Текст книги ""Фантастика 2025-167". Компиляция. Книги 1-24 (СИ)"

Автор книги: Виктор Точинов

Соавторы: ,Оливер Ло,А. Фонд,Павел Деревянко,Мария Андрес
сообщить о нарушении

Текущая страница: 54 (всего у книги 350 страниц)

Глава вторая

«Приказываю как можно скорее проверить личные источники в Тайной Страже; узнать последние сведения об изменениях в руководстве и доктрине; отчитываться о каждом источнике отдельно со всеми подробностями».

Странная задача. Кротов в Страже по мелочам не дергают... Наверное, у Басюги были какие-то серьезные причины для такого поручения. Филипп давно не обдумывал приказы: просто выполнял и принимался за следующие. Среди агентов Тайной стражи он имел трех информаторов, и для начала двинулся к наименее надежному.

На доске объявлений, висевшей рядом с казармами сердюков города Лубны, среди портретов объявленных в розыск, талантливо украшенных усами и рогами карандашом неизвестного художника, появилось небольшое объявление: «Ищу редкую книгу о тайных свойствах язычника Горопашным в году 1800-м. Жду владельца экземпляра каждый вечер в библиотеке».

Алексей Крыжановский каждый день ходил на службу мимо этой доски. Как персона ответственная и занудная, агент каждое утро изучал ее на предмет свежих объявлений, и это был идеальный способ вызвать его на встречу. Следующий вечер Филипп провел в библиотеке по выпускам последних газет – он немного отстал от новостей, что недопустимо для контрразведчика, поэтому наверстывал упущенное, пока было свободное время. Просидел до самого закрытия, но Алексей не явился, и это было странно: раньше он никогда не заставлял ждать.

Читательный зал не пользовался спросом среди горожан, поэтому характерник сидел наедине под заинтересованным взглядом библиотекарши – новенькой, сменившей старого болезненного ворчуна, который всегда склонял Филиппа к распитию лечебного самогона на меду и сердился после отказов, словно это были личные обиды.

Второй вечер Олефир провел по разнообразным произведениям об оборотнях. Произведений нашлось немало, но преимущественно это был бред, написанный сумасшедшими, и чепуха, придуманная для читательского развлечения – никаких полезных сведений на многочисленных страницах не нашлось. Наверное, стоимостные работы о Звере и его природе нужно искать в архивах Ордена, а точнее в архивах двухвостых... Может, попросить Щезника о небольшой услуге? Впрочем, если вспомнить, как он убил собственного отца, покоренного Зверем, это не самое лучшее мнение.

Покорение – ложное слово, Филипп. В могущественном союзе они обрели подлинную свободу.

На следующий вечер Алексей тоже не явился. Утром Филипп проверил объявление: его не сорвали, но подвергли небольшому редактированию, в результате чего слова «поганки» и «грибов» были аккуратно зачеркнуты, а над ними каллиграфически выписаны «сраки» и «сердюков». Впрочем, даже подобные правки не могли помешать агенту понять код, которым они пользовались. Если Крыжановский снова не придет, придется искать его лично.

На третий вечер к Филиппу осторожно приблизилась библиотекарша – приветливая и удивительно любезная молодица – и сказала нерешительно:

– У вас такая чудесная коса! – она покраснела и едва не подпрыгнула от собственных слов: – Ой! Простите! Я совсем не то хотела сказать!

Филипп удивленно посмотрел на нее и бессознательно провел рукой по заплетенным волосам.

– Спасибо...

– Простите! – повторила женщина и выпалила: – Вы ждете пана Крыжановского, не так ли?

– Он вас прислал?

– Нет-нет! То есть да... В какой-то мере, она еще больше смутилась. – Господин Крыжановский перед отъездом предупредил, что сюда может приехать характерник... Который будет ждать по вечерам в читальне. Если не исчезнет на третий вечер, я должен передать послание...

– Что за послание?

– Господин Крыжановский больше не живет в Лубнах и напрасно его искать, – процитировала библиотекарша.

– Овва, – Филипп и не думал о таком случае.

– Подождите, у меня осталась его карточка, – она метнулась к стенке, покрытой выдвижными ящиками с буквами. – Вот! Жил по адресу: улица Конашевича-Сагайдачного, дом четырнадцать. Это пригодится?

