Текст книги ""Фантастика 2025-167". Компиляция. Книги 1-24 (СИ)"

Автор книги: Виктор Точинов

Соавторы: ,Оливер Ло,А. Фонд,Павел Деревянко,Мария Андрес
сообщить о нарушении

Текущая страница: 62 (всего у книги 350 страниц)

Каким-то чудом Чернововк встретил Энея и Малыша. Из того разговора он ничего не запомнил – слишком устал и истощен был, вспоминалось только, как пили по очереди из трофейной фляги Энея, а потом Чернововк двинулся дальше, не в состоянии успокоиться, пока не увидит ее.

Катя, целая и невредимая, сидела у разрушенного пушечными выстрелами дома и чистила оружие.

– Долго ж ты.

– Немного замешкался.

Молча зашли внутрь, сбросили пропитанную смертью одежду и из последних сил любили на покрытой кирпичной пылью кровати, словно делали это впервые, любили на поле тысяч мертвецов, пели осанную жизнь.

...Она ждала за Будой, у дубов-близнецов. Взглядом Северин сразу прикипел к ее животу: тот изменился, вырос и выпятился новой жизнью, которую он начал... Сын или дочь. Его ребенок!

– Привет, Щезник. Долго ж ты.

– Привет, Искро. Немного замешкался.

– Ты потерял кошачьи усы... Что это хороший знак? Или попытка подсластить горькие слова? Какое известие ты принес после такого омажа?

Катя пряталась за шутками. Чернововк нервничал не меньше: холодными пальцами нащупал в кармане ящик, выдохнул и без лишних слов припал на одно колено.

– О Господи, – прошептала Катя.

Северин достал ящик, попытался откинуть крышечку, но та не поддалась. Через несколько невероятно долгих секунд панического конфуза вспомнил, что открывал ее, но с облегчением понял, что просто тянет не в ту сторону. Ящик расчехнулся, словно ракушка с жемчужиной, и явила сокровища удивленным синим глазам.

– Это... бриллиант? Настоящий бриллиант? Ты с дуба упал, Щезник!

– Катр Бойко, – Северин не узнал собственного голоса и еще несколько секунд вспоминал надлежащие слова. – Будешь ли ты моей женой?

Она взяла кольцо осторожно, словно живой бабочки. Завороженно разглядела чистый камень в золотой оправе, закрыла глаза на мгновение, улыбнулась.

– Целое состояние выбросил, оболтус!

И бросилась на него с объятиями. Северин прижимался крепко, но осторожно: бог знает, как нужно обращаться с тем животом!

– Я стану твоей женой, – прошептала она.

Счастье, подумал Северин, если я когда-нибудь попробую его вспомнить: вот оно, это мгновение счастье.

Катя позволила одеть ей обручальное кольцо на безымянный палец – подходило идеально благодаря опытному Захару – и впервые за семь лет знакомства чуть не заплакала. Это было удивительно и радостно в то же время.

– Северин...

– Да?

Она махнула рукой в сторону города.

– А ту огромную костер ты тоже зажег в мою честь?

– О чем ты... Ох, черт! – Северин присмотрелся. – Так где-то около «Тысячи лезвий»!

– И сейчас ты помчишься на помощь, – прищурилась Катя.

– Там же Буханевич!

– Справишься самостоятельно? Потому что мне дышать дымом лишнее.

– Прости, я о столько вещах хотел расспросить... Ты же не ответила ни на одно письмо. Встретимся в корчме, хорошо?

– Куда я денусь, – она помахала кольцом на пальце. – Скажи только, когда свадьба?

– Послезавтра!

– Да? Ты шутишь?

Северин молчал с загадочной улыбкой.

– Засранцю! Отвечай!

– Не шучу.

– С ума сошел?

– Отнюдь, – Чернововк попятился. – Небольшая сероманская свадьба для своих! Готовь платье!

Наслаждаясь ошарашенным выражением ее лица, Северин послал воздушный поцелуй и побежал на пожар. Впервые в его памяти он закончил спор последним.

Глава шестая

Корчма пылала.

– Погано!

– Предатель!

– Лжет!

Огонь извивался по полу, танцевал на столах и стульях, накалял сабли на стенах, сбегал по ступенькам, глотал ковры и гардины, растекался по коридорам, облизывал потолок. Огонь стукал и бушевал, неустанный и непобедимый.

