Текст книги ""Фантастика 2025-167". Компиляция. Книги 1-24 (СИ)"

Автор книги: Виктор Точинов

Соавторы: ,Оливер Ло,А. Фонд,Павел Деревянко,Мария Андрес
сообщить о нарушении

Текущая страница: 152 (всего у книги 350 страниц)

– Да ты что, Муля! – возмутился Модест Фёдорович. – Как я могу? Это же моя работа! Я не могу халтурить! Не по-советски это!

– А чужие результаты тырить – это по-советски? – возмутился я, – а молодой девчонке срывать защиту диссертации, на которую она сколько лет угрохала – это по-советски? А рожать эту девчонку в Киргизскую ССР отправлять – это по-советски?

С каждым моим словом, плечи Модеста Фёдоровича опускались всё ниже и ниже.

В конце концов, мне его аж жалко стало. Но я отбросил от себя это недостойное чувство. Мне следовало его сейчас хорошенько встряхнуть и дать ему конкретную надежду. И чёткий алгоритм действий. А пожалеть его – пусть вон лучше Маша жалеет. Иначе, зачем тогда жена нужна?

– Ну, так что? – строго спросил я.

– Могу, – устало кивнул он.

– Тогда действуй! – велел я.

– А потом что?

– А что будет потом – я тебе завтра расскажу, – подмигнул ему я, – уверен, тебе это очень понравится. Ты ещё долго потом смеяться будешь.

– Ты уверен? – тихо спросил Модест Фёдорович.

– Конечно, уверен, – сказал я и добавил, – не зря моя любимая книжка про графа Моте-Кристо…

А дома вовсю сердилась Дуся:

– И как заселились они, тут два дня такой шум стоял, аж дым коромыслом! – выпалив это, она так распсиховалась, что выпустила из рук тарелку, которую вытирала полотенцем. И та разлетелась на мелкие осколки.

Дуся чертыхнулась и бросилась подметать.

– А что, никто даже замечание им не сделал? – спросил я, дождавшись, когда она уберётся.

– Да бесполезно! Уж я ругалась, ругалась. И Белла ругалась. Даже Фаина Георгиевна ходила замечание высказывать. Потом не выдержала и съехала обратно на свою ту квартиру. А эти опять гужбанят. Даже не знаю, как жить теперь туточки. Невозможно же!

– А участкового вы почему не позвали?

– Дык это знакомый какой-то ихний, – вздохнула Дуся, потянулась за следующей тарелкой, затем одумалась и махнула на эту затею рукой.

– Ладно, я сейчас сам схожу. Попробую поговорить, – пообещал я и отправился к новым соседям.

Здесь следует сказать, что каким-то непонятным образом о свободной комнате в нашей коммуналке прознали все, кому не лень. Только-только удалось отбиться от наглых Желткова и Семёновой, как сюда нагрянули новые жильцы. Меня как раз дома не было – я обсуждал советско-югославский проект с Большаковым на природе. А эти вселились.

Я вышел в коридор и поморщился – воняло, словно в сортире (я после посиделок на природе запахи перегара и спиртного воспринимал резко отрицательно). От двери слева неслась громкая музыка.

Я постучал в дверь.

Один раз.

Второй.

Третий…

На восьмой раз дверь открылась.

На пороге стоял тщедушный мужичонка, в растянутой несвежей тельняшке и линялых кальсонах. Новый сосед был явно поддатый, потому что сильно раскачивался и периодически икал.

При виде меня он усмехнулся, громко икнул и сказал:

– Тебе чаво, мужик?

– Сосед я ваш. Знакомиться пришел, – сказал я и добавил. – Музыку слушаешь, да?

– Что, ик! музыка мешает? – набычился мужик, – имею право, ик! отдыхать культурно! Советскому, ик! пролетарию не воспрещается, ик! слушать музыку!

– А зачем так громко? Плохо слышишь? – спросил я и мужик завис.

Несколько мгновений он пытался сообразить, что это я эдакое выдал, а потом грозно помахал пальцем перед моим лицом:

– Ты, мужик, не того! Ик! Я, между прочим, не абы кто! Ик! Я в органах служу! Ик! Сгною!

Глава 22

– Так ты важная шишка, получается? – спросил я и недоверчиво прищурился.

