Текст книги "Современный зарубежный детектив-10. Компиляция. Книги 1-18 (СИ)"
Автор книги: Дэн Браун
Соавторы: Тесс Герритсен,Давиде Лонго,Эсми Де Лис,Фульвио Эрвас,Таша Кориелл,Анна-Лу Уэзерли,Рут Уэйр,Сара Харман,Марк Экклстон,Алекс Марвуд
сообщить о нарушении
Текущая страница: 154 (всего у книги 346 страниц)
Глава семнадцатая
Пишу Аттикусу спасибо и спрашиваю, не может ли он узнать у Хэдли больше про Джейн Розен, кем она была и откуда такая уверенность, что эта Джейн погибла при пожаре. Потому что это будет означать, что моя мать – не Джен, но этого я не добавляю. Затем открываю браузер и начинаю искать все, что есть в Сети про пожар в Ненастном Перевале. Выпадает примерно половина статей, и я открываю ту, что вышла в «Покипси джорнэл».
«Пожар вспыхнул в психиатрическом лечебном центре „Ненастный Перевал“ в понедельник вечером. Пожарная служба Уайлдклиффа-на-Гудзоне смогла локализовать пожар в башне, где доктор Роберт Синклер, живущий там же, лечит пациентов. Власти считают, что пациентка, чье имя не разглашается до того, как будет уведомлена ее семья, могла устроить пожар и что при попытке спасти ее от членовредительства и доктор, и пациентка оказались в ловушке в башне и отравились дымом.
Дочь доктора Синклера, Вероника Синклер, также пострадала при пожаре. Во время происшествия некоторым пациентам удалось сбежать.
Власти по-прежнему их ищут».
Перечитываю статью и перехожу по ссылкам на другие, ища имя пациентки, которая погибла, но безуспешно. Час или около того изучаю полки в уголке местной истории, в итоге пожалев, что у Марты Конвэй выходной. И в конце концов прихожу к выводу, что единственная, кто может ответить на эти вопросы, – Вероника Сент-Клэр. Если она будет достаточно хорошо себя чувствовать и сможет продолжить завтра.
Прячу ноутбук в специальный отдел рюкзака, наслаждаясь ощущением его гладкого хромированного корпуса, а телефон убираю в карман. Сегодня вечером я прокрадусь в библиотеку, сфотографирую страницы, которые успела надиктовать Вероника, и перепечатаю в своей комнате. И тогда смогу отправить их Кертису, показать, что он не зря доверился мне. Когда он увидит, что у нас уже есть, то поймет, что книга существует, она спасет издательство, и ему придется предложить мне постоянную должность.
Кроме того, я сохраню историю и для себя, она будет в безопасности в ноутбуке, как фотография в медальоне. Даже если моя мать не Джен, я понимаю, почему она называла «Секрет Ненастного Перевала» своей историей. Она начинает казаться и моей тоже.
До того, как вернуться в поместье, я останавливаюсь на заправке, где покупаю флешку, чтобы сохранить файл и там, и зарядное устройство для iPhone. Еще беру две бутылки какого-то модного крепкого эля, местного, и пару пакетов чипсов. Нужно что-то жирное и острое, в противовес полезному детскому питанию Летиции. Мне нужно, вдруг понимаю я, почувствовать себя самой собой, пока Ненастный Перевал не успел втянуть меня в свою трясину.
В ворота приходится звонить трижды, и только потом мужской голос отвечает и пропускает меня. Где же Летиция, гадаю я, подходя к темному дому.
Питер Симс сидит на кухне, закинув ноги в грязных ботинках на стул, и листает ленту в телефоне.
– Летти сказала нам есть что найдем, – сообщает он, не поднимая взгляда.
– А где она? – спрашиваю я, чувствуя себя оскорбленной за нее, что правила нарушаются таким вопиющим образом. – С Вероникой все хорошо?
Он пожимает плечами:
– Летти ее состояние после приступа не устроило. Она заставила меня отвезти ее в медицинский центр «Вассар-Бразерс», а затем отправила обратно, чтобы я присмотрел за тобой. – Он отрывается от своего телефона. – Я видел, как ты выходила из почтового отделения с большой коробкой. Кто-то прислал тебе посылку? Ничем интересным не хочешь поделиться?
