Текст книги "Современный зарубежный детектив-10. Компиляция. Книги 1-18 (СИ)"

Автор книги: Дэн Браун

Соавторы: Тесс Герритсен,Давиде Лонго,Эсми Де Лис,Фульвио Эрвас,Таша Кориелл,Анна-Лу Уэзерли,Рут Уэйр,Сара Харман,Марк Экклстон,Алекс Марвуд
сообщить о нарушении

Текущая страница: 264 (всего у книги 346 страниц)

– Это просто такая форма удержания, – отвечаю я ей. – Прошлое отброшено, но все еще там, всегда там, чтобы тебя бередить.

– Самое худшее – это фотоальбомы, – говорит она. – Когда-то у нее было много друзей. Там все эти снимки, когда она училась в университете, и она выглядит такой счастливой. В окружении парней, девушек, людей ее возраста, и все они веселятся, обнимаются, смеются, наряжаются на вечеринки, и это почти невыносимо.

Я даже не подозревала, что Клэр училась в университете. Боже, мы были так поглощены своей болью, что нам и в голову не приходило расспросить ее о чем-нибудь. Кроме того, я никогда не думала о женах как о чем-то ином, кроме как о дополнении к Шону, как будто они появлялись на свет только тогда, когда он обращал на них свой божественный взор. И, наверное, это его устраивало.

– А теперь она все время грустит, – говорит Руби, – и никто к нам не заходит.

«Мой отец знал, что случилось с Коко».

– Руби, – спрашиваю я, – как ты думаешь, это что-то изменило бы? Если бы она знала? О том, что случилось?

– Что? – Она смотрит на меня с подозрением. – Ты что-то знаешь?

Я резко сдаю назад:

– Нет. Нет, ничего такого. Просто вопрос. Мне просто интересно.

Она отворачивается. Она всегда отворачивается, когда собирается сказать что-то, что заставляет ее чувствовать себя неловко.

– Я просто ненавижу Коко за то, что она с нами сделала, – говорит она и начинает плакать.

– Ох, Руби.

Думаю, она воспринимает это как упрек, потому что обхватывает себя руками, как будто у нее болит живот. Я обнимаю ее за плечи, и она плачет еще сильнее.

– То, что произошло, не имеет никакого значения, не так ли? Все уже случилось. Какая разница, увезли ее с собой цыгане или ее похоронили в безымянной могиле? Это не имеет значения! Весь мир нас ненавидит, а мама не спускает с меня глаз, и это все вина Коко. Она всего лишь… факт. Я даже не помню ее, совсем. Она – всего лишь часть истории, такая же теория заговора, как с принцессой Дианой. Я не хочу знать. Мне все равно. Я просто хочу, чтобы люди перестали говорить об этом. Чтобы на вопрос про мою маму я могла бы ответить что-то кроме «нормально». Я просто ненавижу все это. Ненавижу ее. Из-за Коко я даже не могу ходить в школу.

Я отбрасываю окурок и наконец-то обнимаю ее. Чувствую запах ее волос и понимаю, что она пахнет Индией. Пахнет Шоном. Пахнет семьей. Интересно, а Эмма тоже так пахнет? О мои маленькие сестры.

– Это не ее вина, Руби. Я знаю, это несправедливо, но она виновата не больше, чем ты.

Она поднимает залитое слезами лицо.

– Но что, если это так? Что, если это случилось из-за меня?

Я прикладываю большой палец к ее щеке и вытираю мокрое пятно. Еще раз сжимаю ее в объятьях. Как объяснить случайность Вселенной человеку, который ищет утешения?

– Я имею в виду… – Еще один всхлип застрял в ее горле. – Почему он забрал ее, а не меня?

На это нет ответа. Я обнимаю ее сильнее и даю ей выплакаться. Думаю о Клэр со всей ее упакованной в коробки роскошью, притворяющейся, что живет, но неспособной отпустить прошлое. Что толку снова разгребать все это, ворошить осиное гнездо? Будет ли ей легче, если она поймет, что кто-то, кто больше не может говорить, знал ответ на эту загадку? Господи, Шон, что же ты наделал? Джимми что-то знает. Он не смог бы намекнуть яснее, даже если бы старался. А это значит, что они все что-то знают. Что мне делать?

