Текст книги "Современный зарубежный детектив-10. Компиляция. Книги 1-18 (СИ)"

Автор книги: Дэн Браун

Соавторы: Тесс Герритсен,Давиде Лонго,Эсми Де Лис,Фульвио Эрвас,Таша Кориелл,Анна-Лу Уэзерли,Рут Уэйр,Сара Харман,Марк Экклстон,Алекс Марвуд
сообщить о нарушении

Текущая страница: 322 (всего у книги 346 страниц)

Глава 29

Был уже вечер, когда Хэл наконец оторвала взгляд от тетради и, моргая, поняла, что совсем стемнело и ей приходится напрягать глаза, чтобы различить буквы на драных, истерзанных страницах.

Но теперь она знает, она получила ответы на свои вопросы. По крайней мере, на некоторые.

Дневник вела мама. И она была тогда беременна – беременна ею, Хэл. Простая логика, даты совпадают: она родилась пять месяцев спустя после последней записи в дневнике.

Хэл принялась шагать по комнате, на ходу включая везде свет. Ее не отпускали мысли о прочитанном. Она поставила чайник и, когда вода закипела, опять полистала хрупкие страницы, пока не нашла нужную запись – от шестого декабря. Перечла, и, когда окончательно убедилась, живот свело ледяными судорогами.

Мама знала, кто отец ее ребенка. Мало того, Хэл была зачата там, в Трепассене. И все мамины рассказы про испанского студента, про одну ночь – ложь.

Дневник – с разных сторон – объяснял все. Путаницу с именами. Причину, по которой миссис Вестуэй никогда не рассказывала мистеру Тресвику о белой вороне в семье – бедной родственнице, полной тезке ее дочери. Она словно отрезала племянницу, позор семьи, и никто о ней больше не вспоминал.

Но с другой стороны, дневник не объяснял ничего.

Почему мама ей врала? Кто ее отец?

И зачем ты только вымарала его имя, думала Хэл, перебирая порванные, разъединенные странички, его имя и вообще все о нем? Почему?

Она так часто слышала мамин голос. Бывало, этот голос поучал, предупреждал, подбадривал, но теперь, когда нужнее всего, он молчал.

– Почему? – вслух спросила Хэл, услышав отчаянные нотки в собственном голосе. Вопрос эхом прокатился по тихой квартире. – Почему? Почему ты так поступила?

Крик о помощи. Но в ответ только еле слышно тикали часы и шелестнула бумага, когда пальцы сильнее стиснули дневник. Символ явствен до боли. И тут Хэл чуть не физически услышала мамин голос – слегка ироничный: Если ответ существует, он у тебя в руках. И ее захлестнула ярость: перед ней помахали правдой, а затем отдернули, точно так же, как завещание – мелькнуло на мгновение красивым миражем и растворилось в пустоте.

Здесь ответа нет. Если он и был, то на выдранных страницах. Даже в оставшихся фрагментах мама повычеркивала имена и целые абзацы. А у нее нет времени. Бежать надо завтра, прежде чем люди мистера Смита поймут, что дичь, на которую они охотятся, вернулась.

Тише. Опять мамин голос, на сей раз мягче. Рассуждай разумно.

Тише? – захотелось крикнуть Хэл. Как же тут можно тише!

Тише едешь, дальше будешь.

Ну что ж, ладно. Ей нужно все тут распутать – медленно, шаг за шагом, логично.

Не так уж и много подозреваемых. Кто мог быть в Трепассене тем долгим летом? В первую очередь приходят на ум братья, конечно.

Дневник лежал у нее на коленях, открытый на записи от шестого декабря, в которой описывался вечер, когда мама, по предположениям Хэл, зачала. Она перечитала фрагмент, и на этот раз ее внимание привлекли слова: Наши глаза – голубые и темные – встретились.

У мамы глаза были темные, как и у Хэл. Значит, у ее избранника голубые. У Эзры глаза темные, это точно. Абель… Тут сложнее. Волосы у него светлые, а вот глаза… Хэл зажмурилась, пытаясь вспомнить. Серые? Карие?

