Текст книги "Современный зарубежный детектив-10. Компиляция. Книги 1-18 (СИ)"

Автор книги: Дэн Браун

Соавторы: Тесс Герритсен,Давиде Лонго,Эсми Де Лис,Фульвио Эрвас,Таша Кориелл,Анна-Лу Уэзерли,Рут Уэйр,Сара Харман,Марк Экклстон,Алекс Марвуд
сообщить о нарушении

Текущая страница: 268 (всего у книги 346 страниц)

Глава 43

Мария подносит руку к лицу, куда прилетела пощечина, и смотрит на падчерицу так, как смотрит человек, который спокойно гладил кошку и вдруг узнал, что это пума.

Непохоже, что Симону сильно волнует собственный поступок. Более того, она улыбается: той странной улыбкой Моны Лизы, которую я помню с давних времен. Она опускает голову, чтобы посмотреть на свою мачеху сквозь волосы, как обычно делала раньше.

– Симона, – говорит Роберт, и его голос полон отчаяния.

– Заткнись, – бросает Симона. Ее голос спокоен, как будто она отдает распоряжения уборщице.

Руби выдыхает рядом со мной, и только тогда я понимаю, что я сама затаила дыхание. Я тоже выдыхаю, резко втягиваю воздух вновь. Взгляд Симоны обращается ко мне, но ее лицо не двигается.

– Никогда, никогда больше не разговаривай за меня, – заявляет она Марии.

Мария стоит, держась за щеку, ее рот полуоткрыт.

– Симона. – Голос Роберта звучит как низкий стон.

– Это мой дом, – продолжает Симона. – У тебя нет здесь никаких полномочий. Мне не нужно, чтобы вы говорили за меня. Я была бы признательна, если бы вы помнили свое место.

– Мне очень жаль, – говорит Мария смиренно. – Симона, мы только пытались помочь.

Голос Симоны становится презрительным:

– Как будто мне нужна ваша помощь.

– Симона… – пытается начать Роберт, но она заставляет его замолчать, подняв руку. Вы когда-нибудь видели кобру, готовую вот-вот напасть? Что-то в облике Симоны напоминает мне кобру. Роберт сглатывает и замолкает.

«Он боится ее, – думаю я. – Боже мой, в этой семье сплошные секреты. А наш отец ее боялся?»

– Мне никогда не требовалась твоя помощь, – говорит она. – Вы оба постоянно лезли не в свое дело, но это было лишним. Шон был моим мужем, и это мой дом. Он всегда предназначался мне. Вы совершенно зря вмешивались, убеждая себя, что каким-то образом отдали мне Шона, хотя он всегда должен был стать моим. От вас ничего не требовалось. Понимаете? Вы считали себя такими… умными… но это не так. Вы никогда ничего не контролировали. Только я. Я всего добилась сама. Вы просто… – она кривит верхнюю губу, как будто в воздухе запахло канализацией, – вы просто пешки.

Руби морщится в замешательстве, ее глаза перебегают с одного на другого. Дверь гостиной открывается, появляется Джо, видит нас всех, стоящих на крыльце, как на картине ранних американских художников, и замирает. Ничего не говорит, просто смотрит.

– Мне очень жаль, Симона, – снова говорит Мария. – Мы всегда хотели только заботиться о тебе. Твой отец…

– Заткнись, заткнись!

Руби, отчаянно пытаясь вести себя по-взрослому, бросается на амбразуру:

– Симона, с тобой все хорошо?

Симона разворачивается, обнажая клыки перед лицом моей сестры.

– Что ты вообще здесь делаешь? Ты не заслуживаешь того, чтобы тут находиться.

Руби отшатывается, краснеет.

– Я… прости… я…

– Господи, – говорит Симона. – Глупая маленькая девочка. Он не хотел тебя. Не мог даже находиться с тобой в одной комнате. Ты даже не заслуживаешь права быть живой.

Руби задыхается. Поворачивается на каблуках своих «мартенсов» и убегает вверх по коридору.

– Господи! – восклицаю я. Бросаюсь за ней, но Симона молниеносно хватает меня за запястье. Она на удивление сильная; дергает меня назад, так что я чувствую, что мое плечо поддается, и впивается костлявыми пальцами в браслет.

