Текст книги "Современный зарубежный детектив-10. Компиляция. Книги 1-18 (СИ)"

Автор книги: Дэн Браун

Соавторы: Тесс Герритсен,Давиде Лонго,Эсми Де Лис,Фульвио Эрвас,Таша Кориелл,Анна-Лу Уэзерли,Рут Уэйр,Сара Харман,Марк Экклстон,Алекс Марвуд
сообщить о нарушении

Текущая страница: 330 (всего у книги 346 страниц)

– Я ее тетка, – сказала Митци, распрямляясь во весь свой невысокий рост, – и мы будем счастливы взять Хэрриет к себе до тех пор, пока она не будет в состоянии вернуться в собственную квартиру. Нет! – Она повернулась к Хэл, останавливая одним взглядом готовые вырваться у той возражения. – Ничего не хочу слышать, Хэрриет. До свидания, дорогая, мы придем завтра с какой-нибудь одеждой. Надеюсь, весь пирог будет съеден. Иначе вам придется иметь дело со мной.

Хэл смотрела, как они шли по коридору, рука об руку, и улыбнулась Абелю, который по-свойски помахал ей, когда они заворачивали за угол к главному выходу, но по совести, улегшись на подушку, испытала облегчение, оттого что осталась наедине со своими мыслями. Она закрыла глаза, вдруг почувствовав страшную усталость.

Боль в горле была значительно сильнее, чем она призналась Митци и Абелю, даже без ужасающих возможных последствий, перечисленных ей вчера врачом. Диапазон был от несущественных – вроде хронического заболевания голосовых связок – до самых серьезных: скрытого поражения мозга от нехватки кислорода или отрыва тромба вследствие повреждения сосудов, что может привести к удару или даже к смерти спустя несколько недель. Однако такое случается крайне редко, утешил ее врач. Это нужно понимать, но беспокоиться нечего, Хэл и не беспокоилась – теперь уже нет.

Она собиралась натянуть простыню и уснуть, но что-то хрустнуло под пальцами, и Хэл поняла, что держит в руках лист бумаги, который ей передал Абель. Она медленно развернула его.

Это была одна-единственная страница, исписанная удлиненными, петляющими буквами, таким знакомым почерком, что у нее прервалось дыхание. Она узнала почерк мамы. Никакого сходства с круглыми, несформированными буквами из дневника. Это был почерк, с которым она выросла, который видела на открытках к Рождеству и дню рождения, на списках, что купить, и в письмах. Видя его сейчас, она не понимала, как могла хоть на секунду подумать, что та же рука вела дневник. Некоторое сходство было в почерке, которым было написано письмо, чувствовалась энергия и решимость, отчего у нее в груди болезненным узнаванием сжалось сердце.

Мама.

Пытаясь сосредоточиться на письме, Хэл поняла, что глаза наполнились слезами. Это было как слышать мамин голос, потрясение, которого ни разу не дало ей чтение дневника.

Она яростно сморгнула, и буквы стали четкими.

8 мая 2013 года

Дорогая мама!

Спасибо за письмо и за чек, что ты приложила. Я потрачу деньги на ноутбук ко дню рождения Хэл – она надеется на следующий год поступить в университет, так что ей отчаянно нужен собственный компьютер.

Однако это не только благодарственное письмо. Я должна кое о чем тебя предупредить.

Я пишу, чтобы ты знала: я решила рассказать Хэл правду. На следующей неделе ей исполнится восемнадцать лет, и она заслуживает того, чтобы знать свою историю, я больше не могу прятаться за собственной трусостью.

Дело в том, что я боялась его слишком долго, боялась того, что он мог сделать с Мэгги, когда мы были в Трепассене, боялась, что он помешает нам убежать, что выследит нас, боялась, что он сделал что-то с ней, когда она не вернулась из последней поездки в Корнуолл. Потому что я все знала, мама. Все это время знала. Ничто на свете не могло заставить Мэгги бросить своего новорожденного младенца, не сказав ни слова. Она ездила в Трепассен, чтобы поговорить с ним, побороться за будущее, которого заслуживала Хэл, – и не вернулась.