При определенном освещении голубые глаза могут показаться серыми, но Хэл, как ни пыталась, не могла себе представить доброе лицо бородатого Абеля с голубыми глазами. Впрочем, она не могла вообразить его себе и в объятиях мамы. Он ведь обязательно что-нибудь бы сказал.

В отчаянии она достала из кармана фотографию, ту, что дал ей Абель, снятую в день, о котором пишет мама. Эзра, откинув темноволосую голову, смеялся с такой непосредственностью, что у Хэл защемило сердце – так противоречила эта открытость его нынешней недоброй ироничности. На снимке темные сузившиеся глаза просто лучились радостью. Рядом с ним его близняшка Мод с рассыпавшимися по спине светлыми волосами.

Русые волосы Абеля блестели на солнце. Хэл впилась глазами в снимок, пытаясь сквозь поблекшие краски и обтрепавшиеся от времени сгибы рассмотреть его лицо, как будто через фотобумагу могла проникнуть в прошлое, к оставшимся в нем людям.

Неужели? Возможно ли, что она дочь Абеля?

Но в таком случае… Хэл замерла, почувствовав холодок в затылке, как будто кто-то положил на него прохладную руку. Если она дочь Абеля, получение наследства скорее всего затянется. Так поэтому миссис Уоррен ничего не сказала? Потому что тогда состояние в самом деле принадлежит Хэл?

Вообще-то мысль должна была бы ее обрадовать, но вместо этого ей почему-то стало нехорошо.

Прежде чем сложить и убрать фотографию, она очень внимательно посмотрела на четвертого человека, изображенного на снимке, на ту, чьего взгляда до сих пор старательно избегала – на маму, темноглазую, смотревшую на нее сквозь годы.

Что ты пытаешься мне сказать? – в отчаянии подумала Хэл, невольно стискивая старую, хрупкую бумагу, так что частично стерла глянцевое покрытие. Что ты пытаешься мне сказать?

Но ведь это неправда.

Мама смотрит не на нее.

Она смотрит на…

Хэл дрожащими руками бесшумно отложила фотографию и опять принялась листать дневник. Назад, назад… Нет, не то… Слишком далеко… Опять вперед… Наконец нашла.

В рассыпающемся лодочном сарае Мод отвязала неустойчивый плоскодонный ялик, и мы поплыли к острову. Под каркасом лодки темнела коричневая, в пятнах вода. Мод привязала лодку к самодельному причалу, и мы вылезли. Первой пошла купаться Мод. Когда она длинным плавным прыжком бросилась в воду с подгнивших деревянных мостков, на фоне золотисто-бурой воды купальник вспыхнул ярко-красной ракетой.

– Давай, Эд! – крикнула она.

Тот встал, улыбнулся мне и следом за Мод с разбегу прыгнул в воду.

И дальше, через несколько строк:

– Сними нас, – лениво сказала Мод, потягиваясь. Ее загорелые руки и ноги золотисто блестели на фоне линялого голубого полотенца. – Я хочу запомнить сегодняшний день.

Он простонал, но послушно встал, пошел за фотоаппаратом и принялся его настраивать. Я смотрела, как он наводит фокус, снимает с объектива защитный колпачок.

– А почему все такие серьезные? – спросил он, посмотрев на нас, и я поняла, что сосредоточенно хмурюсь, пытаясь запечатлеть в памяти его лицо.

Сначала Хэл решила, что в этой сцене принимали участие четыре человека: мама, Мод, Эзра и Абель – те, кто изображен на снимке. Но кто-то ведь должен был сделать снимок. И именно на этого человека смотрела мама. Именно с этим человеком позже тем же вечером она пойдет на берег моря. Ее возлюбленный.

Она опять посмотрела на фотографию, выдержав пристальный, прямой взгляд мамы – и впервые истолковала напряжение в ее глазах иначе. Это не настороженность. Не враждебность. Желание.

