Текст книги "Современный зарубежный детектив-10. Компиляция. Книги 1-18 (СИ)"
Автор книги: Дэн Браун
Соавторы: Тесс Герритсен,Давиде Лонго,Эсми Де Лис,Фульвио Эрвас,Таша Кориелл,Анна-Лу Уэзерли,Рут Уэйр,Сара Харман,Марк Экклстон,Алекс Марвуд
сообщить о нарушении
Текущая страница: 222 (всего у книги 346 страниц)
35
Бежать в темноте по туннелю, таща сорокакилограммовую бомбу, мощности которой хватит, чтобы снести многоэтажный дом, и с таймером, который отсчитывает секунду за секундой до приближения катастрофы, – это ситуация очень далекая от привычного понятия «немного тренировки не помешало бы», – хотя могу заверить, что худеешь прямо на ходу, не знаю, понятно ли объясняю.
Однако именно это и делают Оливо и Мунджу вот уже три минуты с тех пор, как двинулись по акведуку в обратном направлении.
– Мы уже довольно далеко отбежали, – вдруг говорит Мунджу. – Бросаем ее здесь и уходим.
– Нельзя, – отвечает, еле переводя дух, Оливо.
– Почему?
– А если над нами больница, колледж или двенадцатиэтажный дом? Ведь все же разнесет к чертовой матери! Мы не можем бросить ее где попало.
– Ты так не говорил, когда мы взяли эту штуковину!
– Я не подумал.
– И куда же теперь ее денем? Если она должна кого-то взорвать, так лучше уж нацистов, чем больницу или жилой дом со множеством людей, разве не так?
– Нужно поднять ее наверх и оставить там, где она меньше всего принесет вреда.
Мунджу замедляет бег и в конце концов останавливается. Оливо, держась за свои две ручки, продолжает тянуть мину, но не может сдвинуть на миллиметр ни бомбу, ни Мунджу.
– Ты ведь знаешь, что за херню несешь? – говорит Мунджу с тревожным спокойствием. – Понятия не имеем, где находимся, и если не найдем какую-нибудь лестницу, чтобы выбраться наверх в течение… – он смотрит на таймер, – восьми минут и шести секунд…
– Справимся.
– Не справимся.
– Через пять минут. Если не поднимемся, бросаем ее и делаем ноги.
– Если это сделаем сейчас, у нас будет на пять минут больше времени, чтобы удрать.
– Через четыре минуты. Последнее предложение.
Мунджу снова бежит, и Оливо за ним, стараясь не отставать, хотя уже кажется, что сухожилия у него на спине стали тонкими и хрупкими, как давно замоченная рисовая лапша. Он настолько обессилел, что ему уже мерещится тиканье взрывателя.
– Тикает! – кричит Мунджу.
– Только кажется! Бежим!
Когда сворачивают за угол, вроде замечают невдалеке в свете фонарика какой-то металлический отблеск. Мунджу закрепляет мобильник в кармане своей джинсовой куртки.
– Это лестница, – говорит Оливо.
– Лишь бы только не переносная, на ней мину не поднять, – отвечает Мунджу.
– Справимся. Я полезу первым и потяну вверх, а ты толкай снизу.
– Одной рукой ведь придется держаться за лестницу, а бомбу в таком случае только другой.
– Давай без подробностей!
У подножия лестницы они останавливаются и действуют так, как предложил Оливо. На пятой ступеньке мобильник выскальзывает из кармана Мунджу и летит вниз. Слышно, как он с грохотом разбивается там…
– Охренеть, я ведь только что купил его! Выживем – вернешь деньги!
– Все, что угодно, если выживем!
Оливо чувствует, что его силы на пределе. Он вспотел, взмок всюду, где только можно, но больше всего его беспокоят влажные руки. Чтобы поднять мину, ее нужно крепко держать. А тем временем Мунджу снизу толкает и кряхтит, кряхтит и толкает.
Они преодолели уже ступенек двадцать, но понятия не имеют, где находятся. Слишком темно, светится только таймер, показывая три минуты и двадцать две секунды.
– Кажется, как же! – ворчит Мунджу. – Тикает вовсю!
– Это верно, от страха и стресса я не сразу понял, что это был за звук.
И вдруг раздается «тук!».