Такой знакомый запах, да, Филипп?

Пахолок выводил из конюшен смущенных коней и едва сдерживал их, не зная, куда податься. Немногочисленные гости стояли со спасенными пожитками и таращились на охваченные пламенем комнаты, где больше никому не суждено было ночевать. Полуголый старичок бегал вокруг корчмы, обеими руками держа над головой образ святого Пантелеймона – пытался остановить распространение огня.

Остальные свидетели приветствовали пожар, подкармливали его книгами, вдыхали в нее жизнь из-за уничтоженных камней и пулей оконных стекол. Поджигатели имели характерные чересы и рвали глотки лютыми угрозами.

– Все зубы выбить!

– За ребра и на крюки, как Байду!

– Оттянуть пальцы и переломить руки! Чтобы никогда больше не писал!

Владимир Буханевич стоял с закрытыми глазами, прижимая к груди небольшой ящик и ржавую саблю. На его лице, белом, как молоко, проступало несколько свежих синяков. От разъяренной толпы корчмаря защищало полукруг Захара, Северина, Игната и Филиппа.

– Дайте с ведрами пройти! – кричали из-за толпы.

– Черта с два! Пусть эта скирда навоза сгорит дотла.

– Сейчас ветерок повеет и огонь на нашу корчму перевернется!

– Вот когда перевернется, тогда и будешь вопить.

– Сукины сыновья, чтобы вашими мордами просо молотили! Я всех сердюков города сюда приведу!

– Смотри не перестань.

Игнат стоял с близнецами наголо, у Северина и Захара были сабли наготове, а Филипп достал ножи. С противоположной стороны стояли два десятка разъяренных характерников. Температура разговора росла вместе с пожаром, у обеих сторон заканчивались аргументы, и Филипп знал, что до столкновения уже недалеко.

– Какого черта вы его защищаете? – снова проревел сероманец с красной повязкой на правом глазу. От него пахло алкоголем – впрочем, чуть ли не от каждого характерника в эти дни. – Отдайте нам подонок!

– Никакого самосуда, – ответил Захар и смахнул с макушки капли пота.

Несколько минут назад он лишился шляпы, потому что тот поймал рой искр и вспыхнул.

– Это будет не самосуд, а предупреждение каждому...

– Никакого самосуда, – перебил Филипп, за прошлые годы сыгравший с господином Буханевичем не один десяток партий в тавлию.

Расскажи об этом убитому священнику и его мертвому любчику?

Пламя ревело, пробивалось сквозь окна огромными языками, ползло к вывеске и вырезанному на ней Мамаю. «Под тысячей лезвий» была обречена: оставалось только наблюдать, как пожар превращает корчму в румянище.

Сквозь сероманцев прорвался какой-то подвыпивший мужчина.

– Иосиф босой! Мои лохмотья! – заорал бедняга и бросился внутрь.

Однако до двери не добрался, жар быстро отогнал его назад, и мужчина отчаянно огляделся.

– Чего вставали?! Тушите пожар!

– Зачем? – сказал кто-то. – Мы же ее разожгли.

– Пусть тебе греть! Мои лохмотья! Курва мать!

Потерпевший бросился на поджигателя. Менее чем через минуту избитого мужчину оттащили к колодцу приводить в чувство.

– Вы тоже этого хотите? – спросил одноглазый. – Не стоит рыцарям ссориться из-за скудного хлама. Отдайте его и идите с миром, братия.

– Тебе что сказали, глушь? – прошипел Игнат. – Никакого самосуда!

Раззявы, прибежавшие посмотреть на пожар, не знали, куда смотреть – то ли на умирающую корчму, то ли на ссору характерников.

От близкого жара ладони вспотели, хват ножей слаб. Филипп по очереди вытер ладони о штаны.

Давай разодраем глотку этому одноглазому.

– Вы на Севере воевали?

– Все там воевали, – ответил Северин.

– Так скажи мне, брат, разве мы за это дрались? Разве за это проклятие кровью подписывали? Разве за эту жизнь не знаем? Нет, порази меня гром! Не за это я потерял глаз! – предводителю поджигателей лопнуло терпение. – Отдайте хряка эфиопского, или возьмем сами!

– Не занимай, – спокойно ответил Северин.

Вот, подумал Филипп, сейчас все начнется. Количественное преимущество на стороне противников, четверо против двух десятков. Побьют, и побьют изрядно.

