Текст книги "Современный зарубежный детектив-10. Компиляция. Книги 1-18 (СИ)"

Автор книги: Дэн Браун

Соавторы: Тесс Герритсен,Давиде Лонго,Эсми Де Лис,Фульвио Эрвас,Таша Кориелл,Анна-Лу Уэзерли,Рут Уэйр,Сара Харман,Марк Экклстон,Алекс Марвуд
сообщить о нарушении

Текущая страница: 157 (всего у книги 346 страниц)

– Это мое тело, и я его контролирую, – повторила Дороти. А за ней и Ли-Энн, и Донна, и другие девушки. И я тоже.

Джен научила нас, как менять смысл каждого приказа, который отдавал отец, и мы все их повторяли. Наконец Джен сказала:

– В следующее полнолуние мы все пойдем в лес.

И это мы тоже повторили. Только гораздо позже мне пришло в голову, что она испытывала на нас собственный способ гипноза».

Глава двадцать вторая

– Вы думаете, она гипнотизировала вас? – выпаливаю я, не только потому, что хочу знать, но и потому, что чувствую, будто сама попадаю под влияние чар. Мне приходит в голову, что Вероника каждый день сама использует на мне своего рода гипноз, распутывая клубок своей истории.

Она отвечает не сразу. Я вижу, как сжимается ее челюсть, и уже жду упрека за то, что перебила ее и снова смешала выдумку и реальную жизнь.

– Вас когда-нибудь гипнотизировали? – вместо этого спрашивает она.

Я так удивляюсь, что отвечаю честно:

– Доктор Хьюсак, психиатр в Вудбридже, как-то пытался, но не сработало. Он сказал, что у меня слишком высокая сопротивляемость.

– Ну конечно, – заметила она. – Полагаю, у вас не было причин доверять кому-либо.

Я напрягаюсь, не зная, упрек это был или похвала, но не успеваю ответить, так как она добавляет:

– Иногда сопротивляемость – тоже своего рода транс. Это Джен и узнала… – Она медлит, и я понимаю, что она сейчас продолжит рассказ, так что снова берусь за блокнот и ручку.

«Некоторым девочкам удавалось сопротивляться лучше, чем другим. Мне было легко. Я уже привыкла думать совершенно обратное тому, что говорил отец. Я просто лежала на кушетке в башне, пока он вставлял кассету в свою новенькую модную камеру, а потом просто думала прямо противоположное каждому его предложению. Нет, я не буду расслабляться с каждым выдохом; нет, мои веки не тяжелеют, нет, я не буду представлять белый свет. Вместо этого я представляю, как мы с Джен танцуем в „Джозефин“, и вспоминаю про себя слова песни, которую она любила петь:

 
Не засыпай, моя малышка,
Не спи, не спи, моя любовь,
Не закрывай глаза, послушай,
Не спи, не спи, побудь со мной!
 

Пока я слышала в голове голос Джен, отец не имел власти надо мной. Даже когда он спросил, что случилось в „Джозефин“ в ту ночь, когда умерла Анаис, и я увидела мысленно, как бросаюсь на Анаис, я смогла сказать ему, что проспала всю ночь.

Ли-Энн сказала, что она повторяла алфавит, чтобы избавиться от его голоса в голове. Она рассказала, что однажды, когда доктор Синклер думал, что она под гипнозом, он уводил ее все дальше и дальше в детство, пытаясь найти тот момент, когда она впервые полюбила огонь. „Он всегда был со мной“, – сказала она ему. Ей нравился запах спичек и голубых цветков, расцветавших вокруг газовой горелки, и то, как пламя перепрыгивало с куч сухих листьев по осени, и огонек на единственной свечке в торте в ее первый день рождения.

– А потом он спросил меня, помню ли я, что было еще раньше.

– Раньше, чем твой первый день рождения? – спросила Донна. – Как когда ты была еще в животе?

– Наверное, – начала Ли-Энн, но вмешалась Джен.

– Он говорит о прошлых жизнях, – сказала она. – Вы разве не заметили книги у него на столе?

– Там есть одна под названием „Много жизней“ автора Мэни Мастерс, – ответила я.

– Это о регрессии прошлой жизни, – пояснила Джен. – Он пытается заставить тебя вспомнить что-то, что случилось в прошлой жизни. Что-то, что объяснит, почему ты стала пироманкой.