– Конечно! Спасибо спасибо, – поклонился Филипп, на мгновение заколебался, а потом направился к двери.

– Заходите еще, господин рыцарь! – крикнула библиотекарь на прощание. – Здесь редко бывают характерники... И другие посетители... Пусть Мамай помогает!

Необычно было слышно эти слова от кого-то вне Ордена.

– Навзаем, – усмехнулся Филипп.

Наверное, она ждала большего. Наверное, расстроилась, когда он так просто ушел. Видимо, корилась за неловкий разговор, смотрела в зеркальце с мыслью, что она безнадежная дура... Не знала, что ее вины здесь нет. Не знала, что он должен оставаться отшельником до кончины.

Когда Филипп пытался объяснить это Майе, а она спрашивала отчаянно: почему? Все ведь было хорошо, разве нет? Что изменилось? А он не мог ответить, отводил глаза и проклинал себя за боль в ее голосе.

На улице Конашевича-Сагайдачного сероманец ожидал увидеть новомодное несколькоэтажное здание с отдельными квартирами, но среди старых яблонь притаилась небольшая усадьба. В сумерках, среди озаренных домов, ее темные окна казались мертвыми.

– Вы опоздали, – сообщил мужчина, что именно заходил к соседней калитке. – Дом был приобретен неделю назад.

– Господин Крыжановский уехал?

– Давно еще! Месяца два назад. Сорвался бог знает куда вместе с семьей. Не простился даже по-человечески. Разве хорошие соседи так поступают? – мужчина шаркнул в дом.

Странная ретирада, подумал Олефир. Совсем не похоже на Крыжановского... Меньше с тем, первый крот завеялся, поэтому сероманец поехал в ближайший дуб за городом. Ко второму источнику он поедет утром, а сейчас пора отдохнуть.

Филипп расстелил на земле коцик и лег лицом до полнолуния. Буран немного повозился и тоже замер. Было тихо и прохладно. Даже сверчки молчали. Как тогда, в ту же ночь.

Ночь серебряной скобы.

Все произошло в ночь серебряной скобы.

Он тысячи раз пытался воспроизвести ее в памяти. Обожженная вселенная; хрустящий пепел под ногами; насмешливый Гаад с ножом в руке; бесконечный свиток и росчерк собственной крови на пожелтевшем пергаменте. Дальше воспоминания разрывало, отдельные отрывки загорались заревами: коричневая бумага с красными чертами, сизое облако, скользкий мост над незримой рекой, смех и шепот в ушах... Вой! Черное ничто. Багровые глаза гигантских размеров, как пара цепелинов, налитых кровью. Он стоит перед ними застывший, будто загипнотизированный змеем крольня, как жертва перед алтарем, освещенный багряным сиянием и обалдевший от пронзительного вой, тщетно пытаясь понять, что происходит, кто на него пялится. слепнет, глохнет, а потом приходит в себя у костра, бьется в припадке, тело покрыто мехом и кровью, мышцы разорвало, кости перемололо, над ним склонился испуганный учитель с серебряным ножом в руке, он кричит:

– Очнемся, Филипп, очнусь!

В ночной степи неестественно тихо. Среди тонких облаков сияет полнолуние.

Джура хочет ответить, но рот будто землей засыпало. Он хочет спросить, что случилось, хочет успокоить учителя: он вернулся с новыми силами, не надо беспокоиться, соглашение подписано... Тело еще несколько часов не слушалось его. За те часы учитель должен был убить Филиппа.

Такие случаи редки, а от этого еще более болезненны. В разные годы они случались с одиночными джурами во время путешествия в Потойбич. Вместо возвращения к миру людей будущие характерники корчились в судорогах и, не покидая транса, опрокидывались на волков. Почему так происходило: даже среди потусторонних не ведали, что было причиной и как тому помочь.

Из-за потери контроля над Зверем с самого начала Орден резонно считал таких обратных опасными. Не привыкли сероманцы ждать, пока вероятная угроза превратится в настоящую, поэтому при таких досадных обстоятельствах учитель должен был убить джуру, а если это было сверх его силы, то известить шалаш назначенцев, которые прибудут и выполнят необходимое без лишних колебаний.