Мы с тобой стоим многих десятков!

– Псекрев! Вы что здесь устроили? – раздался знакомый голос.

Как Моисей, Ярема Яровой развел человеческое море и присоединился к старой шайке. За годы, прошедшие после их последней встречи, брат Малыш стал выше, коренастым и шире в плечах. Правда, похудел в брюхе.

– Что у тебя за пиявка на подбородке? – некстати захохотал Игнат.

– Борода, болван, – ласково ответил Ярема.

Шляхтич приветливо махнул друзьям, достал из-за череса ныряльщик и стал перед серомантом с повязкой на глазу.

– Вижу, ты здесь за атамана. Курень?

– Военные, – воспаленный глаз оценил нового игрока. – Кто спрашивает?

– Брат Малыш, он же Ярема Яровой. Объясните, какого черта вы подожгли корчму и не даете ее тушить.

– Испугать дедушкиным именем надумал, парень? Я есаул не боюсь, – одноглазый харкнул под ноги. – Корчму подожгли, чтобы выкурить оттуда сына, который боялся выйти, когда вежливо звали! Панство терпеливо ждало, но у страха духа не хватило взглянуть в глаза тем, кого он опозорил на весь Гетманат! Прячется за чужими спинами, а у самого жижи трясутся.

Буханевича действительно били дрожь, как в лихорадке.

– Что он сделал?

– А ты не слышал, брат? – сероманец показал саблей на трактирщика. – Это говно нераздавленное Серый Орден оболгало!

– Цепую книгу лжи нашкрябало! – подхватили из толпы.

– Что за книга?

Зачем мы их слушаем? Пора пролить кровь!

– Впервые слышишь? – усмехнулся одноглазый и передал Яреме книгу. – Посмотри, брат. Оставил одну именно для такой ситуации. Хотя хотелось сжечь ее, ох как хотелось! Едва сдержался. Тебе хорошо видно или добавить еще огоньку?

Палии захохотали. Шляхтич взял в руки большой том.

– «Летопись Серого Ордена: правдивые рассказы о оборотне и их преступлениях, выведанные и записанные Владимиром Буханевичем», – прочитал Ярема вслух.

– Читай громче, брат, – сероманец ткнул пальцем на защитников Буханевича. – А вы послушайте и скажите, стоит ли он вашей защиты!

Внутри корчмы что-то громко обрушилось. Скоро верхние этажи не выдержат, подумал Филипп. Огонь отвлекал и завораживал: будто большая купель – подходи и погружайся...

Снова ты о самоубийстве?

Очистка. Увольнение. Превращение. На пепел, на уголь... Углерод, стержень жизни. Разве его жалкое существование заслуживает слова «жизни»? Рядом стоят друзья, которые не подозревают об этом проклятом голосе в его голове... Майя ушла навсегда... Сколько еще медлить?

Позволь нам соединиться.

Не слушать, не слушать! Броситься в горнило, голос исчезнет, все вокруг тоже исчезнет... И наконец-то наступит тишина. И забвение. И покой.

Но ты этого не поделаешь.

– Варган, – Игнат толкнул его в плечо. – Что заклял?

Яровой читал вслух:

– «Характерщик ребенка ее взял и саблей на него замахнулся; «разрубаю младенца пополам, если не согласишься», с хищной улыбкой сказал, на слезы не помиловавшись; коленковала, вымаливала мать своего первенца у химородника; «я от тебя волка яростно отогнал, жизнь тебе спас, и сын твой джурою мне станет», отвечал на это серая и сверкал саблиной; «но ты сам был волком тем свирепым», причитала мать отчаянно; замахнулся характерник снова и лицо ярость исказила, потому что разгадала женщина его хитрость; «отдам, отдам, не руби только дитя мое», заголосила горопашная и поклялась святым крестом; повернул сероманец младенца, спрятал саблю за черед и рассмеялся; «Вернусь через десять лет и пойдет он со мной джурой, а когда забудешь это обещание, черная смерть заберет тебя и всю семью, вот моя воля колдовская», сказал характерник и опрокинулся на волка»... – на этом Ярема свернул книгу и гневно тряхнул гривой. – Что за чертовой бред?

Ты бы так не поступил, правда, Филипп?

– Бред, который сейчас по всем паланкам людям бесплатно раздают, – ответил одноглазый. – На площадях, на улицах, на рынках. Только до Буды не добрались, потому что здесь за такое на кол посадят!