Я очень винила тебя за твое молчание, а между тем сама совершила точно такое же преступление. Я могла рассказать о моих подозрениях полиции. Могла попросить их перекопать участок, или осушить озеро, или обыскать подвалы. Но если бы я это сделала и если бы они ничего не нашли, Хэл передали бы Эзре. А этого я бы не допустила. Я не могла пойти на такой риск. Я не сумела спасти Мэгги правдой, значит, должна была спасти ее дочь ложью. И мне пришлось стать Мэгги Вестуэй. Рисковать было нельзя. Ведь найти Маргариду Вестуэй в Оксфорде не составило бы ни малейшего труда.

Совсем скоро Хэл станет взрослой, и нельзя и дальше прятаться за отговорками. Теперь я могу ее потерять, если она захочет оставить меня. Я не стану винить ее, если таково будет ее решение – ей-богу, я лгала ей так долго, хотя уверяла себя, что желаю только добра. Я непозволительно обманывала ее, но надеюсь, что она сможет меня простить.

Я многого никогда не смогу простить тебе, мама. Но несмотря ни на что, ты стойко хранила мою тайну последние годы и, мне показалось, имеешь право знать причины моего решения. Не знаю, как Хэл распорядится этой информацией. Но возможно, она приедет к тебе кое о чем расспросить. Если так, будь добра к ней.

Твоя Мод.

Хэл уронила письмо на простыню, глаза наполнились слезами, и ей так захотелось протянуть руки и обнять маму, через все эти годы.

Как это письмо попало к миссис Уоррен? А оно вообще дошло до миссис Вестуэй? Или миссис Уоррен перехватила его? Как бы там ни было, но кто-то из них предупредил Эзру. И во второй раз в жизни ее отец, чтобы спасти себя, убил невинного человека.

Если бы… о, если бы только Мод не послала это письмо! Это казалось невероятно наивным – сдать такой тяжкой борьбой добытую анонимность, предупредить мать о том, что она намерена сделать.

Может быть, Мод недооценила Эзру? Или слишком верила миссис Вестуэй? Какое-то время они состояли в переписке, это явствовало из письма. Может быть, дочь стала больше доверять матери, полагая, что если та так долго хранила ее тайну, то она может доверять ей и дальше, и наконец раскрыла миссис Вестуэй секрет, который больше не могла носить в себе.

Но все-таки Хэл не была уверена. Тут что-то еще, связанное с попыткой миссис Уоррен предупредить ее… какое-то непреходящее чувство вины. Она вспомнила гостиную, фотографии в рамках, на которых запечатлен ангелоподобный маленький мальчик, которого миссис Уоррен любила так долго, и мужчина, в которого он превратился.

Возможно, ради этого мальчика экономка написала ему письмо, сказав, что Эзра должен быть осторожен, держаться подальше от Трепассена. И только впоследствии поняла, что натворила.

Хэл никогда не узнать истинную последовательность событий. Она понимала только, что это письмо стало первым звеном в цепи предательств, которые привели к жаркому летнему дню, визгу тормозов и изувеченному телу мамы на дороге возле собственного дома.

Она закрыла глаза, чувствуя, как сквозь веки просачиваются слезы и текут по носу, и ей захотелось – сильнее, чем когда-либо в жизни, – вернуться в прошлое и сказать маме, что все в порядке. Нечего прощать. Я верю тебе. Я люблю тебя. Ты ничего не могла изменить. Какие бы жестокие слова я бы ни сказала или ни подумала, что бы ни сделала, я все равно в конечном счете вернулась бы к тебе.

– Вы не спите, дорогая? Чаю?