Но шалаш назначенцев не узнал о Филиппе. Учитель очень любил своего джуру, которого когда-то нашел и усыновил посреди таврической степи.

– Если не будешь держать язык на припоне, – предупредил сероманец, – нам крючок.

– Я буду молчать, – клялся джура.

Тайна сковала их на долгие годы, до гибели учителя на поле боя под Стокгольмом.

– Никакого алкоголя. Ни одного табака. Никаких дурманов. Не употребляй ничего, что ослабит твою волю!

Филипп понял это навсегда.

Учитель рисковал не только перед Орденом – он рисковал своей жизнью. Каждую ночь, ложась спать неподалеку от опасного ученика, характерник не мог быть уверен, кто окажется ловчее: его меткий выстрел или молодой, жаждущий крови Зверь.

Зверь, у которого был свой голос.

Голос правды.

Тот голос мешал: буйствовал в голове собственной жизнью, насмехался, болтал, подстрекал, но Филипп не слушал его. Джура стремился оправдать учительский риск, и ничто не могло поколебать его свободу. Упорно, изо дня в день, он загонял Зверя в клетку, которую создал собственным воображением: большую, крепкую, с несколькими плотными рядами стальной и серебряной решетки. Зверь рычал, неохотно, медленно отступал, пока не исчез в темноте... Засовы щелкнули. И голос умолк.

После этого учитель разрешил преобразование. Филипп обернулся безболезненно – впервые по собственному желанию – и с удовольствием почувствовал, как властвует над этим удивительным телом. Как послушно оно выполняет его приказы! Какое сильное, ловкое, смертоносное... Учитель радостно улыбался, и это было высшим вознаграждением.

Из клетки мигали багровые глаза.

Джура каждый день продолжал тренировку. Следить Зверя. Никогда не горячиться. Медленно дышать. Не идти за мгновенной вспышкой чувств. Оставлять голову холодной. Медленно дышать. Не учитывать образы. Всегда помнить о проклятом Звере. Медленно дышать.

1845 года Филипп Олефир вступил в ряды Серого Ордена. Больше всего он боялся проверки от Ивана Чернововка, есаулы назначенцев и известного оборотня, боялся во время превращения по его приказу потерять контроль. Волновался зря: благодаря ежедневной закалки все прошло без всякого перецепки.

– Никому не рассказывай, – не уставал угощать учитель на прощание. – Даже самым близким друзьям! Даже жене.

– У меня не будет жены, – отвечал Филипп.

– Это верное решение, – соглашался учитель. – Лучше не приближаться к людям, не привыкать к ним, чтобы не помешать им. И не позволять причинить боль тебе.

– Я всегда буду одиночкой.

Как он ошибался!

После истории с недобитками Свободной Стаи, когда Филипп окончательно оправился после ранения серебряным шаром, его отправили часовым на Юг. Одним из паланков был Мелитопольский – и именно в этом городе его жизнь снова изменилась.

Как всегда, Филипп просиживал свободный день за книгой в парке, когда рядом на скамью села незнакомка.

– Сковорода? Не думала, что характерные такое читают.

Он удивленно поднял глаза: к нему никогда не обращались первыми.

Красивая. В стройном теле, похоже, бурлит татарская кровь – большие темные глаза, восточные скулы, тяжелая черная коса, не уступавшая длине Филипповой. Наверное, за ней падали немало здешних парней.

– А что должны читать характерные? – спросил Филипп. Он не подозревал, как вести такой разговор.

– Не могу ответить, честно говоря, – девушка вздохнула. – Мой учитель читал разве что газеты.

Как оказалось, она прошла шестилетний путь джуры, но не решилась на ночь серебряной скобы. Каждый имеет право отказаться от инициации (недаром обращение называется добровольным). Девушка рассказывала о своем выборе с грустью, однако легко и искренне, словно они знали много лет.

– Я до сих пор сомневаюсь, сделала ли правильный выбор. А вы?

– В важных решениях не сомневается разве что дурак, – ответил характерник.

– Правду говорите. Как ваше имя?

– Филипп.