И что-то, видимо, в моём прищуре не совсем понравилось новому соседу. Потому как он занервничал, заелозил взглядом, а потом воинственно буркнул:

– Ты это, мужик, не того! Ик!

– А то что? – спросил я, и мужик совсем увял.

Ладно. Зайдём с другой стороны:

– Ты кто? – опять спросил я.

– Вася, – вздохнул мужик, икнул и окончательно скис.

– А скажи-ка мне, Вася, зачем буянишь, а? – ласково спросил я, – Зачем всех соседей раздраконил? Ты хоть знаешь, кто твои соседи?

Вася не знал и до сего момента об этом как-то не задумывался.

– Василёк, чего там такое? – из недр комнаты выглянула юркая тётка в раздёрганном ситцевом халате.

При виде меня она чуть смутилась и плотнее запахнула полы. Но настроена она была явно решительно:

– Ты кто? – повторила она Васин вопрос.

– Сосед, – не стал вдаваться в подробности я. – А вы сталбыть, новые соседи, да? Вы хозяйка, как я понимаю?

– Да! Я – хозяйка! – подбоченясь, гордо заявила тётка и тут же задала важный вопрос. – А что?

– Да ничего! – махнул рукой я, – ну раз вы тут жить будете, то, значит, хорошо. Теперь всем нашим соседям как-то спокойнее станет.

– Почему спокойнее? – сразу же насторожилась тётушка, пока Вася-дундук ловил гав.

– А вас не предупредили разве? – удивился я.

Судя по вытянутым лицам Васи и юркой тётки – точно не предупредили.

– Так чё? – спросила тётка.

– Да ужас, – ответил я, для аргументации подкрепив свои слова тяжким вздохом.

Я уже собрался выдать юркой тётке и Васе-дундуку версию того, что здесь, в этой комнате, все предыдущие жильцы умирали странным образом. Ну, или что-то подобное. Поэтому на секунду завис, обдумывая версию поядрёней, когда сзади, за моей спиной раздался голос:

– Что здесь происходит?

Голос был нежный, словно серебристый колокольчик. Я обернулся и обмер – на меня смотрело воздушное создание с белокурыми косами и небесно-синими глазами.

– Они шумят? – зазвенел хрусталь, – извините, пожалуйста, больше этого не повторится.

С этими словами девушка-виденье решительным образом втолкнула и тётку, и Васю внутрь комнаты и захлопнула дверь прямо перед моим носом. Буквально через миг шумная музыка умолкла, и за дверью послышался виноватый мужской бубнёж, который периодически прерывал гневный хрустальный колокольчик.

Я немного постоял перед дверью, но так как никто оттуда не выходил и вообще, словно все звуки там утихли, то я развернулся и пошел домой спать.

Неужели этот бесконечный день когда-нибудь закончится?

Уснул я даже не коснувшись подушки. И снился мне хрустальный колокольчик и синие-синие глаза.

А днём, воспользовавшись, что Козляткина вызвали на планёрку, я отправился решать вопрос Мулиного отчима. Была у меня одна превосходная мыслишка. Да и нужный адресок тоже был.

Квартира Фёдора Фёдоровича меня удивила и поразила одновременно: она напоминала лавку коллекционера антиквариата и берлогу сумасшедшего, который ищет смысл жизни на дне стакана. На резных полках красного дерева пылились пустые бутылки из-под водки, на инкрустированном орехом массивном столе сиротливо стояла банка из-под засохшей кильки в томатном соусе. Помпезные занавески, явно из дорогущего шелка, прожжённые там и сям сигаретой, выглядели дико и неубедительно, а на полу, покрытом шелковым ковром ручной работы, валялись обрывки бумажек, густо исписанных формулами – похоже, Фёдор Фёдорович пытался вычислить уравнение счастья, но застрял на коэффициенте безысходности. Ну, или чем он там занимался, я так и не понял. Сам же он сидел за столом, уткнувшись в подшивку пожелтевших журналов и газет. Под глазами его залегли синяки, такие густые, будто их нарисовали сажей от сгоревших надежд.

– Давно не виделись! – пошутил я, переступая порог. – Может, я не вовремя, но…

– Муля! – Фёдор Фёдорович вскочил, опрокинув стакан. Жидкость залила газету «Правда», и я невольно подумал, что это метафора. – Что случилось?

