Текст книги "Современный зарубежный детектив-10. Компиляция. Книги 1-18 (СИ)"

Автор книги: Дэн Браун

Соавторы: Тесс Герритсен,Давиде Лонго,Эсми Де Лис,Фульвио Эрвас,Таша Кориелл,Анна-Лу Уэзерли,Рут Уэйр,Сара Харман,Марк Экклстон,Алекс Марвуд
сообщить о нарушении

Текущая страница: 256 (всего у книги 346 страниц)

Глава 18

Я должна была спросить. Черт возьми, надо было спросить. Или, по крайней мере, Клэр должна была предупредить меня, что так долго скрывала правду. Сообщить мне, так сказать, линию партии. Или, может, в этом все дело. Может, она все эти годы ждала, что рассказывать придется кому-то другому.

– Что ты знаешь? – спрашиваю я осторожно.

– То, что мне сказали. И я знаю, что это чушь собачья. Если бы она погибла в результате несчастного случая в бассейне, журналисты не кишели бы повсюду, когда умер отец. И это не в первый раз. Они были здесь пару лет назад, и они были здесь, когда мне было восемь, и я давно вычислила, что это, видимо, были пятая и десятая годовщины. Так что да. То, что мне говорили, – чушь. Мы не знаменитости. Я знаю, что папа богат, но одного этого недостаточно, чтобы так заинтересовать журналистов. Дети богачей тонут в бассейнах гораздо чаще, чем дети бедняков, это факт, потому что у богатых людей больше бассейнов, в которых они могут утонуть, но люди не мусолят произошедшее годами.

Ох ты ж.

– Расскажи, что ты знаешь, – говорю я, пытаясь выиграть время. Идиоты, вот идиоты. Они же не думали, что смогут скрывать это от нее вечно, правда? И теперь я должна рассказать ей не просто правду, но и то, что ее родители по факту – лжецы. Ну, то есть. Она собиралась выяснить все во время нашей поездки. Клэр же не могла это не предвидеть?

Руби не глупа. Она понимает, что я делаю, но подыгрывает мне.

– У меня была сестра-близнец. Ее звали Коко. Она утонула в бассейне, когда мы были маленькими, в какой-то из выходных. Это все, что я знаю. Я не помню этого. Должна бы хоть что-то помнить, да? Если мы были на каникулах, то вместе, верно? Я ее едва помню. Если бы не это… святилище, которое мама устроила в гостиной, я бы, наверное, вообще ничего не помнила.

– Ох.

– Нет, – говорит она, – у тебя больше нет времени на размышления. Просто расскажи мне.

Умно. Она готовилась поймать меня врасплох, потому что думает, что, если у меня будет время на размышления, я не скажу ей правду. Возможно, она права.

– И ты никогда не пыталась выяснить сама? Искать в интернете? Смотреть передачи по телевизору?

– Да, – говорит она, – я всегда удивлялась, почему у нас нет телевизора. То есть я знаю, что она учит меня на дому и все такое, а те, кто так делает, как известно, психи, но я просто думала, что это для того, чтобы защитить меня от всякой ерунды. И, знаешь, порно и все такое. В интернете же только порно, да?

– Там есть и другие вещи, – говорю я, а потом прикусываю губу, когда понимаю, что она надо мной издевается. – А, понятно.

– У нас всегда были смартфоны, бабуля, – отзывается она. – И она настолько не разбирается во всем этом, что никогда не замечала, какие обновления я получала через папин бизнес-аккаунт.

– О, – говорю я снова. – Так почему ты притворилась, что не знаешь?

– Я хотела посмотреть, будешь ли ты придерживаться официальной версии.

А я еще даже не пила кофе.

– Я вполне могла бы, если бы знала, о какой версии речь, – говорю я. – Мы с твоей мамой не то чтобы лучшие подружки, понимаешь? Мы с ней не ведем долгие душевные беседы по ночам.

– Так что же случилось? – снова спрашивает она. Настойчивая, как ее отец.

– Меня там не было, Руби. Я не могу рассказать тебе ничего, кроме того, что сообщили мне самой.