– А я Майя. Как давно вы получили золотую скобу?

Они болтали до ночи, а потом разошлись, словно хорошие знакомые. Филипп умышленно не расспрашивал, как ее найти, только попрощался громко и двинулся по дорогам южных паланков. Запретил себе вспоминать об этом разговоре, однако Майя стремительно поглотила его мысли. Олефир думал о ней каждый день, и ни одна книга не могла отвлечь. Когда пути завели сероманца в Мелитополь, ноги сами понесли Филиппа в парк, сердце застучало, словно перед битвой, а голова выстраивала многочисленные аргументы, из-за которых им не суждено быть вместе: слишком разные... ничего не получится... его тайна...

Да она и не придет – такие встречи не встречаются дважды.

Она ждала на той же скамье.

– Теперь каждый вечер сюда наведываюсь почитать, – сказала Майя. – Как оказалось, не зря.

– Рад вас видеть, – искренне ответил Филипп.

Все предосторожности разрушило единственной улыбкой. А после поцелуя, которым она его одарила, Филипп твердо решил, что заслуживает счастья. После лет скитаний, закалки и сдерживаний... Он встретил понимающую его. Каждый имеет право любить и быть любимым. Даже проклятый оборотень!

Он усердно скрывал эти отношения от учителя: знал, что тот будет против, знал, какие слова скажет, знал, что предупредит об опасности. Но как объяснить, что жизнь и деньги ломаного не стоит, если у тебя нет таких чувств?

Майя была на несколько лет старше. Не боялась проклятия и не раз просила показаться ей в волчьем облике, но он ни разу не согласился. Искусно играла на арфе, мечтала наложить денег и пуститься в кругосветное путешествие. Они виделись ежемесячно, объездили на Буране местные окраины, и именно с ней, прекрасной Майей, Филипп узнал, что такое страсть, связывающая мужчину и женщину.

Из клетки мигали багровые глаза.

Прошли счастливые годы. Служба у часовых кончилась, и пара отмечала перевод Филиппа в шалаш казначейских.

– О чем ты думаешь? – она лукаво смотрела на него сквозь бокал с белым вином. – Неужели о том, что мы будем реже видеться?

Он думал, что пора приобрести кольцо ей на безымянный пальчик.

– Напротив, – ответил Филипп. – Теперь у тебя будет больше времени для тебя.

Через десять дней грянула Островная война, известная также как Северная. Никого из волчьих рыцарей не обошла служба в войске Сечевом: через несколько недель Филипп присоединился к рядам Двухморского союза, плывущим к северным берегам. На вражеских землях Олефир жил среди стрелков, иногда выбирался на разведку. В битвах он подальше от гущи боя курил из ружья, перезаряжал, целился, затаивал дыхание и снова стрелял (с луком Филипп упражнялся лучше, но здесь выбирать не приходилось). Кровавая потасовка оставалась в стороне, союзники одерживали победу за победой. Филипп успел побывать на ротации дома, увидеться с Майей и присмотреться хорошее кольцо. Он хотел признаться сразу после завершения войны.

...Когда в тыл заходит контратака вражеской кавалерии, мысли смывает паническим страхом. Когда земля дрожит, а конница несется прямо на тебя, в голове остается сама жажда выживания. Инстинкты сжимают сердце; тело умоляет бегства; кто при здравом уме решится встать против безудержной волны смерти?

Молодой солдат слева прицепил было к ружью штыка, но завизжал, бросил оружие и побежал. Вскоре споткнулся, упал, закрыв голову ладонями.

– Страхопуд сраный, – процедил ветеран вправо.

Филипп медленно вдохнул. Достал саблю. Всмотрелся в первую линию кавалеристов, которая нестерпимо неслась на него. Выбрал всадника напротив, выждал, склонился и рубанул по ноге коня, который должен был затоптать его.

Огир с отчаянным визгом упал, всадник ловко выпрыгнул из седла и ударил Филиппа палашем, неловко, но сильно. Сероманец уклонился и единственным ударом разрубил шведу шею. Враг последний раз махнул палашем и сел на землю: кровь превратила верх его мундира из синего в коричневый.