В ответ я достаю два пива и чипсы и передаю ему бутылку и пакет экстраострых «Доритос».
– Да уж, городок действительно маленький, – замечаю я. – Вы и лотерею весной проводите, и приносите новых жителей в жертву на костре?
– Зачем ждать весны? – спрашивает он, открывая бутылку и делая большой глоток. – Как только река замерзает, мы приглашаем всех новых горожан на зимний фестиваль и отправляем их вниз по реке на льдине.
– Мило, – замечаю я, делая глоток кислого хмельного эля. – Я запомню, что надо оставаться на берегу. Ну, твои-то предки наверняка давно здесь живут.
– Двенадцать поколений, – поморщившись, отвечает он, но из-за эля или из-за того, что я указала на его ксенофобию, непонятно. – Во всяком случае, со стороны Симсов. Другая половина приехала работать над строительством водохранилища через реку лет сто назад. Так что да, полагаю, когда-то мы были новичками, но сомневаюсь, что МакЛеоды приехали с лабрадудлями или на «мини-куперах».
– Так ты возражаешь против богачей, – протягиваю я. – Или, по крайней мере, против «новых денег». Блага «старых», как я понимаю, тебя вполне устраивают. – Я многозначительно смотрю на его грязные ботинки на кухонном стуле.
– Благодаря моему отцу это место пережило непростые времена, – отвечает он так, будто это дает ему право пачкать мебель.
– В смысле после того, как в пожаре погиб доктор Синклер, а Вероника ослепла?
– Да – и еще тогда, когда вся правда о методах доктора выплыла наружу и центр закрыли. Подавали судебные иски, а доход от больницы исчез. Веронике пришлось бы продать поместье, если бы мой отец с Летти не помогли ей продержаться на плаву, пока не вышла книга и не начала приносить деньги.
– Почему это заняло столько времени? – спрашиваю я. – Разве она ее к тому моменту еще не написала?
– Вашему издателю пришлось перепечатывать ее с рукописных блокнотов. Она не могла печатать, пока отец был жив.
– Почему? Он был каким-то сумасшедшим тираном? Почему он не хотел, чтобы дочь написала книгу?
– Мой отец говорил, что доктор Синклер не хотел, чтобы там упоминалась Кровавая Бесс. Он сказал, что все эти разговоры о Кровавой Бесс вызывают у Вероники кошмары и влияют на других девушек. – Он наклоняется через стол и понижает голос, как будто в доме кто-то может нас услышать. – Отец сказал, что у девушек случалось что-то вроде истерии. Он находил их по ночам, они бродили во сне по дому и территории и повторяли нараспев: «Кровавая Бесс, здесь Кровавая Бесс», а затем хватались за горло, как будто их душат. Говорил, это пугало его до чертиков. И одна из тех девчонок и устроила пожар.
– Пациентка, которая умерла, – произношу я. – А про нее твоей отец что-нибудь говорил?
– Только то, что это она стала причиной этой мании на Кровавую Бесс, утверждая, что является ее реинкарнацией.
– А имя не помнишь?
– Джейн. Джейн Розен.
– Ты уверен, что твой отец говорил именно о ней? Что это именно она утверждала, что была Кровавой Бесс в другой жизни?
Питер кивает.
– Да, отец постоянно об этом говорил. Сказал, что помнит ее, потому что она была очень хорошенькой и склонной к драматизму.
– И он уверен… – начинаю я, но тут телефон Питера звонит.
Мы оба смотрим на экран и видим имя Летти. Он тут же берет трубку и кивает, слушая.
– Да, могу быть через полчаса… – Замолкает, начинает отрывать этикетку с бутылки, продолжая слушать. – Хотите, чтобы я заехал сначала туда? Да, я знаю, где это.
– Вероника в порядке? – спрашиваю я, когда он нажимает на «отбой».
– Ее отпускают, так что, думаю, да. Летиция хочет, чтобы я заехал по дороге за рецептом. Меня не будет около часа. Ты сможешь побыть здесь одна?
– Ну конечно. Ты думал, что твои сказки про Кровавую Бесс меня напугают?
Он пожимает плечами, надевая куртку и доставая ключи от машины.
– Нет, я вижу, что ты покрепче будешь. Просто…
– Что? – тороплю его я, когда он молчит.