В ее мысли ворвались слова, произнесенные с корнским акцентом, и Хэл открыла глаза. У столика на колесиках стояла санитарка, держа в одной руке фарфоровую чашку, а в другой металлический чайник.

– Да, пожалуйста. – Хэл тайком утерла слезы на носу и сморгнула остальные, пока санитарка наливала ей чай.

– О, домашний пирог, как здорово! Я дам вам еще блюдце. – Санитарка помогла Хэл положить на тарелочку большой кусок и поставила ее на прикроватный поднос.

После того как она ушла к следующему пациенту, Хэл отломила кусочек и положила в рот. Масляный крем таял во рту, смягчив разодранное горло, а заодно и горькие мысли.

Нельзя вечно топтаться на том, что могло бы быть, надо двигаться только вперед, к другому будущему.

Письмо все еще лежало у нее на коленях, она аккуратно его сложила и потянулась положить на шкафчик рядом с кроватью. В этот момент пальцы задели лежавшую там коробочку из-под табака, и, подчинившись внезапному импульсу, Хэл открыла коробочку, закрыла глаза и перемешала карты.

С закрытыми глазами могло показаться, что она дома, в маленьком офисе на пирсе, чувствует под пальцами обтрепанные края карт, их гладкие рубашки скользят, и каждое движение меняет возможности, которые может предложить жизнь, задает вопросы, открывает разные правды.

Наконец Хэл остановилась, обняла колоду ладонями и сняла ее, а затем открыла глаза и невольно улыбнулась сквозь непролитые слезы, которые все липли к векам. Мир. В колоде Хэл на этой карте была изображена женщина средних лет с длинными темными волосами, смотрящая прямо вам в глаза. Она стояла, гордо подняв голову, твердо расставив ноги, в кольце цветочной гирлянды. В каждом углу четыре символа Колеса Фортуны говорили о том, что мир, подобно колесу, постоянно вращается и дорога, по которой как бы долго ни идти, в каком-то смысле закончится там же, где и началась. Женщина улыбалась, хотя несколько печальной улыбкой. А в руках она держала земной шар, словно убаюкивала ребенка.

У Хэл не было вопроса в голове, когда она открывала колоду, и тем не менее она получила ответ.

Она знала, что сказала бы, открыв эту карту клиенту у себя в офисе. Она бы сказала: Эта карта говорит о том, что вы в конце пути, что завершили нечто очень важное, выполнили то, что планировали. Мир сделал круг, цикл завершен, вы у цели. Вы перенесли испытания и страдали в пути, но они сделали вас сильнее, они показали вам нечто, открыли правду о вас самих и ваше место в целой картине.

Мир на этой карте, убаюканный в руках женщины, показывает, что наконец-то вы в состоянии увидеть всю картину. До сих пор вы странствовали, видя лишь часть того, что хотели увидеть, – теперь вы видите всю систему, мир, его место во вселенной и то место, которое вы занимаете в этом целом.

Теперь вы все понимаете.

И это правда. Все это правда. Но не это Хэл видела, глядя на карту, или не одно это. В детстве она называла эту карту по-другому. Она называла ее Мамой.

В таро нет карты матери, самая близкая к ней – Императрица, густые золотые локоны которой символизируют женственность и плодовитость. Но когда Хэл смотрела на карту Мир, на бесстрашную темноволосую женщину, убаюкивающую мир на своих руках, она видела лицо мамы. Ее темные глаза, полные мудрости и легкой иронии, ловкие руки, печальную и вместе с тем сострадательную улыбку.

Она называла Мир Мамой, поскольку для нее мир и был мамой.

Но правда в том, что мир на самом деле более странный и более сложный, нежели ей казалось в детстве. В равной степени это относилось и к ней самой.

Вдруг она почувствовала усталость, огромную, невероятную усталость, отодвинула пирог, положила карты обратно в коробочку – все, кроме Мира, и легла на бок, прижавшись щекой к прохладной белой подушке, с картой Мэгги, прислоненной к шкафчику, глядя в лицо Мод.