– А-а-а! – кричит Мунджу, решив, что это щелкнул предохранитель взрывателя, и все – Армагеддон, конец.
На самом же деле это Оливо Деперо ударился головой обо что-то твердое. К счастью, серая шерстяная шапочка смягчила удар.
– Это люк, – говорит Оливо.
– Так открывай его! – кричит Мунджу. – И выходим отсюда!
Оливо толкает люк головой, плечами, спиной. Наконец что-то скрежещет и сдвигается с места, словно на рельсовом механизме, сверху проливается немного света.
Люк открывается, Оливо вылезает наверх и тащит мину. Мунджу помогает ему снизу.
Кажется, почти выбрались, и Оливо осматривается по сторонам.
Они посреди площади, заполненной танцующими, одетыми во все белое людьми. Мунджу, высунувшись из люка, тоже, как и Оливо, обалдело оглядывается по сторонам. Мина – вот тут, рядышком с ними. И это единственная черная точка среди слепящей белизны.
– Я же говорил тебе, что нацисты были бы лучше! – произносит Мунджу.
Но Оливо встает и орет, размахивая руками, как сумасшедший:
– Тут бомба! Бегите отсюда! Бегите все отсюда! Тут бомба!
Мунджу смотрит на таймер: минута и двадцать шесть секунд. Как хотел бы он сейчас находиться в своей квартирке с пивом в одной руке и сигаретой в другой и смотреть с соседями футбол по телику. Он у них отличный – сто шесть сантиметров по диагонали. Еще ему хотелось бы вернуть мобильник и, самое главное – хотелось бы пожить подольше этой оставшейся минуты и двадцати шести секунд. Но, судя по ситуации, лучше уж…
Он вскакивает и тоже бежит и тоже орет во все горло, чтобы убирались отсюда, что тут бомба и сейчас все взлетит на воздух.
После недолгого замешательства музыка умолкает, и народ на площади начинает расступаться, сначала неторопливо, а потом все быстрее, бегом и под конец уже с криком и визгом. Мунджу и Оливо рысью носятся вокруг мины все расширяющимися кругами, как две пастушьи собаки, с той лишь разницей, что не собирают стадо, а пытаются его разогнать. И вот между ними и взрывным устройством уже двадцать метров, а потом и тридцать.
Люди тем временем прячутся за деревьями, в кабинке диджея, под скамейками и столами с заветренными остатками банкета. Когда все оказываются в безопасности, Оливо с Мунджу тоже кидаются под стол.
Секунды бегут. Слышно покашливание, чей-то плач, детский голос спрашивает: «А когда снова будет такой праздник?»
Оливо считает про себя: пять, четыре, три, два, один…
И в этот момент из мины раздается пронзительный свист. «Успели», – думает он и, как все, прижимается к земле, чтобы как-то защититься от взрыва.
Протяжный шипящий свист становится все громче и вдруг неожиданно глохнет. Мина издает забавный «пукффф!», как будто кто-то тихонько пукнул, и из нее тонкой ленточкой потянулся дымок.
Оливо тычется лбом в землю и лежит распластавшись, словно кающийся грешник, а Мунджу разражается хохотом. Когда мина совсем затихает, единственное, что остается звучать над площадью, так это его раскатистое «ха-ха-ха».
Люди потихоньку выглядывают из своих убежищ. Оливо встает и подходит к мине, из которой еще тянется безобидный дымок.
На таймере светятся цифры «00:00». И в этот момент открывается маленький ящичек.
Оливо достает из него записку. Написана ручкой. Почерком Серафин.
Я знала, Оливо, что мину найдешь ты! Прости за шутку, но я умирала со смеху, представляя, как ты тащишь ее в туннеле.
Как видишь, вчера вечером ты убедил меня по телефону. Ты прав. Те пятеро идиотов не стоят угрызений совести, которые остались бы на нашей совести. Мы лучше их.
Поэтому расскажи этим придуркам, что мы могли бы разнести в клочья их жалкие нацистские задницы и что живы они благодаря великодушному помилованию, полученному ими от нас – от Untermenschen.