– Ты записываешь эту новую книгу Вероники.
– Транскрибирую, да, – чопорно подтверждаю я. С его слов я получаюсь секретаршей, каковой, видимо, и являюсь, но уже сейчас то, что я делаю, кажется чем-то большим, как предположил Кертис в своем сообщении.
– Ну, в общем, доктор Синклер считал, что из-за этих рассказов про Кровавую Бесс та девушка и сошла с ума. Он сказал моему отцу, что иногда гадал, а вдруг девушки были правы, и эти истории вызвали дух Кровавой Бесс. Я подумал…
– Что я могу испугаться, что книга Вероники снова вызовет жаждущий крови призрак? – заканчиваю за него я, подняв бровь – и бутылку, – салютуя. – Тогда будем надеяться, что Кровавой Бесс нравится дорогущий эль и острые чипсы. Потому что больше она от меня ничего не получит.
Когда Питер уходит, я подхватываю рюкзак и подхожу к боковому окну и двери, проверить, что фонари его машины уже скрылись за поворотом.
И бегу в библиотеку. У меня есть час, чтобы сфотографировать страницы, должно хватить – но дверь заперта.
Я надеялась, что за всей этой суматохой и беспокойством за Веронику Летиция про нее забыла, но, конечно же, нет. Но я оставила открытым французское окно, когда выходила, так что, если мне повезет, Летиция не заметила и не заперла его. Вдруг получится пробраться так.
Обхожу дом по узкой тропинке через густые заросли гигантских рододендронов, чьи узловатые ветви переплелись, точно плетеная корзина. У края леса мне чудится какое-то движение, но когда я смотрю туда, уже ничего не видно. Это просто нервы. Подойдя к библиотеке, я вижу собственное отражение в стекле французского окна и вздрагиваю от того, насколько бледной и испуганной выгляжу. Я стала той девушкой с обложек готических романов.
Только я не убегаю из особняка, напоминаю себе я. Я иду на штурм.
Окно с трудом, но поддается, и я проскальзываю в темную комнату, оказавшись за зеленой кушеткой. Быстро пересекаю длинную библиотеку, вглядываясь в ниши между полками, из теней на меня выглядывают белые мраморные бюсты древних философов и писателей, точно осуждающие призраки.
Страницы лежат там, где я их оставила, придавленные круглым серым камнем, но добавилось еще два. Должно быть, Летиция заходила и положила их. Она что, считает, что по дому пронесется тайфун и унесет их?
Достаю свой новый телефон, нахожу камеру и делаю снимок. Но, взглянув на экран, сомневаюсь, что смогу разобрать слова. Хэдли, наверное, знает какой-то необычный способ переноса слов на страницу, а я – нет.
Но я умею быстро печатать. Достаю ноутбук, кладу его на стол, отодвинув пишущую машинку.
Лунного света, проникающего через окно, хватает, чтобы прочитать слова, поэтому свет включать не нужно. Но когда я поднимаю взгляд, то замечаю в отражении окна, что мое лицо освещает экран ноутбука. Любой, кто окажется на лужайке, увидит меня. Перейти куда-нибудь? Но это пустая трата времени, в конце концов, кто меня увидит?
Я печатаю быстро, едва поглядывая на экран, приклеившись взглядом к страницам и благодаря сестру Бернадетт, которая настаивала, чтобы мы научились печатать вслепую. После громкого стука пишущей машинки печатать на ноутбуке – настоящее наслаждение. Закончив, я перечитываю и сверяю написанное со страницами текста, нет ли опечаток. Дойдя до того момента, где Джен и Вайолет смотрят в зеркало, я не могу удержаться, достаю из рюкзака фотографию и снова внимательно рассматриваю.
«Вы похожи», – сказал Кейси Веронике, и они действительно похожи. Сейчас, когда Вероника носит зеленые очки, а лицо ее в шрамах, сложно определить, есть ли сходство между ними с моей матерью. Все всегда говорили, что я на нее похожа… тогда похожа ли я на девушку на снимке?