Глаза закрылись, и постепенно ее стал забирать сон.

С обратной стороны век она видела узоры – огненные очертания, меняющиеся под воздействием искр в закручивающиеся листья, потом в птичью стаю, яркую на фоне красно-черной тьмы, – и вспомнила сорок в имении Трепассен, кружащихся и стрекочущих на фоне неба, и стишок, который вспоминал мистер Тресвик в первый день, когда они подъезжали к усадьбе.

 
Прилетела к нам сорока.
Значит, будем танцевать.
Две сороки прилетели —
Будем горе горевать.
Если три, родится мальчик.
А четыре – будет дочь.
Пять сорок – уснешь голодным.
Шесть – получишь медный грош.
Ну а семь – узнаешь тайну,
Что несли из рода в род.
 

И еще она думала о тайнах, накопившихся за все эти годы, – о тайне Мэгги, выдирающей страницы из дневника, о лжи Мод, которая оберегала ее, чтобы защитить от ее же отца. О тайнах, которые хранил отец, а потом преступление перебродило в яд, изменивший всю его жизнь. О миссис Вестуэй и миссис Уоррен, которые год за годом жили с ужасной правдой о том, что сделал их любимый мальчик и что таило в своей темноте озеро.

И она услышала голос, теперь свой собственный голос, твердый, ровный, не изменившийся после всего, что случилось. Хватит. Больше никаких тайн, Хэл.

Она знает правду. И только это имеет значение.

Анна-Лу Уэзерли
Черное Сердце

ГЛАВА ПЕРВАЯ

Она прошла через вращающиеся двери, ее каблуки-шпильки цокали по декоративному мраморному полу, когда она вошла в шикарный вестибюль отеля. Там было много народу. Это было хорошо. Ее взгляд метнулся к консьержу за блестящей изогнутой стойкой регистрации и группам хорошо одетых японских туристов, бизнесменов и богатых гостей, суетящихся вокруг нее, за которыми громоздились дизайнерские сумки. Она выбрала идеальный момент – и обдуманно. La Reymond, один из самых престижных пятизвездочных отелей Найтсбриджа, придерживался политики позднего выезда, разумеется, за дополнительную плату, и его эксклюзивная клиентура не задумывалась о том, чтобы платить за такие преимущества. Она осталась бы относительно незамеченной в суматохе людского движения.

На улице тоже шел сильный дождь; еще один бонус – в сырую погоду люди всегда были озабочены тем, чтобы не испортить свои дорогие фены и костюмы. Она смахнула несколько капель дождя с плеч своего тренча Burberry, который была одета с поднятым воротником, и сосредоточилась на том, чтобы идти прямо к лифтам, стараясь не поскользнуться на мокром мраморном полу, поскольку ее лакированные туфли на шпильках оказались еще более ненадежными в таких условиях.

Она вошла в лифт, коротко улыбнувшись пассажирам, прежде чем повернуться к ним спиной, затем выскользнула на третьем этаже и прошла два лестничных пролета до пятого. Номер в пентхаусе 106. Она позвонила в звонок и услышала, как его массивная фигура пошевелилась, когда он встал, чтобы открыть дверь.

«Привет, папа Медведь». Она вошла в номер, бросила сумку на огромную круглую кровать и распахнула пальто. Она сразу же заметила «магнум оф Краг» со льдом и маленькую, цвета утиного яйца, голубую коробочку от Тиффани с белой лентой на одной из пухлых подушек. По 60-дюймовому телевизору с плоским экраном транслировалась приглушенная порнография. Она почти одновременно сняла пальто и тонкое черное платье на бретельках, бросив их на обитый шелком шезлонг, один из изысканной пары, отметила она.

«Ну, приветик, Златовласка», – его глаза расширились, когда он любовался ее дорогим нижним бельем, которое он лично выбрал для нее в агентстве «Провокатор» специально для сегодняшнего случая, – «ты выглядишь… потрясающе».