– Но это смешно! – заявила Донна, которая выросла в строгой католической семье. – Реинкарнации не существует.

– Ничуть не безумнее, чем непорочное зачатие, – возразила Джен. Я заметила, что Донна часто выводила ее из себя. – Лично я считаю, что прожила много жизней. Медиум как-то сказал мне, что у меня старая душа. – Она повернулась ко мне. – И ты тоже, Вайолет. Я с первых секунд нашей встречи знала, что мы были знакомы в прошлой жизни.

– И кем, как ты думаешь, вы были? – язвительно спросила Донна, явно задетая упоминанием о непорочном зачатии. – Антонием и Клеопатрой? Ромео и Джульеттой?

– Ромео и Джульетты не существовало, – сообщила Джен, глядя мне прямо в глаза. – Мы были не ими. – Больше она ничего не добавила, но по блеску в ее глазах я поняла, что ей пришла в голову мысль. Она повернулась к Ли-Энн: – Скажи доктору Синклеру, что ты была ведьмой и сгорела на костре. В библиотеке есть книга о судах над ведьмами в Шотландии. Я найду тебе имя и подробности, которые ты сможешь использовать.

– Но с чего ведьме, которую сожгли, устраивать пожары? – спросила Донна.

Джен смерила ее убийственным взглядом.

– Если ты умерла в огне, разве ты не захочешь сжечь весь мир?

Следующие несколько дней Джен рыскала по дому в поисках „материала“, как она это назвала. Нам позволялось проводить в библиотеке по часу каждый день, но было запрещено выносить книги.

– Кроме того, – сказала Джен после того, как нашла Ли-Энн подходящую ведьму, – он раскусит нас, если упоминать очевидные исторические факты. Нужно поискать еще.

В следующий раз, когда мы оказались снаружи на „ежедневном моционе“, Джен подождала, пока смотрительница не зайдет внутрь. – „У нее там запас спиртного“, – предположила Джен – и припустила в лес. Я пошла за ней, немного испугавшись, что она собралась бежать. Догнала я ее у детского кладбища.

– Кто все эти девочки? – спросила она, проходя между рядами заросших могил.

– Это жившие здесь девушки. Еще с тех пор, когда дом был приютом, в девяностых годах прошлого века. Многие попали сюда, потому что забеременели вне брака… маленькие надгробия – для младенцев…

– И они похоронили их здесь, в лесу, где никто не сможет их найти? – С таким ужасом спросила Джен, будто младенцев оставили в лесу умирать. Она шагнула к надгробию, на котором сидела фигурка ангела с разбитой пополам головой. Джен накрыла ладонью его лицо.

– Мы должны использовать имена этих девочек на сеансах с твоим отцом, назвать их… Держу пари, он жутко перепугается!

В следующий раз, когда мы пошли на кладбище, Джен принесла блокнот с карандашом и записала имена и девушек, и их детей. Она дала каждой из нас по одной, чтобы мы притворялись ими на сеансах с моим отцом. Но даже выписав имена, она все равно ходила на детское кладбище, где, как я начала подозревать, у нее был тайник с сигаретами и спичками. Когда я спросила, откуда они, она рассказала, что по ночам приходит Ганн и оставляет ей передачки.

– Мы договорились заранее, – пояснила она.

Об этом она шептала ему на ухо в „Джозефин“?

– А собак он не боится?

Джен рассмеялась.

– Он приносит им гамбургеры. Говорит, что после парочки вопперов они становятся совсем ручными.

Как-то ночью после этого разговора я услышала, как Джен выбирается из своей комнаты и крадется по коридору, но не наружу, а мимо моей двери. Прижавшись к замочной скважине, я увидела, как она проскользнула через дверь в башню. Через пару минут мне удалось взломать замок, как показывала Джен, и я пошла за ней. У подножия башни я услышала голоса и замерла, но потом поняла, что это видеозапись. Я пробралась вверх по ступенькам и увидела, как Джен сидит, скрючившись, у видеоплеера отца. Она смотрела какую-то запись, но за ней экрана не было видно. Я сделала еще шаг – и наступила на скрипящую половицу. Джен развернулась. На ее лице читалось облегчение, что это только я, но все равно она остановила кассету и сразу же ее вытащила, я ничего не успела увидеть.

– Что ты делаешь? – спросила я.