Поднимаю взгляд на собственное отражение и прикладываю к щеке фотографию, потом двигаюсь – так, чтобы половина лица на фото оказалась рядом с половиной лица в реальности. Получается странная карнавальная маска, наполовину в тени, наполовину на свету. Получившийся образ вдруг вызывает беспокойство, будто мое лицо заменили на чье-то другое. Я отбрасываю фотографию так быстро, что она падает на пол, а из окна на меня смотрит другое лицо, все еще непохожее на мое собственное, будто я никогда не смогу снять эту маску. Лицо в окне выглядит столь же напуганным из-за этого, как и я. Я наклоняюсь ближе – и тут слышу, как по подъездной дорожке едет машина. Разворачиваюсь и вижу, как луч фар проходит через стеклянную вставку над дверью в холл. Поворачиваюсь к окну и вижу, что женщина за ним исчезла, как будто догадалась сбежать, пока я все еще глупо сижу в кресле.
Стряхнув с себя чары оцепенения, закрываю ноутбук, хватаю рюкзак и бегу к французскому окну. Моя рука уже ложится на защелку, но тут я вспоминаю про упавшую фотографию. Я не могу оставить ее там.
«У меня есть время», – говорю я себе, осторожно проходя обратно к столу. Если я буду вести себя тихо, они не придут сюда. Но фонарик включать нельзя, поэтому я опускаюсь на колени и ощупываю пол. И тут пальцы нащупывает не фотографию, а что-то твердое и металлическое.
У меня выпала монетка? Или крышка от пивной бутылки из рюкзака? На всякий случай, вдруг это что-то компрометирующее, я прячу находку в карман – и слышу, как открывается входная дверь, а следом за ней раздаются голоса в холле. Лихорадочно шарю руками по полу и наконец нахожу фотографию. Хватаю – и бегу, согнувшись почти вполовину, к французскому окну.
Пальцы уже снова касаются ручки – и тут в двери библиотеки поворачивается ключ.
Бежать слишком поздно. Я скрючиваюсь за кушеткой и задерживаю дыхание.
– Можем поискать утром, – раздается голос Летиции, которая входит в комнату. – Тебе уже надо быть в постели.
– Зная, что он со мной, я буду крепче спать, – отвечает Вероника, и голос у нее еще слабее с тех пор, как я слышала его в последний раз. – Он, должно быть, выпал, когда у меня случился приступ.
– Ты имеешь в виду, когда ты вымотала себя настолько, что чуть не умерла? – резко уточняет Летти. – Садись, я поищу. Ты не можешь продолжать в таком же духе, ты…
– Убью себя? – заканчивает за нее Вероника. – Ты же знаешь, меня убьет не это.
– Ты этого не знаешь наверняка. Доктора сказали, что они не уверены…
– И не скажут. Боятся, что на них подадут в суд. Мои легкие отказывают, Летти. Просто чудо, что я выжила после пожара. Но теперь я знаю, почему меня пощадили. Дыхания еще хватит, чтобы отдать все долги перед смертью. Чтобы расставить все по своим местам.
– Разве ты этого еще не сделала? История рассказана.
– Лишь половина, – отвечает Вероника. – Она должна узнать вторую часть.
– Но что, если это призовет ее обратно?
– На это я и рассчитываю… Нашла?
– Нет. Может, ты его в комнате обронила. Давай я тебя туда отведу. Если уж тебе так надо продолжать, то ты должна отдохнуть.
Вероника вздыхает. И когда заговаривает снова, голос у нее осипший:
– Как думаешь, она меня ненавидит?
Летиция не отвечает. Судя по тяжелому дыханию и скрипу половиц, она ползает по полу в поисках того, что потеряла Вероника. Я нащупываю в кармане твердый круглый предмет, который забрала, гадая, не это ли она ищет. Уйдут ли они, если не найдут его?
Через несколько минут Летиция глубоко вздыхает.
– Хотелось бы мне сказать, что нет.
– Все в порядке, – отвечает Вероника, голос ее стал тише, она явно уже держит себя в руках. – Чем больше она меня ненавидит, тем выше вероятность, что она появится. Можешь перестать искать, Летти, эта чертова штуковина как-нибудь сама появится – так всегда было. И она тоже появится. Я должна рассказать вторую половину до ее возвращения.
Слышу, как Летиция поднимается на ноги, кряхтя от усилий, потом они проходят к двери. Жду еще, вдруг они передумают и вернутся – и тем временем прокручиваю в голове все, что услышала. Веронике может быть хуже, чем она говорит. И ей нужно рассказать вторую половину истории, историю Вайолет. Но почему? И что она имела в виду под «отдать долги»? И кого, как опасается Летиция, может вернуть эта история?
