деталями, гайками и гвоздями.

– Сейчас гляну, – сказал я, – ты заходи, Герасим.

Герасим вошел. Но продолжал топтаться возле входа – не хотел топтать ковёр (дорожку Дуся сняла в стирку).

Я вытащил плоскую жестяную коробку не то от печенья, не то от конфет, ещё дореволюционную. С цветами, котиками и «ятями» в надписи. Открыл её – она была забита всякой всячиной. Но выделить среди этого полуржавого хлама искомое я не смог. Поэтому сказал:

– Герасим, вот, что есть. Ты давай садись к столу и сам посмотри, – и поставил всю коробку на стол.

Герасим обрадовался и деловито приступил к поиску. Он перебирал все эти детальки с таким благостным видом и нежностью, словно совершал медитацию.

Я посмотрел на него и спросил:

– Герасим, а хочешь чаю с печеньем?

Тот отрицательно помотал головой и промычал что-то нечленораздельное, мол, не мешай, отвяжись.

Ну и ладно.

Я обратно влез на кровать и принялся читать книгу. Только-только я дошел до того места, как героя в зашитом саване сбросили в воду, как в дверь опять постучали.

Да что же это такое! Я могу хоть один вечер нормально отдохнуть, а не решать все эти глупые проблемы?!

Я аж взбесился. Дело в том, что есть у меня такая негативная черта: я запойный. Только не к алкоголю запойный. Тут как раз я равнодушен. Нет, могу в хорошей компании и под настроение даже хорошо могу. Но я всегда знаю, когда надо остановиться. Кроме того, чаще всего мне проще отказаться. У меня другой запой. Читательский. Ещё с детства так повелось. Примерно с детсадовского возраста, когда я только-только научился читать, книги стали моим избавлением от серости жизни, от неприятностей и путём в мир фантазий и сказок. И я так увлекался чтением, особенно если в руки попадался какой-нибудь томик, типа о Робинзоне Крузо, о пиратах или о рыцарях, что я тогда не видел больше ничего. Я мог не выучить уроки, мог пропустить школу. И читал до тех пор, пока книга не заканчивалась. Родители со мной воевали по-всякому, и запрещали, и ремня по заднице давали. Не помогало. Это была беда. И только повзрослев, я научился хоть как-то контролировать это. Поэтому во времена бифуркаций, когда у меня были важные проекты, много работы и так далее, я никогда не позволял себе читать. Иначе всё.

А тут я решил немного расслабиться и сел за чтение. А мне уже второй раз стучат и отвлекают. Бесят!

Стук повторился.

Мысленно чертыхнувшись, я пошел открывать.

К моему несказанному удивлению, на пороге стояла… Наденька… смысле Мулина мама.

– Муля! – экспрессивно воскликнула она, практически врываясь в комнату (я еле успел отскочить с её дороги), – объясни мне! Что происходит?

Она буквально упала на стул, заламывая в отчаянии руки:

– Муля! Это катастрофа!

– Что случилось? – осторожно спросил я.

В таком состоянии женщине нужно дать возможность выговориться, выпустить пар. И только потом можно беседовать, взывать к голосу её разума и так далее. Но пока она так взвинчена, ничего предпринимать нельзя. Это первое правило при общении с женщинами.

Поэтому я сказал:

– Рассказывай! Всё. Подробно.

Женщинам нравится, когда их просят рассказать всё подробно. От перечисления подробностей и воспоминаний они успокаиваются и приходят в нормальное состояние.

– Ты представляешь, Модест хочет подавать на развод! – воскликнула она и поднесла надушенный кружевной платочек к глазам, аккуратно промокнув слезинку, чтобы не размазать косметику. Плакала Надежда Петровна виртуозно – уголками глаз.

– Но ты же живёшь с отцом, – сказал я и тут же понял, что совершил стратегическую ошибку.

Надежда Петровна вспылила:

– Ну, ты сам подумай, Муля! Мы же нормально все вместе жили! Зачем было разводиться?! А теперь что будет? Дуся говорит, что он себе какую-то бабу завёл! Муля! Ты представляешь! Не успела я из дома уйти, как он тут же бабу привёл!

– Во-первых, ты ушла из дома давно, – успокоительно сказал я, – и ушла первой. То есть бросила его.

