Текст книги "Современный зарубежный детектив-10. Компиляция. Книги 1-18 (СИ)"
Автор книги: Дэн Браун
Соавторы: Тесс Герритсен,Давиде Лонго,Эсми Де Лис,Фульвио Эрвас,Таша Кориелл,Анна-Лу Уэзерли,Рут Уэйр,Сара Харман,Марк Экклстон,Алекс Марвуд
сообщить о нарушении
Текущая страница: 220 (всего у книги 346 страниц)
28
В довольно просторном фургоне Оливо и Флавио, оба высокого роста, могли бы свободно стоять, но сейчас оба сидят напротив Сони. Рядом с ними трое полицейских, которых Оливо уже видел в управлении. На полу в центре фургона лежит огромная непромокаемая аквалангистская сумка размером 50 × 30 и высотой 20 сантиметров, к ней уже привязана дощечка-поплавок из «Адриатики» – как требовал похититель.
Все как и вчера вечером, только теперь в огромной сумке вместо пачки с бумагой находится миллион двести тысяч евро купюрами по пятьсот.
Соня и Флавио не объяснили, как родным удалось собрать деньги, какое давление пришлось оказывать на них, чтобы убедить, если кто-то вдруг отказывался или неправильно реагировал на предъявляемые обвинения. Ровно в семь они приходят за Оливо на квартиру к Соне и говорят, что деньги собраны и прокурор дал разрешение на проведение операции. Они уточняют также, что судья понятия не имеет о том, что Оливо будет находиться вместе с ними, поэтому ему придется ограничиться наблюдением. Его имя никогда не появится ни в одном протоколе. И потом он должен забыть, что присутствовал там. Только на таких условиях…
– Угу, – отвечает Оливо.
– О’кей, значит, пошли, – бросает Соня Спирлари, – все тебе растолкуем.
Сейчас как раз и наступил тот момент, когда Соня собиралась ему все подробно объяснить.
– Вот эта сумища с деньгами. – Скажем так, начало вполне очевидно, не знаю, понятно ли объясняю! – Как только мы с Флавио выходим из управления, ответственность за нее лежит на нас. Так что именно Флавио отнесет ее в указанное место. Никто больше сегодня вечером носа не высунет из этого фургона, понятно? Не раньше полуночи. Флавио, объясни Оливо, что будет происходить потом.
– Да, – говорит Флавио, одетый по случаю во все черное. – Сериал «Миссия невыполнима»[427]427
«Миссия невыполнима» – серия американских шпионских боевиков, главные герои которых всегда одеты в черное.
[Закрыть] здорово поднасолил Армани[428]428
Джорджо Армани – итальянский модельер и предприниматель, создавший одноименный бренд одежды, в коллекциях которого часто используется черный цвет.
[Закрыть] и семейке Аддамс[429]429
Семейка Аддамс – группа персонажей, созданная американским художником Чарльзом Аддамсом для газетных комиксов. Истории о семейке Аддамс, члены которой носят черную одежду, полны черного юмора.
[Закрыть], не знаю, понятно ли объясняю! – Мы теперь припарковались на улице Старых Рыбаков, в ста метрах от двадцать седьмого канализационного люка, из которого можно спуститься в шестнадцатый канал. Когда-то вода текла прямо здесь, а не под землей, на глубине пятнадцати метров.
– Флавио?!
– Да, Соня?
– У нас не лекция по истории.
– Ты права. Место, где похититель потребовал оставить деньги, – у запруды, куда стекается вода, образуя довольно широкую заводь, и потом расходится из нее по трем небольшим каналам. Их невозможно преодолеть вброд, в отличие от главного туннеля – по нему как раз можно добраться пешком до нужной точки. Разумеется, мы не ждем, что он полезет за деньгами через двадцать седьмой люк, куда я собираюсь спуститься. Он прекрасно знает, что мы контролируем этот вход. Мы предполагаем, что он доберется до заводи по туннелю, где мы караулили его вчера вечером. Сегодня же оставляем его свободным, чтобы у него не возникло подозрений. Вверху по туннелю имеются еще пять входов в него. Самый дальний находится в трех километрах отсюда. Другой возможности попасть туда нет. Ему придется воспользоваться одним из них.