– Я пойду за ней, – говорит Джо и бежит к лестнице.

О боже. Боже мой. О моя маленькая сестренка. Я хочу догнать ее, броситься на нее, задушить ее любовью, соврать, что все будет хорошо. Что за человек, который говорит такое? Она всегда была такой злобной?

И тут наступает моя очередь. Улыбка вернулась. Симона выглядит – боже, она выглядит довольной собой, как будто у нее есть какой-то фантастический козырь, который она готова разыграть.

И она разыгрывает его. Поднимает мой рукав и вытягивает мою руку, чтобы Роберт и Мария могли видеть.

– Вижу, ты нашла его, – говорит она и одаривает меня улыбкой такой холодной сладости, что я не могу подавить дрожь. – Папа, Мария, вы видели, что Милли нашла браслет Коко? Как вы думаете, почему она никому ничего не сказала? Как вы думаете, что это значит?

Тишина. У меня ужасное тревожное чувство, что все трое стары как время, что за мной наблюдают драконы, что вокруг делаются вычисления и взвешиваются шансы. Дом и территория внезапно ощущаются ужасно далекими от всего остального. Я чувствую, что меня покачивает.

Затем Мария разражается слезами. Она упирается рукой в дверной косяк, чтобы не упасть, и обращает лицо к небу.

– Боже, Симона, – рыдает она, – как ты могла? Как ты могла?

Симона смеется противным торжествующим смехом и уходит. Ее шаги гулко отдаются в холодном и безжизненном коридоре, но никто не идет следом.

– Дорогая, – говорит Роберт и подходит, чтобы утешить жену. Касается ее плеча, затем заключает в объятия.

Это то, что я должна делать с Руби. И меня переполняет чувство утраты, так как обнять меня некому и так было всегда, потому что я сама так и не научилась дарить утешение. Их дочь может быть сумасшедшей идиоткой, но сами Гавила сильны и едины. И я завидую и восхищаюсь этим в равной степени.

И разрываюсь на части. Я хочу пойти к младшей сестре и сделать все правильно, научиться наконец, как надо заботиться о близких. Но я так близка к тому, чтобы узнать, что скрывают Роберт и Мария. Ведь ясно, что они знают гораздо больше, чем показывают. Прядь волос выбивается у Марии из элегантного шиньона и закрывает ее пылающую щеку. Роберт ласково убирает его за ухо тыльной стороной костяшек пальцев. Такой нежный жест. Они смотрят друг другу в глаза, и он кивает. Всего два раза, медленно и с сожалением. Затем они оба поворачиваются ко мне, и он говорит:

– Извини. Мы не были честны с тобой.

Я следую за ними в гостиную, и он закрывает за собой дверь.

– Иди присядь, Милли, – велит он.

– Камилла, – говорю я. Слабая попытка вернуть хоть какую-то толику контроля в свои руки.

Мария садится на край дивана, снимает заколку с волос и кладет ее на журнальный столик. Встряхивает длинными каштановыми волосами, которые рассыпаются водопадом.

– Камилла, – говорит она. Ее голос мягкий и низкий, в нем звучит бремя веков. – Да, прости нас. Мы не слушали тебя, да? Я не удивлена, что ты хочешь стать другим человеком. Видит бог, все мы хотим. Среди нас нет никого, кто не хотел бы вернуться к началу тех выходных и сделать все по-другому.

Я жду. Они собираются сказать мне что-то, что разобьет мне сердце, и я это знаю.

– Думаю, ты догадалась, что случившееся с Коко не совпадает с общепринятой версией, – говорит Роберт.

Я киваю. Мария глубоко вдыхает и закрывает лицо руками.

– О боже. О боже, Камилла. Мы не хотели ничего плохого. Мы не хотели, чтобы это вышло вот так. Пойми. Все, что мы делали, мы делали из лучших побуждений. Мы должны были защитить ее. Она была такой маленькой.

Защитить ее? Не очень-то хорошо вы справились с этой задачей, не так ли?

