Текст книги "Современный зарубежный детектив-10. Компиляция. Книги 1-18 (СИ)"

Автор книги: Дэн Браун

Соавторы: Тесс Герритсен,Давиде Лонго,Эсми Де Лис,Фульвио Эрвас,Таша Кориелл,Анна-Лу Уэзерли,Рут Уэйр,Сара Харман,Марк Экклстон,Алекс Марвуд
сообщить о нарушении

Текущая страница: 212 (всего у книги 346 страниц)

Он любит конфеты, в особенности твердые леденцы, круглые или любой другой геометрической формы. Кроме макарон с маслом и пармезаном, ест главным образом еду, которую можно сопоставить с геометрическими фигурами, например романеско, ее называют еще римской капустой[323]323
  Римская капуста, или романеско, – овощ семейства крестоцветных, состоит из многочисленных светло-зеленых соцветий в форме фрактальных спиралей.


[Закрыть]. Это фрактал[324]324
  Фрактал (от лат. fractus – раздробленный) – естественный объект или математическая модель объекта, обладающие свойством самоподобия, то есть в точности или приближенно совпадающие со своей частью. В природе фракталами являются кроны деревьев, кораллы, береговые линии, снежинки.


[Закрыть], то есть предмет, обладающий гомотетией[325]325
  Гомотетия – преобразование плоскости, при котором получаются подобные фигуры с соответствующими равными углами и пропорциональными сторонами.


[Закрыть]. Это когда одна большая форма повторяется в абсолютно таком же виде на более низких уровнях. Исходя из геометрического принципа, ему нравятся также некоторые мясные вырезки, горошек, камбала и палтус[326]326
  Строение тел этих рыб напоминает ромб.


[Закрыть], печеные яблоки с гвоздикой и звездчатый анис[327]327
  Анис – специя бадьян.


[Закрыть]. Иногда геометрия создается природой, иногда – руками повара.

– Оливо?

– Угу?

– Я знаю, ты очень любишь книги. Мы поговорили с судьей, ведущим твое дело, и с директором Туринской национальной университетской библиотеки. Если поможешь нам, то для тебя там найдется место архивиста[328]328
  Архивист – это исследователь, его задача – анализ и интерпретация содержания архивных документов, создание каталогов и баз данных, в отличие от архивариуса, который отвечает за физическую сохранность документов.


[Закрыть] и научного сотрудника. Тебе не нужно будет делать ничего, кроме как целыми днями сидеть в библиотеке и читать любые книги, какие захочешь. Речь идет о древних манускриптах, рукописных изданиях, экспонатах, к которым простые граждане доступа не имеют. Я в курсе, что ты знаешь латинский и другие древние языки, хотя не представляю, как ты их вы…

– Извините, если вмешиваюсь, – перебивает директриса. – Понимаю, что у нас практически чрезвычайная ситуация и что семьи похищенных детей неделями пребывают в неведении о состоянии своих чад, а мы уже несколько месяцев бьемся над тем, чтобы убедить Оливо сдать экзамены за среднюю школу, а затем поступить на первый курс в лицей… Заманивать его тем, что он ни с того ни с сего сможет стать научным сотрудником в национальной библиотеке, – это, знаете ли…

– Вы правы, – говорит комиссарша Соня Спирлари. – Но мы никого не собираемся обманывать.

– Конечно, – ликует директриса: как любая начальница она любит, когда за ней признают правоту.

– Именно поэтому у меня есть официальное приглашение, заверенное директором библиотеки. Речь идет о зачислении его в коллектив в качестве молодого почетного научного сотрудника. Нужные корочки получишь потом, когда уже будешь работать в библиотеке. Что скажешь, Оливо? Мы знаем твои привычки, что любишь делать, а что нет. И про это твое увлечение – подсчитывать, сколько слов сказал за день, – тоже знаем. Уважим все твои требования, хорошо? Теперь скажи мне, что согласен, и я объясню, как будем работать вместе над делом о похищении ребят. Ну же! Каково твое решение?

Оливо крутит во рту чупа-чупс, затем встает и направляется к окну.