Она поправила один из своих чулок.

– Должна сказать, отличный выбор, – она любовалась собой в большом напольном зеркале. – Особенно мне нравится, как баска облегает талию, а трусики ouvert… Она искоса взглянула на него: «Грязный, мерзкий, плохой папа-медведь…» Она смотрела, как он лежит, ухмыляясь, на кровати, его тяжелое тело оставляет отпечаток на тонких простынях. Он был наполовину обнажен; его живот выступал над обтягивающими трусами». Сними их.

Он мгновенно подчинился, радуясь избавлению от них.

«Шампанского? – спросил я. Он потянулся за бутылкой». У меня есть для тебя подарок.

«Потом». Она толкнула его обратно на кровать и оседлала.

«Мммм, папа-Медведь, уже так возбужденно, «она закрыла глаза и начала тихонько постанывать, опускаясь на него.

«Только для тебя, мой ангел, все только для тебя…»

Она рассмеялась, откинув голову назад, и начала жестко скакать на нем. Он чувствовал себя как надувной замок.

«Детка… Детка, притормози… Я ухожу… Я собираюсь…

Слишком поздно.

Она посмотрела вниз, на его круглое лицо, на котором следы экстаза постепенно исчезали вместе с его почти мгновенным оргазмом; капли нездорового пота блестели у него на лбу.

«Прости, «она пожала плечами. – Я просто так сильно хотела тебя.

Он почти мурлыкал от восторга, его эго росло почти так же быстро, как уменьшалась его эрекция.

«Ты… ты что-то другое, ты знаешь об этом, Златовласка?»

Она улыбнулась; она улыбнулась.

«Не выпить ли нам шампанского в ванне?»

Она слезла с него и прошла в ванную комнату. Впечатляет, подумала она, рассматривая большую ванну и золотые краны. Она включила горячую воду, изучила ассортимент высококачественных средств для ухода за телом, не определилась между маслом для ванн Jo Malone с лаймом, базиликом и мандарином или инжиром L'Occitane, в конце концов остановив выбор на первом. Напевая мелодию, она начала наливать сладкую, ароматную жидкость в проточную воду.

«Ну же, папочка Медведь, где это шампанское?» – позвала она его в спальне, увидев свое отражение в зеркальной плитке. На ней все еще были баска и подтяжки, и она начала снимать их, дразня себя перед зеркалом, пока не осталась обнаженной. «Здесь идеальная температура», – сказала она, когда он неуклюже заковылял в ванную, голый, если не считать ведерка со льдом и шампанского «магнум».

Он налил им обоим по охлажденному бокалу.

«Ммм, божественно», – промурлыкала она, шампанское в ванне такое… декадентское». Она заколола свои платиновые светлые волосы высоко на затылке заколкой в виде бульдога, когда ступила в ванну, осторожно, чтобы не намочить их». Ну что, ты залезаешь в папиного Медведя?

Из-за его мясистой массы вода значительно поднялась, когда он неуклюже опустился в ванну.

Она расслабилась, положив ноги на его выпуклый живот, как на подушку, и пошевелила наманикюренными пальчиками ног, слегка хихикая и потягивая свой напиток.

«Я знаю, я знаю, мне нужно отнести это в спортзал», – он неловко схватился за свою лишнюю плоть. «Я собирался», – извинился он, потянувшись за трюфелем Charbonnel et Walker из дополнительной коробки, которая прилагалась к «магнуму». Те, что ей прислали. Он отправил одну в рот, а другую протянул, чтобы скормить ей.

«Не для меня, милый», – она сморщила носик. – «Я должна следить за своей фигурой».

«Ты шутишь, не так ли?» – сказал он. – «Ты абсолютно идеальна».

«Идеально подходит для тебя, папа-Медведь».