– И это было глупо, – говорит Роберт. – Поспешное, паническое решение, и с тех пор мы все жалеем о нем каждый день, но, когда его приняли, было уже поздно что-то менять.

– Что?! – повышаю голос я. – Ну же, что? Что вы хотите мне сказать?!

Роберт садится рядом со своей женой. Я продолжаю стоять; цепляюсь за доминирующую позицию, пока они смотрят на меня, как просители, ищущие отпущения грехов. Я стою у двери, между мной и ними – пространство, мой путь к отступлению, легкодоступный, если понадобится. Я больше не чувствую себя в безопасности в этом доме, да и никогда не чувствовала. Даже если вы подозреваете, что вам солгали, подтверждение этого все равно заставляет пошатнуться весь ваш мир.

– Вся ее жизнь была бы разрушена, – говорит Мария, и при этих словах раздается очередной всхлип. – Она не знала, что делала. Клэр бы никогда не простила ее. Она никогда не смогла бы жить с этим, это уничтожило бы всю ее жизнь.

Они же не могут иметь в виду Коко. Они разговаривают как фанатики, объясняющие, почему сожгли свою поруганную дочь в ее постели.

– Кто? О ком вы говорите?

Она отбрасывает волосы с лица и смотрит мне прямо в глаза.

– Руби! Я говорю о Руби!

Я застываю на месте. Руби?

– Это не… О боже, Камилла. Это был худший момент в моей жизни. Хуже, чем… чем что-либо.

Сила уходит из моих ног. Я опускаюсь на один из жестких тронов черного дерева, которые стоят по обе стороны от двери.

– Что произошло?

– Она не нарочно, – говорит Роберт. – Боже, конечно, она не нарочно. Ей было три года. Она даже не знала, что такое – утонуть. Она просто подумала – ну, я не могу сказать, что она подумала. Она же была совсем маленькой.

– Они спали в комнате внизу, – говорит Мария. – Там было очень жарко. Надо было взять вентилятор. Обо всем этом думаешь уже после случившегося. Если бы у нас был вентилятор, мы должны были проверить замки, почему не была включена сигнализация? Но я продолжаю думать: если только вентилятор… Я не знаю. Я просто сварилась. Я проснулась в четыре утра, в доме было тихо, и я не могла заснуть из-за жары. Я спустилась вниз и подумала… Я подумала, что если бы я искупалась и охладилась… Мне даже не пришло в голову заглянуть в их комнату. Дверь осталась полуоткрытой, я это помню. Но я подумала, что Шон, наверное, оставил ее так, чтобы немного проветрить. И этот чертов дверной замок. Я не думаю, что кто-то из нас понял, что он не работает. Ключ поворачивался нормально, понимаешь. Поэтому, видимо… Все просто думали, когда проходили мимо, что кто-то уже был в детской до них. Я тогда вообще не думала об этом. Просто решила, что кто-то, должно быть, забыл запереть дверь и что мне надо будет закрыть ее, когда вернусь.

Я смотрю на супругов Гавила. Они выглядят разбитыми. Роберт словно сжался в своем костюме серьезного человека, а на лице Марии разводы туши и подводки, несмотря на ее попытки тихонько их убрать. Это леденящее душу зрелище: они оба обнажены передо мной, раздеты.

– …и она была у бассейна, – говорит она. – Сидела на шезлонге, завернутая в полотенце, а Коко… О боже.

Она снова начинает всхлипывать. Мне становится холодно. Потом жарко, потом снова холодно. О боже.

– Что случилось?

– Ты помнишь, как она любила воду? – спрашивает Роберт. Я киваю.

В тот день в Пул-Харбор мне пришлось снова и снова выводить ее из моря; Коко всегда была рада просто посидеть на песке, но Руби всегда хотела в воду: зайти чуть глубже, пойти вброд, ощутить, как вокруг плещутся слабые волны от лодок, то и дело рискуя оказаться слишком глубоко. Я помню, как думала, что она уже через несколько недель научится плавать. Водный ребенок.