– На кол его! – поддержали одноглазого многочисленными призывами.

– Выскребку доверил свою историю этому! А он ее извратил так, будто я малолетняя девчонка изнасиловал! – крикнул кто-то из поджигателей.

– Я такого не писал, – вдруг закричал Буханевич высоким голосом.

– За жопу свою испугался, лжет? Думал, что все пройдет?

– Я! Такого! Нет! Писал! – отчаянный восклик Владимира завис оборванной струной.

Корчмарь пошатнулся, но Филипп успел его подхватить: Владимир чуть не потерял сознание: надышался дыма, разволновался.

Брось его! Он гнусный разгильдяй.

– Годами уши прожужжал, как напечатает рассказы! Привлекал всех к себе! Интересной былью за крышу над головой расплатиться! – кричали характерники.

– Много тебе заплатили, Иуда? Тридцать сребренников, как и всем предателям?

– О твоем деде, брат, там тоже есть, – заметил одноглазый Яровой. – Как прочтешь, сам этого писака убить захочешь.

– Может, и захочу, но этого не буду делать. Полно! – шляхтич махнул ныряльщиком. – Вы уже уничтожили его дом.

– Этого недостаточно, брат.

Наконец-то битва!

– Господа рыцари.

Отряд прибыл как раз вовремя. Несмотря на количественное преимущество сердюки выглядели неуверенно, глядя на сероманцев, зато их руководитель держался спокойно.

– Прошу предоставить проход пожарным, чтобы помешать распространению огня на другие здания.

После реформы одностроев офицерство Гетманата не носило кунтушей – только Серый Орден и сердюки Волчьего города, как исключение, остались верны древней традиции. Одноглазый несколько секунд изучал кунтуш пришедшего, а затем кивнул. Сироманцы расступились и пожарная жена бросилась окапывать страждущую корчму.

– Ваших рук дело? – спросил офицер.

– Нет, – улыбнулся одноглазый. – Считайте меня свидетелем.

– Тогда засвидетельствуйте, почему поднялось насилие.

– Небольшой спор вокруг искусства.

– Вижу пожар и обнаженное оружие. Пожалуй, собрались самые ярые ценящиеся искусства Гетманата, – сердюк вздохнул. – Господа рыцари, сейчас в Буде ваши дни, я понимаю. Но хватит одной сожженной корчмы. Разойдитесь, чтобы моим людям не пришлось применять силу.

– Господин офицер, как считаете, на чьей стороне сила в этой схватке?

Его борлак дернулся, но офицер сохранил спокойный тон.

– Отец мой служил часовым и погиб в Волчьей войне на стороне Серого Ордена. Я прекрасно знаю, что мои люди не способны противостоять характерникам, поэтому прошу уйти без боя. Надеюсь, вы сможете разрешить свои споры по искусству за пределами...

Вдруг Буханевич вскрикнул, выпустил из рук монашество и упал на колени подкошенным снопом. Из-под его левой лопатки торчала рукоятка ножа. Захар дернулся и бросился вдогонку метнувшему лезвие подступнику, а Филипп осторожно подхватил раненого трактирщика. Северин помог уложить Буханевича на землю, осмотрел раненую спину и пробормотал: «царапина».

Вот если бы ты это сделал, Филипп, ему бы уже ничего не помогло.

Одноглазый сероманец расхохотался и довольно похлопал ладонью по чересу.

– Привыкай к критике, писатель! – крикнул он без сознания Буханевичу.

– Мы расследуем этот инцидент, – процедил офицер.

– Не сомневаюсь, – ответил характерник, подмигнув единственным глазом офицеру. – А мы, по вашей просьбе, вежливо разойдемся.

– Я найду вас для свидетельств.

Одноглазый пропустил мимо ушей слова сердюка и бросил Яреме:

– Книжку оставь себе, брат. Будет чем подтереться.

Северин одним движением выдернул нож. Сразу пустилась кровь, но Чернововк уже ворчал заговор, добавляя неизвестных Филиппу пасов руками. Знакомый запах щекотал ноздри, поднимал волоски на коже, разливался слюной во рту.

Обожаю этот аромат!

Филипп закрыл глаза и собрал всю силу воли, чтобы подавить возбуждение, пока никто не заметил. Раненый Буханевич на мгновение пришел в себя, прохрипел «обманули» и снова потерял сознание.