Вот почему мы разместили у каждого входа группу наблюдения. Если они заметят, что там кто-то просочился, дадут нам знать. У них приказ не блокировать похитителя внутри, а брать только с поличным, когда выйдет наружу с сумкой. В ручку сумки мы зашили небольшой маячок, чтобы контролировать перемещение денег. Мы ведь не можем рисковать и допустить, чтобы он исчез с деньгами, не вернув нам ребят и не сообщив, где они находятся.
Оливо разглядывает пресловутую сумку. Она на самом деле размером 50 × 30 и высотой 20 сантиметров, черная, непромокаемая, аквалангистская.
– Оливо?
– Угу!
– Что?
– Ничего.
– Я тебя уже изучила, так что ты лучше кому-нибудь другому говори «ничего».
Оливо почесывает шапочку. Ему хотелось бы полакомиться чупа-чупсом, но, кажется, это будет не слишком уместно в данных обстоятельствах.
– Место, – произносит.
– Что – место? – спрашивает Соня. По интонации чувствуется, что она не настроена продолжать словесную перепалку.
– Ничего.
– Уверен?
– Угу.
– Тогда сейчас Флавио пойдет и оставит там сумку, вернется, и мы вместе с остальными группами будем следить за развитием событий на выходах из туннеля. Думаешь, это правильно?
– Угу.
Соня нажимает кнопку рации и сообщает всем участникам операции:
– Коллеги, Оливо Деперо дал добро. Деньги уходят вниз. Операция «У Старых Рыбаков» началась.
29
В фургоне, очень похожем на те, в каких обычно разъезжают сантехники, телефонисты или сотрудники ветслужбы, все напряжены, стоит полная тишина и зависло ожидание чего-то непредсказуемого.
Двадцать два пятьдесят, и ни одна из пяти групп еще не подала никаких знаков о движении у входов. Маячок на сумке показывает, что она по-прежнему там же, где пару часов назад ее оставил Флавио. Плавает по заводи.
Оливо же использовал все это время для изучения увеличенного изображения татуированных мизинцев четырех ребят. Снимки были сделаны очень подробно, во всех ракурсах.
Он так долго их разглядывает, что они уже давно перестали быть для него частью чьих-то тел, а превратились в загадку, головоломку длиной в пять сантиметров, в шифр из закодированных линий, в знаки какого-то языка, для которого он еще не нашел Розеттского камня[430]430
Розеттский камень – стела из гранодиорита, на которой высечены три варианта декрета, изданного в 196 г. до н. э., во времена династии Птолемеев в Египте. Средние тексты написаны на древнеегипетском языке с использованием иероглифов и демотического письма соответственно, а нижний – на древнегреческом. В трех версиях документа есть лишь незначительные различия, что делает камень ключом к расшифровке египетских письмен. Термин «Розеттский камень» используется для обозначения важнейшего ключа к новой области знаний.
[Закрыть].
И все же он знает, что это чередование чернил и кожи, различное для каждого пальца и в то же время похожее по рисунку, имеет свое значение. Это послание, клеймо, эмблема похитителя, демонстрирующего, кто он или чего добивается.
– По-прежнему тихо? – спрашивает Соня Спирлари по радиосвязи с коллегами.
– Тихо.
– Все спокойно.
– Нет ничего.
– Никаких признаков.
– Ничего, – отвечают из пяти подразделений.
Оливо думает о похищенных ребятах и о том, что знает о них. Все, о чем ему рассказали вначале Соня и Флавио, что прочитал в их личных делах. Из четверки только Райан и Мария были едва знакомы в школе, остальные же никак друг с другом не пересекались. Объединял их лишь институт «Фенольо» и наличие у каждого какого-либо физического недостатка, из-за которого они в лучшем случае не слишком выделялись бы среди остальных, а в худшем – могли бы стать жертвой травли таких типов, как Густаво и его приспешники. Было у них и еще кое-что общее – бесчестные и лживые родители. В остальном же все разное: возраст, темперамент, увлечения, учеба, взгляды на жизнь, мечты, успеваемость, хобби…
Оливо, словно игральные карты, прокручивает в памяти их фотографии и вдруг замирает. Ему вдруг опять словно почудился какой-то далекий стук, как тогда, когда он был замурован в цистерне. И как еще раньше – в багажнике «темпры» своего отца, когда стук раздавался в его черепной коробке, бьющейся о крышку отсека.