Уши раздирало криками. Кавалерийская атака вгрызлась в ряды стрелков, протянула на несколько шагов и застряла, как нож в кости. Филипп огляделся: стреляли, рубили, кололи и умирали. Неосторожный шаг, и ошалевшая лошадь, корчившаяся на земле, ударом копыта выбил ему саблю из руки. Ладонь пронзила боль, а через мгновение что-то уложило в лоб так, что звезды вспыхнули: попало пулей. Филипп увидел шведа с пистолетом, подхватил брошенное солдатом ружье и побежал на него, штык распоров ткань, кожу, мышцы... Сероманец рванул ружье вверх и вражеская кровь залила его.

– Не занимай! – прокричал Филипп.

Сечевики вокруг подхватили боевой клич, послышались команды охрипших офицеров, а характерник бросился потрогать дальше. В него попало еще несколько шаров, но он не обращал внимания.

– Не занимай!

Он перебьет всех, потом сделает это снова, пока враги не кончатся, а затем вернется домой. К Майе. И никогда ей не расскажет, что он здесь делал.

– Не занимай!

Шлак клевал грудь, бока и спины, никто не мог остановить его, сеятеля смерти, на лицо брызгало горячей кровью и пахло, невероятно пахло сладкой жизнью, от аромата голова... кругом, мир вокруг вдруг... красным.

Мощным ударом он убил еще одного. Кажется, ружье от этого удара сломалось. И подстерегаемая годами клетка затрещала.

Филипп ошарашенно остановился. Вокруг бушевало, но он слышал только ужасающий скрежет в голове. Он бросил оружие, схватился за затылок и упал на колени. Поздно.

Серебряная решетка выломана; стальная решетка разогнута; воля разбита. Он вспомнил Майю и ее улыбку, вспомнил маму, его последний бастион, его надежный якорь, но лицо исчезало, в воздухе пахло кровью, клетку разнесло вдребезги, Филипп отчаянно закричал.

Наконец-то!

И пришла багряная пустота.

Он пришел в себя среди разорванных тел, в луже крови и остатках собственного меха. Язык обжигал вкус железа, словно спал с замком во рту. Битва кончилась; сечевики окружили его широким кругом, наставили ружья, смотрели испуганными глазами. Филипп встал, оглянулся в поисках своих вещей, не понимая, что случилось, а ружья следили за каждым движением, словно пули могли ему повредить. В общем молчании он набросил мундир мертвого шведа – и только тогда заметил несколько загрызенных трупов с желто-голубыми нашивками.

Ноги подкосились. В глазах потемнело. Судорожно перекошенный рот проглотил воздух. Это не могло быть правдой. После стольких лет... После всего, что он...

Четверо. Перечислил: четверо.

Всего лишь.

Его жизнь была потеряна через несколько минут: годы выдержки, тренировок, молчания – все уничтожено.

Зверь вырвался на свободу.

*** 

Всенощная в «Ночной мавке» прошла без приключений за исключением разлитого бокала вина на какого-то шляхтича. Игнат получил расчет, преддержал несколько часов в Лилии, приобрел подарки и погнал Упыря хвалом – хотел поскорее приехать в семью.

Села характерник достался через несколько часов. Крестьяне вежливо здоровались, Игнат любезно отвечал. Он знал некоторых лиц, однако имена выветрились, и характерник даже не пытался их запомнить. Умиленный Упырь, переводя дыхание, шагом дошел до небольшой хижины. Характерник освободил коня от сакв и доспехов, погладил по шее. Старая клячая Ожинка, единственная жительница конюшни, поздоровалась тихим ржанием. Упырь фыркнул в ответ и взялся за овес.

– Извини, извини, – сказал Игнат. – Я тебе куплю целый пакет прессованного сахара.

Упырь подарил ему укоризненный взгляд и вернулся к овсу.

– Думала, уже не приедешь, – послышалось от дома.

В дверях стояла молодая женщина: длинные волосы убраны под чепец, веки карих глаз отяжелели от усталости, загорелые руки по локте в муке. Ее пышным устам очень подходила бы улыбка, но сейчас они сложились в тонкую черту. Хозяйка оперлась плечом о дверь и придирчиво осматривала характерника, словно не видела его несколько недель.