Трое в кабинете наблюдают за мальчиком, пока он, почти касаясь носом стекла, разглядывает холм, склоны которого спускаются к поселку, деревья, просыпающиеся от зимней спячки, мелкий дождь, моросящий по спинам прытких лягушек[329]329
  Прыткая лягушка, или проворная лягушка (лат. Rana dalmatina), – лягушка из рода Rana семейства настоящих лягушек. Небольшого размера, однотонного маскировочного окраса на одной стороне тела и совершенно белая – на другой.


[Закрыть], зеленых жаб и других лесных созданий.

Оливо закладывает руки за спину, как делают старики, наблюдая за своими ровесниками, играющими в бочче[330]330
  Бочче – популярная в Италии уличная игра в шары, напоминающая французскую игру петанк.


[Закрыть], или дорожными рабочими, орудующими на строительстве трассы.

Гектор знает, что это означает: он уже решил.

И правда, Оливо поворачивается, слегка кланяется и…

– Спасибо за чупа-чупс, – говорит он, – но я по-прежнему говорю «нет».

5

Все происходит очень быстро.

Даже глаза не успел открыть, а уже с пакетом на голове.

Сопротивляться в этой ситуации – только делать себе хуже. В общем, пока Оливо стаскивают с кровати и волокут к двери, он пытается сосредоточиться на происходящем, понять, что может сыграть ему на руку: звуки, запахи, количество вцепившихся в него ладоней, с какой силой они удерживают его и с каким напором толкают.

Первое, что удается оценить: нападавших трое, и на выходе из его комнаты они сразу свернули направо по коридору.

– И не вздумай открывать рот! – приказывает один из похитителей.

Избитая киношная фраза, сказанная с легким колумбийским акцентом, плюс кольцо с черепом, который, он чувствует, впивается ему в ребро, не оставляют сомнений, что один из трех – Пабло. Только он, впрочем, и может отдавать такие нелепые приказы. Во-первых, потому, что Оливо и так все время молчит, а во-вторых, потому, что у него осталось всего семьдесят пять слов и он воспользуется ими, когда сочтет нужным, – подсчет обнуляется в пять утра, а сейчас, должно быть, три. Почему в пять? Мои капризы, мои правила. Не знаю, понятно ли объясняю.

Конечно, можно было бы несколько слов и потратить, чтобы прокричать: «Гектор, Даниела, спасите, меня убивают!» Это было бы благоразумно, ведь несут его вверх по лестнице, ведущей на террасу третьего этажа, – видимо, намереваются сбросить оттуда вниз. Но порой прихоти доводят до смерти чаще, чем неизлечимые хронические болезни.

– Пошевеливайся, дебил! – командует Пабло. Он тащит самую тяжелую часть тела – туловище, в то время как двое других волокут ноги. – «Пошевеливайся» – в каком смысле? Несете меня на руках, словно диван весом в пятьдесят шесть килограммов, с мешком на голове! Ты хоть раз слышал, чтобы мебельные грузчики, когда прут диван на третий этаж, требовали от него: «Пошевеливайся, дебил!»?

В этот момент обоняние Оливо четко улавливает смешанный запах сигарет «Кэмел» и дешевого геля для волос. Галуа! Ведь это он держит его за правую ногу, в то время как третий… Мунджу?

Нет, руки слишком маленькие, нерешительные и слабые. Точно не он.

И потом Мунджу вырубил бы его еще в кровати и сам понес бы на плече, как подбитого кролика. Уж не говоря о том, что от Мунджу пахнет сырой дичью, скотобойней, ливанским гашишем и подземельями Бухареста, где он вырос. В то время как долетающий до Оливо аромат, если исключить душок сырого лука изо рта Пабло и вонь «Кэмела», смешанную с гелем Галуа, – это… это… ацетон – лак для ногтей.

Ацетон, маленькие и слабые ручки, коротенькие пальцы и неуверенные движения – скорее всего, из опасения сломать ноготь… Конечно же, третий – это третья. Но кто? Джессика – нет, слишком королевская особа, а Федерика не удержала бы так долго рот на замке. Тогда остается только Гага. Точно – она. Ритуал посвящения перед принятием в свиту. Крещение на крови.

Оливо негромко хихикает. Он ведь решил уравнение.

– Ах ты, дебил, еще смеешься, зараза такая, – шипит Пабло вонючим луковым ртом прямо у самого его уха.

Один из троих открывает скрипучую дверь, ведущую на террасу. Холодный ночной воздух охватывает Оливо. Он одет в легкую тесную пижаму, которую носит с восьми лет.