– Она просто хотела поплескаться, – говорит Мария. – Она не нарочно. Но Коко не хотела плыть. Тогда Руби подтолкнула ее. Ни круга, ни нарукавников – ничего, что помогло бы Коко удержаться на плаву. Руби даже не понимала, что натворила, когда я их нашла. Она думала, что Коко научилась плавать под водой, что она была на дне бассейна, потому что… ох…

Роберт обнимает ее.

– И мы не могли, – говорит он. – Мы просто не могли. Твой отец был раздавлен. И мы думали, знаешь… чья это вина. Не только Руби, но и его. Его, вероятно, посадили бы, хотя ничего из этого не было… преднамеренным. И мы смотрели на Руби и думали: «Бедный ребенок, бедный, бедный маленький ребенок, она такая маленькая». Представь, что тебе придется нести это бремя до конца жизни. Ребенок, который убил свою сестру. И Клэр. Как она будет жить, зная, что произошло? Жить с дочерью, которая убила вторую дочь? Ты видела ее. Она и так хрупкая…

– Это было идиотское решение, – говорит Мария. – Но мы пребывали в полной растерянности. Все плакали, и все эти мысли – о других детях, о том, как мы все объясним. И Руби. Она просто сидела там, улыбалась и думала, что она молодец. Хотела вернуться в бассейн. Когда спустился ее отец. А он не мог даже смотреть на нее.

– Так вы…

Я помню их. Глупые, маленькие, только наполовину сформировавшиеся щенята. О боже, бедная маленькая Коко. Иногда мне снятся сны, в которых я тону. Вдох, этот последний вдох, становится все больше и жжет легкие, когда пытается вырваться наружу; попытка всплыть на поверхность. Было бы лучше, если бы я не знала, что это такое? Если бы я не понимала, что такое смерть?

Я чувствую, что по моему лицу текут слезы. Думаю о Руби, которая плачет наверху, ей и так тяжело быть выжившей. Я не могу этого сделать. Не могу рассказать ей.

– Все это было в такой спешке, – говорит Роберт. – Никто из нас ничего не соображал.

– Вы говорите, что… избавились от тела?

Слова звучат мерзко. Как в полицейском отчете, зачитанном в новостях. Так поступают гангстеры, или насильники, или мужчины, которые не хотят расходов и неудобств, связанных с разводом. Не мы. Не такие люди, как мы.

Они оба молчат. Оба думают о том, что натворили, как это должно выглядеть в глазах всего мира.

– Да, – говорит Роберт в конце концов.

Я не хочу знать. Не хочу знать, как они это сделали, что именно они сделали. Я вспоминаю их всех в те выходные: блестящих, красивых, уверенных в себе людей, настолько уверенных в своем месте в мире, уверенных в том, что деньги и статус защитят их от всего.

– Это было глупо, – говорит Мария. – Я знаю, ты думаешь, что мы поступили глупо. Но нам нужно было принять решение до того, как проснутся другие дети. Я думаю, отчасти это и стало причиной. Просто мысль о том, что другие дети, все эти маленькие дети, проснувшись, узнают, что такое смерть. Я знаю. Мы были наполовину не в себе и делали то, что считали нужным. Мы не хотели, чтобы эта бедная маленькая девочка выросла такой.

Я все еще в шоке. Словно отдалилась от своих же мыслей.

– И вы думали, что так… лучше? – спрашиваю я медленно.

– Наверное, в то время мы так и думали, – говорит Роберт. – А потом, когда все было сделано, и вся эта история превратилась в снежный ком, и все стали искать ее, и весь мир наблюдал, стало уже слишком поздно отступать. Что мы могли сказать такого, что не закончилось бы тем, что все мы оказались бы в тюрьме, а Руби навсегда заклеймили бы убийцей в глазах всего мира?

Я качаю головой. Безумие. Это безумие.

– Но она не хотела…

– Я знаю. Я знаю. Говорю тебе, мы не рассуждали здраво. И для Клэр это было бы то же самое. Каждый раз, когда она смотрела на нее, она видела бы именно это, и как в таком расти?

– Я не знаю, что делать, – говорю я снова. – Я не знаю, что думать.

Я чувствую, как они оба смотрят на меня, ждут.

– Так Симона знает?

– Симона была там.

– И вы… Она помогала?

Глаза Марии снова наполняются слезами.