Его действительно не было несколько недель.

Игнат метнулся к жене, обнял за стан и легко поднял над землей. Серьезное выражение ее лица со смехом растворилось.

– Как я мог не приехать! – прокричал он и погрузился носом в ее шею.

– В этом году забыл.

Он осторожно поставил жену на землю.

– В этом году было срочное поручение... Я столько раз объяснял! Как только у меня есть возможность, то мчусь сюда, миленько, сама понимаешь...

– Понимаю. Я дразнюсь, – она осторожно, словно боялась ожога, коснулась его ладони. – Хорошо, что ты приехал. Остап очень обрадуется.

– Я ему подарка привез! – Игнат достал большой сверток из саквы. – И любимой жене тоже!

– Что за подарок? – в ее глазах промелькнули огоньки.

– Для моей Ульяны – лучший!

Игнат закрутил усы, торжественно встал на колено и театральным жестом поднес ей небольшой сверток.

– Духи, милочка! Самые модные, из самого Парижа!

Она взяла их в руки, и невесомая радость, озарившая ее лицо, исчезла.

– Зачем они мне, Игнат? – спросила Ульяна, даже не развернув свертка. – Куда мне парижскими духами брызгаться? На огород? В субботу на рынок? В воскресенье в церковь? Меня люди засмеют.

Игнат закрутил селедку вокруг уха, почесал макитру.

– Я думал, тебе понравится...

– Мне нравится, – Ульяна открыла подарок и с наслаждением вдохнула аромат. – Такое приятное цветочное благоухание... Но в следующий раз привези пару сапог рабочих, старики уже разлезлись. И молодого вола нужно, потому что Ожинка уже ни телеги, ни плуга не тянет.

Характерник мысленно обругал себя.

– Прости, милочка, я у тебя оболтус... Покупаю козлицы, будто все ухаживаю. Лучше приобрети саморуч все, что вздумается!

Он с широкой улыбкой достал несколько золотых и серебряных монет.

– Надеюсь, этого хватит...

– Спасибо, любимый. Хватит, – она поцеловала его. – Положи деньги в копилку, потому что у меня руки в муке.

В хате было чисто, как в воскресной церкви. Игнат рос у тети, которая убирала дом только по большим праздникам; у Ульяны же порядок царил постоянно.

Он перешагнул порог и замер. Как всегда, почувствовал на коже липкую корину грязи – не с дороги, а от Шевалье, девок, сделок, всего того навоза, которому не было места в стенах этого дома. Вымащенный кровью характерник, которым считал себя Игнат, несмотря на твердую веру, что без дерьма на руках лучшего будущего не построишь, чувствовал себя лишним в собственном доме. Ведь он также был частью гноя, от которого тщательно оберегал двух самых дорогих людей.

Еще и духи бессмысленные купил за дикую цену, истукан кусок! Эти таляры могли пойти на мечту.

– Вот только сейчас взялась за хлеб, – сообщила Ульяна, вернувшись к тесту.

Она вздохнула и потерла лоб обоими запястьями – осторожно, чтобы не принарядиться мукой. Игнат положил деньги в копилку. В такой момент ему всегда хотелось наконец рассказать об отдельном банковском счете, который он постепенно наполнял... Но уже несколько раз этот план уничтожался – по его вине – поэтому Игнат строго-настрого запретил говорить жене о мечте. Сначала он осуществит ее... И только тогда подарит Ульяне. Как она этого и заслуживает.

– Помочь?

– Поешь лучше.

Игнат насыпал себе борща и принялся за еду так, что за ушами лещало. Борщ Ульяна готовила невероятный, такой вкусности он ни в одной корчме не пробовал.

– А на самом деле... Помоги завтра с овином, – она с удовольствием посмотрела, как он поглощает обед. – Я сама не справлюсь, думала соседей звать.

– Земледухов? – пробормотал Игнат.

– Не Терещенко же! Те шатаются нас, черт от ладана.

– А на свадьбе ели-пили, аж роща шумела, – кого-кого, а жадных до пира Терещенко он хорошо запомнил.

– Мы – твоя семья. Семья характерника, – Ульяна улыбнулась. – Для кого-то это будет поводом ненавидеть нас. И не смей извиняться!