Кровавую Бесс?
Или Джен?
Вспоминаю лицо, которое видела в окне: мои собственные черты, искаженные страхом, или же… на мгновение я подумала, что это была моя мать.
Первым делом, оказавшись в комнате, я сохраняю файл, который только что напечатала, на флешку, и прячу ее в карман для сохранности, где она стукается о металлический предмет. Достав его, я вижу, что это латунный медальон с почти стершейся гравировкой, которая когда-то изображала фиалку – точно такой же, как описывала Вероника в книге, тот, что она взяла с собой, когда бежала из поместья. Медальон Джозефины Хейл.
Пытаюсь открыть его, но петелька заржавела. Достаю перочинный нож, просовываю кончик между двумя половинками. И они открываются – так неожиданно, что нож задевает большой палец, и капелька крови падает на засушенную фиалку внутри.
Стираю кровь и фиалковую пыль с фотографии, на которой изображена женщина в блузке с кружевным воротником, ее темные волосы собраны в высокую прическу. Лицо размыто, как будто снимали в движении, но я все равно узнаю его по той фотографии, которую нашла на чердаке. Это Бесс Моллой.
Джозефина Хейл носила в медальоне на шее портрет женщины, которая перерезала горло ее мужу.
Глава восемнадцатая
Когда следующим утром я захожу в библиотеку, с облегчением вижу Веронику на ее привычном месте на кушетке. Всю ночь меня не покидал страх, что она слишком больна и не сможет продолжать, и тогда мне придется уехать из Ненастного Перевала, не узнав его тайн. Правда ли Джен – моя мать? Почему Джозефина носила портрет убийцы мужа в своем медальоне? Кто устроил пожар в башне?
Подойдя ближе, я вижу две пластиковые трубочки, которые тянутся по щекам Вероники, ниже темных очков.
– Не нужно бояться, мисс Кори, – произносит она, видимо, почувствовав, что я замешкалась. – Я еще не на смертном одре. Это просто кислород, доктор прописал его, чтобы мне было легче дышать.
Тут я замечаю небольшой баллон у ее ног. Беру свой блокнот и уже собираюсь сесть на стул, но она хлопает по кушетке рядом с собой:
– Полагаю, будет проще, если вы сядете рядом – так мне не придется слишком сильно напрягать голос.
– Конечно, – соглашаюсь я, обхожу низкий столик и сажусь на кушетку. Подушки мягче, чем я помню, и мне приходится сесть на самый краешек и очень ровно, чтобы не утонуть в них. – Я рада, что вы чувствуете себя достаточно хорошо, чтобы продолжить.
Она машет рукой, и ее пальцы в воздухе напоминают бледного мотылька, взлетевшего с обивки кушетки.
– Как говорят римляне, dum spiro, spero.
– Пока дышу, надеюсь, – автоматически перевожу я, натренированная сестрой Бернадетт переводить латынь по команде.
На лице Вероники мелькает улыбка, такая же бледная и быстрая, как мотылек, которого я представляла секунду назад.
– Что ж, не будем больше тратить это дыхание…
«В ту первую ночь в „Джозефин“ я узнала, что у Джен есть власть подчинять любого своей воле. Так же, как она заворожила меня, она очаровывала всех, кто оказывался с ней рядом. Когда она ворвалась в бальный зал, к ней повернулись все головы, а танцующие расступились, открывая путь – и ей, и мне, если я оставалась рядом. Она сжала обе мои ладони и закружила меня. А когда отпустила, рядом уже оказался Кейси, который поймал меня, а Ганн занял мое место с Джен, но я по-прежнему чувствовала связь между нами, притягивающую нас всех к ней, точно магнитом.
Мы танцевали – или делали то, что в то время называли танцами, но это было больше похоже на дерганье под громкий бит: тела сталкивались, точно атомы в „пинболе“. Потом мы упали на большие бархатные диваны, расставленные по периметру комнаты, и пили прозрачные холодные шоты, которые принес Кейси.