Может, разорвать ему глотку? С милосердием.

Северин завершил заклятие, проверил рану, удовлетворенно кивнул и принялся считать пульс трактирщика. Захар вернулся, кивнул головой: нападавший скрылся. Ярема дождался, пока поджигатели разойдутся, опрокинулся несколькими словами с офицером и подошел к друзьям.

– Вовремя ты нарисовался, светлейший, – объявил Игнат и спрятал близнец за спину. – Хорошо потянул время! Со всем уважением, братия, но нам бы надрали сраки.

– Рад видеть, братец, – Яровой обнял Гната так, что хрустнули ребра.

– Борода у тебя висит, как колбаса, с подбородка, – прохрипел Бойко, отдышавшись.

– И Варган здесь! Я тебя не заметил.

Филипп стал новым пленником объятий, которые Северин справедливо называл медвежьими.

– Привет, Малыш, – он тоже был рад видеть рыжего характерника, которого считал самым хорошим из всех знакомых.

– У тебя голос загрубел, – сказал шляхтич, завершая пытки-поздравления. – Что случилось, друзья?

– Щезник пусть расскажет, он прибежал первым.

Тебе не скучно?

Чернововк ловко уклонился от Яреминых ручищ и подал знак учителю – Захар принялся поить без сознания корчмаря из фляги.

– Боны сначала вопили под корчмой, – рассказал Северин. – Владимир скрылся и не вылезал. Тогда они натолкались внутрь и объявили, что сожгут корчму через десять минут, если тот не выйдет. Собравшиеся после такого предупреждения успели забрать свое имущество, но Буханевич не вылезал. Видимо, надеялся отсидеться в тайнике до последнего. Когда я примчался, то из корчмы уже валил дым, а Владимир выползал на четвереньки, его мгновенно окружили и начали колотить. Я успел заступиться, испугал фамилией Чернововка, но выкрикнул одноглазый и мигом всех сплотил. Было бы мне несладко, если бы не прибежали другие.

– Всех сплотил, говоришь... А он точно из наших? – переспросил Филипп. – Эней час назад одного самозванца охотился. Может, это еще один зайда?

А я предлагал разорвать ему глотку. Ты меня не слушал!

– Наш он, – констатировал Ярема. – Я его из Стокгольма вспомнил.

– Но книга действительно мерзкая, – Северин неодобрительно посмотрел на переплет. – Самое название чего стоит.

– Рассказы оказались не такими геройскими, как ожидалось, – согласился Филипп.

Да неужели?

– Если бы не вы, братия, стал бы я на сторону поджигателей, честное слово, – вмешался Игнат. – Даже мой отец, земля пухом, который в детях любил разве что процесс их зачатия, а от одного взгляда на младенца его трепало – так вот, даже он никогда бы не замахнулся оружием на малыша. А молодой матери угрожать? Да кому такое в голову приходило?! Даже пьяный такого не сделал бы!

Игнат измерил бессознательного трактирщика гневным взглядом.

– Не понимаю, почему мы его защищали! За такую ложь действительно на кол надо!

– Это мой старый друг, – ответил Северин.

– И мой, – добавил Филипп.

Твой единственный настоящий друг – только я.

– Отказываюсь верить, что Владимир сделал это сознательно, – отозвался Захар. – Он не сделал бы такого ни ради славы, ни ради денег.

– Думаю, с этим следует разобраться позже, – заметил Северин. – Малыш, у вас лишней комнаты не найдется? Его надо где-нибудь положить.

– Для своих всегда что-нибудь найдется, – кивнул шляхтич. – Тряска, не так я себе представлял начало нашей пирушки...

Стрела, плюнув искрами, со страшным грохотом обрушилась, и на этом корчма «Под тысячей лезвий» отошла в историю.

Пойдем сегодня на охоту, Филипп?

*** 

В конце августа в банкетном зале «Черта и медведя» шум не умолкал до рассвета, однако в комнате для особых гостей царила тишина. Филипп листал страницы крамольной книги, Ярема рассматривал носаки собственных сапог, Северин вертел носогрейку в руках. Захара вместе с Буханевичем провели через черный ход и закрыли в ячейке для челяди.