– Оливо? – Соня догадывается: что-то пошло не так. – Что с тобой?
Оливо качает головой, соглашаясь: «что-то пошло не так» или, возможно, «ничего». А на самом деле хватается за ручку дверцы, отодвигает ее и выходит из фургона наружу.
– Оливо! Куда ты, черт возьми?.. – кричит Соня, которая, похоже, готова броситься за ним.
– Останься, – останавливает ее Флавио. – Если сунешься туда, опять все просрем.
Оливо слышит, как дверь фургона задвигается за ним, и представляет двоих полицейских, которые смотрят, как он быстрым шагом направляется к двадцать седьмому канализационному люку, и спрашивают себя, отчего он решил послать все ко всем чертям.
У Оливо нет времени на раздумья, не говоря уже на объяснения. Им движет инстинкт и тот стук в голове, что становится все более размеренным, словно успокаивающий и возвращающий к жизни сердечный ритм.
Он поднимает крышку люка, Флавио оставил ее приоткрытой, и начинает спускаться по узким железным лестницам, ведущим в глубину. Прошел три пролета, пока не появился первый фонарь охранной системы.
Оливо продолжает спускаться и слышит, как снизу доносится нарастающий шум воды.
Когда лестница заканчивается, он оказывается в кирпичной галерее шириной не более трех метров, по обе стороны которой расположены сообщающиеся проходы. Вода движется с севера, медленно затекает в туннель и через двадцать метров вливается в широкую емкость-заводь размером примерно со школьный класс. Там плавает сумка с привязанной дощечкой – точно так, как ее и оставил Флавио.
Оливо поспешно направляется к ней. До нее остается десять метров, восемь, пять.
Он уже почти у цели, когда замечает, что сумка начала как-то странно двигаться.
У края заводи Оливо опускается на колени, чтобы схватить ее, но тут веревка, на которой держится сумка, отвязывается, и она уплывает, словно по своей воле, к одному из трех выходов – к тому, что слева.
Тут ее бегство тормозит удар о стену, она погружается в воду и исчезает.
Последнее, что видит Оливо, – это кончик черного блестящего плавника, на секунду мелькнувшего на поверхности. Шлепнув по воде с небольшим всплеском, он исчезает следом за сумкой.
30
Соня сидит за рабочим столом и вертит в руках веревку, которой сумка с деньгами была связана с дощечкой. Каждый раз, касаясь отрезанного конца, морщится. Часы у нее на запястье показывают сорок шесть минут первого.
– Значит, когда ты добрался до заводи, сумки там уже не было? – спрашивает в шестой раз. – Ты нашел только эту оторванную веревку, которая плавала.
– Угу.
– И не увидел, в какой из трех каналов утек тот козлина с деньгами.
– Нет, но ведь был маячок.
– Конечно был маячок! Жаль только, что, когда сумка ушла под воду, маячок пропал на несколько секунд, и, когда снова появился, нам понадобилось полчаса, чтобы отыскать, где его бросили в этом говенном подземелье. Отгадай с трех раз, что мы нашли, как только добрались до него?
– Пустую сумку? – произносит Оливо.
Соня смотрит на Флавио, который сидит рядом с Оливо. На лице коллеги читается бесконечная усталость, и он пытается скрыть озлобленность, каждый раз покашливая, вместо того чтобы крепко выражаться, хотя на языке у него так и крутятся матерные слова. У Сони Спирлари, однако, уже больше ничего не крутится на языке. За последний час она уже выложила весь свой запас нецензурной брани.
– Одну вещь не могу понять, – снова и снова повторяет она. – Каким образом за две минуты до одиннадцати ты вдруг почувствовал прямо-таки потребность побежать и проверить сумку?
– Без двух минут одиннадцать.
– Что?
– Без двух минут одиннадцать я почувствовал потребность… Как бы то ни было, это и правда было так. Я и сам никак не могу объяснить, почему решил проверить.