Она единственная на снимке смотрела на фотографа, зовя его, ловя его взгляд, кто бы он там ни был. Он и есть ее, Хэл, отец. Эдвард.

Глава 30

Никогда еще постель не казалась Хэл такой манящей и мягкой, как в эту ночь. Она скользнула под одеяло, закрыла глаза, но сон не приходил. Не то чтобы она была бодра и свежа, нет, сильная, почти до тошноты усталость давала о себе знать. Однако пугала ее даже не мысль о людях мистера Смита. Она, правда, забаррикадировала входную дверь комодом, но решила, что они вряд ли придут посреди ночи, рискнув перебудить всех соседей и, следовательно, напроситься на уйму звонков в полицию.

Но всякий раз, как она закрывала глаза, перед ней возникали то страницы дневника, то вызывающая клаустрофобию маленькая комнатка. Картина была как живая: узкий чердак, зарешеченное окно, металлические болты наверху и внизу… Она будто опять была там, и ее облило волной липкого страха. Не только за маму, которой все-таки удалось вырваться, поселиться здесь, в Брайтоне, и устроить жизнь свою и своей дочери вдали от Трепассена. Но за других, за Абеля и Эзру, которых в детстве запирали в этой комнате в наказание за какие-то детские грехи. А больше всего за Мод.

Сначала, когда Хэл читала дневник, в центре ее внимания была мама; она пыталась представить ее за текстом, сравнить с тем, что помнила сама. Перечитывая дневник, она фокусировалась на всех упоминаниях о юноше, который мог быть ее отцом. Эд. Эдвард? И Хэл старательно вспоминала внимательные голубые глаза, холодное, красивое лицо, стараясь найти в нем какое-нибудь сходство с собой.

Давай, Эд. Слова зазвенели у нее в голове, как будто мама громко прокричала их в маленькой комнате.

Эд. Вообще-то распространенное имя. В Корнуолле наверняка десятки Эдвардов, Эдгаров и Эдвинов. И все-таки…

Весь вечер она кружила вокруг, связывая воедино упоминания о возлюбленном мамы, которые могли бы дать ей ответ, отыскивая аргументы за и против, за и против. Но мама сдержала слово и, не считая этой маленькой обмолвки, везде, где указывалось имя ее отца, страницы были вырваны или слова замараны.

У нее никак не вырисовывался образ самой мамы – может, потому, что в основном она писала о других. Но было сложно совместить эту нерешительную, романтичную девушку, мусолившую свой дневник, с сильной практичной женщиной, какой она стала, после того как в течение долгих лет одна растила дочь. Не имея перед глазами письменного доказательства, Хэл ни за что бы не поверила, что мама с таким жаром и томлением может писать о мужчине. Возможно, это и было впервые и единожды.

А вот Мод – совсем другая. Хотя она лишь мельком появлялась на страницах, Хэл постоянно ощущала ее присутствие, и когда стрелки часов перебрались за полночь, а в окно заколотил дождь, она поймала себя на том, что перебирает в мыслях все упоминания о Мод.

И дело не только в том, что Хэл нежданно-негаданно преподнесли наследство именно Мод. В этой молодой женщине было что-то очень близкое Хэл. Может, решительность, свободолюбие. А может, своеобразный юмор, щедрость. Любовь Мод к ее кузине Мэгги, забота о ней золотой ниточкой тянулись сквозь мрачные события, описываемые в дневнике, и даже через пропасть в двадцать лет Хэл порой не могла не улыбнуться ее словечкам. Как она выразилась о картах таро? Груда дымной дури, точно. Это было так похоже на то, что думала сама Хэл, когда встречалась с более фанатичными гадалками, что, прочитав эти слова, она чуть не рассмеялась вслух.