– И что же это?

– Если вкратце? То же, что знаешь ты. То же, что и в газетах, которые ты читала. Она исчезла.

Руби со стуком сжимает зубы. Чего бы она ни ожидала, это был не тот ответ. Я думаю, последние несколько недель она убеждала себя, что если поймает меня врасплох, то сможет выбить из меня признание, которое не смогла выбить вся мощь Флит-стрит. Я знаю. Знаю, что она чувствует. Вся эта история подозрительна до чертиков, но последние двенадцать лет они все придерживаются одной и той же версии, и, пока один из них не расколется, я буду знать не больше, чем все остальные.

Мы добираемся до деревни, проезжаем мимо магазина к главной дороге. Женщина подстригает и без того аккуратную живую изгородь большими ножницами. Она поворачивается и внимательно смотрит на нас, когда мы проезжаем мимо. Руби натягивает на лицо веселую улыбочку и машет ей рукой. Узнав ее, женщина машет в ответ и возвращается к своему занятию. В этой деревне все схвачено. Здесь безопаснее, чем в тюрьме Уандсворт.

Как только мы отъезжаем, ее улыбка исчезает, и она снова поворачивается ко мне.

– Что значит «исчезла»? Что случилось?

Если бы мы знали это, Руби, мы бы нашли ее, не так ли?

– Слушай, – говорю я ей, – я могу сказать только то, что знаю. Меня там не было. Я приезжала туда в те выходные, и я знаю, кто еще там присутствовал, но мы с Индией уехали задолго до того, как все случилось. Помнишь тот день на пляже? С медузой? Это было как раз в те выходные. Наверное, в четверг, потому что в пятницу мы уже уехали, а Коко пропала только в воскресенье вечером или в понедельник утром. Мы не ладили с папой, и он забыл, что мы вообще приедем, а всех, кто там собрался, мы терпеть не могли. Я никогда не могла. От этого чертова Чарли Клаттербака меня тошнит. Так что мы поехали домой. И не думай, что мне не приходило в голову, что мы могли бы предотвратить случившееся, если бы остались. Я думала об этом снова и снова. Вы были милыми детишками. Вы обе мне нравились, что бы я ни думала о вашей маме и моем отце и о том чертовом бардаке, который они устроили. Вы не заслуживали этого. Коко этого не заслуживала.

Руби на мгновение замолкает, переваривая мои слова, а затем снова спрашивает, очень спокойно, очень уверенно:

– Так что же произошло?

Клянусь, этот ребенок мог бы работать в Штази.

Я делаю вдох и замедляюсь. Пытаюсь успокоить свои мысли, чтобы рассказать ей все в каком-то более или менее рациональном порядке. Если она нагуглила всю эту историю, то я мало что могу добавить, разве что разобраться, какие из теорий заговора она подкрепила фактами.

– Я не то чтобы не виню их, – говорю я. – Но точно не виню твою маму. У меня есть много причин для неприязни, но не из-за этого. Она тоже уехала тогда, потому что папа вел себя безрассудно. Но я не отношусь к этому как те же Daily Mail. Я не понимаю, почему она не могла оставить детей на попечение их отца. Но они все квасили, как сапожники, все выходные. Думаю, они бы не услышали даже взрыв, когда спали, не говоря уже о чьих-то шагах на нижнем этаже.

Руби просто сидит и молча смотрит.

– Я… – начинаю я и иссякаю. Мы выезжаем на главную дорогу, и я на мгновение сосредотачиваюсь на том, чтобы понять, как влиться в поток машин.

– Просто скажи мне, – говорит она, как только мы выезжаем на внешнюю полосу.

– Я не знаю, что ты хочешь от меня услышать. Здесь нет какой-то скрытой правды. Она исчезла из спальни, в которой вы были вдвоем, посреди ночи. Никто не нашел ни ее, ни каких-то ее следов.

– Миленько, – говорит Руби. – Очевидно, это сильно повлияло на твою жизнь.