– Камилла, мы все помогали. Как только это случилось, как только все началось, мы участвовали все.

– И никто не пытался возражать? Ни один из вас?

– Я знаю, в это трудно поверить, – говорит Роберт, – но тебя там не было. И знаешь, когда ты в группе, ты просто…

– Чья это была идея?

– Твоего отца, – говорят они в один голос.

– Он был опустошен, – произносит Роберт. – Но все, о чем он мог думать, это о том, что произошедшее сотворит с Руби.

– И с тобой, – говорит Мария. – Вы были так молоды. Он вас всех так любил.

Со мной?

Я думаю. Что именно произошедшее сделало со мной? Стало ли хуже теперь, когда я знаю правду? Теперь, когда я знаю Руби почти взрослой, теперь, когда я чувствую ответственность за нее, теперь, когда она стала мне нравиться? Теперь она больше не аморфный сгусток, олицетворяющий мои обиды, а полноценный человек, который плачет по другим людям и рассказывает анекдоты, чтобы как-то выжить? Могу ли я уничтожить все, что она знает о себе, только ради того, чтобы открыть правду? Все, что знает Клэр? Если я что-то и знаю, так это то, что, несмотря на свои проблемы, эти двое любят друг друга, показывают это, спокойно относятся к этому – так, как не удавалось никому из моей семьи. Неужели я могу это разрушить?

И папа. Всю мою взрослую жизнь виновный во всем. Он хранил секрет, который, должно быть, разрывал его на части каждый день. Мысленно я называла его психопатом, нарциссом, пограничником, и все это перевернулось с ног на голову. Отсутствие эмоций, одержимость работой, постоянный контроль, хриплый смех, который всегда казался немного пустым… теперь все это выглядит иначе, интерпретируется иначе. Все мое представление об этом человеке изменилось, и теперь я смотрю на него через призму его отчаяния.

– Я не знаю, что делать, – повторяю я.

– Ты должна делать то, что считаешь правильным, – говорит Мария. – Мне очень жаль, что Симона взвалила на тебя это бремя. Если ты сможешь найти в сердце силы простить ее… Она плохо соображает, Камилла. Она так плохо себя чувствует.

– Я должен найти ее, – говорит Роберт.

Она кладет руку на его предплечье, гладит его большим пальцем. Смотрит на него с обожанием. Еще одна пара, которая любит друг друга, чьи жизни я могу разрушить.

– Конечно, – говорю я. – Я должна пойти и найти Руби. Я понимаю, что Симоне нездоровится, но Руби ужасно расстроена.

Не знаю, что делать. Я совершенно не знаю, что делать.

Глава 44

2004. Воскресенье. Шон

Супруги Гавила выезжают в половине пятого. Они собирались отбыть сегодня днем и, несмотря на то что отплыли на пару часов позже, чем планировали, все еще надеются преодолеть семьдесят пять миль до Брайтона до наступления темноты. Их яхта может легко развить скорость в тридцать узлов, как только они пройдут Коуз, и, хотя ночи становятся короче, сумерки будут долгими. Остальные члены группы вздохнули с облегчением, когда они потащили свои чемоданы по дороге к гавани. Хоакин, безусловно, самое слабое звено в этом плане. Мальчики в самом деле не замечают столько, сколько девочки, но даже он в конце концов мог бы обратить внимание, что близняшка осталась одна.

Публичное действо истощило последние силы женщин. Дети ужинают в тишине: бутерброды с ветчиной, остатки выдохшегося апельсинового сока, горсть винограда на каждого. Холодильник почти пуст, но аппетита все равно ни у кого нет. Руби снова стала Руби, а Коко уже в постели. Детей очень легко обмануть. Они постоянно задают вопросы, но на самом деле их не интересует мир дальше их самих, они довольствуются самыми простыми ответами и тактикой отвлечения внимания. «Немного похоже на некоторых миллионеров», – думает Шон.

– Итак, – произносит Имоджен, отрывая последнюю корочку от сэндвича и откладывая ее на тарелку. – Знаете что? Поскольку это последняя ночь каникул, а вы все были в бассейне весь день, я думаю, мы сегодня можем пропустить купание.