На этот раз мне не захотелось вырезать и приклеивать буквочки – как в кино, поэтому пишу тебе собственноручно. Если ты нашел это мое послание, значит шутка удалась и вскоре письмо, мина и инструменты из туннеля окажутся в руках полиции, а с ними и все наши отпечатки. Но это не важно. У нас есть то, что нам было нужно, и мы готовы рвать когти. Надеюсь, все это не доставит тебе слишком много неприятностей.
Твоя Серафин
P. S. Для комиссарши Сони Спирлари: Оливо ничего не знал о наших планах, поэтому не морочьте ему голову. Если бы не он, вы до сих пор искали бы похитителя. Мир и любовь.
Оливо сворачивает записку и кладет в карман.
– Вызовите полицию! – кричит кто-то из толпы. И понеслось: – Сволочи! Хреновые шуточки! Идиоты, испортили праздник!
Какая-то женщина заорала:
– Не вызывайте полицию! Сами им наваляем!
Повернувшись, Оливо видит, как с десяток человек, вооруженных пластиковыми тарелками и вилками, уже окружают Мунджу.
Оливо хочет что-то сказать, оправдать себя и своего напарника, но тут кто-то впечатывает ему кулаком в глаз.
36
После того как Соня закончила читать вслух послание Серафин, слышно только тиканье часов, которые не видны Оливо. Флавио, как всегда, стоит у двери. В начале этой авантюры он выглядел молодым, красивым и излучающим оптимизм человеком. Теперь похож на старика, оказавшегося под колесами автобуса из-за того, что пялился в телефон. Небритость, ввалившиеся глаза и пессимизм, избавиться от которого труднее, чем от перхоти.
Они с Соней, перед тем как зайти в комнату для допросов, где их уже больше часа ждал Оливо, вероятно, пытались выжать какую-нибудь информацию из Мунджу, но по их лицам видно, что им ничего не удалось. И это нормально, потому что Мунджу ведь ничего не знает о саламандрах, ненавидит полицию, тем более что однажды Соня уже надурила его.
– Болит? – спрашивает она, кивая на почерневший глаз Оливо.
– Немного. А как Мунджу?
– Несколько царапин и вывихнутое запястье. Вам повезло, все могло закончиться гораздо хуже, если бы мы вовремя не подоспели.
– Что это были за люди в белом?
– Люди в белом? А, это секта такая. Они целую неделю с танцами и застольями отмечают дни осеннего и зимнего солнцестояния. Обычные горожане, которые подали запрос на разрешение организовать праздник в общественном месте, заказали в филармонии оркестр и должны потом все убрать за собой. В общем, добропорядочные граждане, которые имеют полное право написать на тебя и твоего друга заявление в полицию за хулиганство: вы устроили беспорядки, создали тревогу, панику, угрожали взрывом, сорвали ритуальное торжество и надругались над божеством Асфондело.
– Надругались над Асфондело?
– Говорят, слышали, как вы кричали: «В жопу этого Асфондело».
– Неправда.
– Это слова ста двадцати четырех человек против ваших двух.
Оливо достает из кармана чупа-чупс, скорее всего последний. Когда-то Соня оставляла ему, и сейчас лакомиться конфетой при ней было бы не очень вежливо, но он развернул обертку, и теперь уже осталось только положить сладость в рот.
– Как любезно подсказала нам твоя подружка Серафин Урру, мы проверили отпечатки на мине, коробке и инструментах, найденных в туннеле. Они принадлежат Райану, Элене, Федерико, Марии и Серафин. Кроме них, есть отпечатки еще двух человек, которых мы пока не установили, – завтра, когда родители Франческо и Матильды позвонят в полицию и скажут, что их дети не вернулись домой, все определится просто, как дважды два, – не знаю, понятно ли объясняю.
– Что скажешь? – спрашивает Соня.
– Ничего, продолжайте, пожалуйста.
– Спасибо. Обойдусь без твоего разрешения. Картина ясная. Никакого похищения. Четверо подростков договорились исчезнуть один за другим в течение нескольких дней. Потом спрятались в подземелье и, пока рыли этот туннель, выставили требование о выкупе. Серафин Урру с ними не было, так как ее роль заключалась в поддержании контактов с внешним миром и в снабжении беглецов всем необходимым. Впрочем, у нее нет родственников, способных заплатить выкуп. И впятером-то они объединились, потому что пострадали от травли Густаво и его банды. Вот почему в их план входил взрыв сегодня в полночь, который должен был уничтожить последователей нацистов в их бункере. Месть с размахом, прежде чем исчезнуть с деньгами. Только вот бомба Серафин оказалась с дефектом. Я права?