А потом каким-то образом Джен уже шла на сцену и тянула меня за собой, и вскоре мы уже пели в один микрофон, и наши голоса звучали так синхронно, что я чувствовала, как ее сердце бьется в такт моему. Потом Джен пригласила группу в „нашу“ башню, и мы наблюдали с крыши за поблескивающими огоньками лодок, которые двигались по реке на север, к большому знаку „Максвелл-Хаус“ в виде кофейной чашки, с которой в воду стекает красный свет. У меня появилось ощущение, что это река привела меня сюда и что именно здесь я и должна была оказаться.
Или, возможно, это все произошло не в эту первую ночь. Все они слились вместе, в одну бесконечную реку света, которая уносила нас в море, а потом возвращала обратно на берег вместе с приливом, обессиленных и чуть не утонувших. Комната в башне „Джозефин“ превратилась в подводную пещеру, как на картине Гюстава Доре. Ганн, который бросил художественную школу, расписал стены героями из мифов и истории: там появились Саломея, Валькирии, Шахерезада, Медуза, и у всех них было лицо Джен. С потолка, точно водоросли, свисали фиолетовые и зеленые шарфы, которые мы нашли в комиссионных магазинах. Мы носили на шее фиолетовые ленты и подводили глаза фиолетовым кайялом. Однажды я проснулась с фиолетовой татуировкой на руке, из которой сочилась кровь вместе с чернилами – кровь цвета раздавленных фиалок.
Ближе к вечеру, когда мы только просыпались, заходящее за рекой солнце отражалось в кристаллах хрустальной люстры и по комнате летали маленькие радуги, а когда темнело, красный свет от кофейной чашки „Максвелл-Хаус“ окрашивал комнату в малиновый цвет.
Кейси исчезал задолго до того, как мы просыпались, и уходил на работу, на которой ему надо было все-таки появляться, а потом возвращался с провизией – буханками хлеба, салями и сыром из магазина „Маленькая Италия“, бутылками вина и водки – и не только. Мы пробовали все, что могли достать, – потому что Джен сказала, что надо попробовать все хотя бы раз. Вот только попробовав, ты хочешь еще. И еще. Я даже перестала бояться петь на сцене, хотя и старалась всегда оставаться в тени Джен. Готическим группам, которые выступали в „Джозефин“ – „Скелетал фэмили“, „Носферату“, „Марч вайолетс“ – нравилось, как мы выглядим, и нравилось то, что приносил им Кейси. Я заметила, что у некоторых панк-рокеров появились такие же фиолетовые татуировки на руках, а на шее – фиолетовые ленточки, и фанаты на танцполе тоже их носили. Будто от нас откололись частички и размножились. Частички Джен – мы все были лишь ее тенью.
Кейси всегда снимал ее. Ганн, похоже, не ставил себе иной цели, кроме как писать ее портреты и защищать. Однажды какой-то панк толкнул ее на танцполе, и Ганн ударил его так сильно, что сломал тому челюсть, и в итоге его арестовали. Пока Джен уговаривала менеджера „Джозефин“ не выгонять нас, мы с Кейси отправились в полицейский участок вытаскивать Ганна. По дороге Кейси рассказал, что у Ганна проблемы с контролем гнева и у него уже есть судимость за нападение. Что мы должны следить за ним, чтобы он не вышел из себя и не оказался в тюрьме уже на годы.
В полицейском участке Кейси тихо разговаривал с дежурным сержантом. Я слышала, как он упоминал своего отца и еще какого-то судью, который был его дядей, и кузена – окружного прокурора.
Джен иногда дразнила Кейси, называла его „бедным богатым мальчиком“ и „мажором“ – и, конечно, из нас всех только у него всегда были деньги. Я никогда раньше не задумывалась о том, что это значит, что у него были и власть, и деньги.
И я увидела, как он подтолкнул через стол купюры. Кейси назвал это „залогом с небольшим бонусом“. Когда мы забрали Ганна, он выглядел так, будто за два часа в камере стал ниже на пару сантиметров. На улице его начало трясти, руки и ноги дрожали, точно у тряпичной куклы. Кейси достал серебряную фляжку и сунул Ганну в руку несколько таблеток, чтобы он наконец успокоился. Кейси всегда контролировал ситуацию: именно он всегда приглядывал за Ганном – и за всеми нами, всегда немного в стороне, за объективом своей камеры.
И хотя именно он приносил нам выпивку и не только, я заметила, что сам он ничего не употреблял и даже почти не пил.