Руби дышит медленнее и с хлюпаньем втягивает воздух через заложенный нос. Вырывается из моих объятий и садится обратно. Но я протягиваю ей руку, и она ее берет.

– Прости, – говорит она.

– Ничего. Поплачешь – легче станет.

– Наверное. Хотя обычно это не так.

– Да уж. Не знаю, почему так говорят. Это же полная хрень.

– Просто присказка, наверное, чтобы утешить кого-нибудь. – Она одаривает меня слабой улыбкой. – Спасибо, Камилла.

– Спасибо, что произносишь мое имя правильно.

– Ну! Почему они все так не делают?

– Ты видела много признаков того, что эти люди слушают хоть что-то, что говорят другие? Брось.

– Ха. Нет. Хотя Джо хороший.

– Кажется, да. И выглядит неплохо.

Она на это не реагирует. Я так и думала. Наша Руби неравнодушна к сыну Гавила. Не могу сказать, что я ее осуждаю. Если бы это был Лондон и я не знала, кто он такой, а он зашел бы в бар, я бы потащила его домой и подарила бы ему весь этот опыт с Женщиной Постарше.

– Вообще-то, они все нормальные, – говорит она. – Единственные, кто не сошел с ума.

– Даже Симона?

– Так нечестно. Нельзя судить, когда она в таком состоянии.

– Да. Ты лучше меня, Руби. Но я-то знала ее еще маленькой. Мы никогда не могли понять, как ей удавалось быть частью такой семьи.

Она замолкает на мгновение.

– Ты знаешь, я скучаю по нему.

– Да.

Такое ощущение, что я скучаю по нему всю свою жизнь.

– Знаю, что не должна, но скучаю. Даже несмотря на то что он был хреновым отцом. Безумие какое-то.

– Да. Но жизнь гораздо сложнее, не так ли? Любовью человека не исправишь, и невозможно перестать любить кого-то, как будто внутри есть рубильник. Люди продолжали любить гораздо худших людей, чем Шон Джексон. Надо с этим как-то жить.

– Видимо, да, – говорит она. – Черт, я бы не отказалась от горячего чая.

– А мне бы не помешал согревающий виски. Хочешь пойти в паб?

– А мне можно?

– Господи, твоя мать ни к чему тебя не подготовила, да?

– Я же говорила.

Мы встаем.

– Ладно-ладно, – говорю я ей.

В ста ярдах отсюда есть паб в георгианском стиле, из тех, которые скрывают историю преступной деятельности под оберткой респектабельности. Это очевидно, потому что он называется «Руки контрабандиста». Мы молча идем рядом в темноте, плеск воды как-то успокаивает. Мы открываем дверь в паб и оказываемся лицом к лицу с Джимми Оризио.

Глава 34

2004. Воскресенье. Мария

Для Марии Гавила каждый кризис – это возможность показать свою компетентность. Так было с самого детства. Если вы растете в хаосе опустившейся на дно семьи, в полуразрушенном доме и полуразрушенном городе, у вас есть два пути: опуститься на дно самому или бороться.

Мысленно она уже составляет списки. У нее чешутся руки поскорее добраться до своего Palm Pilot. Хотя нет, никакого компьютера: бумага, все должно быть на бумаге, и все написано на одиночных листах, чтобы никто, ищущий секреты, не смог выковырять их из нижних листов с помощью терпения и карандаша с мягким грифелем. И надо составить множество списков. Списки – это источник силы Марии. В мире, где люди знают только то, что им дозволено, власть достается тому, кто владеет списками.

– Сначала возьмите Хоакина, – говорит она. – Он самый тяжелый, поэтому, скорее всего, проснется первым.