– Глядя на вас, я понимаю, что у меня всё прекрасно, – я убедился, что стул чистый, сел и пристально посмотрел на него. – Но, по правде говоря, у меня проблема размером с вашу хандру, если не больше.

– Меня жена бросила, – угрюмо буркнул Фёдор Фёдорович. – Это смягчающее обстоятельство для хандры. И с работой проблемы начались вон всякие…

– Она вас давно уже бросила, – ответил я, – вы просто ищете причины жалеть себя.

– Ой, не начинай! – фыркнул Фёдор Фёдорович и добавил, – говори, зачем пришел?

И я рассказал о том, как Попов украл у моего отчима Модеста Фёдоровича проект по синтезу вермикулитовых веществ.

– Вермикулит? – Фёдор Фёдорович озадаченно хмыкнул. – Это который для мелиорации, да?

– Угу, это минерал, – вздохнул я. – Но Попов превратил его в «рычаг власти». Теперь отчиму придётся уволиться, а Попов скоро будет ходить с орденом «За заслуги перед наукой».

– Нет такого ордена, – автоматически поправил меня Фёдор Фёдорович и задумчиво посмотрел на подшивку газет, – и что ты предлагаешь, Муля?

– Как что? – я вскочил, чуть не опрокинув стул. – Вы же тут в ипохондрии своей пребываете, не знаете, чем заняться! А мой отчим мечется – как реактив без формулы! В Киргизскую ССР уехать надумал! Но ему без своего института и без науки не жить…

– Кто твой отчим? – хмуро уставился на меня Фёдор Фёдорович.

– Бубнов Модест Фёдорович, – сказал я и на всякий случай добавил. – Он профессор и академик. ПО Химии. В смысле по физколлоидной химии. Очень толковый учёный.

– Ого! Зять самого Шишова? – удивился тот.

Я кивнул и бросился ковать железо, пока горячо:

– Давайте объединимся! Два гения – вы и Бубнов – создадите проект, практико-ориентированный проект, который заткнёт Попова, как пробка колбу!

Фёдор Фёдорович уставился на стену, где висел выполненный маслом портрет какого-то хмурого усатого дядьки в претенциозной золочёной раме. Потом кивнул:

– Муля, а что если не проект, а… институт?

– Институт?

– Новое научное учреждение! – он загорячился, начал размахивать руками, как дирижёр провинциального оркестра на республиканском конкурсе. – «СовСинтезХимКонтроль» или «Научно-исследовательский институт химических технологий». Мы там будем синтезировать всё: от удобрений до счастья в пробирке! А Попов твой пусть кусает локти, как бешеный утконос.

Я представил Попова в роли бешеного утконоса. С орденом на шее.

– Отлично, – засмеялся я. – Только как мы это провернём? У нас же нет ни денег, ни разрешения, ни…

– У нас есть это! – Фёдор Фёдорович осторожно вытащил из-под стопки старых журналов и положил на стол папку с надписью «Полный цикл НИОКР по созданию технологий и на их основе промышленных производств по получению урана, лития, бериллия и их соединений, а также необходимых в интересах атомной энергетики, оборонной и атомной промышленности конструкционных металлов (циркония, гафния, тантала, ниобия, редкоземельных металлов)». – Мой черновик устава нового института. А ещё у меня есть контакты дяди Гриши из Госплана. Он за идею и ящик спирта подпишет всё.

– Я думал, вы поможете с проектом, – засомневался я, – но целый институт…

– Задачу передо мною поставили, понимаешь, – тяжко вздохнул он, – а с какой стороны к ней приступить – ума не приложу. А тут ты с этим предложением подсуетился. И я понял, что это шанс для всех.

– Но…

– Пошли к Бубнову! – велел Фёдор Фёдорович и подскочил со стула, – так, дай мне только минут двадцать. Я приведу себя в порядок. А то малость запаршивел в своей берлоге. Почитай пока вон книжки. Не скучай.

Он выскочил из комнаты, бросив меня одного.

Не успел я ознакомиться с методами анализа комплексных руд с высоким содержанием неодима, диспрозия и других редкоземельных металлов (потому что почти все книжки у него были такие вот), как он вернулся:

– Повышаешь уровень? – хохотнул он, обнаружив у меня в руках злополучную брошюрку, – давай пошли быстрее!