Оливо знает: теперь, когда они добрались до террасы, мешок с него снимут. Во-первых, потому, что никто не поверит в самоубийство, если его сбросят с мешком на голове. Во-вторых, потому, что стягивать его, когда в нем уже будет раздробленный череп, – работа мерзкая и кропотливая, которую даже Пабло не согласился бы выполнять. Более того, он узнал специфический кожаный запах мешка – это один из тех пакетов от новехонькой обуви, которую Мунджу покупает себе каждый месяц на деньги от продажи наркотиков. Так что нетрудно представить, кто окажется перед ним, когда мешок с головы будет стянут, – молодец, Оливо, на самом деле ты многое знаешь для человека, чей мозг вот-вот разлетится по всему двору.

Капюшон-пакет сдернут одним рывком.

Темно, но с парковки немного подсвечивают фонари.

Их света хватает ровно настолько, чтобы Оливо мог разглядеть всех семерых, окруживших его. Пабло, Гагу и Галуа, которые притащили пленника сюда, Октавиана, разумеется придумавшего все это постановщика спектакля, Мунджу, Джессику и Федерику, терпеливо ожидающих на террасе.

– Почему рот не заклеили? – спрашивает Мунджу.

– Прости, я забыл.

Пабло достает из кармана рулон скотча и пытается оторвать кусок зубами. Полоска у него получается слишком короткая и повисает на пальцах. Пробует еще раз, пока остальные наблюдают за ним, включая Оливо, которому Галуа держит скрученные за спиной руки.

Ничего не получается. Пабло раз за разом откусывает полоску скотча, но все время слишком короткую. Минуты бегут, и ситуация становится гротескной: Оливо в пижаме терпеливо ждет, когда ему заклеят рот, допросят, не поверят и сбросят вниз. Пабло потеет и плюется кусками скотча на террасу, хотя подразумевается, что терраса должна быть незаметным и тихим местом преступления.

– Давай сюда, я сделаю! – не выдерживает Октавиан. Он единственный из всех, кто, как полагает Оливо, обладает хоть каким-то чувством юмора.

Его челюсти за один раз отхватывают кусок скотча нужного размера, и вот уже рот у пленника заклеен. Покончив с этим, Октавиан мастерски заматывает ему запястья за спиной, освобождая Галуа от обязанности держать их.

Теперь Оливо в беспомощном состоянии: рот заклеен, руки связаны, – всего-то и требовалось (!); да, похитители нынче уже не те. Не знаю, понятно ли объясняю!

– Хочу знать, как ты обнаружил. – Вот наконец-то Мунджу может спросить.

Оливо смотрит на него в упор. Слабый луч света от фонаря, казалось, ломается об огромную бычью голову и шею Мунджо, очерчивая его массивный силуэт. По сути, в тусклом свете только он и выделялся черным пятном.

– Как ты узнал, где я прячу травку? – по-новому сформулировал свой вопрос Мунджу, думая, что Оливо не расслышал.

Он, конечно, слышал, но скотч…

– Может, сейчас-то как раз и не стоило заклеивать ему рот, – замечает Гага.

Остальные переглядываются. Нехорошо, когда самые недоразвитые указывают тебе на недостатки.

Мунджу протягивает свою огромнейшую лапу и срывает клейкую ленту. К счастью, у Оливо нет усов и бороды, если только не считать небольшой подростковый пушок над губой, – во всяком случае, он-то у меня есть; охренеть как больно!

– Про мои дела, – повторяет Мунджу в третий раз. – Как ты узнал?

– Я ничего не знал, – произносит Оливо. – Не я им рассказал. – И вот теперь у него остаются только шестьдесят восемь слов.

Мунджу берет его за плечо своей ручищей весом и размером с питона и толкает к краю террасы.

Остальные молча, змейкой тянутся следом, как дружеская компания, направляющаяся в Колизей[331]331
  Колизей – знаменитый амфитеатр, памятник архитектуры Древнего Рима, одно из самых грандиозных сооружений, сохранившихся до нашего времени. Долгое время Колизей служил главным местом увеселительных зрелищ, таких как бои гладиаторов, звериные травли и другие сражения.