Но что же с ней случилось? С Мод, с дочерью миссис Вестуэй? Где она теперь? И почему о ней так неохотно говорят? Она умерла? Или сдержала свое слово и сбежала? Растворилась где-нибудь за границей, сменила имя, устроила новую жизнь? Хэл хотелось надеяться на это. Ради самой Мод, но еще и потому, что пропавшая дочь миссис Вестуэй знала правду о том, что было написано на выдранных страницах дневника. Знала правду о родителях Хэл.

Абель, Эзра, Хардинг, мистер Тресвик – усилиями Хэл все они поверили, что Мод погибла в автокатастрофе жарким летом три года назад. Только Хэл знала правду. Знала, что погибла не Мод, а ее кузина Мэгги.

Было возможно и даже вероятно, что Мод еще жива, находится вдали от отчего дома и, может быть, знает правду о своей кузине и тайну рождения Хэл.

Чтобы разыскать ее, Хэл придется отправиться в далекое прошлое. В Трепассен, где она сможет начать все заново, подцепить ниточки жизни Мод с самого начала. Но для этого имелась одна-единственная возможность.

Глава 31

Назавтра было воскресенье. В восемь утра Хэл, перетащив одеяло в гостиную и завернувшись в него, устроилась на диване с чашкой кофе и пачкой писем на коленях. Сверху лежала визитная карточка Хардинга.

Она подождала до половины десятого и набрала номер. Вместо ответа включился автоответчик, и, услышав мягкий женский голос, Хэл невольно испытала некоторое облегчение.

– Вы позвонили… – А затем голос Хардинга несколько высокопарно и на полтона ниже обычного закончил: – Хардингу Вестуэю.

– Пожалуйста, оставьте сообщение после сигнала, – продолжил женский голос. Потом – пи-и-ип.

Хэл прокашлялась.

– Мм… Дядя Хардинг, это… это Хэл. Хэрриет. Простите, я вчера исчезла, но дело в том, что…

Она сглотнула. Все утро она ломала голову, что сказать, и в конце концов пришла к выводу, что только одно может как-то объяснить ее действия – правда.

– Дело в том, что я… порядком ото всего ошалела. По дороге в Корнуолл чего только не передумала, но то, что прочитал мистер Тресвик, было совершенно неожиданно, и мне оказалось очень трудно принять условия завещания бабушки. В пятницу я не могла уснуть и, боюсь, просто… Если совсем коротко, мне очень неловко, что я уехала, не поговорив сначала с вами, но мне нужно было время подумать, и… я бы хотела вернуться. Не только потому, что, как мне кажется, я буду вам нужна для беседы с мистером Тресвиком, но еще и потому…

Пи-и-ип. Запись закончилась, она не уложилась в отведенное время.

– Если хотите отправить сообщение, нажмите один. Чтобы прослушать запись на автоответчике еще раз, нажмите два, – сказал женский голос.

Хэл тихонько выругалась, нажала один, затем повесила трубку и еще раз набрала номер. На этот раз женский голос послышался почти сразу же.

– Простите, я не рассчитала время, и запись прервалась. Ну, словом, у меня множество вопросов о маме и почему бабушка решила так поступить и… ну, в общем, так. Я надеюсь, вы простите меня. Пожалуйста, перезвоните мне по этому телефону и дайте знать. Пока. И еще раз простите.

Положив трубку, Хэл испытала странное ощущение – что-то между волнением и тошнотой. А может, она сошла с ума, что хочет вернуться? Может, и так. Но здесь оставаться нельзя. Во-первых, ее ждут не дождутся люди мистера Смита, а во-вторых, необходимо узнать правду о своем прошлом. Если она сейчас сожжет все мосты, то произошедшее в Трепассене может так и остаться для нее тайной. И она не узнает, кто на самом деле ее отец.

Почему мама врала ей о нем? Минувшей ночью она усердно искала ответы в дневнике, однако так и не нашла. И вопрос начинал давить на нее подобно какой-то позорной тайне, требуя разрешения. Мама почему-то решила не просто не посвящать Хэл в то, кто ее отец, но пошла еще дальше – наплела целую груду лжи. Испанский студент, мальчик на одну ночь… Ничего этого не было и в помине. Зачем? Зачем опускаться до такого, скрывать от дочери то, что она имеет полное право знать?