Фёдор Фёдорович преобразился, самым что ни на есть кардинальным образом. Да так, что я его сперва совершенно не узнал. На природе и перед этим, это был человек-развалина, депрессивный и меланхоличный. Сейчас же передо мной стоял энергичный энтузиаст с горящим взглядом. И одет он был практически щеголевато, в добротный костюм импортного сукна и белую рубашку с подкрахмаленным воротничком. Он даже успел побрить многодневную щетину и вымыть голову.

– Идём! – велел он, – я позвонил Никодиму и сейчас он подъедет.

Служебная машина у Фёдора Фёдоровича была «Победа». Но тоже неплохо.

Мы решили не палить Модеста Фёдоровича перед коллегами (особенно перед Поповым). Поэтому Никодим подвёз нас к ближайшей пивнушке (ну а что поделать, кафешек и ресторанчиков, в которых можно было провести бизнес-ланч в эти смутные времена, ещё не было, так что довольствовались, чем придётся). Фёдор Фёдорович остался ждать, а я пошел за отчимом.

– Муля, я сейчас занят и это не совсем хорошая идея, посреди рабочего дня… – выговаривал мне Мулин отчим, которому я не объяснил причину, а просто сказал идти со мной.

– Сейчас сам увидишь, – буркнул я, – за отсутствие тебя на работе на десять минут советская наука не рухнет. Уж как-то продержится, я надеюсь…

При виде непритязательной пивнушки Мулин отчим скривился, но шагнул внутрь. Фёдор Фёдорович стоял за столиком (здесь были только стоячие столики, покрытые липкими скатертюшечками) и пил лимонад с густой пеной из тусклого стакана.

– Знакомьтесь, – представил будущих комбинаторов друг другу я и добавил, – что будете пить? Вы пока пообщайтесь, а я схожу к кассе.

– Мне томатного сока возьми, Муля, – попросил Модест Фёдорович.

А Фёдор Фёдорович отрицательно покачал головой и кивнул на свой стакан с лимонадом, мол, всё есть и не надо ничего больше.

Пока я ходил покупать отчиму сок, а себе минеральную воду, оба Фёдоровичи уже спелись. И когда я вернулся к столику, они отчаянно спорили, рассматривая какую-то бумажку, что притащил с собой Фёдор Фёдорович.

– Но вы же понимаете, коллега, что для начала нужно провести изучение солончаковых рассолов и, как минимум, литиеносных глин, – горячился Модест Фёдорович, тыча пальцем в листочек.

– Я это прекрасно понимаю, – подпрыгнул Фёдор Фёдорович, – но на первое место, пожалуй, следует ставить разработку технологий экстракции лития из низкоконцентрированных источников! И уже на основании результатов и рассчитывать остальной процесс!

– А как же анализ комплексных руд с высоким содержанием неодима и диспрозия? – язвительно фыркнул Модест Фёдорович. – Вы это разве не собираетесь учитывать, Фёдор Фёдорович?

– Понимаете, Модест Фёдорович, я лично полагаю…

В общем, я понял, что «дети лейтенанта Шмидта» нашли друг друга, и я здесь больше не нужен. Поэтому потихоньку слинял. Кажется, они даже и не заметили этого.

Вот всегда так. Зато я понял главное: наука – это не только формулы. Это умение превращать кислоту поражений в реактив победы. Или хотя бы в комплементарный ответ для врагов.

Так что берегись, Попов! То ли ещё будет!

Дальше рабочий день шел, как обычно: я сидел у себя в кабинете, пил крепкий чай из гранёного стакана, разбирая бумаги на столе, заваленном сценариями и монтажными листами. Я пытался структурировать техническое задание советско-югославского проекта и прикидывал, кого нужно брать в команду. Пока дела шли не ахти. За окном светило апрельское солнце, а из динамика на стене доносился бодрый голос Левитана: «Трудящиеся Советского Союза празднуют первые успехи в выполнении пятилетнего плана…»

Дверь открылась в кабинет заглянула Леночка, наша телефонистка:

– Муля, там тебя к телефону зовут, – пискнула она.

– Они представились? – успел спросить я, пока она не скрылась.

– Глориозов, – ответила она.

Хм, странно. Обычно он никогда не злоупотреблял моим хорошим к нему отношением и не звонил так демонстративно на работу. Интересно, что ему надо? Неужели Фаина Георгиевна что-то учудила?