– Хотела посмотреть свои сеансы, – откликнулась она. – Оценить свое выступление.

– И? – поинтересовалась я.

Она пожала плечами:

– Кажется, я начинаю повторяться. Нужен новый материал. Нужно… – Он перевела взгляд на меня и указала на мое горло. – Нужна она.

– Джозефина Хейл? – Я коснулась кулона.

– И она тоже, – усмехнулась Джен. – Что может быть естественнее, чем быть реинкарнацией собственной бабушки? Держу пари, где-то в этой куче есть ее дневники.

– На чердаке, – сообщила я. – Стол Джозефины там. Там и дневники должны быть.

– А Бесс? – спросила она. – Ее вещи тоже наверху?

Когда я кивнула, она поднялась на ноги:

– Так чего же мы ждем? Идем туда!

– Прямо сейчас?

– Почему бы нет? – Она махнула рукой в сторону лестницы. – Веди, Макдуф[250]250
  Персонаж трагедии Шекспира «Макбет». – Прим. ред.


[Закрыть].

Поворачиваясь к выходу, я заметила, как она прячет кассету с записью в карман.

Я провела ее к черной лестнице, которая вела из кухни на чердак.

– Мы как мыши внутри стен, – прошептала Джен, когда мы поднимались по узким поворотам лестницы, каждая со свечой, которые стащили из кладовки, иначе ничего не было бы видно. – Или как в той детской книжке про маленький народец, который живет под половицами.

– Одна из моих любимых книг в детстве[251]251
  The Borrowers (1952 г.) – детский фантастический роман английской писательницы Мэри Нортон. В нем семья крошечных людей тайно живет в стенах и полах английского дома и «заимствует» еду и вещи у «больших людей», чтобы выживать. На русский язык была переведена как «Добывайки».


[Закрыть].

– Ну конечно. – Джен остановилась на узком пролете и поднесла свечу к моему лицу. – Ты росла тайно в собственном доме, Вайолет. Отец держал тебя здесь как пленницу.

– Это потому что моя мать сошла с ума. Или, по крайней мере, отец сказал, что так случилось, и он боялся, что я тоже стану сумасшедшей. А теперь, когда он доказал, что был прав, он оставит меня здесь навсегда.

– Я этого не допущу! – горячо воскликнула Джен, схватив меня за руку. В мерцающем огоньке свечи тени под ее глазами казались такими темными, что она напоминала видение – как призрачное лицо Кровавой Бесс, которое почудилось мне в зеркале той последней ночью в „Джозефин“. Я знала, что Джен говорит всерьез, что она всегда держит слово, но именно это вдруг напугало меня – на что она может пойти, чтобы выполнить обещание.

На чердаке раньше были спальни горничных, какое-то время – моя детская, а теперь его заняли старая мебель, коробки с книгами и документами. Джен сразу прошла к старому бюро и села на хлипкий стул перед ним. Поставила свечу, провела руками по крышке стола, открыла – и ахнула от вида маленьких ящичков и ячеек, и начала их рассматривать: длинные тонкие пальцы вытаскивали ленты и сургуч, перья и чернильницы и, наконец, блокнот в мраморной обложке.

Джен благоговейно провела по ней рукой, открыла и поднесла к свече.

– „Папа подарил мне эту книжечку, чтобы записывать мои цели на будущий год, – начала читать она вслух. – Вот они. 1. Чтобы папа мной гордился“… Фу! – скорчила рожицу Джен. – Пожалуйста, скажи, что твоя бабушка не была папиной дочкой. – Она нетерпеливо пролистала страницы, поднеся их так близко к пламени свечи, что я испугалась, как бы она их не подожгла в поисках чего-то интересного. Потом Джен ахнула. – Смотри! – И показала мне дневник. – Почерк изменился. Это писала не Джозефина.

Я посмотрела на страницу через ее плечо. Да, почерк отличался от элегантного почерка Джозефины. Эти слова были написаны торопливо, небрежно, почти неуклюже. И видеть их в дневнике моей бабушки казалось неправильным, как будто ее место занял чревовещатель и говорил чужим голосом. Когда Джен прочитала строку вслух, я подумала, что и голос уже не ее.

– „Меня зовут Бесс Моллой, – начала она. – Которую некоторые называют Кровавая Бесс, и вот моя исповедь“.

– Как она могла написать это здесь? – удивилась я.