От этих мыслей ее отвлек завибрировавший у ноги телефон, через долю секунды последовал резкий звонок. Хэл скосила глаза на дисплей, и в животе у нее ухнуло. Хардинг.

– А… але?

– Хэрриет! – В голосе Хардинга слышалась неестественно бодрая легкость. – Я только что прослушал ваше сообщение. Ну, знаете ли, юная леди, вы тут не на шутку всех перепугали.

– Я понимаю. Мне очень жаль. – Ей действительно было жаль, искренне. – Я просто… ну, в общем, как я и сказала. Меня все это оглоушило. Тяжело переключиться от того, что у тебя никого нет и ни за кого не нужно отвечать, на то… короче…

– Хоть бы записку оставили. Митци чуть с ума не сошла, когда поднялась вас разбудить и обнаружила пустую кровать, да еще и вещи исчезли. Мы не знали, что и думать.

– Перед отъездом я видела миссис Уоррен. Разве она ничего вам не сказала?

Бестолковая встреча была как во сне. Неужели она правда говорила с миссис Уоррен? И та действительно сказала те ужасные слова: Слава богу, избавились. От вас, а до вас – от вашей дрянной матери? Все это казалось невероятным.

Последовало смущенное молчание.

– Миссис Уоррен, вы сказали? – переспросил наконец Хардинг. – Нет. Нет, она ничего не говорила. Как странно.

У Хэл возникло ощущение, что ее надули. Она была уверена, что миссис Уоррен поспешит выдвинуть свою версию случившегося: Хэл, как тать в ночи, вылезает в окно, возможно, с фамильным серебром под мышкой.

– Я просто думала… Конечно, мне следовало позвонить вам раньше. Простите, дядя Хардинг.

Дядя Хардинг. Удивительно, но слова машинально выскочили у нее. Всего несколько дней назад они давались ей с трудом, приходилось буквально выдавливать из себя дядю. И вот уже привычно. Она начинала верить собственной лжи.

– Ладно, дорогая, больше ни слова об этом, – с некоторым пафосом сказал Хардинг. – Но ради всего святого, не убегайте больше посреди ночи. Мы только нашли вас после всех этих долгих лет, и вот… – Он то ли фыркнул, то ли кашлянул, пытаясь спрятать чувство, которое Хэл услышала за деловым тоном. – Не думаю, что ваша тетка еще раз выдержит такое испытание. Вчера, не зная, где вы и как с вами связаться, она просто потеряла голову. Ну, будет… Так вы сказали, что возвращаетесь?

– Да. – Хэл сглотнула. Свободной рукой она взяла с груды писем, что лежала у нее на коленях, верхнее, сложила его по сгибам и вернула обратно в конверт, где оно пролежало много лет. – Да, я возвращаюсь.

Глава 32

Хэл не думала, как оплатит билет обратно до Пензанса, пока не добралась до кассы брайтонского вокзала. Карта оказалась заблокирована. Оттаскивая чемодан от кассы, пунцовая от смущения, она перебрала в голове все возможности и увидела только одну – опять попытаться купить билет по айфону в надежде, что веб-сайт оформит билет, не проверяя состояние ее счета. Надежда шаткая, но других-то вовсе не было.

В тихом уголке возле прилавка, где торговали кофе, она вытащила телефон и уже открыла было приложение, как вдруг увидела непрочитанное сообщение от Хардинга.

Дорогая Хэрриет, – начинался довольно сухой текст, – после разговора с мистером Тресвиком мы бы хотели ускорить Ваше возвращение в Трепассен, так как это необходимо для урегулирования дел, связанных с имением. Прилагаю код для уже оплаченного билета, по которому любой автомат в Брайтоне его выдаст. Пожалуйста, звоните, если возникнут проблемы. Дядя Хардинг. PS. Абель встретит Вас в Пензансе.