– Но Муля! Как я могла не уйти к Павлику?! – вскричала Надежда Петровна так, что бедный Герасим, который, как мышка, сидел за другим краем стола и не отсвечивал, с перепугу уронил две гайки под стол. – У нас ребёнок общий! Ты!

– Ну, вот, – сказал я гипнотизирующим тоном, – ты ушла. Он жил один. Теперь решил тоже создать семью.

– Но Муля! – закричала Надежда Петровна, – зачем ему семья?! У него Дуся есть. Она спокойно ведёт всё хозяйство! Я тоже захожу два раза в неделю, контролирую, подсказываю. А теперь что будет?

– А теперь он женится, – сказал я, и Надежда Петровна опять зарыдала.

– Мама, – сказал я, когда поток слёз, жалоб и причитаний чуть иссяк, – ты что, любишь Модеста Фёдоровича? Тогда зачем уходила к отцу?

– Муля! Ты же сам знаешь, я всю жизнь любила и люблю только Павла Григорьевича! – вспылила она. – Это мой отец не позволял мне за него замуж выйти. Но сейчас я могу жить так, как хочу!

– И это прекрасно, – примирительно сказала я, – ты большая молодец, что у тебя хватило мужества понять, что ты хочешь. И хоть часть жизни пожить с любимым человеком. Но почему ты не допускаешь, что и Модест Фёдорович тоже хочет поступить также?

Надежда Петровна охнула и с недоумением посмотрела на меня. Такая мысль ей явно не приходила в голову.

– Он двадцать восемь лет прожил рядом с тобой, поддерживал тебя. Принял меня и воспитал как родного сына. Потом ты ушла к отцу. Он и это принял. Жил один. А сейчас он встретил женщину и решил на ней жениться. Что в этом плохого?

– Как что?! Как что?! – запричитала Надежда Петровна, – ты, Муля, слишком молод и не понимаешь, что у него могут быть дети. И квартиру придётся делить.

– Ну, и что из этого, – пожал плечами я, – ну и поделим, если надо будет. Тем более, что тебе есть где жить, у меня тоже есть вот жильё…

– Да какое это жильё! – взвилась Наденька, – кстати, ты где телевизор подевал?

Она окинула взглядом комнату и тут её взгляд остановился на Герасиме, который нашел-таки под столом свои гайки и сейчас вылезал из-под стола.

– А это ещё кто?!

– Знакомься, мама, это – Герасим, мой сосед, – светским тоном представил его я. И развернулся к Герасиму, – Герасим, а это Надежда Петровна, моя мама.

Герасим пробормотал что-то невразумительное, он жутко стеснялся и мычал.

Надежда Петровна соседа моего проигнорировала, у неё были заботы гораздо поважнее какого-то там Герасима.

– Муля! – она всё возвращалась к теме, которая её беспокоила, – нужно же что-то делать! Что-то срочно предпринять! Ты должен поговорить с отцом. Он тебя послушается!

– О чём поговорить? – удивился я.

– Он не должен на ней жениться! – выпалила Надежда Петровна. – Мне Дуся говорила, что Модест ей признался, что это его аспирантка! Муля! Ты представляешь, он связался с несовершеннолетней! Она какая-то аферистка! Теперь его посадят в тюрьму! Это такой позор для всей нашей семьи будет!

Мулина мать, как обычно, всё утрировала и гиперболизировала, – поэтому я сказал успокоительным тоном:

– Мама, успокойся, Маша взрослая, ей двадцать девять лет, – сказал я, – и она скоро должна защитить кандидатскую диссертацию по физколлоидной химии. Ну, не может она быть проходимкой и аферисткой.

А сам вспомнил Ломакину. Хотя, если честно я её аферисткой и не считал. Просто дурочка-неудачница, глупыми бедами которой столь хитроумно воспользовался Попов, чтобы насолить Мулиному отцу.

– Ты что, всё знал?! – всплеснула руками Надежда Петровна, – ты всё это время знал и молчал?!

Она разрыдалась:

– У меня нет больше сына! – сквозь рыдания причитала она и мне это уже надоело. Я всегда стараюсь потакать женщинам. Они – слабый пол, они – украшение нашей жизни и имеют право на некоторые капризы, экспрессию и слабости. Но у Надежды Петровны это уже переходит здравый смысл. Её эгоизм просто зашкаливает. Привыкла, что все её хотелки всегда исполняются. А жизнь, она такая, что иногда нужно и желания других людей учитывать. Окружающих.