„Кто-то должен трезво мыслить“, – объяснил он, когда я спросила его об этом. Я также гадала, знает ли Джен, что Ганн может взорваться в любую секунду, как пороховая бочка, и чего может стоить всем нам его одержимость ею. Но хотя бы Кейси присматривал за ним. И я тоже начала. Даже попыталась сократить количество алкоголя, чтобы тоже сохранять здравомыслие – ради Джен. Я начала замечать, что под макияжем, блестками и напускной бравадой она не такая сильная, какой хочет казаться.
Джен никогда не рассказывала о том, откуда она – просто из какого-то „дерьмового городка“, говорила она, и все. Иногда добавляла, что отец ушел, а отчим был придурком, и „бла-бла-бла, бедная я“.
– Отчим хотел отправить ее в психиатрическую больницу, – рассказал Кейси, – потому что она сказала матери, что он ее лапал.
Когда я рассказала, что мой отец обращался со мной как с пациенткой, а не как с дочерью, она обняла меня:
– Вот что они делают с сильными женщинами. Называют нас сумасшедшими и запирают в клиниках. Как Бесс Моллой.
Кейси, хотя и приглядывал за всеми нами, с удовольствием приглашал к нам в башню разных девушек.
Сначала я ревновала. Я думала, что нравлюсь Кейси, и хотя сама не была так уж сильно увлечена им (и всегда помнила тот холодок, который почувствовала от его прикосновения в ту первую ночь), но считала, что Джен хотела бы, чтобы мы были вместе, такая же пара, как они с Ганном. Но когда бы Кейси ни пытался остаться со мной наедине, Джен всегда вклинивалась между нами. Даже как-то сказала, что лучше мне с ним не связываться, это только все усложнит. „Кейси меняет девушек как жвачку, – доверительно сказала она. – Мы не хотим, чтобы он испарился вместе с деньгами, выбрав новый вкус месяца“.
Я знала, что Джен не все мне рассказала, но решила, что просто она считает меня недостаточно утонченной для Кейси и таким образом хотела меня предупредить, не ранив мои чувства. Поэтому я просто наблюдала, как Кейси почти каждый вечер ускользает с новой девушкой – как правило, это были готки с наивными глазами, в коротких юбках и рваных чулках, уже распробовавшие дорогой алкоголь и что покрепче. Большинство оставались всего на ночь или две, но была среди них одна, девушка с лицом лисички и волосами цвета коктейльной вишни, которая обвилась вокруг Кейси, как боа, и продержалась дольше остальных. Она представилась как „Анаис с умляутом“ [247]247
Анаис (Anaïs) – распространенное во Франции имя, происходит от имени древнеперсидской богини плодородия и любви Анаиты.
[Закрыть] , и с тех пор Джен кроме как Умляутом ее и не называла. И тем не менее Джен пускала ее в башню, потому что Анаис никогда не приходила с пустыми руками. Но я подозревала, что это из-за того, как та заискивала перед Джен. Она всегда спрашивала, где Джен покупает одежду и косметику, а после того, как та рассказала ей историю Кровавой Бесс, постоянно задавала вопросы, будто Джен была экспертом. Однажды ночью мы выпивали, и Анаис постоянно поднимала старинное зеркало и ловила лучи, чтобы они зайчиками скакали по комнате, и у меня закружилась голова. Когда я сказала ей перестать, она поднесла зеркало ко мне и спросила: „Чего ты боишься, Вайолет? Что увидишь в зеркале Кровавую Бесс?“
– Так говорят про Кровавую Мэри [248]248
Легенда о Кровавой Мэри (англ. Bloody Mary) – английская городская легенда, которая гласит, что если три раза произнести имя «Кровавая Мэри» перед зеркалом в темной комнате, то появится ее призрак. Считается, что начало ей дала Мария Английская, старшая дочь Генриха VIII, которую как раз и прозвали Кровавая Мэри.
[Закрыть] , – хихикнула Джен. Она явно была не в себе, потому что обычно никогда не хихикала. – И надо произнести имя три раза, чтобы она появилась.
– Готова спорить, и с Кровавой Бесс сработает, – ответила Анаис, хлопая накладными ресницами. – Если мы призовем Кровавую Бесс, сможем спросить, что на самом деле произошло в ночь той резни.