– В ней не было дефекта, – говорит Оливо, – просто они решили не взрывать.
– Какое благородство! Не взрывать жилой квартал! Уверена, суд учтет это, когда задержим их. Что же касается тебя и твоего приятеля Мунджу, то как раз сейчас судья оформляет постановление о вашем аресте. Мне жаль, что ты так заканчиваешь, Оливо. В шестнадцать лет угодить из приюта в тюрьму – такого никому не пожелаешь! Впрочем, это был твой выбор. Ты мог бы сообщить нам о разговоре с Серафин, рассказать о мине и передать нам Серафин с ее сотоварищами. А теперь получается, что ты, как ни крути, их сообщник.
– Угу.
– Кроме «угу», тебе больше нечего сказать?
– Угу.
Соня вздыхает. Держит руки сложенными на животе.
– Сейчас Флавио проводит тебя вниз, где ты сможешь позвонить адвокату или попросить государственного защитника. Затем перейдем к настоящему допросу, пока же у нас была лишь неформальная беседа. Как видишь, мы ничего не записывали, не вели никакого протокола. Если только ты не захочешь сообщить нам, где прячутся эти пятеро.
– Я не знаю, где они.
– Ты знал, что Серафин была с ними, что это они забрали выкуп, и знал, где находилась бомба, но, надо же такому случиться, не знаешь, где они прячутся? Трудно в это поверить, но если это твое объяснение… Флавио, проводи его, пожалуйста, вниз. Может быть, пока ждем постановления судьи об аресте, ему придет что-нибудь в голову.
Помещение, куда приводит его Флавио, – это камера, хоть он и назвал его «местом для размышлений». Оливо садится на нары. Дверь закрывается, и он остается в одиночестве.
Он очень устал, но о сне, разумеется, не может быть и речи. Слишком много адреналина, слишком много тайн, которые нужно сохранить, и к тому же он голоден. И глаз, куда ему засадили кулаком, пульсирует, как рекламная вывеска на торговом центре.
Кто знает, что сейчас делает и о чем думает Мунджу. Оливо так неудобно перед ним. Тот только что вышел из приюта, работал, жил в новом доме, а он втянул его в такие неприятности, – а ведь Мунджу угрожал сбросить меня вниз только потому, что его попросила об этом Соня Спирлари, не знаю, понятно ли объясняю.
Он шарит во внутреннем кармане куртки – вдруг найдется еще один чупа-чупс, случайно попавший за подкладку, но единственное, что нащупывает, – это автобиография Эрнесто Солинго Булина, графа Оползня, взятая в библиотеке. Полицейский, который обыскивал его, нашел и забрал карты, а эту книжицу он, вероятно, не счел важной для расследования.
Оливо достает ее и читает.
ТРИ МЕТРА ПОД ЗЕМЛЕЙ
Провести жизнь в подземелье – не так уж плохо.
Когда придет твой час, тебе будет уже все знакомо.
ГЛАВА I
В этот ясный мартовский день принимаюсь писать свою автобиографию.
Большую часть жизни я провел под землей в исследованиях того, чего жители этого города не видят и не знают. Это был мой выбор и мое призвание. В подземных туннелях и переходах я нашел смысл своего существования и никогда не чувствовал себя там одиноким. Однако для того, чтобы изложить подробный отчет моего земного бытия, я выбрал уникальный кусочек тверди[444]444
Твердь – твердая поверхность земли.
[Закрыть] на этой планете, единственное дорогое мне место – этот укромный уголок сада, где из глубины земли поднимается вода, образуя небольшой пруд. В этом сказочном парке под благосклонными взглядами саламандр, любящих, как и я, влажную темноту и подземную глубину, пишу свои первые слова о моей долг… О боже, кажется, мне плохо… Помогите!.. Что-то лопнуло внутри! Ну что ж, прощай, жестокий мир, прими меня, дорогая земля. Умираю счастли…
Оливо второй раз перечитывает самую короткую автобиографию, когда-либо кем-то написанную, закрывает обложку книги на этой единственной странице и кладет обратно в карман.