Тяжко вздохнув, я пошел разбираться.

Я взял трубку, и сквозь металлический скрежет произнёс:

– Бубнов слушает.

– Иммануил Модестович, это Глориозов! – прогремел в трубке знакомый голос, всей студии, – Очень нужно устроить на кинопробы актёра Сергея Клюквина! Роль второго плана в новом фильме «Утро над тайгой»! На вас вся надежда! Кто, если не мы, будем друг другу помогать…

Я напрягся. Серёжа был известен в узких кругах как человек, чей голос напоминал звук тормозящего трамвая и крик чайки. Злые языки говорили, что когда-то, ещё в начале своей актёрской карьеры он пытался читать стихи Маяковского на празднике урожая в сельском клубе, и председатель колхоза, не разобравшись, попросил «выключить сирену». Мне же Серёжа запомнился ролью «трактор дыр-дыр-дыр».

И вот теперь Глориозов, пользуясь тем, что помог мне с водкой для министра и компании, нагло давит на меня. И, что обидно, отказать ему я сейчас не имею морального права.

Гад это знает и нагло пользуется.

Интересно, что же их связывает?

Скрепя сердце, пришлось согласиться:

– Пусть подойдёт ко мне в Комитет искусств, – сухо ответил я и положил трубку.

Серёжа явился на пробы в строгом костюме и галстуке с вышитым изображением колосков пшеницы. Его лицо светилось решимостью, а в руках он сжимал потрёпанный томик Станиславского.

– Иммануил Модестович! – завопил он, заставляя проходящую мимо секретаршу Катю выронить папку с документами. – Готов служить советскому кинематографу!

– Тихо, Серёжа, не кричи так, – я сделал успокаивающий жест. – Расскажи лучше, какие роли тебя привлекают? И почему тебя вдруг потянуло в кино?

– Мечтаю сыграть героя-пограничника! – Серёжа вскинул руку, чуть не ткнув меня в глаз (я еле-еле успел отшатнуться). – Или учёного, открывающего новые законы физики!

Я представил, как Серёжа кричит фальцетом: «Стой, нарушитель!» – и содрогнулся.

– Сейчас посмотрим, – устало кивнул я и повёл его в соседний кабинет, заваленный бумагами. И который постоянно пустовал.

– Так, Серёжа, – сказал я, – давай сейчас проверим, как ты вживаешься в роль…

– Я прекрасно вживаюсь в роль! – возмущённо воскликнул Серёжа и для убедительности потряс перед моим носом томиком Станиславского.

Лучше бы нимб поправил.

– Давай ты изобразишь лесника, который предупреждает геологов о медведе, – велел я и добавил, – не забывай, что здесь главное – эмоция! Страх за товарищей!

Я легонько хлопнул ладонями, обозначив киношную хлопушку. Серёжа вытянулся в струнку, задрожав, как осиновый лист.

– Давай! – скомандовал я.

– Товарищи! – завизжал Серёжа, заламывая руки. – В лесу медведь-шшш!

Я побледнел. За стенкой кто-то уронил, судя по звуку, стул или стол.

– Стоп! – сказал я. – Это что за птичий базар⁈

Серёжа вспыхнул и сказал донельзя разобиженным голосом:

– Я демонстрирую новаторский приём! По Станиславскому, между прочим! Мой герой – бывший цирковой артист, который имитирует зверей! Ведь медведь же не говорит, верно? Я считаю, что это гениальный приём!

Я посмотрел на него, как на идиота, и сказал:

– Серёжа, пошел вон!

Когда незадачливый последователь Станиславского ретировался, я заглянул в кадры и набрал Глориозова.

– Глориозов слушает! – хорошо поставленным баритоном произнесли с той стороны провода.

– Это Бубнов, – сухо сказал я, понимая, что сейчас наживаю себе смертельного врага, – Прошу меня извинить, но я никак не могу взять на пробы вашего Серёжу. Извините.

Я уже хотел положить трубку, когда Глориозов воскликнул елейным медоточивым голосом:

– Что, Серёжа так плох? Вот безобразник, а ведь клялся, что постарается! Но мы же не будем из-за какого-то дрянного актёришки рушить нашу дружбу, правильно, Иммануил Модестович?

– Согласен, – с облегчением ответил я. – Не будем.

Но зря радовался.