Остальные таращат глаза. Мария привыкла к тому, что окружающие не поспевают за реальностью. Они с Робертом сколотили целое состояние на том, что большинство людей задумываются о последствиях своих действий только после того, как они их совершили, и эти последствия становятся очевидными. Даже когда она следовала плану – взвешивала шансы на то, что все пойдет не так, и находила их настолько ничтожными, что решала, что комфорт стоит риска, – ее мозг тикал, тикал, тикал, продумывал возможные непредвиденные обстоятельства. Как подать дело как несчастный случай, если поездка в отделение неотложной помощи будет необходимостью, кому позвонить, чтобы сделать промывание желудка. И вот это. Худший из всех исходов. Настолько маловероятный, что только привычка заставила ее задуматься о том, что она вообще будет делать.

– Может, вызвать скорую? – спрашивает Имоджен.

Джимми, конечно, тут же подключается к Марии. У них за время работы было достаточно неприятностей, связанных с рок-звездами: от наркомании до избиений и госпитализации на вертолете в частную больницу, которую большинство людей со стороны считают психушкой. Он точно знал, что сейчас необходимо. Именно поэтому звукозаписывающие компании нанимают Джимми. Он может большую часть времени быть не в себе, но у него есть удивительный навык резко трезветь, когда нужно разобраться в ситуации. А это – как раз такая ситуация. Ужасающий хаос с мертвым ребенком в центре, и этот хаос приведет их всех к катастрофе.

– Она мертва, Имоджен, – говорит он. – Скорая уже ничего не сможет сделать.

Шон судорожно вздыхает, сидя на полу. Но не спорит.

Мария знает, что существует временной промежуток, когда люди переживают шок: их мозг зависает, как перегруженный информацией компьютер, и они просто стоят, отчаянно ожидая, что кто-то скажет им, как быть. Если кто-то не сделает шаг вперед, наступит коллапс. Линда близка к тому, чтобы снова начать вопить, и в этом случае лишь вопрос времени, когда она привлечет внимание кого-то снаружи.

Мария снимает туфли. Хотя они делают ее выше и авторитетнее, бывают моменты, когда практичность просто необходима.

– Проходите в дом, – говорит она и открывает дверь, чтобы дать дорогу тем, кто стоит на пороге.

Имоджен оглядывается, как будто раздумывая, не сбежать ли ей.

– Ну же, – повторяет Мария деловым тоном, – все внутрь.

Имоджен повинуется. С ней никогда не будет проблем. Она одевается, чтобы казаться внушительной, но Имоджен – одна из ведомых по жизни. В противном случае она бы не стала терпеть своего крикливого дурака-мужа. Чарли следует за ней и стоит в углу, будто школьник-переросток, которого отчитали. Роберт опускает голову и следует его примеру. Вот так они работают, эти двое, и всегда работали: Мария – с мгновенным ответом, Роберт – с обдумыванием судебных практик и принятием взвешенного решения. Из них двоих она – оратор, тот, кто убеждает, и он уступил ей полномочия, потому что сейчас нужны именно ее навыки.

Шон всхлипывает. Крупные слезы капают с кончика его носа на восковое лицо, но никто не обращает на него внимания. Они все смотрят на Линду, которая отступила на гравий, держа в руке телефон.

– Заходи в дом, Линда, – говорит Мария. Считаные секунды остаются для того, чтобы она могла как-то повлиять на ситуацию. Как только Линда сорвется, это станет невозможным.

Симона пересекает комнату и опускается на колени рядом с Шоном. Она бросает на Линду взгляд, который говорит: «Вот что ты должна делать», – и кладет руку ему на плечо. Со своими длинными волосами она похожа на водяную нимфу в ночной рубашке. Прошлой ночью по инициативе Шона она спала в комнате для прислуги. Поскольку крыло находится рядом с бассейном, они все теперь понимают почему. Другой рукой Симона сжимает его запястье. Шон резко втягивает воздух и повисает на ней. Она поддерживает его, пока он всхлипывает.

Линда заходит внутрь. Мария закрывает дверь.

– Нам нужно поговорить, – объявляет она.

– Нет, нет, – повторяет Линда. – Нет, нет, нет.

«Жалко, у меня нет сейчас телефона, – думает Мария. – Если у тебя в руках телефон, ты выглядишь так, будто у тебя серьезные дела. Не то чтобы мой телефон мне сейчас пригодился бы. В моей записной книжке есть сколько угодно людей, готовых за определенную плату навести порядок, но в таких обстоятельствах даже их жиденькие моральные устои подверглись бы испытанию на прочность».