– Какая разница? – нетерпеливо ответила Джен. – Вот оно, Вайолет! Не могу поверить, что ты не знала о нем. Это же настоящая история Джозефины и Бесс! Мы можем узнать, что произошло на самом деле. Вот как мы выберемся из Ненастного Перевала!

– Как? – не поняла я, гадая, почему история Бесс должна быть правдивее истории Джозефины. – Я думала, ты собиралась использовать это на сеансах с моим отцом.

– Ну да! – воскликнула она, жадно листая страницы. – Но мы можем сделать больше! Можем написать книгу о Джозефине и Бесс и рассказать их настоящую историю. Как „Джейн Эйр“! Я прямо чувствую! Мы станем богатыми и знаменитыми и сможем делать что хотим!

Мне хотелось поддаться энтузиазму Джен, но было что-то в лихорадочном румянце на щеках и беспокойном блеске в глазах, и я сдержалась.

– А как насчет моего отца? – спросила я.

Джен улыбнулась и взяла меня за руку.

– Не переживай, – сказала она. – Я знаю, что с ним делать».

– Вы знали, что она имела в виду? – спрашиваю я.

Вероника качает головой, больше не притворяясь, что ее рассказ – чистый вымысел.

– Я подумала, что это как-то связано с ее планом, она хотела заставить его поверить, что она – реинкарнация Кровавой Бесс. Возможно, она хотела в какой-то момент раскрыть обман, а потом использовать это для шантажа. Вот почему она украла запись сеанса, решила тогда я. Неплохой план. Отец был амбициозен, хотел опубликовать книгу о гипнотерапии и регрессии прошлой жизни. Джен предложила ему идеальный случай для исследования. Она погрузилась в чтение исповеди Кровавой Бесс той же ночью и репетировала, читая его мне вслух через вентиляционное отверстие между комнатами. Вы готовы записывать?

Я вздрагиваю, на мгновение задумавшись, разговаривает ли она со мной или вернулась к книге.

– Вы же не можете помнить его целиком…

– Помню каждое слово, – возражает она. – Джен перечитывала ее снова и снова, чтобы выучить наизусть, а потом передала мне дневник, чтобы я проверяла, правильно ли она выучила. «Едва ли мой отец его читал, – сказала я ей тогда. – Зачем учить слово в слово?» И знаете, что она сказала?

Я качаю головой, но потом, вспомнив, что она не может меня видеть, произношу вслух:

– Нет, что она сказала?

– Она сказала: «Это важно для нее». Вот тогда я поняла, что у нас проблемы – что Джен поверила в призрак Кровавой Бесс, поверила, что она теперь внутри нее… Вы записываете, мисс Кори?

– Вы уверены, что готовы продолжать? – спрашиваю я. – Уже поздно… – Я смотрю в окно, но небо такого же обычного серого оттенка, как и когда мы начали. Мы вполне могли застрять во времени, даже в том полудне 1993 года, когда одна девочка вслух читала дневник другой девочке.

– Я хочу рассказать сейчас, – отвечает Вероника. – Пока могу.

Глава двадцать третья

«Меня зовут Бесс Моллой, которую некоторые называют Кровавая Бесс, и вот моя исповедь. Я пишу это в дневнике мисс Джозефины Хейл, потому что другой бумаги у меня в распоряжении нет, но я хочу сразу дать ясно понять, что она не заставляла меня и не оказывала давления. Я пишу это по собственной воле и беру на себя полную ответственность за все свои действия. Да простит меня Бог.

Я родилась в Нью-Йорке, в Бруклине, в районе Ред-Хук, в семье честных ирландских иммигрантов. Отец работал портовым грузчиком в доках, мать занималась шитьем. Я была старшим ребенком из шестерых детей, единственной девочкой. Когда мне исполнилось тринадцать, моя помощь нужна была дома, так что, хотя я любила читать и учиться, в школу ходить больше не могла. В течение дня я помогала с детьми и по хозяйству, а по ночам работала вместе с матерью: мы делали шелковые цветы – сотни каждую ночь, их продавали в магазинах шляп и универмагах.

Те цветы, что я делала сверх этого, продавала на улицах. Самым большим спросом пользовались фиалки. Свежие цветы привозили на лодках с севера штата, где их выращивали. Рано утром я шла в доки и обменивала шелковые цветы на настоящие, которые потом продавала у ресторанов и кафе в Гринвич-Виллидж. Мужчины покупали свежие букетики для своих подруг, а женщины выбирали шелковые – ими можно было украсить шляпки, и они не увядали.