– Жаль, – сказал я более жестким тоном, чем следовало, – жаль, что ты отказываешься от меня по такой ерундовой причине. Ну что ж поделать. Мать от меня отказалась. Но скоро появится мачеха…

Надежда Петровна гневно фыркнула:

– Не смей! Ноги её в нашем доме не будет! – и с этими словами она выскочила вон из комнаты.

– Звиздец, – устало констатировал я.

– Бабы, – философски сказал Герасим и протянул руку ко мне: на его ладони лежали четыре какие-то детальки, – Муля, можно я эти все возьму?

– Бери, – разрешил я, – да и вообще, можешь всю коробку забрать. Дарю!

Герасим, не веря свалившемуся на него богатству, схватил коробку и нежно прижал её к груди:

– Спасибо, Муля! – восхищённо сказал он и уже на пороге добавил, – а на баб внимания не обращай. Что с них взять, с баб-то?! Много воли им при советской власти дали. Вот что я скажу. Покричит и вернётся.

И я был с ним абсолютно солидарен.

А у Музы дела были плохи. Софрон то ли из-за бесконечных возлияний, то ли науськиваемый Зайкой, но мозги у него совсем протекли. Он с сестрой разговаривал, как собакой. Кричал. Выгонял её, постоянно насмехался. Муза аж почернела вся, но терпела и пыталась его оправдать, когда я или кто-то из соседей предлагали с ним разобраться.

И чем дальше шло дело, тем было сложнее.

И вот после ухода Надежды Петровны я услышал в коридоре опять шум. Вышел и обнаружил, как Софрон кричит Музе:

– Да ты никому никогда не нужна! Балерина, мать твою! И многого ты добилась, балерина сраная?! Конуру в коммуналке получила и пенсию в три копейки, вот и вся твоя жизнь! Ни мужа, ни детей, кому ты такая нужна!

Выпалив эти злые слова, он гордо, с чувством собственной важности, удалился в комнату.

А Муза осталась в коридоре, она сидела, скрючившись на полу и плечи её вздрагивали.

– Муза, – сказал ей я, – пойдём ко мне в комнату.

Она взглянула на меня мокрыми больными глазами, встала и с гордо поднятым подбородком сказала:

– Извините, Муля, я сейчас очень занята. Дела семейные, как вы понимаете.

И удалилась в свою комнату. Оттуда послышались крики Софрона и визгливый смех Зайки. Опять, наверное, водку распивают.

Мне было жаль Музу. Нужно было что-то срочно предпринимать. Я как-то в последнее время переключился на другие вопросы и совершенно перестал заниматься «программой успеха» для Музы и Беллы.

Поэтому я постучал к Белле в комнату.

– Минуту! – открылась дверь и на пороге появилась Белла, закутанная в старый халат и с какой-то творожной маской на лице, но только желтого цвета.

– Муля? – удивилась она, нимало не смущаясь своего вида, – что случилось?

– Случилось, – понизив голос до шепота, сказал я и оглянулся на дверь Музы.

– Зайди, – тоже шепотом велела она, – только у меня бардак.

В комнате действительно был бардак: все шкафы открыты, часть каких-то нарядов кучами валялись на кровати, непонятные шляпки на столе, флакончики от духов и всевозможных женских средств выстроились на той части стола, которая не была занята тряпками.

– Ревизию навожу, – проследив мой взгляд, заявила Белла.

– Правильно, – одобрил я. – Мне тоже нужно взять с вас пример. А то зарос барахлом по самые уши.

– Так что ты хотел? – не смогла сдержать любопытства за маской вежливой беседы Белла.

– Белла, – сказал я, – вы помните, мы с вами обсуждали план по Музе? Ну, чтобы убрать отсюда Софрона?

Белла кинула и глаза её загорелись предвкушением.

– В общем, пора наш план внедрять. Когда ваши девочки смогут переехать к нам в коммуналку?

Глава 8

Свадьбу Ложкиной и Печкина назначили на субботу. И свадьбу Модеста Фёдоровича и Машеньки Сазоновой – тоже на субботу.

И вот как?

А суббота – рабочий день. И вот как?