Одежда проникла дымом. Игнат снова потрогал усы – не обжарило ли временами – и побрел задом на скамье. Триумф разоблаченного ссыльного, шок от предупреждения Варгана, радость от второго шанса, водоворот пожара, возмущение лживой книгой... Слишком много для вечера.

Молчание раздражало, очень хотелось выпить. Словно ангел, услышавший его молитву, в комнату влияла трактирщика Мирося с огромным подносом, посреди которого возвышался запотевший штоф ледяной водки с башенкой дубовых рюмок, рядом стояла кружка компота для Варгана, а вокруг расположились тарелки еды, зелень, зелень, мраморно-розовое сало. От созерцания этого грандиозного зрелища желудок заворчал, а рот наполнялся слюной. Игнат бросил на женщину счастливый взгляд, хлопнул в ладоши и подкрутил усы. Ветчина подмигнула в ответ и покинула комнату с пожеланием вкусного.

– Ты к Миросе усы не подкручивай, – хмуро бросил Ярема и разлил водку по рюмкам.

– Что-то ты нахмурился, Малыш, – ответил Игнат и поднял рюмку. – Ну-ка, братья, чего хмурились? Мы в этот вечер долго ждали!

Он старался ободрить не столько их, сколько себя.

– Четыре года не видел вас, – констатировал Филипп.

– Начало вечера чуть-чуть испоганили, – Северин взял рюмку.

– Совсем немного, – буркнул шляхтич.

– За встречу! – Филипп поднял кружечку со компотом.

Они поругались, выпили и принялись за ужин. Праздничного настроения не было. Ярема, обычно поглощавший больше всего, сидел, гневно надувая щеки.

– Малыш, я тебя таким не помню, – пробормотал Игнат, пытаясь прожевать откушенные куски колбасы и горохового пирожка. – Сидишь как сватанный, ничего не ешь... За Миросю переживаешь? Я к ней клинов не подбиваю, не бойся!

– Боюсь, чтобы «Черта и медведя» не отправили в ад вслед за «Тысячей лезвий», – пробормотал Ярема.

– За нами не следили, брат, – заметил Филипп. – Не стоит беспокоиться.

– Тем более, утром Буханевича здесь не будет, я лично в этом убедись, – поддержал Северин.

– Тогда, Щезник, каждый второй тост ты теряешь, – сказал Ярема без улыбки.

– Все ради того, чтобы ты начал наконец есть, светлейший.

Ярема посопел и принялся мастерить бутерброд, что было хорошим знаком. Филипп тем временем продолжал учить книгу Буханевича.

– Очень заметно, где оригинал меняли: прибавляли предложения, абзацы, даже целые рассказы. Никакие усилия, чтобы сохранить аутентичную стилистику.

– Это не его работа? – удивился Игнат.

Он уже размышлял, как бы толкнуть корчмарю бока перед тем, как учитель Северина его куда-то вывезет.

– Оригинальная рукопись, безусловно, принадлежит Буханевичу, но потом все рассказы очень исказили. Похоже, здесь работала группа авторов.

– Чихать всем на стилистику, – ответил Ярема, гневно поглощая бутерброд. – Это дерьмо будут читать и пересказывать!

Игнат вспомнил об Остапа. С этой книгой сельские дети получат очередную возможность поиздеваться над его сыном... Сукины дети! В воображении характерника они представали карликами, покрытыми гнойными волдырями, с выпученными глазками, желтыми клыками и слюнявыми пастями.

– Продолжение этих сраных листовок, – процедил Игнат. – Чтоб им вылезло!

– В такую ложь не поверят, – Филипп покачал головой. – Передали кутьи меда.

– Как же, не поверят, – хмыкнул Северин. – Расскажи это пепелу, которое осталось на месте «Тысячи лезвий».

– Не меряй по себе, Варган, – добавил Ярема. – Нас теперь возненавидят так, что мы ни одного джуры в ближайшие годы не увидим.

– Это плохо, – согласился Филипп. – Во всех шалашах не хватает людей, а книга отвадит и тех немногих желающих... Коварный удар.

– Наибольший приток в ряды волчьих рыцарей всегда был во время обороны Украины, – вспомнил Северин. – Все стремились присоединиться к рядам героев-защитников. А что сейчас? За последние годы имеем внутренний раскол, о котором известно при всех усилиях его скрыть, и войну на далеком Севере, к которому всем безразлично... Кому захочется подписать себе пожизненное проклятие ради этого?