Потому что Глориозов сразу же добавил:

– Если не получается помочь мне с Серёжей, ничего страшного. Тогда могу ли я рассчитывать на две роли для моих актёров, главную женскую и мужскую второго плана, в советско-югославском фильме?

Глава 23

После нашего разговора с Глориозовым, я сразу же бросился к Козляткину.

Он как раз вернулся из совещания, был приветлив и, на фоне мрачного меня, даже весел. От острой зависти мне захотелось скурить квартальный урожай краснодарского табака за раз.

При виде меня Козляткин расцвёл:

– Муля, – замироточил он, – заходи. Есть какие-то новости?

– Сидор Петрович – без обиняков спросил я, злорадно предвкушая, как радостная улыбка сейчас стечёт с его лица, – мне только что звонил Глориозов. И попытался выбить две роли – главную и второстепенную – в нашем новом будущем советско-югославском фильме.

Козляткин побледнел, а я удовлетворённо продолжил:

– И вот отсюда вопрос – откуда он узнал? Откуда могла произойти утечка информации, Сидор Петрович?

Козляткин был ошарашен. Он икнул и с надеждой посмотрел на меня:

– Муля – хрипло сказал он, – мамой клянусь, я никому и ничего не говорил! Да и Большаков, я уверен, тоже вряд ли бы кому-то что-то сказал… Сам понимаешь…

– Верю. И даже не сомневаюсь, – ответил я, – я тоже никому ничего не говорил. И вот что интересно, проект только в самом-самом зародыше. В начале пути, можно сказать. Когда любая дополнительная огласка ему только навредит… Так кто же тогда мог это слить?

– Да уж, – озадаченно почесал затылок Козляткин, – и вряд ли это Володя или Матвей. Скорее всего, из наших, кто был на природе, это мог сделать только Миша Пуговкин.

– Нет – покачал головой я, – не верю! Зачем Мише идти и кому-то об этом говорить, если он сам даже и не надеется получить в этом проекте хоть какую-нибудь мало-мальски минимальную роль? Тем более, вряд ли начинающий актёр второго или третьего плана может вот так вот запросто подойти к известному режиссёру, с которым он даже никогда и не работал, и вывалить ему такое? И тем более я не поверю, что Глориозов моментально поверил какому-то малознакомому человеку и сразу побежал звонить мне. И буквально шантажировать.

– Муля! – всплеснул руками Козляткин, – надеюсь, ты не подтвердил ему ничего? Не наобещал?

– Нет, конечно, – усмехнулся я, – но при этом я был сильно удивлён тем наглым напором, с которым Глориозов действовал. По сути, он только что пожертвовал моим хорошим к нему отношением и даже моим покровительством, ради участия в этом проекте.

– Игра стоит свеч, – задумчиво молвил Козляткин. – Значит, нужно искать крысу среди нас. Хотя, может быть, это был Фёдор? Как думаешь?

– Да ну! Сидор Петрович, сами подумайте, зачем Федору говорить об этом кому-то? По-моему, в это время, когда мы обсуждали проект, он пьяный в беседке спал. И вряд ли хоть что-то помнит.

– А ты его давно видел? – спросил Козляткин.

– Да нет, мы вчера только-только встречались. Но ненадолго.

– А зачем вы виделись? Что у вас может быть общего? – Моментально сделал стойку Козляткин.

– Да не у меня, – отмахнулся я, – у меня с ним ничего нету. Это какие-то химические вопросы. Он попросил отцу литературу передать. Что-то про вторичный гидролиз, если я правильно эту абракадабру запомнил. Но не уверен.

– Ааааа, ну ладно – отмахнулся Козляткин и моментально забыл существовании Федора Фёдоровича, – Муля, меня больше беспокоит этот Глориозов. И то, что вопрос о советско-югославском проекте вышел во внешнее информационное поле. Теперь только ленивый не будет об этом знать. И сколько гадов постараются перебить этот проект и перетянуть финансирование на себя. А ведь Большаков ещё даже не доложил на комиссии и тем более Сталину.

– Самому интересно, – согласно сказал я, понимая, что срочно придётся идти опять в театр.

– Постарайся это выяснить, и то срочно, Муля, – приказал Козляткин мне строгим голосом, видно было, как он обеспокоен. – У вас с ним общие делишки, ремонты. Вот и спроси его. Сегодня же!