Однажды утром в доках другие девушки, торговавшие фиалками, были в крайнем волнении: одну из них нашли мертвой – ее задушили, на шею повязали фиолетовую ленту, а букетики были разбросаны по ее телу, словно какое-то извращенное подношение. Девушки были встревожены, но все мы понимали, на какой риск идем, продавая фиалки на улицах до поздней ночи. А девушка, как поговаривали, продавала не только фиалки.

Следующей ночью была убита еще одна цветочница. А на следующую ночь другая. Газеты захлебывались заголовками, журналисты прозвали убийцу Фиалковым Душителем. Проповедники заявляли, что это кара Господня. Социальные работники раздавали листовки и велели оставаться дома. Им легко было говорить. Нас всех дома ждали голодные рты, их надо было кормить. Я стала носить с собой самые острые швейные ножницы.

Но одна из социальных работниц предложила конкретное решение. Ее звали Джозефина Хейл. Когда я впервые увидела ее, на ней было сиреневое платье, а к корсажу приколот букетик фиалок. Прикоснувшись к ним, она сказала:

– Я живу там, где их выращивают. У нас есть теплицы, и женщины-заключенные их собирают.

Эта хорошенькая девушка с большими глазами выросла в тюрьме. Конечно, не как заключенная, она была дочерью начальника тюрьмы в месте под названием Ненастный Перевал. Она сказала, что хочет помочь нам, цветочницам, и предложила комнаты в благотворительном доме, чтобы после работы не приходилось добираться домой по темным улицам.

Вряд ли она понимала, что тем самым привлечет Фиалкового Душителя – я так не думаю. Я прожила в том доме почти месяц, когда это случилось.

Шесть девушек устроились на ночь в большой комнате в башне. Я проснулась среди ночи и увидела фигуру в капюшоне, которая склонилась над одной из девушек. Сначала я подумала, что сплю, а потом – что вижу Ангела смерти, пришедшего за бедной девушкой. Но потом я увидела, что он ее душит. Я вскочила и бросилась на него, размахивая ножницами. Он резко развернулся и поднял руку. Лезвия прошли сквозь ладонь. Я непонимающе уставилась на них и не увидела его лица, отвлеклась – и он смог ударить меня тяжелой рукояткой ножниц. От удара я оказалась на полу и потеряла сознание.

А когда проснулась, вокруг меня была лужа крови – как я думала, моей собственной, и лучше бы так и было. Но нет. Это была кровь девушек-цветочниц, их горла были перерезаны моими ножницами, которые я сжимала в руке. Я даже не успела подумать о побеге, когда вошла горничная и начала кричать. Она разбудила весь дом, и вскоре прибежали все, включая Джозефину, которой я едва могла смотреть в глаза – так сильно я боялась, что она посчитает меня убийцей. Но она открыто заявила, что верит мне. Меня отвезли в женский изолятор. Джозефина нашла мне адвоката, который в суде настаивал на моей невменяемости, и врача – Эдгара Брайса, который дал показания в мою пользу. Это был молодой и красивый мужчина, и говорил он убедительно, чтобы склонить присяжных на мою сторону. Благодаря их с Джозефиной усилиям меня отправили в исправительное учреждение для женщин, „Ненастный Перевал“, которое она же основала в доме, где прошло ее детство.

Я была благодарна за то, что меня избавили от тягот тюремного заключения, но предпочла бы, чтобы меня признали невиновной. Но моей судьбой было навсегда остаться Кровавой Бесс, как нарекли меня газеты, убийцей невинных.

И хотя Джозефина основала „Ненастный Перевал“ как место, где даже с убийцами можно было обращаться гуманно, боюсь, в вопросах человеческой природы она была очень неискушенной.

Вскоре после моего приезда совет учредителей „Ненастного Перевала“ потребовал нанять смотрителя, и они назначили Эдгара Брайса, доктора, который свидетельствовал в мою пользу в суде. Думаю, он убедил Джозефину, что они будут наравне управлять учреждением, но вскоре стало ясно, что доктор Брайс планировал сам принимать решения.