– Нет, я… – Конечно, она права. Нечестно оставлять все как есть. Руби, наверное, больше всех пострадала от всего этого, в конце концов, даже больше, чем ее мать, а она ничего не знает.

– Хорошо, – говорит она, – тогда расскажи мне все своими словами, и посмотрим.

«Посмотрим?» Я отрываю взгляд от дороги, чтобы взглянуть на нее. Она спокойна и абсолютно невозмутима. «Ладно, – думаю я. – Непохоже, что мне удастся сменить тему». Вздыхаю и начинаю с самого начала.

– Ну, это был пятидесятый день рождения отца. Ты слышала о местечке под названием Сэндбэнкс? Это в Пул-Харбор.

– Да, да, – говорит она. Она явно хочет, чтобы я перешла к сути, но я не собираюсь этого делать, не вот так просто. Если я собираюсь рассказать все, что знаю, ей нужно услышать то, о чем она просила: историю моими словами.

– Ладно. Это любимое место таблоидов, потому что где-то в девяностых годах Сэндбэнкс внезапно стал самым дорогим местом в стране в пересчете на квадратный метр. Без какой-то очевидной причины. Это пригородный песчаный карьер, который тянется почти через всю гавань, а в конце находится пристань парома, идущего в Пурбек. Раньше это было такое место, где отдыхали бухгалтеры на пенсии, и там стоял захудалый отель с песчаным пляжем, который рекламируют для семейного отдыха. А потом вдруг все эти миллионеры из айти-компаний начали скупать там землю, и рынок сошел с ума. Поэтому отец начал делать там быстрые ремонты. Он получал от четверти до полумиллиона прибыли с каждого. Буквально купался в легких деньгах.

Руби хмыкает. Она явно считает, что история британского рынка недвижимости не поможет ей продвинуться в расследовании.

– Я рассказываю тебе это затем, Руби, что именно поэтому мы там и собрались. Именно там, а не на юге Франции. Я не думаю, что газеты догадались; они были слишком увлечены всей этой историей с Кварталом миллионеров. Отец только что закончил ремонт, на следующей неделе дом выставлялся на продажу, и это была самая роскошная перестройка, которую он когда-либо делал, поэтому он решил, что может воспользоваться всеми удобствами, за которые заплатил, и провести там свой день рождения.

– Борнмут в Пул-Харбор? Как-то не похоже на отца.

– Нет. Именно. Хочешь начистоту? Я думаю, он хотел притвориться, что он снова подросток, а это гораздо легче сделать, если не нужно проходить таможню.

Она на мгновение задумалась.

– Ты хочешь сказать, что они принимали наркотики?

– Ты же сама хотела знать, Руби.

Она выглядит возмущенной, так, как может выглядеть только подросток при мысли о том, что кто-то в зрелом возрасте строит из себя рок-звезд. Боже. Вся эта история с Симоной для нее, должно быть, еще ужаснее, чем для меня. Детская травма – это одно, но старый козел с женщиной, которая не дотягивает каких-то пары лет до того, чтобы быть его внучкой? Особенно когда эта женщина – Симона. Когда я узнала об этом, мне было хреново несколько недель.

– Да. Что я могу сказать? Да. Вероятно, они употребляли и кокаин, но совершенно точно курили травку. Запах этой дряни невозможно не почувствовать.

– Говорят, что так и есть, – лукаво отзывается Руби. Я не обращаю на это внимания.

– И они пили, и жрали, и кричали друг на друга так, как это делают взрослые, когда напиваются. Я понятия не имею, зачем они привезли с собой детей, правда. Если сами хотели вести себя как дети, то должны были что-то придумать. Но они этого не сделали, а твоя мама поссорилась с твоей няней, так что у них не было никого, кроме нас и Симоны, чтобы выполнять этот ишачий труд. А потом осталась лишь Симона. В доме была ужасная лестница, которую установила Линда, чтобы дом понравился покупателям-яппи. Вся из закаленного стекла, с острыми краями и без перил, а вы двое тогда начали ходить во сне, поэтому после первой ночи они решили отвести вас спать в комнату для прислуги на первом этаже. Решили, что там вам будет безопаснее.