Теперь он знает – ему есть что предложить.
Нужно только дождаться, когда Соня придет и попросит его об этом.
37
– Оливо Деперо-о-о, чтобы выпендриться, угодил в СИЗО-о-о.
– Хватит.
– А ведь послушал бы свою А-а-азу, не споткнулся бы об эту зара-а-азу.
– Если бы послушал… Хватит, сказал я.
– Какой противный характер у Деперо Оливо-о-о, наверное, лучше вспомнить языковое правило-о-о.
Оливо отворачивается к стене и меняет руку, которую кладет под голову. У него нет никакого желания разговаривать с ней и еще меньше – выслушивать ее насмешки, видеть ее синюю спецовку, стриженые волосы, безукоризненную кожу, желтые глаза, кольцо в носу, – в общем, мне совсем не нужна Аза, все, точка. Не знаю, понятно ли объясняю.
– Ну что мы будем делать, головастик – узник «Алькатраса»?[445]445
«Алькатрас» – бывшая федеральная тюрьма строгого режима на острове Алькатрас, в заливе Сан-Франциско (Калифорния, США).
[Закрыть] – спрашивает она.
– Множественное число местоимения здесь неуместно.
– Я в том смысле, думал ли ты о том, в какую дверь ломиться?
– А я в том смысле, что уже думал, но не хочу говорить с тобой об этом.
– Вот как? Значит, план такой: является Манон, взрывает бронированную дверь и спасает тебя, вынося на руках, потому что безумно влюблена в тебя! Обращаю твое внимание: влюбиться – это не то, что заразиться ковидом, который передается воздушно-капельным путем.
– Я ни в кого не влюблен.
– Как нет, головастик-Купидон? Так что же все-таки ты надумал?
– Я уже сказал, что не хочу обсуждать это с тобой.
– Не хочешь обсуждать, потому что так ничего и не придумал, головастик! Ты вроде тех политиков, что идут на выборы, обещая «ясные идеи», а потом только и делают, что ковыряют пальцем в носу. Но молчу-молчу!
Оливо по-прежнему лежит к ней спиной.
– Ну так что? – продолжает она.
Оливо вздыхает.
– Вскоре придет комиссарша, – говорит он.
– Значит, надеешься, что она тебя на руках вынесет? Хороший план. Не вышло с дочкой, сойдет и мамаша. Если не сработает, может, бабка еще жива.
– Соня Спирлари никуда меня не вынесет, – говорит Оливо. – По крайней мере, пока мы с ней не договоримся.
– Договоритесь?
– Они прекращают дело против меня, а я передаю им саламандр.
– Полчаса назад она тебе это и предлагала, материализовавшийся головастик!
– Полчаса назад – это полчаса назад. Теперь она решит, что я хорошо все обдумал и испугался тюрьмы…
– А меня ты на самом деле пугаешь!
– Она сядет рядышком на кровать и доверительным тоном, словно делая мне одолжение, предложит заключить соглашение.
– И ты скажешь: «Отлично, где ставим подписи»?
Оливо молчит.
– Не говори мне, что думаешь о том, о чем думаешь, – произносит Аза.
– Я совсем ни о чем не думаю.
– Напоминаю, что я твоя половина, сиамский близнец – головастик, значит, прекрасно знаю, о чем думаешь.
– Вот как? И о чем же я думаю?
– Хочешь притвориться, будто согласен на условия полиции, а потом попытаешься сбежать. Самое интересное, что ты пока понятия не имеешь, как сбежать, но я-то хорошо представляю, чем все это закончится: у тебя ничего не получится, еще больше выведешь из себя комиссаршу и и-за своей глупости попадешь в еще более крупные неприятности, так что теперешнее твое положение покажется раем.
– Мой план сработает.
– Сказал Гитлер, нападая на Россию. Если позволишь мое мнение, то, скорее, Манон войдет сюда с ключами от этой двер…
Кто-то снаружи открывает замок. Оливо вскакивает. Не верит, что это и правда может быть Манон, но если была бы…
На самом деле это Соня Спирлари. Одна, в руках папка, волосы собраны. Входит с интригующим видом, настроена дружелюбно – даже слишком.