Хэл закрыла сообщение, и ее охватило очень странное ощущение: стало тепло и одновременно душно. Как будто окоченевшее, задубевшее тело укутали мягкой шалью, но немножко слишком туго.

Не забывай, кто ты, подумала она, понимая, что должна ответить на СМС словами горячей признательности. Не забывай про слабого, благодарного мышонка – племянницу.

Но поскольку реальное прошлое начало сталкиваться с вымыслом, становилось нелегко придерживаться этой роли. Все труднее и труднее не поскользнуться. Или все-таки это безумие – возвращаться в Трепассен?

Поезд заторопился на запад, небо начало темнеть. Хэл вспомнила, что ей нужно поработать, поискать в Интернете кое-какие имена, чтобы подготовиться к перевоплощению в свою роль. Не так уж много ей нужно знать. Поехала ли Мод в Оксфорд? Что с ней случилось потом?

Но она все никак не могла собраться и, прислонившись к поцарапанному стеклу, смотрела на проносящиеся мимо равнины. Было холодно, и, по мере того как поезд удалялся от Лондона, становилось все холоднее. Голые деревья заиндевели, трава побелела, лужи покрылись ледяной коркой. В любой другой день Хэл решила бы, что это красиво, но сегодня она могла думать только о том, что покидала и, может быть, никогда больше не увидит: квартиру, в которой выросла, все свое прошлое. Теперь с каждой милей, которую оставлял позади поезд, ее несло только вперед, к неизвестности, и все, что у нее было, это одежда в чемодане и документы сбоку.

Но в то же самое время она ехала назад, в свое прошлое, и из всех теснившихся в глубине сознания вопросов, на которые у нее не было ответов, к одному Хэл возвращалась чаще других. Она теребила его, тормошила, как языком все время тянешься к больному зубу. Почему мама ей врала?

Из дневника явствовало, что Мэгги не могла сказать своей тетке, кто отец ребенка, так как боялась больше его не увидеть. Но почему нужно было скрывать правду от дочери?

Вопрос все настойчивее требовал ответа, однако в голову Хэл приходило только одно: чтобы оградить ее. От чего?

Когда поезд остановился в Пензансе, было уже темно, и Хэл почти уснула, но встрепенулась и подхватила чемодан, который стал значительно тяжелее, после того как она запихала в него дополнительную одежду и бумаги. На перроне у нее возникло странное ощущение дежавю, смешанное с неприятным осознанием того, насколько все изменилось. Та же платформа, те же большие часы и отдающиеся эхом объявления диспетчера, она сама – в тех же драных джинсах и с тем же обтрепанным, видавшим виды чемоданом, волосы все так же лезут в глаза. Но в отдалении она заметила Абеля. Он изучал на табло информацию о прибытии поездов, но, увидев Хэл по другую сторону заграждения, расплылся в улыбке и замахал ключами от машины.

Пройдя через заграждение, Хэл очутилась в совершенно неожиданных для нее объятиях. Разомкнув их, Абель улыбнулся, и его загорелое лицо выразило облегчение.

– Хэрриет! Как здорово вас видеть. Вы всех перепугали. Едва мы привыкли к тому, что вы рядом, и тут… – Он осекся, и в его улыбке появился легкий упрек. – Скажу просто: хорошо, что вы в порядке.

– Простите.

Когда они двинулись по перрону, Хэл вдруг поймала себя на том, что сбоку пристально всматривается в его лицо. Вы знаете, кто мой отец? – хотелось спросить ей. Это Эдвард? Но спрашивать так было нельзя.

– Я не хотела никого беспокоить. И мне очень жаль, что поезд опоздал. – Она посмотрела на часы. Почти половина десятого. А должен был прибыть в восемь тридцать. – Вы долго ждали?

Абель покачал головой.

– Ерунда, не переживайте. Если честно, я рад, что у меня был предлог отлучиться. В привокзальном кафе на диво хороший кофе. Не уверен, что смогу выпить еще хоть чашку тех серых помоев, которыми нас потчует миссис Уоррен.