Он сделал вид, будто не собирался этого делать, тщательно выскреб ложкой остатка борща и спросил:

– Что с овином?

– Стрих надо перестелить. В углу прогнила и течет, после каждого ливня лужа.

Игнат протер усы и громко отрыгнул. Такой борщ, вероятно, святые на небесах едят!

– А что кум?

После рождения Остапа он хотел позвать Варгана кумом, но тот сослался на еврейскую веру, так что пришлось искать кума со стороны жены, а за куму взяли Катрю.

– Ты забыл? – Ульяна укоризненно взглянула на сероманца. – Он еще три месяца назад уплыл за океан лучшей судьбы искать. В Канаду.

– Голова дырявая! Не писал ли ничего?

– Еще нет. Надеюсь, у него все хорошо... Потому что я уже переживаю немного, – она нахмурилась. – А кума снова молчит. Лишь на день рождения крестнику письмо с банкнотой прислало. Последние три года вообще не приезжает...

– Не обращай внимания на Катрю, у нее голова молниями начинена, – махнул рукой Игнат. – А ригу сделаю, милочка! Не беспокойся.

И быстро, чтобы подальше от неприятной темы, спросил:

– Где маленький?

– Тушится где-то, голова, – Ульяна перекрестила хлеб и поставила в печь. – Я так устала, Игнат... На него одни жалобы! Постоянно придумывает какой-то вред или сражается с другими детьми. Люди жалуются, даже священник сказал: если Остап хочет осенью пойти в школу, то он должен научиться приличному поведению. А где он ее научится? Парень почти без отца растет.

Так и я когда-то, подумал Игнат.

– Меня он не слушает, а папа приезжает на несколько дней раз в два месяца и все, – она села на табурет напротив. – Он в тебе видит героя, а я – опостылевшая мама, которая только все запрещает и заставляет делать неприятные вещи!

От одной пакости заскочили на другую. Как он ни старался, получается плохо.

– Извини, – сказал Игнат.

– Не извиняйся. Лучше пробуди отца, Игнат. Повлияй на него... – Ульяна улыбнулась. – Я знаю, с кем ложилась и за кого выходила, и не жалуюсь. По хозяйству сама справлюсь, но ты помоги хоть с воспитанием, а?

– Помогу.

...Когда Орыся сообщила, что женится на каком-то консуле, и с этим ничего уже не сделаешь, поэтому она никуда вместе с ним не убегает, Игнат не знал от ревности. После бурной ссоры, из которой сероманец вышел со следами от трех пощечин – по одному на каждую щеку и губы – в течение месяцев ложился с каждой, которая только намекала. Такова была его месть коварной Орисе, пока патрулирование не занесло Гната сюда.

Ульяна была первой девушкой на селе: красивая, умная, ловкая, остроумная. Когда родители решали, за кого она выйдет замуж – типичная история украинской женитьбы, Ульяна решительно всем отказала. Родители, настаивали, надменная дочь стояла на своем, и как бы кончились их споры, если бы не случайная встреча, которую и Игнат, и Ульяна, казалось, только и ждали, чтобы потерять рассудок. Вечер, когда дочь пришла под руку с зайдой-характерником и сообщила, что ждет ребенка, был полон слез, битой посуды, упреков, брани и проклятий. Но сделанного не вернешь: свадьбу гуляли три дня, и это было славное гулянье. Из характерной четверки брат Эней женился первым, и собратья еще долго не поверили этому вере.

Тесты от молодоженов сразу отмежевались – даже не предлагали ставить дом рядом, а гордая Ульяна не обращалась к ним за помощью даже во времена наибольшего затруднения. Она самостоятельно возилась по хозяйству и воспитывала сына. Неудачники-поклонники, женившиеся на девицах, которых раньше завидки брали от Ульяны, теперь злорадствовали, глядя на жизнь бывшей первой невесты. Ульяна не обращала внимания.