Поднимается вой. Отсутствие ванны означает скорый отход ко сну – это они все уже выучили. И хотя они валятся с ног, ни один ребенок не хочет, чтобы день заканчивался. Имоджен машет рукой. Шон впечатлен тем, насколько она сегодня была собранной, насколько эффективной, как только поняла, что от нее требуется. Он предполагает, что она уже почти двадцать лет руководит политическими собраниями, помогает своему мужу добиваться целей, и это видно по ее целеустремленности.

– Как насчет расположиться на диванах, – говорит Имоджен, – а я почитаю вам сказку?

– Какую сказку? – недоверчиво спрашивает Тигги.

Имоджен протягивает книгу, и все смотрят на нее. Из них шестерых только Тигги умеет читать, а навыки остальных не продвинулись дальше чтения про кошек, сидящих на крышах. «Среди них нет гениев, – думает Шон, – и слава богу, что так. Моя Коко тоже не была гением. Она никогда бы не выросла человеком, который может спасти мир или возглавить его».

Он чувствует дрожь и ждет, когда она пройдет. Коко уже уходит в прошлое, становится состоявшейся трагедией. Его способность к восстановлению всегда была чуть ли не чудом, и ему это в себе очень нравится. Другие люди плачут и причитают неделями, месяцами, годами, но Шон всегда смотрел в будущее. «Следующие несколько месяцев будут трудными, – думает он, – но я справлюсь. А Клэр… Клэр даже не знает, что ее ждет. Она все еще думает, что худшее, что случилось в ее мире, – это потеря мужа».

– Симона оставила это вам, – говорит Имоджен и протягивает им яркую мультяшную обложку, чтобы они могли увидеть. – Смотрите! Это новый «Гарри Поттер»!

Раздается взрыв охов и ахов. «Ни один из них не читал „Гарри Поттера“, – думает он. – Это стадный эффект. Они все хотят заполучить его, потому что видят, как дети постарше сходят по нему с ума. Им будет ужасно скучно слушать что-то слишком сложное для них, но они никогда-никогда не признаются в этом, пока это не сделает кто-то другой».

– Мы также можем выпить горячего шоколада, – говорит Имоджен. – Как вам такая идея?

Еще одно «о-о-о». Горячий шоколад в разгар лета – они никогда о таком не слышали.

– Вперед, – говорит Имоджен. – Идите и одевайтесь в свои пижамы, и к тому времени, как вы оденетесь, шоколад будет готов. Большие присматривают за маленькими, хорошо? Осторожнее на лестнице!

– Нам сегодня дадут витаминки? – спрашивает Иниго Оризио.

– Нет, – отвечает Линда. Она почти не разговаривает с тех пор, как они вошли, механически перемещаясь от раковины к холодильнику, посудомоечной машине и столу, ее глаза опухшие, а выражение лица угрюмое. Но она уже забыла о своих утренних протестах; похоже, она поняла, что теперь уже слишком поздно и у нее нет другого выхода, кроме как согласиться. – Вам уже лучше. Они тебе не нужны. Только немного для Руби, потому что она болела прошлой ночью, но все остальные в порядке. Идите. Идите. Руби, останься здесь. Я схожу за твоей пижамой. Мы не хотим разбудить Коко. Кто вернется первым, получит дополнительный зефир!

Дети убегают, а Руби остается сидеть за столом.

– Имоджен, это обязательно? – спрашивает Шон.

– Да, – говорит она. – Нам нужно, чтобы она спала. Извини.

– Но разве мы не можем…

– Господи, – подает голос Джимми с дивана, где он сидит, глядя в камин. – Это растительный препарат. Не то же самое. Ты думаешь, я совсем тупой?

Шон не отвечает. «Ты сказал, что дозировка безопасна, – думает он. – Вчера вечером ты смеялся над Клэр и ее сомнениями». Но сегодня вечером он стал странно пассивным, как будто из него высосали все силы. Таблетка есть в списке Марии, значит, она должна быть выпита.

– Мне нужно, чтобы ты убрался оттуда, Джимми, – говорит Имоджен. – Освободи место для малышей.