«Приехали», – думает Оливо.
Она берет стоящий у стены стул и пододвигает его к нарам. Никакой куртки, никакой кобуры с пистолетом, – зато добавилась проблема потных разводов под мышками, которая кажется не так уж легко разрешимой, не знаю, понятно ли объясняю.
– Могу говорить с тобой откровенно, Оливо? – спрашивает Соня Спирлари.
– Угу.
– Мне не нравится все это. Я имею в виду видеть тебя запертого здесь, думать, что ты сломал свое будущее по собственной дурости. В целом, по сути, у нас сложились хорошие взаимоотношения. Не скажу, что я привязалась к тебе, сам знаешь: материнский инстинкт у меня отсутствует как таковой, но мне нравилось работать с тобой. Хотя мне и нелегко признать это, но у тебя невероятная интуиция. Ты не умеешь управлять ею, согласна, но ведь именно ты догадался, что Густаво не имеет никакого отношения к похищению.
– И что это не было похищением.
– Ну да, и это тоже.
– И что руководила всем Серафин.
– Да.
– И что бомба была заложена под…
– Оливо?
– А?
– Ты молодец, о’кей? Но твой ум довел тебя до уймы неприятностей, в которых ты оказался сейчас. Что для тебя важнее? Выйти отсюда или сорвать аплодисменты заключенных сокамерников?
– Выйти.
Соня Спирлари знакомым ему жестом откидывает назад волосы. За последние дни она похудела: дает о себе знать переутомление, напряжение, недоедание. Она наклоняется к Оливо. Это знак, что она хочет сообщить что-то только шепотом.
– Ты слишком смышленый, чтобы поверить, будто стараюсь я ради тебя, – говорит она, – так что откроем карты, согласен?
Оливо кивает.
– Я хочу стать первой женщиной в этом городе, возглавившей управление полиции, но для этого мне нужно найти тех пятерых ребят и вернуть деньги. Полный комплект, понимаешь? Не одна, а обе задачи. Если не смогу, моя карьера на этом закончится. Не значит, конечно, что меня попрут из полиции, но могу распрощаться со своими амбициями. И это меня совсем не устраивает.
– Угу!
– Я из сил выбилась, чтобы быть там, где я есть сейчас. Пожертвовала личной жизнью, свободным временем, здоровьем, замужеством и отношениями с Манон – ты сам видел, какие они у нас… – Я бы не забыл добавить также чистоту и порядок в квартире, Рамзеса[446]446
Рамзес – имя египетских фараонов XIX и XX династий, от Рамзеса I до Рамзеса XI. В данном случае имеется в виду мумия древнеегипетского фараона.
[Закрыть] в холодильнике и секс тайком раз в неделю в семейном номере отеля «Ибис». – В общем, если в этот раз не доведу дело до конца, то все, что уже сделано раньше, никому на фиг будет не нужно. Вот почему я пришла предложить тебе то, что собираюсь предложить.
Оливо помалкивает. А что говорить, если Соня пока еще только протирает попу проспиртованной ваткой, собираясь всадить укол. Сейчас спросит, где прячутся саламандры, затребует привести к ним ее с полицией, а они взамен закроют глаза на все, что он натворил. Нечто вроде амнистии, охранной грамоты, и, возможно, на чаше весов снова окажется место работы научным сотрудником в городской библиоте…
– Твоя мать жива, – произносит Соня Спирлари.
Оливо резко подается всем корпусом вперед, как будто стоит на краю пропасти или на огромном камне и от порыва ветра вынужден удержать равновесие.
Соня бросает взгляд на дверь, словно желая удостовериться, что там никого нет и никто их слышит.
– Не представляю, как она выжила в той аварии на озере, – говорит, – но она жива.
Оливо пристально смотрит на Соню. Впервые он замечает в ее серых глазах слабый зеленый отблеск вокруг зрачка, пульсирующий от напряжения.
– Это так, Оливо. Не понимаю, почему тебе не сказали, но мы-то знали это уже давно.
– Знали давно – кто знал?
– Не могу сказать.
Оливо не двигается. Дышит спокойно и упирается ногами в резиновый пол.
– Вы пытаетесь меня разговорить.