Он смеялся, одурманенный, не в силах отвести от нее глаз. Кончики ее темных сосков торчали из воды, дразня его.

Она позволила своим пальцам продвинуться дальше вниз по его животу.

– Это ты написал записку? «ее голос был слащавым.

Он проглотил еще одну шоколадку.

«Записка?» Он на мгновение растерялся. «О, да… это… да, это в моем портфеле».

Она похотливо улыбнулась, ее пальцы ног интимно массировали его, пока она соблазняла его своим взглядом.

«Мой хороший, дорогой папа-медведь». Она наблюдала, как его голова начала слегка втягиваться в плечи, а глаза стали немного тяжелыми.

«Боже, я чувствую усталость», – внезапно громко выдохнул он, – «и небольшую тошноту». Он пошевелился, вода расплескалась по бокам, когда он попытался избавиться от неприятного чувства, которое испытывал.

«Должно быть, это все из-за напряжения. Тебе следует немного вздремнуть, – предложила она, – освежиться к большому финалу.

«Финал?»

Она взяла фланель; она была мокрой.

«Дай я умою тебе лицо, – сказала она, – ты весь в шоколадной крошке». Она цыкнула на него, как ребенок. Встав на колени, она придвинулась к нему всем телом и прикрыла фланелью его рот. На долю секунды его глаза расширились, но тошнота, которую он испытывал, значительно приглушила его реакцию, и он не спешил поднимать руку. Он пытался заговорить, его голос звучал приглушенно.

«Что это было, папа-медведь?» – спросила она. – «Боюсь, я не могу разобрать, что ты говоришь».

Он схватил ее за руку, продолжая пытаться что-то сказать, но его голос замедлялся, он стал немного невнятным по краям и бессвязным.

Она моргнула, глядя ему в глаза и улыбаясь.

«Спокойной ночи, папа Медведь», – сказала она, – «сладких снов».

Его голова с легким стуком ударилась о керамическую ванну, когда упала обратно на плечи.

Он был без сознания. Наконец-то.

Она вздохнула, забирая бокал с шампанским из его руки. Его рука почти комично свесилась с края ванны, и ей пришлось сдержаться, чтобы не рассмеяться. Но желание вскоре угасло, когда он начал постепенно соскальзывать в воду. Она сделала ставку на его огромные размеры, предотвращая это, и внезапно разозлилась. Это было скользкое масло для ванны.

«О, нет, ты не понимаешь. Большой, жирный, гребаный медведь». Выпрыгнув из ванны, она встала у него за спиной и попыталась поднять его за подмышки. Это было нелегко; он был мертвым грузом вдобавок ко всему тому, что нес с собой, и постоянно соскальзывал обратно в ванну. Выругавшись себе под нос, она схватила одно из пушистых белых полотенец с перекладины и сунула ему за спину. Это оказало сопротивление, необходимое ей, чтобы удержать его в вертикальном положении, но она знала, что должна действовать быстро.

«А теперь оставайся там, папа-Медведь, я сейчас вернусь».

Обнаженная и все еще мокрая, она поспешно пошла в спальню, чтобы взять то, что ей было нужно, ее надпочечники работали сверхурочно, пока она рылась в большой сумке. Вернувшись в ванную, она взяла его за запястье и одним глубоким разрезом вертикально вскрыла его. Из раны немедленно хлынул фонтан ярко-красной артериальной крови. Она отступила, но недостаточно быстро, и струйка крови ударила ей в лицо и грудь. Черт возьми! Почти загипнотизированная, наблюдая, как кровь вытекает из его главной артерии, образуя впечатляющую лужу на блестящем белом мраморном полу, она быстро взяла его за другое запястье и повторила процесс. Начальный рывок был менее впечатляющим, чем первый, но этого следовало ожидать, поскольку он уже начал истекать кровью. Она отступила, чтобы полюбоваться делом своих рук, наблюдая, как из него уходит жизнь. Вода в ванне из розовой стала ярко-красной, как краска.