Ну, с Мулиным отчимом ещё всё понятно, они с Машей тоже работают, так что само торжество назначили в ресторане на вечер. Успею после работы.

А вот что делать с Ложкиной и Печкиным? Не пойти – обидятся. А когда пойти, если с утра я работаю, а потом сразу пойду к Бубновым?

Печкин, когда узнал, торжественно заявил, что раз их с Ложкиной познакомил я, то и быть мне почётным гостем и сидеть на самом почётном месте.

Ну и как быть?

Хорошо, что время ещё есть и я успею всё обдумать. Но главный вопрос – что дарить? Зарплата у Мули, как оказалось, была не так, чтобы достаточной. На обеды в столовой и ещё чуток сверху хватало. А вот если что-то посущественнее купить, то уже и всё.

И начал я задумываться о том, что пора бы наведаться к заветному свёртку. Да и вообще вопрос с этим госконтрактом давно пора решить. А я что-то так чужими проблемами увлёкся, что о своих совсем позабыл. И тот рейд у дома мне тоже покоя не дает.

От всех этих мыслей настроение у меня было совершенно не предпраздничным.

А тут я ещё посадил себя на диету, стал бегать по утрам и подтягиваться на турнике в соседнем дворе. И озверел окончательно.

Так что в это позднее воскресное утро я вышел варить кашу на кухню в категорически дурном настроении. И совесть меня абсолютно не мучила, когда я, пока вода вскипала, вытащил сигарету из пачки, оставленной Мулиным отчимом, и закурил.

Дверь хлопнула и на кухню заглянула прехорошенькая белокурая головка.

– О! – прощебетала она, тряхнув шикарными локонами и ослепительно улыбнулась. – Закурить девушку не угостите?

– И мне! И мне! – на кухне возникла вторая нимфа, только эта была ярко-рыжей жгучей и лучезарной, – я тоже хочу!

– Я в раю, а вы ангелы? – поражённо спросил я, угощая нимф сигаретами.

– Мы к Белле пришли, а её нету, – усмехнулась блондинка и выставила точёную ножку чуток вперёд, – там какой-то дедок нам открыл и сразу ушел.

– У него ещё была коробка с гайками, – добавила рыжая.

Вот оно как!

Я совсем по-другому посмотрел на нимф. Они прикурили от конфорки и подошли поближе к форточке. При дневном свете стало видно, что нимфам явно за тридцатник и плотный театральный грим морщинки и припухлости на лице особо не скрывает.

– Белла на рынок ушла, – сказал я, – надо подождать немного. Она быстро вернётся. Если языком, конечно, ни с кем не зацепится.

Мы познакомились. Блондинку звали Вера Алмазная, а рыжую – Нонна Душечка. Насколько я понял, работали они в том же ресторане, что и Белла. Но только Белла играла на пианино, а девушки работали в кордебалете.

А я решил ковать железо, пока горячо:

– Вам же Белла говорила о вашей роли? – завуалированно спросил я.

– Говорила, – ответила белокурая нимфа Вера, – но мы всё ещё сомневаемся. Вот, пришли посмотреть, что и как.

– И окончательное решение мы примем только после того, как посмотрим, – добавила рыжая нимфа Нонна.

Пока мы курили, вышла Фаина Георгиевна покурить и сердито сказала:

– Муля, ты эту роль скоморохов видел? Там нужно выйти, помахать руками, а потом упасть, красиво обвиснув. Ну, что это за роль для меня?! – она прикурила он конфорки и подошла к форточке.

Вера Алмазная и Нонна Душечка уважительно расступились и перестали щебетать.

– Так что, вы не справитесь? – простодушно спросил я.

– Муля, я могу так упасть и обвиснуть, что весь зал будет рыдать и верить! – заявила Фаина Георгиевна, – но ведь дело вовсе не в том! Этого мало!

– Там вроде ещё надо кликушествовать, – осторожно сказал я, смутно представляя, что это такое.

– Кликушествовать! – возмутилась Фаина Георгиевна. – Муля! Какой идиот это придумал?

– Лесков, – брякнул я на автомате, не подумав.

– Муля, Лесков – это великий писатель! Это Мастер Слова, но даже он не мог бы такое придумать! А обвисать и кликушествовать придумал Глориозов! Муля, Глориозов – бездарность и жалкий фальсификатор! Я отказываюсь принимать в этом участие!