– Тайная Стража эти пасквили заказывает, – Игнат стукнул кулаком по столу. – Я сегодня переодетого в сероманца шпиона разоблачил, зуб даю, что из этой братии!

– Их служба всегда нас ненавидела, – кивнул Северин. – Да и кому еще, кроме них, курировать такое?

– Курвить, – буркнул Игнат.

– Или кто-то хочет, чтобы мы так думали, – заметил Филипп. – Кто-то, кому выгодно рассорить Варту и Орден, ослабить внимание обеих служб... «Разделяй и властвуй».

Ярема молча впился зубами в новое наложение.

– Что делает контрразведка? – Игнат подскочил на скамье. – Когда эта вшивая книжка мира не увидела! Кто, где, по чьему приказу, стало бы известно еще накануне печати! Раньше Орден умел отводить удары. А теперь мы похожи на подслеповатого глуховатого дурака, которому шутники смазали спину дерьмом, а он бегает по окрестностям в поисках виновника!

– Грустно признавать, но Орден ослаб. Война нас смяла, – кивнул Филипп. – Стоим на краю пропасти. Если толкнуть...

– Псекрев! – гаркнул Яровой, что покончил со вторым диванчиком. – Кто толкнет нас в пропасть, тот сам туда бултыхнет! Препуциум им на лоб, а не Серый Орден!

– Не занимай! – решительно сказал Северин.

– Не занимай! – подхватили другие.

Сыроманцы выпили и уперели пустыми рюмками по столу так, что загудело. Общее настроение улучшилось.

– У меня новость, братья, – Северин смущенно улыбнулся. – Хотел с нее начать... Словом, вы приглашены на мою свадьбу, которая состоится послезавтра!

– Что?! – заметил Ярема.

– Да ну! – вскочил Игнат.

– С кем?! – удивился Филипп.

– С Катрей.

Игнат ухватился за голову и выжал несколько странных бесчеловечных звуков. Ошалеть можно! Его дикая сестра выходит замуж?

– Погоди-ка! – сурово нахмурился он. – То есть Катя дала согласие?

– Да! Я ей как раз перед пожаром сделал предложение.

Игнать мгновенно нахмурился.

– А чего моего разрешения не спросил?

– А что мне спрашивать? – ощетинился Северин.

– Потому что так принято, болван! Сначала спрашивают отца, можно ли посвататься к его дочери, а если отца нет, то брата!

– Впервые слышу.

– Об исконных традициях никогда не слышал? И как такой болван узнал, откуда дети берутся? – вдруг лицо Гната просияло. – Постой-ка!

– Я никуда не убегаю.

Теперь все ясно! Как он сразу не понял?

– Она беременна, матери твоей ковечка! – заорал Игнат. – Катя беременна! Малыша ей смастерил, а теперь под венец зовешь, а?

– Что ты так решил? – покраснел Северин.

– Уши у тебя, как вареные раки, – развеселился Игнат. – А какого черта вы еще могли пожениться, черт возьми? Сбежались, разбежались, сбежались, разбежались... И вдруг свадьба! Вижу, что правда!

Северин потупился. Филипп с любопытством на него поглядывал, Ярема с хохотом хлопал в ладоши. А Игнат победоносно закрутил селедку вокруг уха и почувствовал милосердное снисхождение к побежденному.

– Не волнуйся, Щезник. У всех так было, у меня тоже. Бес с тобой! Простите, что разрешения не спросил, и благословение свое даю.

– Полегчало, – буркнул Северин с нескрываемым сарказмом.

Игнат этого не заметил.

– Первенцем должен быть сын, – разглагольствовал он авторитетно на правах единого семьянина. – Будущий характерник!

– Не уверен, что хочу волчьей тропы своему ребенку.

– Что за грязные? – уставился Игнат. – Сказал, как в воду пернул! Конечно, хочешь! Не мельником же ему быть с такими родителями!

– А твой в джуры пойдет? – спросил Филипп.

– Остап мой? Бигм! Через пять лет заберу к себе, как меня когда-то отец забрал. Эх, Щезник, жизнь течет! Теперь нас двое женатых будет!

Неожиданно встал Ярема:

– Ну, уж если об этом... Это будет трое женатых, – шляхтич элегантно поклонился, чего, как говорил Гнат, паничей учат с пеленок. – Имею честь пригласить уважаемое рыцарство на свадьбу брата Малыша, которое планируется следующей весной.