[Закрыть], чтобы посмотреть на трагедию очередного несчастного – задранного львами, заколотого гладиатором или распоротого быком, – время идет, но какие были забавы, такие и остались. Не знаю, понятно ли объясняю.

Остановились.

Перед Оливо теперь распахнулось пространство высотой в два нижних этажа – полные девять метров, ведь речь идет о старом заводе. Внизу блестит мокрый цементный двор, готовый принять внушительный кряк его черепной коробки. Он сожалеет, что Гектор и Даниела найдут его завтра утром в этой пижаме, которую никто, кроме Азы, раньше на нем не видел, – кто знает, куда провалилась эта болтливая зараза именно сейчас, когда она так сильно нужна…

– Последнее предупреждение, – говорит Мунджу.

Все, что Оливо мог сказать, он сказал и теперь молчит.

Мунджу нагибается, словно хочет связать его ботинки. У Оливо, однако, ботинок нет, так что Мунджу хватает его за голые лодыжки и опрокидывает вниз в пустоту, словно вытряхивая за окно крошки со скатерти.

Оливо падает вниз головой метра на два и зависает.

Мунджу встряхивает его еще разок, давая понять, что может отпустить в любой момент. Все будет зависеть от того, что Оливо намерен рассказать. Хотя, вероятно, при любом раскладе он окажется внизу, но только после признания.

Оливо раскачивается, как маятник, повернутый лицом к окну второго этажа. А развернули бы его в другую сторону, Оливо увидел бы лес, отделяющий их от остального мира, и дорогу, которая пересекает лес, и каждый день по ней сюда приходят воспитатели, директриса, поставщики, ремонтники отопления, малочисленные родственники, навещающие и…

– И что теперь, взбалмошная голова? – слышит он шепот.

Моргнув, он вдруг видит совсем рядом со своим носом лицо Азы.

Она открыла окно и опирается на подоконник. Оливо не представляет, как она забралась в комнату Федерики и Гаги, но сейчас это кажется ему наименьшей проблемой.

– Скажешь или нет? – свысока поторапливает его низкий голос Мунджу. – У меня уже руки устали. Скоро придется тебя отпустить.

– Помоги мне! – тихо и коротко шепчет Оливо, чтобы не разбрасываться словами, которые, скорее всего, ему еще понадобятся.

– Что говоришь? – спрашивает Аза и, как всегда, нагло улыбается.

– Помоги мне, черт возьми! – немного громче шепчет Оливо, и у него остается шестьдесят пять слов.

– А-а-а! «Помоги мне»! Думаю, теперь идея про чуму и холеру тебе не кажется такой ужасной. Потому что, говоря по правде, не знаю, имеет ли смысл вообще спасать того, кто не слушает добрых советов. С точки зрения эволюции может быть нанесен урон прямо всему роду человеческому. Что скажешь?

Оливо качает головой. Утвердительный ответ занял бы слишком много слов, а те, что у него имелись, он уже почти все потратил днем с той… ладно, промолчу…

– Эй, смотри, я тебя слышу, любитель пармидзана! Итак, чего добиваемся? Мунджу сильный, но рано или поздно…

– Останови его!

Осталось шестьдесят восемь…

– Я? Останови сам! Достаточно сказать, как обстоят дела. Если все-таки предпочитаешь оказаться внизу, обещаю, что похороним тебя с твоими шестьюдесятью восемью словами в вентиляции, в душевой, в тесной пижаме и с шерстяной шапочкой на голове… Кстати, теперь понимаю, почему ты не снимаешь ее даже ночью. Всегда может случиться, что тебя похитят зимой и отнесут на террасу…

– О’кей, – кричит Оливо, – подними меня!

Мунджу отзывается, подтягивает его и швыряет, словно гусеницу, на щебенчатый пол террасы. Теперь, когда полет не состоялся, остальные отступают от края. Бесполезно высовываться, когда есть риск упасть.

– Говори, сволочь! – решает закрыть вопрос Мунджу.

Оливо садится, опираясь спиной о бордюр террасы. Важно не только принять достойное положение, но и разогнать кровь, прилившую к голове.

– Это Джессика, – произносит он.

Мунджу поднимает уголок рта. Это он так смеется. Потом оборачивается к остальным, они тоже смеются, включая Джессику, которая по этому случаю надела любимую пижамку и беретку с кошачьими ушками, украденную в каком-то торговом центре.