– Закон непредвиденных последствий, – говорит Руби.

– Я не думала об этом в таком ключе. Не злись на маму, Руби. Весь мир обвиняет ее, и я думаю, не было ни дня, чтобы она сама себя не винила.

Руби молчит. Она скрещивает руки на груди и смотрит на разворачивающуюся впереди дорогу. Эта поездка будет долгой.

Глава 19

2004. Пятница. Симона

Она слышит их с другого конца сада, со своего лежака у бассейна. Голоса девочек пронзительные, оправдывающиеся, мелодичный тенор Шона гудит в застывшем воздухе. Строительная техника, которая полчаса назад бесцеремонно разбудила ее, больше не шумит, и каждое слово их ссоры разносится по окрестностям.

– Пошел ты на хрен, папочка! – кричит Индия. – Просто – пошел ты!

– Ты не можешь так со мной разговаривать! Ты не можешь так разговаривать со старшими! Боже мой, мне стыдно, что я тебя воспитывал!

Голос Милли:

– Ну разве это не счастье, что ты этого не делал? Может быть, со следующей партией у тебя получится лучше, а?

– О, ради бога!

Симона медленно садится и облокачивается на край своего сиденья, чтобы посмотреть. Милли и Индия, все еще одетые во вчерашнюю одежду – что не удивляет Симону, учитывая, что всю ночь их комнаты были в ее распоряжении, – стоят к ней спиной, руки в боки, как у базарных торговок рыбой. Шон запустил ладони глубоко в свои густые волосы, чтобы показать свое раздражение.

– Вы двое вечно собираетесь обижаться? Серьезно?

– Да, – говорит Милли. – Хочешь честный ответ? Да. Почему бы нет.

– Ты сам нам всегда твердишь, что, если не хочешь иметь дело с последствиями, не стоит делать тот или иной выбор, не так ли? – заявляет Индия.

– Я старался как мог, чтобы вас это сильно не затронуло. Мне жаль, что мы с мамой не смогли поладить, но вы не можете казнить меня за это вечно.

Индия сардонически смеется ему в лицо.

– Все, что было в твоих силах? Серьезно? Боже мой, папочка, ты даже не вспомнил, что мы приедем на эти выходные!

Симона видит, как он краснеет до корней волос. На мгновение он выглядит так, будто действительно может признать свою вину, но потом берет себя в руки и говорит:

– Чушь.

«Надо запомнить это, – думает Симона. – Альфа-самцы, такие как Шон, никогда не извиняются. Они на подобное просто не способны. Надо смириться с этим, если тебе нужен именно такой мужчина».

– Я думал, вы позвоните, когда приедете, а не просто ввалитесь и перелезете через забор, никого не предупредив. Могло случиться что угодно.

– Чушь собачья, – говорит Индия. – Господи, какую чушь ты несешь. Ах да, мы пролезли под забором, а не перелезли через него. Твоя безопасность – фигня.

Милли качает головой.

– Я полагаю, что, когда ты привык лгать, – произносит она, – это становится второй натурой.

Она поворачивается к сестре, и Симона смотрит, как между ними пробегает волна той странной экстрасенсорной связи, которую можно наблюдать между братьями и сестрами.

– Возможно, он действительно в это верит, – говорит Милли. – Сейчас, во всяком случае. Это, вероятно, заняло у него час или около того, но теперь он переписал это в своей голове, чтобы хорошо выглядеть.

– Это тебе рассказал психотерапевт, за которого я выкладываю сто фунтов в неделю? – спрашивает Шон. – Вижу, мои деньги потрачены не зря.

– Ой, хватит, – говорит Милли. – Если ты не хотел, чтобы нам пришлось обращаться к психотерапевту, не надо было сваливать при первой же возможности.

Он ахает. Затем его взгляд внезапно становится злобно-торжествующим.

– Поверь мне, Милли, это была далеко не первая возможность.