Несколько мгновений спустя второй выброс адреналина вывел ее из состояния транса, она посмотрела на себя и фыркнула. В каком она была беспорядке! Схватив фланель с бортика ванны, она подставила ее под кран, наблюдая за пальцами его ног, покачивающимися над водой. Как только она убедилась, что на ней не осталось видимых следов крови, она спустила фланель в унитаз, завернув в нее лезвие бритвы. Обойдя лужу крови, она собралась выйти из ванной, но не раньше, чем бросит последний взгляд на сцену, которую она сотворила. Вид из дверного проема был каким-то образом еще более впечатляющим, почти кинематографичным, подумала она. Его кровь путешествовала, разбрызгиваясь по зеркальным плиткам, и теперь медленно стекала к краю ванны и стекала обратно в воду. Она была поражена тем, насколько бледной выглядела его кожа на фоне ярко-рубиновой крови. Его раздутый живот выступал над ватерлинией, его гениталии, едва видимые, мягко покачивались в такт естественному движению воды. Его голова была откинута назад под нелепым углом, отчего казалось, что у него сломана шея, а глаза были широко открыты, в них читалось отчаяние, как будто он каким-то образом знал. Он был мертв, конечно. Это действительно была довольно красивая картина, даже возвышенная, и она наклонила свою голову под тем же углом, что и его, еще немного наслаждаясь моментом.

Вернувшись в спальню, она подумала заказать доставку еды и напитков в номер, но передумала. Она могла бы обойтись без дополнительных следов ДНК, которые нужно было заметать. По дороге домой она брала бургер; один из тех изысканных, которые ей нравились, в том новом заведении рядом с ее квартирой.

Она налила себе еще один бокал Krug и достала одежду из своей большой сумки. Пара повседневных черных брюк с напуском, футболка Adidas, шапочка-бини, ботинки в байкерском стиле и куртка-бомбер цвета хаки. Она тщательно оделась, сложила платье и пальто и положила их вместе с туфлями на шпильках в сумку, затем заново нанесла макияж: дымчатые глаза и ярко-красные губы, что, по ее мнению, немного в стиле панк. Ее помада сочеталась с водой в ванне. Затем она собрала волосы в верхний узел, надела на голову темный парик до плеч и поправила его перед зеркалом, прежде чем надеть сверху шапочку.

«Неплохо», – поздравила она свое отражение, восхищаясь своим полным преображением. Сделав глоток «Круга», она взяла сухую тряпку из модной кухонной зоны, надела резиновые перчатки и начала протирать все поверхности, к которым прикасалась, используя банку «Мистера Шина», которую принесла с собой, напевая старую композицию Oasis, название которой она не могла вспомнить, пока полировала. Запах напомнил ей о доме ее матери.

Как только тщательная уборка была завершена, она открыла подарок, который он ей купил». Хммм, «сказала она, доставая серьги от Тиффани из коробки и рассматривая одну из них на свет. Она с благодарностью наблюдала, как оно блеснуло у нее между большим и указательным пальцами». Очень мило, спасибо, папочка Мишка, «сказала она, снимая маленькие золотые кольца и заменяя их бриллиантовыми запонками. Она улыбнулась своему отражению в зеркале, откидывая волосы с ушей, чтобы осмотреть их. Она допила свой бокал и, налив себе еще полстакана, аккуратно придерживая бутылку прилагаемой салфеткой, обошла пентхаус, проверяя, не оставила ли она видимых следов Златовласки. Она была педантично осторожна, чтобы не трогать слишком много, но за тщательность придется заплатить. Она не хотела давать кому-либо что-либо для работы. После того, как главный номер был осмотрен, она проверила ванную. Она не воспользовалась туалетом и не вытерлась полотенцем, а смыла фланель и бритвенное лезвие в бачок. Однако в качестве меры предосторожности она вытерла все поверхности, уделив особое внимание раковине, где умывалась. Она осмотрела пол в поисках видимых волосков, крошек лака для ногтей, ворсинок и тому подобного и осталась довольна, что не оставила никаких следов от себя.