В свете вокзальных ламп глаза Абеля были отчетливо серые, но Хэл не отрывалась от них и, когда они шли на стоянку, пыталась определить цвет при искусственном освещении.

Абель, неторопливо открывая блестящую черную «ауди», перехватил ее взгляд. Хэл вспыхнула и опустила глаза.

– Что-то не так с моим подбородком? – опять улыбнувшись, спросил он.

Хэл покачала головой.

– Простите, нет, я… – Она сглотнула, чувствуя, как пылают щеки. – Я все еще пытаюсь привыкнуть к мысли, что у меня есть семья. Это усваивается с большим трудом.

– Могу себе представить, – легко ответил Абель. – Нам тоже нужно было немножко приноровиться, а вы одна. Для вас должно быть странно в десять раз больше – обрести семью, о которой вы ничего не знали.

Абель открыл боковую дверь и, прежде чем захлопнуть ее за Хэл, перехватил у нее чемодан. Усевшись на водительское место и закрыв дверь, он отключил свет, и все погрузилось во тьму, салон освещало лишь зеленоватое мерцание приборной панели.

– Абель, – медленно начала Хэл, когда машина тронулась с места, – я… я хотела еще раз поблагодарить вас за фотографию с мамой. У меня не так уж много ее снимков в молодом возрасте, а это… ну, словом, это очень много для меня значит, вот.

– Не стоит, – непринужденно произнес Абель и, посмотрев в заднее зеркало, прибавил скорость. – Я очень рад. У меня тоже не очень много фотографий из того времени, к сожалению. Было больше, но не все они вызывали радостные воспоминания, и я сохранил меньше того, что стоило. Но дома я проверю, может, еще что найдется. Если будут с Мод, вы их получите.

– Спасибо, – тихо поблагодарила Хэл.

Они ехали по узким петляющим улицам, и вдруг она набралась мужества.

– Абель, могу я вас кое о чем спросить?

– Разумеется.

– А кто… кто сделал тот снимок? Ну тот, который вы мне подарили?

– Кто снимал? – нахмурился Абель. – Точно не помню. А почему вы спрашиваете?

– О… – В животе у Хэл ухнуло, потому что машина сделала довольно крутой поворот. – Сама не знаю. Просто пришло в голову.

– Честное слово, не могу вспомнить. – Сосредоточенно хмурясь, Абель потер переносицу, словно тянул время. – По-моему… да, почти наверняка Эзра.

Хэл сглотнула, у нее возникло такое ощущение, будто на кону стоит ее жизнь.

– А… А не Эдвард?

– Эдвард? – В темноте Абель покосился на нее, и неземной зеленый свет приборов придал его лицу странное выражение, с трудом поддающееся толкованию. – Надо же, почему вы так решили?

Его голос вдруг утратил теплоту и заботливость, к которым Хэл успела привыкнуть за последние несколько дней, и в нем послышалось что-то холодное, желчное. Хэл невольно замерла; так цепенеет мышь, увидев, как из травы поднимается змея. Внезапно ей стало ясно, что сейчас было бы крайне глупо заговорить о дневнике.

– Я… – Ей не пришлось прилагать усилия, чтобы голос прозвучал слабо, у нее и так перехватило горло. – Не знаю, правда. Просто пришло в голову.

– Это был Эзра, – резко повторил Абель, опять переводя взгляд на дорогу и закрывая тему.

Неправда, подумала Хэл, когда Абель крутанул руль, чтобы вписаться в поворот. Эзра изображен на самой фотографии.

– Просто… – начала она, но Абель оборвал ее ледяным голосом, в котором на сей раз послышалась злость:

– Хэрриет, довольно. Это не Эдвард. Мы тогда еще не были знакомы. Точка, абзац.

Врешь, подумала Хэл. Эдвард упоминается в дневнике. Ты точно врешь. Но почему?