Молодожены нашли в этом браке желанный побег. Впоследствии чувства поблекли, но Игнат с течением лет понял, что уважает Ульяну все больше. Не каждому везет с женой, а особенно такому повесе как он. Игнат стыдился, что свалил все хлопоты на нее. Ульяна была достойна лучшей жизни. Он знал, что подарит ей мечту, но это будет впоследствии, а сейчас... Сейчас как? Он мог разве что приезжать, покупать гостинцы, будто они могли что-то исправить, обнимать ее, обнимать сына, а через день уезжать. Его учили выживать, убивать, превращаться в волка, но не учили быть мужем и отцом.

Дверь распахнулась. Разлетелось радостное звонкое:

– Папа-у-у-у-у!

Парень бросился ему в объятия – высокий, хохлатый, с яркими синими глазами и задорным лицом: вырытый Игнат в детстве.

– Остап! – характерник растрепал сыновья волосы. – С днем рождения, казаче! Держи подарок.

Парень нетерпеливо сорвал обертку и радостно выхватил две деревянные сабельки.

– Оружие! Как у тебя!

– Хватит дрючками сорняки сбивать – имеешь теперь сабель!

Остап легко махнул обоим и чуть не разбил миску из-под борща. Игнат поймал красноречивый взгляд Ульяны и быстро вывел сына во двор.

– Нравится? – он довольно созерцал, как малыш умело крутит «восьмерки», которых его никто никогда не учил.

– Всех завидов схватят, ух! Ни у кого таких нет, – Остап сиял от восторга.

Теперь нужно сказать что-то воспитательное.

– Это оружие защитника, Остап, – Игнат осторожно взял малыша за плечи и присел, чтобы смотреть сыну прямо в глаза. – Ею предстоит защищать людей. Не бей других просто так.

– Я никогда не бьюсь просто так, – нахмурился Остап. – Только когда дразнятся.

– Тебя дразнят?

– Сыном оборотня зовут! – гневно ответил парень и смахнул саблей. – Раньше дружили, а потом стали дразниться. Я их кулаками... А они на меня всю вину рушат.

– Почему не рассказал маме? – Игнат даже зубами скрипнул от ярости. – Она думает, будто ты озорник и задира!

– Маме не говорил, потому что она приуныл, – Остап шмыгнул носом. – Я сам со всем разберусь.

Мой сын, подумал Игнат и крепко обнял малыша.

– Ты молодчина. Но не гамсель тех оболтусов, – сказал характерник. – Знаешь, сколько раз меня оскорбляли? Не обращай внимания на болтун.

Остап вздохнул и почесал макитру – точь-в-точь как Игнат.

– Хорошо.

Пять лет характерник не мог привыкнуть к тому, что этот парень действительно его сын. Разве он заслуживал такого замечательного малыша?

– Не забыл характерный лозунг?

– Не занимай! – Остап воинственно скинул сабли вверх.

– Вот именно! Приниматься за оружие нужно только тогда, когда не остается другого выхода.

– А ты меня в джуры заберешь? – он задавал этот вопрос всякий раз, когда Игнат приезжал, – будто боялся, что ответ изменится.

– Как десять лет стукнет, – усмехнулся сероманец.

– А можно мне тоже селедку?

– Лично выбри, – Игнат снова растрепал сыну кудри. – Ты пока учись хорошо и маму не расстраивай. Видишь, как она по хозяйству управляется? Трудно делать все самой. А я постоянно в путешествиях.

– Потому что защищаешь страну!

Карты на зеленом платье, дорогой коньяк, стук фишек, табачный дым, женский смех, блеск золота, хрустальный звон...

– Да, защищаю. Поэтому, как хочешь стать защитником, начни с малого. Оберегай маму, хорошо?

– Хорошо.

Проклятым соплякам, которые дразнятся, надо что-то пересказать, решил Игнат.

– А тем, кто сыном оборотня зовет, скажи, что если тебя будут дразнить, то я ночью приду к ним в волчьем подобии, покусаю за бока и они сами обернутся в оборотней!

– Ого! – Остап выкатил очища. – Ты действительно так поступишь?

– Нет… Но это будет наш секрет.

Он покатал малыша на Упыре, дал подержать близнецу, показал пару простейших финтов, а Остап жадно следил за каждым движением, повторял все со своими новенькими сабельками, Ульяна смотрела на них из косяка и улыбалась. Игнат радовался ее улыбкой, словно это был лучик солнца.