Усевшись на дно ванны, она еще раз посмотрела на него; теперь у него перестало идти кровь, его пухлая левая рука безжизненно свисала с края ванны, другая рука была погружена в красную жидкость. Кровь уже свернулась на его запястье и кисти, а открытая рана потемнела до цвета баклажана. Его глаза все еще были открыты, и на долю секунды она подумала закрыть их, в качестве последнего акта доброты, в знак благодарности за подарок, который он ей купил, но рациональный смысл подсказал ей не делать этого. И все же она была рада, что он не пострадал. Его органы довольно быстро отказали бы из-за мышьяка, который он проглотил из шоколадных конфет. Ах да, шоколад! Она взяла маленькую коробочку в форме сердца. Из шести осталась только пара. Прожорливый папа-Медведь. Она достала два оставшихся из коробки, завернула их в туалетную бумагу и смыла, вернув коробку на пол, где она ее нашла.

Допив остатки шампанского, она отнесла свой бокал на кухню и начала тщательно мыть его в горячей воде с мылом, вытирая кухонным полотенцем, прежде чем поставить обратно в ведерко со льдом рядом с недопитой бутылкой. Такое расточительство, вздохнула она. Возможно, она купит еще что-нибудь сама, чтобы подкрепить этот изысканный бургер по дороге домой. Это напомнило ей; она начала искать его бумажник и нашла его на прикроватном столике, рядом с его «Ролексом». Она открыла его и обнаружила почти 500 фунтов наличными. Она взяла 230 фунтов, а остальное оставила. Это то, о чем они договорились, и она, конечно же, не была воровкой. Затем портфель. Он немедленно открылся с приятным щелчком. В этот момент она действительно почувствовала к нему немного любви; она рассчитывала на время, потраченное на взлом кода замка, но в этом не было необходимости. Заботливый папа-медведь. Она несколько секунд рылась в его бумагах, пока не нашла записку.

Письмо было написано от руки на скрепленной бумаге, как она и просила, и она достала его из портфеля вместе с модной шариковой ручкой серебристого цвета. Босиком вернувшись в ванную, она небрежно взяла его за руку и, вложив ручку между его пальцев, сильно надавила. Затем она положила записку рядом с ванной и случайно уронила шариковую ручку сверху. Она посмотрела на каминные часы, видневшиеся только из дверного проема: было 3.45 пополудни. Она пробыла в номере всего три четверти того часа, который назначила себе на выполнение задания, и была довольна, что управилась со всем так вовремя., неужели она что-то забыла? Боль в солнечном сплетении подсказала ей, что да. Она постояла мгновение, мысленно перебирая список. Лезвие бритвы! Господи», – мысленно ругала она себя, доставая из косметички свежую косметичку и возвращаясь в ванную. Она окунула его в немного застывающей крови на полу, прежде чем попытаться зажать между его большим и указательным пальцами. Однако было очевидно, что он больше не мог держать его. С третьей попытки она прокляла его и сдалась, наблюдая, как кольцо на долю секунды задержалось в его пальцах, прежде чем упасть в лужу крови рядом с ванной. Это могло бы сработать, предположила она.

Вернувшись в главный номер, она сняла резиновые перчатки и положила их в свою сумку, прежде чем в последний раз оглядеться вокруг, пробежавшись по своему мысленному списку. Как только она убедилась, что ничего не упустила из виду, она достала из сумки маленького мягкого игрушечного мишку и бросила его на кровать, взяла свою сумку, надела ботинки и рукавом куртки открыла дверь.

«Прощай, папа-медведь», – тихо сказала она, закрывая за собой дверь и снимая табличку «Не беспокоить» с ручки.