Соня мотает головой – это небольшое упражнение для расслабления шейных позвонков, – тем самым словно предупреждает, что она рискует, совершая задуманное. Затем не глядя запускает руку в папку, что лежит у нее на коленях, куда, видимо, заранее положила сверху все необходимое.
Достает снимок; не выпуская из рук, показывает его Оливо. Жестом дает понять, что не намерена отдать ему.
– Сделан три года назад, – говорит она.
На черно-белом снимке Оливо видит красивую женщину лет сорока, с серьезным, уставшим лицом, с длинными волосами. Они небрежно, на скорую руку завязаны в хвост, – видимо, ей не до них, потому что она держит на руках девочку лет шести-семи, которая как раз аккуратно причесана, и у нее на голове ободок, поддерживающий русые волосы. Обе в дешевых дождевиках. На ребенке спортивные штанишки, заправленные в желтые резиновые сапожки. Когда делали этот снимок, они, видимо, куда-то шли и не подозревали, что попали в кадр.
– Узнаешь ее? – спрашивает Соня Спирлари.
Оливо долго разглядывает фотографию, потом кивает и, опустив голову, смотрит на свои руки. Они длинные и тонкие, и он знает, что, когда надо, они могут быть ловкими и, пожалуй, даже жестокими. Он унаследовал их от матери, как и крепкие сухожилия, и широкие плечи на худом теле. Отец был совсем другим типом дерева: внушительный ствол, глубокие корни, вечнозеленый. Горное дерево, привыкшее к сильным порывам ветра, снегопадам – такие обычно растут на склонах гор, окутанных тишиной.
– Кто эта девочка? – спрашивает Оливо.
– Не сейчас, – говорит Соня.
– Почему?
– Пока что тебе достаточно знать, что твоя мать жива. И что я знаю, где она находится.
«Вот оно – соглашение, контракт», – понимает Оливо. Только условия в нем другие – не те, какие он представлял. Он приводит их к саламандрам, а она раскрывает ему детали: где находится его мать, почему скрывалась все эти годы, кто те люди, что защищают или охраняют ее.
Оливо смотрит на дверь, где, подпирая косяк и скрестив на груди руки, стоит Аза. Она отрицательно мотает головой.
Оливо понимает, что значит это отрицание. Это все равно что напялить на папу римского белый пуховик. Разве трудно в наше время взять фотографию любой молодой женщины, состарить ее и усадить ей на руки какую-нибудь девочку? Сегодня с изображениями можно делать все, что угодно. Не соглашайся, Оливо, не поддавайся на обман, не соглашайся на контра…
– Я скажу вам, где они, – произносит Оливо, – но при одном условии.
– Слушаю.
– Я пойду к ним один и уговорю их сдаться.
– Нет.
– Если ворветесь, они попытаются сбежать или уничтожить деньги.
Соня открывает рот, чтобы тут же возразить, но воздерживается. Задумывается.
– Если хотите возглавить управление, то должны схватить их и вернуть выкуп, – говорит Оливо. – А если я хочу знать, где находится моя мать, то должен сделать так, чтобы они сдались вместе с деньгами. У нас взаимные обязательства друг перед другом.
Серые глаза Сони Спирлари уставились в черные глаза Оливо.
– Я никогда не спрашивала, почему тебя зовут Оливо, – говорит.
– Отец хотел назвать меня, как дедушку, Ольмо[447]447
В переводе с итальянского «вяз».
[Закрыть]. Но когда я родился, мама сказала, что я не похож на это дерево.
– И выбрала Оливо?
– Да. Я совсем не походил на те деревья, что растут в горах. Был не от мира сего – как оливковое дерево, уродившееся на высоте две тысячи метров.
– И твой отец не смог ей возразить?
– Отец боялся ее.
– Почему?
Оливо чешет голову под шерстяной шапочкой.
– У вас найдется чупа-чупс? – спрашивает.
Соня поспешно роется в кармане и достает конфету. Оливо разворачивает ее двумя пальцами и кладет за щеку.
– Пока что вам достаточно знать, что мне известно, где находятся саламандры.
– Ну ты настоящий говнюк. – Соня смотрит на него с горькой улыбкой на губах.
– Ах да! – произносит Оливо. – Еще кое-что!
– Что?
– Мунджу пойдет со мной.