Джимми поворачивает голову, и его лицо, кажется, следует за ним несколько секунд спустя. Он постарел за ночь, его кожа посерела, а плоть обвисла. Шон готов поклясться, что количество седины в этой неряшливой щетине увеличилось.

– Куда мне идти?

Имоджен устало качает головой.

– Мне все равно, – говорит она. – Я думаю, Чарли внизу, в беседке. Почему бы тебе не пойти и не посидеть там? На самом деле всем вам, мужчинам, лучше уйти. Дайте нам их успокоить.

Джимми поднимается с дивана и слегка покачивается. «Он даже двигается как старик, – думает Шон. – Неужели он не оставил себе немного стимуляторов, когда передавал кейс Гавила? Он выглядит так, словно у него болит поясница». Шон выходит за ним через двери в полумрак. Предстоит еще одна прекрасная ночь. Небо почти совсем чистое, только пара маленьких облачков висит высоко над головой. «Как вчера, – думает он, – только не так. Вчера мы уже наполовину выпили вторую бутылку шампанского, и перед нами простиралась прекрасная ночь удовольствий. Вчера я собирался посмотреть, что Клэр наденет, чтобы выбесить нас. Вчера я был королем мира».

Звонит его телефон. Он опускает взгляд на дисплей и видит, что это его жена. «Я не могу, – думает он. – Я знаю, Мария сказала, что я должен, но я не могу этого сделать. Она услышит мой голос и поймет, что что-то не так. А завтра она мне не поверит. – Он сбрасывает звонок. – Сегодня она звонила уже шесть раз. Либо чтобы поругаться, либо чтобы поговорить с девочками. Тебе надо было взять их с собой, – думает он. – Если бы ты взяла их с собой, этого бы никогда не случилось». Он уже выкинул из головы тот факт, что к тому времени, как Клэр ушла, Коко, скорее всего, уже было не спасти. Человеческий разум совершает чудеса, защищая свое эго.

Чарли сидит на кушетке в беседке и смотрит в пустоту точно так же, как Джимми на кухне. Он поднимает глаза, когда они приближаются, и по выражению его лица видно, что их появление нежелательно. Весь день, в моменты бездействия, они избегали друг друга: занимали места там, где не было других; каждый забивал себе голову доводами, почему лично он не виноват.

Шон и Джимми садятся, каждый на отдельную кушетку. В обычный день Шон потянулся бы в карман за своими сигарами, занялся бы разминкой, чисткой и ритуальным прикуриванием. Но этим вечером он не чувствует желания что-то делать. «Я мертв внутри, – думает он. – Даже удовольствие мне не поможет». Он садится и барабанит пальцами по подлокотнику. Смотрит на стеклянную столешницу, свежевымытую, вытертую и отполированную. «Нет никаких признаков того, что здесь что-то происходило, – думает он. – Никаких следов веселья».

– Наверное, с ней было что-то не так, – заявляет Чарли. Он говорит в воздух, как будто советуется с высшими силами. – Может, у нее было какое-то заболевание или что-то в этом роде.

– Да, – подтверждает Джимми, его глаза расфокусированы. – Ей дали ту же дозировку, что и остальным. Все должно было быть в порядке.

– Если бы только Клэр не параноила так. Если бы не поссорилась с Эмилией, за ними было бы кому присмотреть, – говорит Шон.

– Я сделал все, что мог, – произносит Джимми. – Ты видел. Разве нет? Адреналин не помог.

– Не думаю, что мы такие одни, – говорит Чарли. – Люди обожают осуждать, но мы вряд ли единственные, кто такое делал, да?

– Нет, – говорит Джимми. – Врачи делают так постоянно. Это абсолютно безопасно.

– Постоянно… – бормочет Шон. – Откуда мне было знать? Ты же у нас врач. Ты сказал, что это безопасно. Это не моя вина.

– Да, безопасно, – говорит Джимми. – Такого не должно было случиться. Наверное, с ней было что-то не так.

Они сидят и размышляют о своем несчастье, пока вечер крепнет. В помещении Имоджен и Линда читают детям на сон грядущий, относят их в кроватки, укладывают, готовясь к утру.