С этими словами она сердито затушила недокуренную сигарету и ушла, чеканя шаг.

– Жаль, – расстроенно вздохнул я, – такие роли просветляют душу.

– Это же Раневская! – восторженно сообщила нам Нонна Душечка.

– Ну, ничего себе! – добавила Вера Алмазная и посмотрела на нас круглыми глазами.

– Так вы согласны сыграть эти роли? – спросил я, так сказать, по горячим следам.

– Угу, – задумчиво кивнули нимфы. Они всё ещё находились под впечатлением и хоть решения окончательно не приняли, но уже были податливы на любые уговоры.

– Теперь вы сами видите, что у вас есть шанс сыграть эту роль убедительно и прославиться на века, – замироточил я, пользуясь их податливостью. – Если получится увести отсюда Софрона, то у вас есть шанс выйти за рамки ресторанного кордебалета. Фаина Георгиевна лично увидит, восхитится вашим талантом и всё потом преотлично устроит.

Нонна Душечка и Вера Алмазная переглянулись. Они всё ещё находились где-то между восторгами и сомнениями.

И пока я думал, как их убедить, подбирал мотивационные речи и формулировал вдохновляющий пример, на кухню вышел Жасминов и сказал:

– Муля, я всю ночь думал над твоими словами. Слушал скрип дивана Пантелеймоновых и много думал. И я понял, что мне действительно надо жениться. Нужно только найти невесту… – и лицо его сегодня было не красное и распухшее, а, как раньше, импозантное и красивое.

Выпалив эту тираду, он развернулся и ушел. А мне захотелось проклясть его до седьмого колена.

Даже чёртов ледниковый период и то не нанёс такого ущерба мамонтам, как скотина Жасминов этой катастрофической фразой моему плану!

Нонна Душечка и Вера Алмазная опять переглянулись, и рыжая сказала, с придыханием:

– Это же сам Жасминов!

– И он хочет жениться! – задумчиво добавила блондинистая Вера. – Невесту ищет!

А потом они опять переглянулись, и я понял, что мой план позорно провалился, ещё даже не начавшись.

А вообще, это был первый нормальный выходной со времён моего попадания сюда. И я решил провести его с пользой. Мой товарищ Егор был тогда, в том ресторане, абсолютно прав, когда сказал, что я себя угробил работой и что мне следует хоть немного отдыхать. Ведь действительно, если бы я столько не пахал, может быть, я сидел бы сейчас не в загаженной коммуналке, а на своей персональной яхте.

Поэтому теперь я решил отдыхать полноценно. Пусть выходной здесь один-единственный за всю неделю, а на работе так и норовят заполнить его то субботником, то парад какой-то придумывают, то посещение культурных мероприятий организовывают, но нужно же и отдыхать.

Приняв такое конструктивное решение, я позавтракал кашей и сварил себе ароматного кофе. А потом с полной кружкой и книжкой о графе Монте-Кристо устроился на кровати с твёрдым намерением весь день только читать и ничего больше.

Но не успел я дочитать до того места, как храбрый Дантес выбрался из савана в бушующем океане, как в дверь постучали.

Опять двадцать пять! Да что же это такое!

Я отложил книгу, отставил чашку и поплёлся открывать.

На пороге появилась Дуся. И была она крайне озабочена:

– Муля! – воскликнула она встревоженным тоном, – а я на рынок ходила. Всё равно мимо иду, дай, думаю, тебе молочка занесу, свеженького, утрешнего. Я там у одной хозяйки покупаю. У неё корова жирное такое молоко даёт, как сливки.

Она отодвинула меня и прошла в комнату.

– А ещё я заодно и творожка купила. Модест Фёдорович любит по воскресеньям на полдник творожок кушать. Так я много взяла и тебе половину оставлю. И сметанку ещё вот. Тоже домашняя.

– С-спасибо, Дуся, – ошеломлённо от такой заботы пробормотал я, – сколько я тебе должен?

– Да ты что, Муля! – возмутилась Дуся, – на продукты деньги Модест Фёдорович даёт, а что он своему ребёнку кружку молочка пожалеет?