– Понимаю, что ты в отчаянии, – говорит Мунджу. Когда хочет, он умеет правильно говорить. – Но тебе не кажется, что обвинять мою девушку – хреновая затея?

Оливо не может не согласиться, и все же…

– Хотела послать тебя, – произносит.

– Послать меня? – усмехается Мунджу, обнажив широкие и редкие зубы, как у бегемота Hippopotamus amphibius. – Зачем ей хотеть, чтобы я ушел? – Фраза, конечно, сформулирована не очень грамотно, но чего ждать от того, кто до тринадцати лет жил, кое-как перебиваясь подачками вперемешку с жестокостью в подземельях Бухареста?

– Вчера, – говорит Оливо, – в зале.

– Что в зале?

– Ты спросил, новые ли у нее духи.

– Ну?!

– Это «Деним»[332]332
  «Деним» – мужская туалетная вода одноименного итальянского бренда.


[Закрыть], которые Октавиан купил ей два дня назад. Они только что встречались в трансформаторной будке. – И Оливо указывает на небольшую кирпичную будку на террасе. – Они занимаются этим там уже два месяца. Как раз над моей комнатой. Ключи прячут под первой деревянной ступенькой лестницы. Проверь.

Улыбка еще не сошла с лица Мунджу, но выражение глаз поменялось.

Он поворачивается и смотрит на остальных, не решивших еще, что делать: продолжать смеяться, убегать или сгребать не спеша щебенку с пола террасы и бросать в Оливо, – нужно время, но ведь за пару минут хорошую работу не сделать! Не знаю, понятно ли объясняю!

– Любимый! – произносит Джессика. – Ты ведь не станешь всерьез воспринимать слова этого таракана! – Но по ее экранной улыбке пошли помехи. Октавиан между тем закурил – возможно, чтобы заглушить аромат лосьона после бритья.

– Первая ступенька, – повторяет Оливо, зная, что больше слов для аргументации у него нет.

Мунджу стремительно бросается к лестнице. Компания расступается. Он пролетает мимо, ни на кого не глядя.

Когда скрывается за дверью, на террасе повисает напряженная тишина.

Ему хватило бы нескольких секунд, чтобы пробежать двенадцать ступеней вниз, поднять последнюю доску и удостовериться, что ключей нет, – так, вероятно, думают все: после чего наконец-то сбросим вниз этого чертового Оливо, который и так слишком много времени отнял у нас с этой своей историей, и, вообще-то, уже довольно холодно, черт возьми!

Однако минуты идут, а Мунджу не возвращается.

Две. Три. Четыре.

Гага, Федерика и Пабло начинают переглядываться. Октавиан с каменным лицом курит. Джессика время от времени поглядывает на Оливо, при этом контролируя свои ногти со скрупулезностью мясника, который точит ножи.

– Я ухожу, – вдруг произносит Галуа.

Пабло и Гага другого и не ожидали, поэтому тоже разворачиваются и идут за ним. Остаются Октавиан, Джессика и Федерика.

– Мне шестнадцать, – говорит Джессика. – Знаешь, что это значит?

Оливо знает.

– Это значит, – тем не менее поясняет она, – что я остаюсь здесь как минимум еще на два года. Точно так же, как и ты. Это значит, что если раньше ты был в дерьме, то теперь в дерьме в двойном объеме! Удачи, лузер!

Она поворачивается в своей любимой пижамке и уходит в сопровождении Федерики – ведь настоящая подруга никогда не бросает в трудные минуты.

Последний, кто покидает сцену, – это Октавиан. Но прежде чем уйти, он с миллиметровой точностью щелчком пальцев запускает сигарету в Оливо, она приземляется тому прямо на живот. Гиена злобно смеется и исчезает.

Оливо, оставшись один, изучает образовавшуюся на пижаме дырочку от зажженной сигареты, которую ему не сразу удается сбросить с себя из-за испуга. Да это было и нелегко, если принять в расчет, что его руки связаны за спиной.

– Знаешь разницу между цианидом и мышьяком?

Оливо поворачивает голову. Аза, сидя на бордюре, напряженно вглядывается в сумрак ночи и раскачивает ногами в бездонной темноте.