Все трое Джексонов зловеще замолкают. «Он действительно так сказал?» – думает Симона. Не может быть, чтобы он имел в виду именно это. Шон никогда бы не стал намеренно ранить чьи-то чувства подобным образом.

Милли отворачивается, вид у нее убитый. Она шагает к дому с напряженно выпрямленной спиной, и сестра в два быстрых шага догоняет ее.

– Нет, подождите, – говорит Шон, – я не это имел в виду. Ну же, девочки…

– Ой, папа, заткнись, – отвечает Индия и хлопает дверью.

Несколько секунд он стоит в лучах солнца, глядя им вслед. Сейчас он выглядит на свой возраст, и не в лучшем смысле. Симоне всегда нравились зрелые мужчины, с тех пор как она себя помнит. Ей нравится их сила, их власть, их уверенность. Она никогда не понимала достоинств прыщавых юнцов, которые крутятся вокруг девочек в ее школе, с их болтающимися, загребущими руками и неумелой попыткой говорить рэпом, когда они стесняются. Но сейчас она видит, каким стариком станет Шон, и это пугает ее. «Может, мне стоит подойти», – думает она. Он выглядит так, как будто ему не помешало бы с кем-то поговорить. Но, прежде чем она успевает решиться, он поворачивается и медленно идет к дому, склонив голову и опустив плечи.

Она ждет несколько минут, а затем сама идет в их флигель. Ею движет любопытство с крошечным привкусом ликования. Сестры Джексон всегда были с ней язвительны и не упускали ни малейшей возможности поиздеваться. Симона не может удержаться от соблазна насладиться их расстройством.

Они собирают вещи.

– Привет! – говорит она. – Чем занимаетесь?

Индия резко оборачивается, удивленная ее появлением, как будто забыла о ее существовании.

– Мы уезжаем. Можешь наслаждаться этим местом одна.

Симона изображает изумление.

– Но почему? Вы же только приехали.

– Не суй нос не в свое дело, – говорит Милли, и они снова поворачиваются к своим сумкам, с мстительной энергией забрасывая туда смятую одежду. Но Милли не может удержаться от того, чтобы не поделиться своими мыслями, несмотря на то что Симона стоит рядом. Они начинают общаться друг с другом, как будто она невидимка.

– Он не может с нами так разговаривать. Не могу поверить, что он считает нормальным так разговаривать с нами, – говорит Милли.

– Он знает, что так нельзя, – отзывается Индия. – Глупый старый ублюдок. Как всегда. Прекрасно знает, что это не нормально, но ему плевать. С меня хватит. Это реально конец.

– Если он думает, что я еще хоть раз приеду к нему по предписанному судом расписанию, пусть подумает еще раз, – говорит Милли. – Может засунуть себе в задницу эти визиты.

Индия плюхается на матрас и набирает номер справочника на своем мобильном.

– Мини-такси в Борнмуте, пожалуйста. О, у меня нет ручки. Можете меня соединить? – Она смотрит на свою сестру. – Все в порядке, Милли, – говорит она. – Мы же знали, каков он на самом деле.

Милли вздыхает, и ее лицо начинает кривиться. Затем она трясет головой, как собака под дождем.

– Да, – отвечает она. – К черту его.

– Здравствуйте, – говорит Индия. – Мы бы хотели, чтобы машина заехала за нами в Сэндбэнкс и отвезла нас на станцию, пожалуйста. Да. Как можно скорее.

Симона смотрит, как они уходят к дороге, и возвращается в свой шезлонг. Взрослым скоро понадобится ее помощь. День обещает быть прекрасным.

Глава 20

На станции техобслуживания возле Арундела настроение Руби сменяется на гнев. Я встаю в очередь за кофе и бургерами, а она уходит в туалет, а когда возвращается, на переносице у нее две вертикальные линии, а щеки пылают. Она топает через все помещение, и родители бросаются к своим детям, чтобы убрать их с ее пути.

Стулья крепятся к столам на расстоянии, призванном предотвратить долгое сидение, и щель слишком узкая, чтобы драматически упасть на сиденье. Тем не менее Руби удается протиснуться туда с силой, которая передает всю глубину ее эмоций.