– Спрошу, – вздохнул я и вознамерился уже уйти, как Козляткин прицепился опять:

– Муля, ты уже общую концепцию проекта делать начал? Техническое задание? Смету? А сценарий как там?

Он строчил эти вопросы, словно Чапаев из пулемёта. И ни один из этих вопросов мне не нравился. Особенно последний.

Поэтому на все вопросы я изобразил таинственный и загадочный вид и сказал кратко и ёмко:

– Ага.

– Что «ага»⁈ Что «ага»⁈ – загорячился Козляткин и аж подскочил от эмоций, – время-то идёт! Иван Григорьевич две недели дал. А уже прошло сколько дней⁈

Я и сам знал, что время уходит. Ну, а что было делать, если сейчас ни одной нормальной мысли в голове у меня не появилось. Но отвечать что-то надо было, и я скромно ответил:

– Согласно структуре по Декамерону, фильм будет состоять из десяти отдельных, но крепко связанных между собой общей идеей, историй.

– Давай отсюда подробнее, – заинтересованно сказал Козляткин.

Ну ладно, раз просит. Мне не трудно:

– История первая. Югославия. Весна. Ранее утро. Белокурая Розамунда, примерная домохозяйка и мать семейства, провожает детей в школу, а мужа на работу. Возвращается обратно в дом, чтобы добросовестно испечь морковный пудинг со шпинатом на обед. И тут она обнаруживает, что в доме внезапно сломался кран, и вдобавок тоже внезапно забилась труба. Розамунда в отчаянии. Мечется, ломает руки. Здесь можно небольшой её монолог в стиле принца Датского включить, – деловито уточнил я.

Козляткин согласно кивнул, сюжет его явно заинтересовал, так что я продолжил:

– И тогда она принимает единственно важное решение – вызывает сантехника…

По мере моего подробного пересказа всем известного сюжета про «даст ис фантастишь», лицо Козляткина багровело всё больше и больше.

А когда я закончил, шеф сидел пунцовый и не знал, как реагировать.

– Может, воды? – с чувством перевыполненного долга спросил я, в душе радуясь, что только что приобщил человека к прекрасному.

– Муля! – наконец, мощным усилием воли взяв себя в руки, раненным бизоном взревел Козляткин, – иди отсюда! И чтобы сегодня же… нет, я не зверь, завтра к концу дня черновик сценария уже был у меня на столе! Ты меня понял⁈ Нормальный сценарий! Не про сантехника!

Надо ли говорить, что дважды меня просить не надо было?

Я шел по улице домой и думал, что вот как жизнь к отдельным категориям граждан несправедлива. Взять хотя бы того же Козляткина: белая кость, чиновник с перспективой. И почему он вдруг так взъелся на бедных сантехников?

Так как Козляткин отправил меня работать над сценарием и ещё зайти в театр к Глориозову, то я пошел домой. Сначала подумаю и прикину, что делать со сценарием, а потом уже пойду к Глориозову. Они, в театре, репетируют долго. А сегодня, если не ошибаюсь, Фаина Георгиевна говорила, что у них там опять какая-то премьера.

Я вернулся в квартиру и, схватив пачку с сигаретами, отправился покурить на кухню. При этом я чутко прислушивался к комнате номер пять. Но там было тихо и казалось, всё вымерло.

Разочарованно я вытащил сигарету, закурил от конфорки и, не чувствуя вкуса, выпустил дым в форточку.

– Муля! А что это ты не на работе? – удивлённо спросила Белла, вплывая на кухню могучим ледоколом.

Этим утром она была в старом линялом халате, на лице толстый слой жирного крема нежно-зеленоватого оттенка, а папильотки она сняла, но расчесаться не успела и волосы торчали сейчас вертикально вверх.

Каюсь, в первый миг, увидев её, я содрогнулся – она напоминала привидение или утопленницу после праздника «Ивана Купала».

Тем временем Белла, не дожидаясь ответа, подошла к конфорке и тоже прикурила:

– У тебя всё нормально? – задала она общепринятый вопрос, просто так, без интереса.

Так как я был весь в заботах, то ответил несколько не так, как следовало по этикету:

– Не нормально у меня, Белла, – сказал я и опять затянулся.

– Что? Что случилось? – взволновалась Белла, – Чем я могу тебе помочь?