– Цианида достаточно одной капли – и человек умирает, ничего не почувствовав, – говорит она. – Поэтому Гитлер, Геббельс и другие нацисты держали его всегда при себе в капсуле, готовой к употреблению. Они и приняли его, чтобы их не схватили живыми, – предусмотрительные сукины дети. Мышьяк же наоборот – совсем другая история. Принимая его каждый день в небольших дозах, можно спровоцировать пигментацию, кожные травмы, рак легких или желчного пузыря, диабет и сердечно-сосудистые заболевания. В результате от него тоже умирают, но очень медленно и болезненно.

Оливо не спускает глаз с пакета, который ему надевали на голову и который так и остался лежать на полу.

– Тебе как хотелось бы умереть: медленно от рук Джессики или лучше одним махом от рук Мунджу… – Умиротворенная, Аза разводит руками. – De gustibus![333]333
  De gustibus non est disputandum – О вкусах не спорят (лат.).


[Закрыть]

Оливо мог бы прокричать ей в лицо, что именно она убедила его рассказать Мунджу про Джессику и Октавиана, об их плане выгнать Мунджу из приюта, потому что, пока он там находится, Джессике не хватило бы смелости бросить его. Но Оливо слишком обессилел, чтобы кричать.

И потом, у него оставалось всего три слова, которые он решил израсходовать так:

– Аза!

– А!

– Иди в жопу!

6

– Можно узнать, почему ты передумал?

Оливо оглядывается по сторонам: тот же кабинет и подоконник, на котором сидел воробей, и директриса в том же твидовом костюме, и комиссарша та же самая. Расстановка фигур на шахматной доске один в один: две женщины сидят у стола под красное дерево, и Гектор стоит за спиной. Но только вчера Оливо думал, что его съедят, как пешку, а сейчас он в этом уверен, но с дополнением – придется долго мучиться. По крайней мере, пока он не найдет способа по-быстрому уйти из приюта.

– Я бы сказал «нет», – отвечает он.

– Как хочешь, просто профессиональное любопытство. Директриса Атраче заранее прислала мне по электронке список с твоими требованиями. – Комиссарша достает из кармана кожаной куртки сложенный вчетверо бумажный листок и читает: – «Макароны со сливочным маслом и пармезаном – один или два раза в день (пармезан настоящий, не подделка). Как альтернатива – романеско, горох, камбала, чечевица, палтус и особой формы куски мясной вырезки. На завтрак – чай. В течение дня – минеральная вода. Никаких газированных напитков. Никаких сыров или молока, видеть их не желаю ни на столе, ни чтобы кто-то их ел при мне. Собственная комната. Шестьсот слов в день, начиная с пяти утра. Перевозка личных книг в место временного пребывания. Никаких вопросов о прошлом, шапочке, брюках, ботинках, отношениях, ощущениях и гигиенических привычках. Два дня в неделю проводить в библиотеке до ее закрытия. Тридцать пять евро наличными в неделю и карта букинистических магазинов района. Никаких требований обязательно использовать мобильник, телевизор, компьютер, микроволновку и другое электронное оборудование».

В кабинете директрисы раздается свист.

– Извините, – произносит она смущенно. – А что там по поводу отопления?

– Об этом, кстати, – вмешивается Гектор, – возможно, Оливо забыл уточнить, но в его комнате не должно быть никакого отопления. Или я ошибаюсь, Оливо?

Оливо согласно кивает.

Комиссарша тянется за ручкой к стакану для карандашей. Взяв ее, подцепила и фантик от чупа-чупса, засунутый туда Оливо днем ранее. Директриса уже хотела извиниться, что в кабинете не убирали, но комиссарша не дала ей даже начать.

– «Никакого отопления в комнате», – говорит она, дописывая фразу внизу страницы договора, затем поворачивает лист к Оливо, чтобы он прочитал. Он смотрит в договор, затем на фантик от чупа-чупса, потом снова в договор.

Комиссарша вздыхает и поворачивает лист к себе:

– Сколько?

– Пять в день, – отвечает Оливо.

– Пять чупа-чупсов в день, – пишет Соня Спирлари. – Теперь можем подписывать? У нас еще много дел до вечера.

Оливо достает из кармана брюк свой твердый карандаш Н3 и под закорючкой комиссарши пишет печатными буквами: «ОЛИВО ДЕПЕРО».

Она берет у него бумагу и проверяет.