– Я купила тебе бигмак, картошку фри и ванильный коктейль, – говорю я примирительным тоном.

Она отказывается смотреть на меня. Разворачивает свой бургер и съедает его за три полных отвращения укуса. Жует будто волк, пожирающий беспомощного ягненка, и так усердно всасывает свой коктейль, что багровеет от усилий. Ее передергивает, потому что коктейль слишком холодный, и она с грохотом ставит напиток на поднос. Затем снимает крышку и начинает макать картошку фри в остатки. Боже. До чего только люди не додумаются.

– Блин, она мне врала, – говорит Руби.

Спасибо, Клэр. Предоставь мне разбираться с твоей дочерью, ну конечно же. Мы же всегда были так близки.

Я добавляю сахар в свой двойной эспрессо и делаю глоток. Он чуть теплый, а зерно сожжено перегретым паром, но это кофе. Еще один такой, и, надеюсь, я смогу дожить до обеда. Мне очень хочется закурить. Прошло почти шестнадцать часов. Тем, кто не курит, меня не понять.

– Они все мне врали, – говорит она. – Неудивительно, что она держала меня дома, как ненормальную, притворяясь, что делает это для моего блага. В чем был смысл? В чем, вашу мать, смысл? Они действительно думали, что я не узнаю? Я же не собираюсь сидеть дома вечно.

Она как принцесса из сказки. Король изолировал ее от мира, так как не хотел, чтобы она наткнулась на какого-нибудь козла. Или типа того.

– Я думаю, все гораздо сложнее, – рискую начать я.

– И слышать не хочу.

– Она очень любит тебя.

– Я тебя умоляю.

Она возвращается к своей картошке, отправляя в рот дольку за долькой, как бумагу в измельчитель, и я на время признаю свое поражение. Потягиваю кофе и жду, что будет дальше. Руби не та трепетная лань, какой я себе ее представляла по пути в дом Клэр. Я думала, что буду ангелом милосердия, сияющим добродетелью, раскрывающим секреты, утирающим слезы, утешающим в объятиях. Амазонки не претендуют на тот же уровень сочувствия, что и изнеженные люди. Им положено дарить утешение, а не искать его. Похоже, Руби хорошо усвоила уроки.

– Это все большая сраная ложь, – говорит она. – Когда я вернусь домой, я снесу этот алтарь целиком. Знаешь, каково это – смотреть на него каждый день? Она так приторно говорит о нем. Это Коко, Коко, Коко, а я держу рот на замке, потому что… Не знаю. Я даже не знаю почему. Она лжет мне, а я из кожи вон лезу, чтобы защитить ее. У меня не было ни одного дня рождения, который был бы только моим. За двенадцать лет ни одного, который бы не закончился ее рыданиями над тортом. И каждое лето испорчено, потому что я знаю, что она снова впадет в траур, и я думала… о, черт. По крайней мере, раньше я считала, что это из-за того, что Коко умерла. А теперь я просто буду смотреть на мать и думать: «Почему? Зачем ты мне врешь?»

Думаю, что на самом деле все гораздо хуже. Клэр ждала ребенка, который никогда не вернется домой, и поддерживала эту простенькую ложь, потому что какая-то часть ее души знала, что он никогда не вернется. Не могу представить ничего горше этого. Я всегда удивлялась, как Шон умудряется так спокойно с этим жить. Думаю, мужчины просто другие. Я понимаю, почему она лгала Руби, когда та была еще слишком мала, чтобы понять все сложности, но это время давно прошло, и теперь они обе оказались в ловушке. Общественность в своей бесконечной мудрости говорила о ее матери черт-те что, а Руби не с кем было поговорить. Нужно успокоить ее, прежде чем они с матерью снова встретятся. Если Клэр выяснит, что Руби все это знала, все это время, будучи одна в музее Коко, она захочет умереть. Я бы захотела. Я бы хотела умереть каждый день с момента ее исчезновения.

– Мне жаль, Руби, – говорю я.