– О-го-го! Светлейший! – Игнат перевел подозрительный взгляд с Северина на шляхтича. – Вы сговорились... Ты тоже какой-то барышне пузо надул, Малыш?

– Подожду до первой брачной ночи, – ответил Ярема.

– Мы ее знаем? – спросил Филипп.

Шляхтич получил шейное украшение, внутри которого скрывался дагеротип изысканной барышни. Паша дома тоже имела такие портреты.

– Глаза как вишни в росе, – провозгласил Игнат одобрительный вердикт после придирчивого рассмотрения. – 3 лицо такое хрупкое... Сколько в ней пудов? Три?

– Где-то так.

– Не раздави в первую ночь, Малыш, ты весишь все тринадцать!

– Я вешу семь пудов.

– В амбаре у сундука, на белой перине – было крика и визга: задушил заяц лоска, – процитировал Игнат, играя бровями.

– Давно знакомы? – поинтересовался Северин.

– Пару раз встретились... – Ярема не пылал желанием делиться подробностями.

– Даже вместе не ложились, – покачал головой Игнат.

Иногда странность людей вокруг прямо на голову не налезала.

– Свадьба – не моя блажь, а замысел маменьки. Папа когда-то болтал, а она превратила его слова в настоящее завещание, – Ярема спрятал украшение и тут же понурылся. – Не будем об этом. Среди семей с гербами нечасто женятся на взаимной любви, поэтому я готов. Приглашение вы получили, только попробуйте не приехать.

Под гневные крики Мироси в комнату ввалился гость. На мгновение Игнат испугался, что это назначенец по его душу, но то оказался молодой человек с бандурой за спиной и полной кружкой пива в правой руке.

– Какие люди! – облегченно крикнул Игнат.

– Василий Матусевич, выдающийся кобзарь, чья слава гремит территориями Двухморского Союза! – поддержал Северин. – Озарил собственной персоной вечер серых нищих мугиров.

– Я уже подумал, что ты не придешь, – Ярема расчеснул медвежьи объятия.

– Ух, Мирося настоящая фурия! Пускать не хотела, мол, у господ характерников частная вечеринка! Но я сумел пробиться, – кобзарь поднял пиво. – Теперь ни тронь и цить на минутку.

С выражением неземного наслаждения он приложился к тормозу и опустошил его на три четверти длинным глотком.

– Первый глоток пива за день самый вкусный, – вдохновенно произнес Василий. – Ведь второй и другие после него всего лишь утоляют жажду... А первый глоток как первый поцелуй! Обладает свежестью и наслаждением, а его священное таинство – блаженная мистерия, дарованная грешникам самим Господом Богом и апостолами его пивоварнями, поэтому отвлекать человека от праздника его первого глотка пива за день – это большой грех.

– Аминь, – сказал Ярема.

– Сразу видно, кто здесь словами на жизнь зарабатывает,

– Игнат решил, что в остальные вечера будет разговаривать не менее высокопарно. – Истинный художник!

Яровой хруст был ребрами Матусевича, но истинный художник умело выбрался из тисков шляхетских объятий.

– Что вы здесь, лоботрясы? – кобзарь уселся за стол.

– Серпы свадебные косят спелые ряды одиночек, – ответил Игнат, гордясь молниеносно выдуманной метафорой. – Щезник, Малыш... Один только Варган останется свободным соколиком из нашей кумпании.

Филипп вздохнул и опустил глаза.

– А я его поддерживаю! Бандура – моя жена вовек, – Василий без приглашения набросился на остатки ужина.

– Ты с бандурой даже к ветру ходишь?

– После того, как у меня одну украли, я с этим не расстаюсь. А украли в первый же год! Это когда я сделал отклинщину, познакомился с вами и первую думу написал, – кобзарь с любопытством посмотрел на Северина. – Женишься на этой ведьме?

«О характернике и ведьме» стала одной из самых известных дум Матусевича, о чем он никогда не уставал напоминать при любом случае.

– Женюсь на характернице, которая тебе прутня отрежет, если при ней эту ведьму вспомнишь, – ответил Северин.

Игнат засмеялся, а Василий расстроился.

– Не унывай, тебя тоже приглашено. Что за свадьба без песен? – добавил Чернововк.

Кобзарь мигом расцвет и торопливо допил пиво.