– Разве не знаешь, что нельзя подписывать официальные документы простым карандашом и печатными буквами? Предупреждаю тебя на будущее, – улыбается она. – Я могла бы подделать договор и сократить количество чупа-чупсов до четырех!

Директриса смеется, в то время как Оливо по-прежнему с обычным равнодушием неподвижно смотрит на комиссаршу Спирлари.

– О’кей, симпатяга, пойдем уже! – говорит она, взяв под мышку его личное дело, куда только что вложила их договор. – Спорим, мы с тобой здорово развлечемся!

В какой-то момент, уже во дворе, Гектор замедляет шаг, чтобы немного отстать. Оливо замечает это и делает то же самое. Комиссарша, подойдя к своему «рено-каптур», обнаруживает, что осталась одна: те двое стоят метрах в десяти от нее.

Соня смотрит на них, затем садится в машину и заводит мотор, давая понять таким образом: «Прощайтесь, и побыстрее».

– Уверен? – спрашивает Гектор.

Взгляд Оливо устремлен наверх, на террасу, с которой еще несколько часов назад он висел вниз головой, болтаясь в воздухе, удерживаемый только руками и доброй волей Мунджу, – уверен, что не хочу расплющиться об асфальт, свалившись с девяти метров в своей тесной пижаме; вот в этом сейчас, чувствую, я точно уверен.

– Да. – Оливо ограничивается кратким ответом.

– О’кей, однако будь осторожен, понял? Эта комиссарша мне совсем не нравится. Похоже, она из тех, кто ни с чем не считается ради достижения желаемого результата. У таких, как она, цель всегда оправдывает средства. Я подобных деятельниц много повидал и знаю: тому, кто рядом с ними, не позавидуешь.

– Ну, может быть, в данных обстоятельствах она права.

Гектор достает из кармана табак. Он всегда так делает, когда в непростой ситуации вынужден подбирать слова.

– Да, в этот раз, возможно, она права, – признает он, выкладывая табак на бумажку и скручивая своими крупными пальцами сигарету. – Но если попадешь в неприятности или почувствуешь сильное давление, звони мне – и через час уже будешь здесь, понял?

– Угу, – мычит Оливо. – В эту минуту мои представления о безопасности совсем не связаны с пребыванием в комнате, расположенной в двадцати метрах от логова Джессики и Октавиана, дорогой Гектор. Не знаю, понятно ли объясняю.

– Обещаешь?

Гектор зажигает сигарету.

– Что?

– Что будешь звонить мне постоянно, не сбежишь и не исчезнешь еще на два года?

– Угу, – соглашается Оливо.

– Хорошо, тогда иду в твою комнату и начинаю складывать книги в коробки. Завтра отправлю их на «берлинго»[334]334
  «Берлинго» – минивэн французской компании «Ситроен».


[Закрыть] – я ведь говорил, что в приюте всегда имеется по необходимости одна из этих больших машин – минивэнов…

Соня Спирлари включила дворники на «рено», хотя дождя нет. Это сигнал – время вышло.

– Никаких объятий, да? – произносит Гектор.

Оливо кивает.

– О’кей, будем считать, что обнялись. Теперь иди и отыщи этих ребят. Мы все болеем за тебя.

Оливо закидывает мешок с вещами за плечи и уходит.

Авто комиссарши цвета голубой металлик, молодежное, спортивное.

Прежде чем сесть в машину, Оливо бросает прощальный взгляд на приют, служивший ему домом последние семь месяцев: желтые стены, кирпичная заводская труба, терраса, с которой едва не упал вчера, и трансформаторная будка, где бог знает сколько уже лет воспитанники приюта прячутся, когда хотят курить, целоваться, делать татуировки, сидеть на игле или трахаться.

В одном из окон первого этажа он различает огромную голову Мунджу.

Они смотрят друг на друга.

Сегодня утром Оливо видел сумки за его дверью и подумал, что Мунджу попросил ускорить переезд в ту квартиру, о которой рассказывал Гектор.

Оливо впервые посочувствовал ему.

– Ну, едем? – позвала комиссарша.

Оливо садится и закрывает дверцу. Когда машина трогается, Мунджу опускает занавеску в комнате и скрывается из виду.

Оливо знает: никто из них двоих – по той или иной причине – больше не переступит порог этого заведения.