Все остальные молчат, пока дети продолжают спать. Мария не включила свет – не хочет демонстрировать присутствующим картину во всех ее ужасных деталях, потому что ей нужно подавлять эмоции, а не нагнетать их, – но тусклый утренний свет просачивается сквозь щели в ставнях и освещает семь лиц, белых и серых. Шон и Симона смотрят на нее, сидя на полу. Джимми начал кружить по комнате, проверяя у детей пульс, как будто не верит, что Симона все сделала правильно.

– Давайте кое-что проясним, – говорит Мария и смотрит Линде прямо в глаза. – Если мы сделаем то, что ты хочешь, мы покойники. Все до единого.

Она специально выбирает слово «покойники», произносит его жестко, так что Линда слегка подпрыгивает. Именно Линду ей нужно привлечь на свою сторону, а достучаться до нее – та еще задача. Остальные уже осознали всю серьезность своего положения и смотрят на Марию так, словно она – мессия, явившаяся спасти их всех.

– Ты понимаешь?

– Но… – мычит Линда.

– Нет. Никаких «но». Никто, увидев все это, не скажет, что это был несчастный случай. У нас шесть детей, накачанных наркотиками, и один из них мертв. Как ты думаешь, что увидят люди, если ты приведешь их сюда?

На щеке Линды вспухает желвак. «Она думает, что может переложить вину на всех остальных, – думает Мария. – Она все еще думает, что сможет как-то выкрутиться из ситуации без потерь».

– Это была твоя идея, Линда, – говорит она.

Линда поражена.

– Нет, не моя. Неправда!

– Нет, правда, – говорит Мария и позволяет угрозе повиснуть в воздухе.

– Мы все там были, – встревает Чарли.

Он всегда быстро соображает, когда речь идет о его собственных интересах. Он уже видит себя опальным членом парламента, – думает она, – без славы кабинета министров, без новых директорских должностей, с навсегда прилепившейся к нему сомнительной смертью, пригодным лишь для участия в шоу «Я – знаменитость».

– Да, – подхватывает Имоджен. – Это точно была ты. Мы бы никогда не подумали об этом, если бы ты не предложила.

Линда переводит взгляд с лица на лицо, и ее рот открывается.

– Вы не серьезно. Вы же не серьезно. Это… Вы не можете. Она еще даже не остыла, а ты… Шон!

Она обращается к своему любовнику и получает в ответ потрясенный, пристыженный взгляд. Шон, конечно, умеет испытывать эмоции. Но они мимолетны по сравнению с теми, что испытывают обычные люди. Несомненно, он любил свою дочь, но она уже уходит в прошлое и превращается в проблему, которую нужно решать по мере остывания ее тела.

– Время не терпит, – говорит Мария. – Извини.

Она не удивляется собственному хладнокровию. Она всегда спокойна под давлением. Она может выделить время на эмоции, когда речь идет о чем-то серьезном. Но чаще всего она вообще ничего не чувствует.

– Я не могу поверить. Не могу поверить, что ты такая бессердечная, Мария. Неужели ты не понимаешь? Разве ты не понимаешь? Коко мертва. Маленькая Коко. Твоя крестница. Я-то считала, что знаю тебя, но, оказывается, я тебя совсем не знаю.

«Нет, ты меня не знаешь, – думает Мария. – Меня знает только Роберт. Не смей губить нас, вдруг притворившись, что у тебя есть принципы. Накачиваешь детей наркотиками, чтобы трахнуть отца мертвого ребенка? Как, по-твоему, это будет выглядеть в суде?»

– Давайте кое-что проясним, ладно? – говорит она. – Все до единого здесь отправятся в тюрьму. Никаких смягчающих обстоятельств. Никаких «он уже достаточно наказан». Люди, которые делают такие вещи, попадают в тюрьму. И надолго.

«Встряхнем других, – думает она. – Даже Шон молчит, слезы давно высохли».