Под его руководством нас, девушек, отправили работать в теплицы, где выращивали фиалки, – это было изнуряюще. Приходилось лежать на досках, разложенных над клумбами, чтобы не повредить хрупкие цветы. О фиалках заботились больше, чем о наших костях, которые, как утверждал доктор Брайс, благодаря нашему деревенскому происхождению были крепкими.

Он говорил о нас, точно мы были отарой овец. И объяснял на лекциях, которые читал на встречах совета учредителей и в местных женских клубах, что наши наклонности были заложены в нас с рождения, нашей вины в этом не было. Я присутствовала на этих встречах как яркий пример его доктрин. В простой муслиновой форме учреждения я сидела на табурете перед всеми, чтобы доктор Брайс, чьи руки всегда были в перчатках, будто он боялся заразиться от меня, мог показывать на мне при помощи штангенциркуля недостатки в чертах лица и последствия появления потомства у слабоумных.

Я научилась притворяться, что меня там нет, позволять душе подниматься к потолку и вылетать через длинные окна библиотеки, через лужайку и в лес, вдоль извилистых дорожек Тропы, как называла ее Джозефина. Я представляла, что на самом деле я там, гуляю с ней, а не сижу в библиотеке, где доктор Брайс тычет в меня штангенциркулем.

Она водила меня туда, хотя другим девушкам запрещалось ходить в лес одним. Во время одной из наших прогулок я спросила, согласна ли она с теорией доктора Брайса о том, что сумасшествие – это результат плохой наследственности. Она не ответила сразу, и я испугалась, что перешла черту. Я заметила, что она начинала нервничать, когда сомневались в приказах доктора Брайса. Джозефина все больше полагалась на него, а он, как я заметила, часто пользовался ее доверием и заставлял ее чувствовать себя маленькой и незначительной. Когда она смеялась или громко говорила, он напоминал ей, что эмоциональность мешает покою, в котором нуждаются „наши девочки“. Когда она гуляла со мной, он ругал ее за то, что она выделяет меня. „Другие девочки из-за этого будут плохо к ней относиться“, – говорил он. Даже в компании Джозефины, как я заметила, он всегда носил перчатки, будто боялся, что она тоже заразна.

Когда мы дошли до каменной статуи у входа на кладбище, Джозефина остановилась и, положив руку на голову одной из жутких адских гончих, точно та была ее любимым питомцем, ответила:

– Я согласна не со всеми идеями доктора Брайса, Бесс, но надеюсь, что в будущем смогу оказывать на него больше влияния. – А потом с неуверенной улыбкой сообщила мне, что он сделал ей предложение. – Это так логично, Бесс! Мы сможем сделать больше, если станем партнерами. И так будет гораздо приличнее, раз мы живем здесь вместе. Видишь ли, нам надо тщательно заботиться о своей репутации, чтобы подавать пример вам, девочкам.

Я уставилась на нее. Она произнесла последние предложения так, словно репетировала и заучивала слова наизусть – как учила нас запоминать пьесы. И это звучало так непохоже на нее. Больше как голос кукловода, который доносится из раскрытого рта марионетки.

– Джо, – тихо сказала я, касаясь ее руки, – это не повод выходить за него замуж. Ты его не любишь!

– Откуда тебе знать! – воскликнула она, выдергивая руку. – И ты не можешь понять…

– Потому что я умственно неполноценна?

– Я этого не говорила. Ты говоришь за меня. Он предупреждал, что ты расстроишься, ведь я слишком сильно выделяла тебя и у тебя сформировалась нездоровая привязанность ко мне.

– Это не я говорю за тебя! – воскликнула я. – А он! Ты повторяешь все, что он говорит! Скоро ты будешь выступать за стерилизацию всех девушек в Ненастном Перевале! Смотри, как бы он тебе не посоветовал то же самое! Он и с тобой обращается как с умственно неполноценной.

Она ошеломленно уставилась на меня, лицо ее покраснело, затем побелело.

– Думаю, пришло время вернуться в ваши комнаты, мисс Моллой. Вы явно переутомились.

Я сдержалась и не сказала, что „переутомились“ было одним из его словечек. Я и так зашла слишком далеко. Он подготовил ее к моим возражениям, и мое поведение заставило ее защищаться. Я повернулась и пошла обратно, а она следовала в трех шагах за мной, точно охранник, следящий, как бы я не сбежала. Но из лабиринта тропинок, которые мы сами себе создали, выхода не было. Был только один путь, и я знала, какой».