– Я считаю, что это плохая идея, – сказал Ганн.
– Я тоже, – откликнулась я, вспомнив, как шептались девочки в поместье про Кровавую Бесс.
– А я думаю, что будет весело, – возразил Кейси, обнимая Анаис и проводя пальцами по ее горлу: она носила дешевое пластиковое ожерелье, похожее на наши из лент. – Я мог бы вас заснять. Получится отличное видео.
– Почему нет? – пожала плечами Джен, будто соглашалась на это только от скуки. Но по блеску в ее глазах я видела, что идея ей нравится.
Мы выключили свет в комнате, и единственным освещением остались красные отблески от чашки „Максвелл-Хаус“ за рекой. Потом сели в круг, поместив зеркало в центр. Джен рассмеялась и сказала, что это похоже на ночевки у подруг, на которые она ходила, и Кейси, уже прижавшись к камере, сказал, что все его знакомые девчонки в школе-пансионе хотели играть в бутылочку на таких ночевках. Ганн усмехнулся и сказал, что в его районе из бутылок дети делали коктейли Молотова. Даже Ганн, который явно рассердился на Анаис за эту затею, был в большей степени частью группы, чем я. Я чувствовала себя лишней, поэтому рассказала историю про то, как однажды пробралась в западное крыло и увидела, как девушки там играют в карты.
– Это было запрещено, но я никому не сказала.
Анаис усмехнулась, и Джен пришла мне на помощь:
– У Вайолет самая сильная связь с Кровавой Бесс. Она даже носит ее медальон.
– Ну, он принадлежал моей бабушке, Джозефине Хейл, – начала я.
– Ты разве не заметила? – разочарованно спросила Джен. – На фотографии внутри – Бесс Моллой.
Как-то раз я пыталась открыть медальон, но он не поддался. Интересно, как и когда это смогла сделать Джен. У меня появилось чувство, что он принадлежит больше ей, чем мне. Сняв медальон с шеи, я передала его Джен, а она положила его в центр круга. Затем подняла ручное зеркальце и свечу и трижды произнесла: „Кровавая Бесс“.
Зеркало передавали по кругу, и каждый говорил эти слова, даже Кейси, который взял камеру одной рукой, чтобы снять самого себя. Когда очередь дошла до Анаис, она хриплым голосом, словно попала в фильм ужасов, прошептала:
– Я что-то вижу!
Джен прижалась к ней, чтобы посмотреть в зеркало, их лица соприкоснулись. Меня кольнула ревность, и я вспомнила слова Кейси в ту первую ночь – что „Джен любит заманивать в свои сети наивных девушек и менять их по своему образу и подобию, особенно тех, кто хоть немного похож на нее. От последней протеже она устала и готова к новой жертве“.
В то время мне так польстили слова Кейси, что я похожа на Джен, что я даже не задумалась о том, а что же случится, когда Джен от меня устанет. Будет ли Анаис ее новой протеже? Они на самом деле были не очень похожи, разве что пурпурно-алым цветом волос, возможно, пользовались одной краской, но Анаис просто подражала Джен, и Джен должна это понимать и презирать. Вот только когда они вдвоем смотрели в зеркало, мне показалось, что они заговорщицки улыбнулись.
Когда зеркало передали мне, я бесстрастно посмотрела на свое лицо. За эти несколько месяцев в городе я похудела и осунулась, щеки впали, а под глазами легли темные тени не только от макияжа, но и от бессонных ночей. Я выглядела как девушки из западного крыла, те, которые кричали по ночам и которых приходилось одевать в смирительные рубашки и запирать в комнаты с мягкими стенами. Мой отец был прав, вдруг подумала я. Мое место – в Ненастном Перевале.
– Ты что, боишься произнести ее имя? – начала дразнить меня Анаис, протягивая руку за зеркалом.
– Кровавая Бесс, – выплюнула я.
Лицо в зеркале как будто побледнело в красных отблесках света.
Если прищуриться, я видела лицо своей бабушки, в точности как на портрете.
– Кровавая Бесс, – повторила я, представляя, как бабушка зовет женщину, которой она доверяла и которая в одном из приступов ярости убила ее мужа. Воздух в комнате как будто стал теплее и краснее, будто где-то разгорался огонь.