– Ты думала, что виноват будет только Шон? – продолжает она, пристально глядя Линде в глаза, но зная, что от ее слов у всех присутствующих бегут мурашки по коже. – Что ж, не только он. Каждый человек здесь накачивал ребенка наркотиками или способствовал этому. Это тюрьма, сто процентов, и ваши дети окажутся в учреждениях опеки. Вы думаете, что вернете их домой после того, как выйдете? Держи карман шире, Линда. Они навсегда останутся в системе, и ты знаешь, что это значит.

Линда начинает всхлипывать. «Не такую вечеринку вы представляли», – думает Мария и продолжает закреплять успех.

– И не воображайте, что вы сможете вернуться к старой жизни, когда выйдете. Чарли будет исключен из парламента, Джимми и Роберт лишатся лицензии. Надеюсь, у тебя есть сбережения, Линда, и немалые, потому что никто из нас больше никогда не сможет зарабатывать. Думаю, с Шоном все будет в порядке. Хотя вся эта история с директором компании становится сложнее при наличии судимости, не говоря уже о поездках в другие страны. И вашей светской жизни конец. На сколько благотворительных вечеров тебя теперь пригласят? Господи, да мы даже не сможем по улице нормально пройти, когда вся британская общественность прочтет об этом.

Шон заговорил первым:

– Что ты предлагаешь делать?

Глава 35

Он подпирает барную стойку и вещает на пределе возможностей своего осипшего голоса, а его окружают люди, с которыми он говорить не должен. Здесь и мужчины, которые фотографировали нас у ворот Блэкхита, и суровая женщина с азартным взглядом и диктофоном, и еще несколько человек, которые могут оказаться местными зеваками, а могут и кем-то другим. Паб наполовину пуст. Или наполовину полон, в зависимости от того, как посмотреть. Питейное время еще не началось, а туристов в это время года в Девоне ничтожно мало. Все молчат, кроме Джимми, а Джимми говорит не умолкая.

– …они не захотят признаваться, – произносит он, когда мы входим. – О, я могу рассказать вам несколько историй. Вы ведь придете на похороны? Я бы на вашем месте пришел. У меня найдется несколько историй, которые я мог бы поведать.

– Почему бы вам не рассказать их сейчас, Джеймс? – спрашивает один из его слушателей.

Джимми поднимает трясущийся палец и постукивает себя по носу.

– Я знаю, как я выгляжу, – говорит он сухими шелушащимися губами, – но я не вчера родился.

Я начинаю отступать, но Руби стоит прямо за мной, не понимая, что происходит, и мы спотыкаемся друг об друга. И эта возня привлекает внимание Джимми.

– Помяни черта! – восклицает он. Весь паб оборачивается, чтобы посмотреть, кто там. Это, наверное, самое интересное, что случалось в Эпплдоре в январе со времен последнего урагана. – Входите, дамы, входите!

Мы замираем в нерешительности, но потом я вижу, как на лицах журналистов появляется озарение, и понимаю, что у нас есть выбор: идти напролом или бежать по улицам до парковки. Я разматываю шарф и вхожу в зал.

– Закрой дверь, дорогуша, – бросает бармен, и Руби неохотно подчиняется, похожая на кролика в силках, только молчаливого.

– Как дела, Джимми? – спрашиваю я своим самым уверенным голосом. – Ты пропустил обед.

Джимми гогочет.

– Предпочел жидкий обед, спасибо. Джентльмены, вы знакомы с Камиллой и Руби Джексон? Это дочери.

– Две из них, – говорю я, и все «джентльмены» смотрят на нас так, будто мы пара бродячих стриптизерш.

– Могу я предложить вам выпить? – спрашивает тот, который кричал мне в ухо, когда я стояла за воротами Блэкхита в четверг.

– Нет, спасибо, – говорю я, не глядя на него. Я жажду виски, махом выпить стакан, но, похоже, теперь придется подождать. – Как ты, Джимми? Мы ищем тебя уже несколько часов.

– Иду к цели, – многозначительно говорит он и поднимает свою пинту пива к лицу. – Вот что я вам скажу, джентльмены. Если вам нужна какая-то цитата, я бы начал с этих двоих.

– Мы все очень расстроены, – говорю я ровно, – как и подобает, ведь мы только что потеряли отца. Ты здесь остановился, Джимми?