Я только глазами захлопал, а Дуся продолжила, выставляя на стол всё новые и новые баночки, кувшинчики и горшочки:

– А ещё тётя Тамара из Вербовки порося колола и из деревни привезла свежатину продавать. А я её сёдня на базаре и встретила. Так я взяла и тебе сальтисона тоже. С чесночком, всё как полагается, – она вытащила из сумки свёрток и оттуда по комнате пошёл такой чесночный дух, что у меня рот наполнился слюной. – И хлеба домашней выпечки я заодно у неё взяла. Ейная средняя невестка хорошо хлеб печёт. Даже у меня так не получается.

Следом на столе материализовался пышный каравай размером с колесо от трактора.

Дуся приговаривала и продолжала с видом фокусника-энтузиаста, который извлекает из цилиндра одного за другим целое стадо кроликов, выуживать из своей безразмерной сумки всё новые и новые продукты.

Наконец, оглядев заставленный в два ряда стол, она удовлетворённо вздохнула:

– Ну вот и ладненько. Еды у тебя есть маленько, до понедельника продержишься. А в понедельник я приду и принесу расстегаев с рыбой. И котлеток тебе пожарю. И картошки потушу, – она на секунду задумалась и покачала головой, – нет, тушенная картошка – это несерьёзно, я лучше картошку с мясом в горшочках запеку.

– Зачем столько? – пробормотал я, но Дуся услышала и крепко рассердилась:

– Ты, Муля, на себя погляди, исхудал весь. Куда это годится? Какая девка за тебя замуж пойдёт, подумай своей лысой башкой? Мужик справным должен быть! Чем справнее мужик, тем оно лучше. И он добрее будет и на его фоне любая девка дюймовочкой выглядит. Всяко выгодно получается. Так что и не возмущайся даже, а садись и ешь давай. А то получишь у меня!

Я не возмущался. Я понимал, что это примерно то же самое, если бы муравей возмутился на Всемирный Потоп. Кроме того, Дуся была умная, как Шопенгауэр, поэтому спорить с ней изначально было бесполезно. Вряд ли в мире найдётся хоть один человек, который вот так запросто переспорил бы самого Шопенгауэра.

Поэтому я просто смиренно кивнул и сказал «ага».

– Ой, чуть не забыла, – хлопнула себя по лбу Дуся, – тут же тебе Модест Фёдорович письмо передал. Так ты глянь и мне скажи, я ему передам.

Она вытащила из бездонных складок юбки сложенный вчетверо листик бумаги из ученической тетрадки в косую линию:

– Вот! – и протянула мне.

Я развернул. Записка гласила:

«Дорогой Муля! Приходи сегодня на ужин. Дуся обещала фаршированную утку с солёными груздями сделать и пополамный расстегай из стерляди. А ещё придёт Машенька, так что ужин у нас будет по-семейному. Подпись – твой отец».

– Что передать? – спросила Дуся и по её виду было понятно, что ответ мой они уже наперёд с отцом знают, а остальное это всё только из приличия соблюдается.

– Скажи, что я не знаю, – неопределённо ответил я, – если успею – то буду. А не успею, то пусть без меня ужинают.

– Да как же так? – изумлённо всплеснула руками Дуся и левый глаз у неё дёрнулся, – я же для кого такие блюда готовить буду?!

– Для Модеста Фёдоровича и Машеньки? – подсказал я, а Дуся нахмурилась:

– Муля! Это несерьёзно! Ты посмотри, как ты исхудал! Тебе нельзя фаршированную утку пропускать!

– А, может, у меня свидание с девушкой будет? – загадочно улыбнулся я.

– Да как же это так, а?! – вознегодовала Дуся, – Модест Фёдорович вон нашел себе, теперь ты нашёл, а как же я буду? Что же вы меня все покидаете?!

Слёзы крупными каплями скатились по её пухлым щекам.

– Да мы просто прогуляемся по Арбату и всё, – постарался успокоить я Дусю (ну не буду же я ей говорить, что собирался, как стемнеет, наведаться к тому дому и попытаться забрать свёрток с деньгами. Дальше то тянуть некуда).

А тем временем Дуся бушевала:

– Нет! Это никуда не годится! Я так Модесту Фёдоровичу и скажу!

– Дуся, ну, я постараюсь, – примирительно сказал я, – но могу опоздать, могу сильно опоздать, а могу и вообще не успеть. Просто сразу предупредил, чтобы меня не ждали. Ладно?