– Даже не знаю, – ответил я.

Я посмотрел на Беллу и подумал, эх, была, не была, и кратко рассказал ей о ситуации с проектом. Конечно же, не вдаваясь в подробности и взяв у неё клятву о неразглашении.

– Ого! – констатировала Белла и задумалась.

Так, в задумчивости, мы с нею молча докурили и разошлись по своим комнатам.

Зря рассказал.

Я сидел за столом и пытался починить свой старый будильник, когда в дверь постучались.

Вздохнув, я крикнул:

– Открыто!

Дверь распахнулась, и в комнату вошли… Белла, Муза и Фаина Георгиевна.

Они все имели скорбно-торжественный вид.

– Муля, – сказала Фаина Георгиевна, – мы хотим помочь тебе со сценарием. Каждая из нас, так или иначе, служит или служила, искусству. Так что можем быть полезны. Тем более одна голова хорошо, а четыре – лучше.

Я укоризненно посмотрел на Беллу. Та с независимым видом пожала плачами и сделала вид, что она не при делах.

Ну, ладно, дареному коню, как говорится…

– Сделать вам чаю? – спросил я, – Дуся в холодильнике запеканку оставила. Творожную. С изюмом.

Дамы явно ничего не имели против запеканки, так что пришлось мне раскочегаривать примус и делать чай.

– Как вам такой сюжет? – сказала Белла, – «Советский дирижер Степан Иванов приезжает в Белград, чтобы поставить совместный концерт. Югославская скрипачка Любица Джукич настаивает, что народные мотивы нужно играть „с огнём“, а не по нотам. Во время репетиции дирижер, пытаясь дирижировать, случайно запутывается и падает в оркестровую яму. Любица смеётся: „Ваши руки танцуют, а музыка спит!“. В финале они играют марш…».

– Бред какой-то, – проворчала Злая Фуфа, – «Ваши руки танцуют, а музыка спит!» – а сценарий, видимо, вообще в коме! Надо бы вызвать санитаров с уколами для автора!

– А мне кажется, очень даже так… живенько… – пискнула Муза.

– Конечно живенько! А марш в финале – просто идеально! – фыркнула Злая Фуфа, – Он прекрасно заглушит стоны зрителей, которые досидели до конца этого безобразия. Хотя, возможно, это марш похоронный – для тех, кто умер от эмоций при просмотре фильма!

– Ну, а как такой вариант, – сказала Муза. – Советский инженер женится на югославской учительнице. Их семьи пытаются объединить традиции: свекровь настаивает на каравае, а тесть – на обряде с разбиванием кувшина. И вот они…

– В этом фильме даже умереть не получится – слишком плоский юмор вытянет обратно из гроба! – скривилась Злая Фуфа.

– Ладно! Вот ещё! Югославский поэт приезжает в Москву на литературный съезд, – опять внесла предложение Белла. – Переводчик-стажёр путает его стихи о природе с рецептом приготовления ракии. Зал взрывается аплодисментами «гениальной метафоре»: «Как дрожжи бродят в душе народа!». Поэт, не понимая русского, кланяется, а потом спрашивает: «Почему они все так наперебой просят у меня автограф?».

Фаина Георгиевна вообще ничего не ответила и подтянула к себе тарелку с Дусиной запеканкой и принялась неторопливо есть.

Белла ждала её замечание, но Злая Фуфа отрезала кусочек вилкой и поднесла ко рту. Медленно-медленно, она прожевала. Запила глоточком чая. Поставила чашку на блюдечко. Опять отрезала кусочек запеканки…

Белла не выдержала:

– Фаина Георгиевна! – Возмущённо воскликнула она.

– А? Что? – Спросила Злая Фуфа, при этом не отрываясь от запеканки.

– Как вам последний вариант сценария? – повторила Белла.

Злая Фуфа вздохнула и отпила ещё чаю.

– Нет! Вы скажите⁈ Не нравится? – прицепилась к ней Белла.

– После таких сценариев я снова чувствую себя «выкидышем Станиславского». Хотя, может, он просто благословил меня не участвовать в этом марше безумия? – проворчала Раневская и невозмутимо вернулась опять к запеканке.

– Всё вам не так! Всё не так! – возмущённо выпалила Белла, – а вот возьмите сами и придумайте! Раз такие умные!