– О, кстати. Есть комнаты, Джон?

Бармен полирует стакан с плохо скрываемым раздражением и не отвечает.

– Есть комнаты, Джон?

– О. Извините. Вы говорили со мной? Только меня зовут Терри. И нет. У нас все занято.

Джимми прицокивает языком.

– Ты это всем отвечаешь?

– Нет, – говорит Терри, – обычно мы здесь не отвечаем всем одно и то же. Люди считают, что это неуважительно.

– У-у-у! – тянет Джимми и смеется. Если бы не прибыль, которую бар получает от присутствия в нем прессы, подозреваю, что он бы давно уже был на улице.

Женщина с азартным взглядом смотрит на Руби.

– Вы – близняшка? – спрашивает она. Близняшка. Мило. Я представляю, каково это – не иметь собственной значимости.

– Уже нет, – отвечает Руби. Для человека, только-только покинувшего ферму, она вполне уравновешенна.

– Черт возьми, – говорит кто-то, – им придется переделать фоторобот.

Несколько человек смеются. Руби напрягается.

– Ладно, – произношу я, – мы уходим. Просто хотела проверить, все ли у тебя в порядке. Всем спокойной ночи!

Я выпроваживаю сестру за дверь.

– Черт, – выдыхаю я, – чуть не попались.

– Моя мама говорит, что комментировать внешность людей невежливо, – говорит Руби.

– Да. Все так. Козел.

– Думаю, он прав, – говорит она. – Я уже не младенец.

– Нет. Ты прекрасна. Ты бы мне и вполовину так не понравилась, будь ты какой-нибудь болтливой дурочкой. Пойдем.

Мы спешим по набережной, чтобы увеличить дистанцию между нами и пабом.

– Что задумал Джимми? – спрашивает Рубби. – Он вроде говорил, что у него нет денег.

– Господи. У людей разные представления о том, что значит «нет денег». Пока он вынуждает других людей покупать ему выпивку, думаю, он вполне доволен жизнью.

– Но где он будет спать? Этот бармен ведь соврал про комнату, не так ли?

– А ты бы на его месте не соврала?

– Логично.

– Наверное, будет спать в своей машине, – говорю я. – Полагаю, что в последнее время он делал это довольно часто.

– Фу, – говорит она. – Неудивительно, что от него воняет. Он хоть помылся, пока был в доме? От него пахнет засохшей гнилью. Что он там плел? О похоронах?

– Я не знаю, – отвечаю я. – Он несет что ни попадя, Руби. Я бы на твоем месте не брала в голову.

Легко так говорить, но я волнуюсь. Все они такие изворотливые, затыкают друг друга и шепчутся по углам, с порога выпроваживают Клаттербаков в отель. Думаю, все они знают, что на самом деле произошло. Даже Симона, хотя у нее внутри пустота. Он не был милосердным человеком, мой отец. Он помогал другим, только если попутно можно было развлечься банкетом или аукционом. Почему он все эти годы содержал Джимми по доброте душевной?

В Блэкхите приходится пять раз нажать на кнопку интеркома, прежде чем кто-то отвечает. Затем в ночном воздухе раздается голос Джо.

– О, – говорит он. – Вы давно там?

– Давно.

– Простите, – бормочет он и впускает нас.

В доме темно. Нет даже света над входной дверью, который встречал нас, когда мы только приехали. Джо включает его, пока мы достаем покупки из багажника, и стоит на вершине ступенек, ожидая нас.

– Извините, – повторяет он.

– Ничего страшного. Это не твоя вина, – говорю я. – Где все?

– Симона в постели. Няня пришла и увела Эмму в игровую комнату. Все остальные в гостиной. Мистер Клаттербак вернулся.

Это меня немного удивило. Интерком находится прямо у входной двери, и они должны были услышать звонок. Но потом я вспоминаю о Клаттербаках и перестаю удивляться.

Как краб на пляже. Влекомый запахом трупа.

– Мы кое-что принесли, – говорю я ему. – Хлеб, картошка, молоко, овощи и все такое. И немного сыра и нарезок. Я не купила мяса, потому что не знала, что купить. Но могу вернуться за ним завтра.