– А тебе чего жаль? – спрашивает она с подозрением. – Что ты сделала?

– Это нечестно. Ты же знаешь, что «мне жаль» не всегда означает вину.

– О, точно, значит, это сочувствие. Везет же мне.

Она доедает картошку, комкает картонную коробку и кидает ее на поднос. Смотрит на меня, вставляя соломинку обратно в крышку своего молочного коктейля, и пьет.

– Ты так и не рассказала мне, что произошло, – говорит она. – Твою версию. Не чью-то еще.

– Хорошо. Но мы продолжим на улице. Мне нужно покурить.

Мы выносим наши напитки на парковку и садимся на бугорок голой земли, покрытой сосновыми иголками, пока я скручиваю сигарету. О да, за то время, что я курю, я повидала множество роскошных местечек.

– Когда они пришли будить вас к завтраку в понедельник утром, ты крепко спала в кровати, а Коко исчезла, – говорю я ей.

– Вот так просто?

– В заборе была дыра. Мы с Инди нашли ее в четверг днем, когда папа оставил нас на улице, залезли внутрь и искупались. Наверное, она была там все лето. Даже у моря люди не могут устоять перед соблазном неохраняемого бассейна. Думаю, половина подростков в округе знала, что она там есть. И замок на двери патио был сломан. Никаких отпечатков пальцев. Ну, кроме отпечатков пальцев всех, кто присутствовал там на выходных, а еще уборщиков, и строителей, и рабочих, но их всех вычеркнули из списка подозреваемых, и после этого не осталось никаких улик. Ни ДНК, ни каких-либо следов. Похоже было… что она как будто растворилась в воздухе.

– И я не проснулась?

Я качаю головой. Закуриваю сигарету, пью кофе, и на короткое время мир обретает гармонию.

– Где все были? Я не могу понять. Как они могли ничего не слышать? Если бы кто-то вломился в дом, он наверняка поднял бы адский шум?

– Я не знаю, Руби. Возможно, замок уже был сломан. Никто не помнит, был ли он заперт, когда они приехали. Если никто не проверял его перед тем, как повернуть ключ, то, вероятно, казалось, что ты отпираешь и запираешь его, хотя на самом деле ничего не происходило.

– И внизу больше никто не спал?

– Там была радионяня, – говорю я.

– И они ничего не слышали?

Боже, это звучит ужасно. Это и есть ужасно. Они заслужили все, что о них писали в газетах. Что за люди так поступают? Наверняка он тоже принял снотворное, хотя никогда в этом не признавался. Он не услышал радионяню, потому что отсыпался после выходных в компании красного вина и бог знает чего еще.

– Там был только папа. Твоя мама уехала домой в субботу вечером – ну, точнее, очень рано утром в воскресенье. Я думаю, они поссорились, хотя официальная версия гласит, что она собиралась уехать, потому что ей с понедельника нужно было заняться наймом новой няни.

– Так она оставила меня с этими людьми?

– Она оставила тебя с твоим отцом. В этом нет ничего необычного, Руби. Ты сейчас рассуждаешь как газетчики.

– В чем-то они правы, – угрюмо произносит она.

Я не могу на нее сердиться. Люди, не имеющие к произошедшему никакого отношения, тоже повторяли это снова и снова. Если каждый, кто когда-либо покупал Mirror, имеет право выразить свое мнение, то, видит бог, у Руби это право есть.

– Знаешь что? У вас были прекрасные выходные. Чудесные. Мороженое, ракушки, замки из песка, купание и все, что так любят дети. Мы вместе ходили на пляж. Ты помнишь это, да? Про медузу? И так было все выходные. Ты прекрасно провела время. Тебе нужно это помнить. Вы с Коко были очень счастливы в ваши последние выходные вместе. Тебе нужно это помнить.

– Я не помню, – говорит Руби. – Не помню. Я ничего не помню. Я даже не помню ее, вообще. Совсем. Я вижу ее фото каждый день, но я не помню, какой она была.

Она вдруг выглядит ужасающе несчастной.

– Я бы хотела помнить, – говорит она.