– Нет, все в порядке, – отвечает Джо. – Морозильник так забит мясом, что едва закрывается. Все органическое, конечно, или какие-нибудь жертвы Шона.

Он вдруг вспоминает, что говорит с родственником усопшего, проглатывает слова и смущается.

– Он любил охотиться, – подтверждаю я. – Думаю, так он давал свободу своему внутреннему психопату.

Джо облегченно улыбается и забирает сумки у Руби.

– Спасибо. Я хотел приготовить рыбный пирог, но тут закончились и картошка, и молоко.

– О, отлично, – говорю я, – полезный человек.

Он ухмыляется.

– Все что угодно, лишь бы Симона не пришла и не начала очередное производство еды. В морозилке лежит целый молочный поросенок. Ей нужно отдохнуть. Она измотана. Получается у меня неважно, прямо скажем. Я уже трижды пробовал делать бешамель, и он все время получается комочками.

Дверь гостиной закрыта. Голосов за ней не слышно. Возможно, они просто пропустили звонок. Мне придется войти и рассказать им о Джимми. Это последнее, что я хочу делать. Я хочу подняться наверх, упасть на кровать и подумать. Или вообще ни о чем не думать. Не думать было бы великой роскошью.

– Я покажу, как надо, – говорит Руби. – Нельзя, чтобы бешамель был с комочками.

– Отлично. – И он ведет ее обратно на кухню. Я слышу их смех, когда они поворачивают за угол.

Он – просто глоток свежего воздуха, этот мальчик. Я бы хотела вернуться в этот возраст. Может быть, я бы не стала такой циничной.

Я глубоко вдыхаю и толкаю дверь. Шум голосов прерывается, стоит мне зайти.

– Привет, Милли! – говорит Мария тем фальшиво-ярким тоном, который сообщает, что я им помешала.

Они расселись по диванам, да каким диванам! Диванам из исторического прошлого, обитым парчой, блестящей, как в день, когда ее только натянули. Если Симона продаст дом, Elite Group может купить все это оптом, установить в холле ресепшн и с первого дня вести гостиничный бизнес.

– Вы хорошо провели время? – спрашивает Роберт.

– Да, это было здорово. Эпплдор – сказочный. Мы купили еще немного водки и тоника. – Я поднимаю сумку, чтобы показать им.

– Отлично! – восклицает Мария.

– Теперь от этого мало толку, – говорит Чарли. Я заметила, что он пьет арманьяк; бутылка Janneau стоит на приставном столике, на расстоянии вытянутой руки. Наверное, VSOP уже закончился.

– А еще мы нашли Джимми. Он подпирает стойку в «Руках контрабандиста».

– Как предсказуемо, – хмыкает Чарли.

– Он продолжает пить, – говорю я, – и те журналисты, которые были за воротами, похоже, выследили его.

По комнате пробегает дрожь. «Да, – думаю я, – вы все знаете. По крайней мере что-то, о чем весь остальной мир знать, по вашему мнению, не должен».

– О, – говорит Мария.

Роберт издает усталое ворчание и начинает подниматься на ноги.

– «Руки контрабандиста», значит? Где это?

– На набережной Эпплдора.

– Ну, конечно же, – говорит Мария. – Ему всегда нравились питейные заведения на берегу моря.

– Набережная, центр города, пригороды. Если вдуматься, его все устраивает, – бросает Роберт.

– Вот тебе и отсутствие денег, – вставляет Чарли.

– Не думаю, что он сам покупает себе выпивку.

– Он когда-нибудь вообще платил за себя?

– Хорошо, – говорит Роберт. – Что ж, я посмотрю, что можно сделать. Чарли, пойдем?

Чарли начинает подниматься со своего места.

– Не знаю, насколько вы преуспеете, – говорю я. – Он выглядит довольно упертым.

Роберт достает бутылку водки из сумки, прижимает ее к бедру.

– Я уверен, что это поможет. И если я что-то и знаю точно, так это то, что он никогда не тянет с тем, чтобы выйти покурить. У них нет сада?

– Столики с видом на воду.

– Хорошо, – говорит он, и они с Чарли уходят.