– Конечно, конечно… Но только теперь нам придется объяснять судье, каким образом мы потеряли миллион двести тысяч евро, не вернув ребят домой и не поймав похитителя. Посоветуй-ка нам, что ответить на это!
Оливо почесывает тыльную сторону ладони. Ему по-прежнему очень хочется чупа-чупс, но все такие злые и подозрительные, что, кажется, было бы слишком непочтительно с его стороны…
– Можете сказать, мол, не предвидели, что похититель окажется там с кислородным баллоном и маской. И что вы не могли преследовать его без соответствующего снаряжения. Ведь это правда…
– Знаешь, ты прав! Так вот, правду за правду, и потому скажем, что ты был с нами в фургоне и что ты, чокнутый, кинулся без позволения туда, где была привязана сумка, спровоцировав таким образом утрату денег и бегство «нашего друга».
Оливо, видя, как обстоят дела, достает свой чупа-чупс, снимает обертку и кладет конфету в рот.
– Это значит, что завтра я возвращаюсь в приют? – спрашивает Оливо.
– Если только больше не можешь рассказать нам что-либо полезное. Может, ты и видел что-то или догадался, но предпочитаешь держать это при себе. Мы уже прекрасно знаем, как ты устроен.
– Угу.
– Угу – значит есть что рассказать или нет?
– Угу – нет.
Соня кладет на стол веревку – вероятно, чтобы удержаться от желания ею придушить его.
– Тогда, дорогой Оливо Деперо, я сказала бы, что наше сотрудничество на этом закончилось. Флавио позаботится о том, чтобы проводить тебя. Я, как ты догадываешься, должна доложить судье и родственникам похищенных о моем втором косяке за эти два дня.
Десять минут спустя Оливо и Флавио едут в «гольфе» к дому Сони Спирлари.
Флавио молчит, Оливо занят чупа-чупсом. В течение десяти минут сцена не меняется, пока машину не останавливает красный светофор, вынуждая ожидать зеленого.
– Ты знаешь, Оливо, что я всегда был на твоей стороне, но в этот раз должен признать, что Соня права, – произносит Флавио скорбным голосом. – Дело не только в деньгах… Возможно, ты не в полной мере осознаешь, что на кону жизнь четверых подростков.
– Угу.
– Понимаешь теперь, что у похитителя, когда он завладел выкупом, нет никакого интереса оставлять их в живых. Возможно, они видели его лицо. И даже если не видели…
– Видели его лицо.
Флавио серьезно смотрит на него. Знаю-знаю, это не иначе как талант – провоцировать ненависть даже в тех людях, которые сначала были на моей стороне. Более того, те, кто сначала просто ненавидел меня, как Соня, начинают ненавидеть еще больше, не знаю, понятно ли объясняю!
– Даже если не видели его лица, – повторяет Флавио, – вероятно, догадались, где их держали или узнали голос похитителя. Ты что бы сделал на месте преступника?
Оливо молчит и смотрит на городской пейзаж за окном автомобиля, а там ночь, но не глубокая, а такая, что наступает спустя несколько часов после полной темноты.
– У тебя закончились слова?
– Угу.
– Не важно, мы все равно уже приехали. Не знаю, увидимся ли еще. Желаю тебе удачи.
Оливо согласно кивает головой, затем выходит из машины и направляется к подъезду, в кармане у него своя копия ключей.
Войдя в вестибюль, он, вместо того чтобы подняться по лестнице, выходит во внутренний двор, где у ограды стоят желтые баки для сбора макулатуры.
Забирается на тот, что заполнен больше других, перемахивает через ограду и приземляется за соседним домом. Проходит через его подъезд и появляется на улице с другой стороны. «Гольф» Флавио запаркован так, что из него можно увидеть только двери, в которые он входил несколько минут назад.
Оливо бодрым шагом двигается в противоположную сторону. Он знает, что за углом есть телефонная будка.
Когда подходит к ней, обнаруживает, что трубка оторвана.
– Ну, ты точно, по определению, лох, – говорит Аза, – затем дует снаружи на стекло и на запотевшем кружочке рисует небольшой член.
Оливо выходит из кабины и направляется куда глаза глядят, Аза следует за ним.
В такой час тротуары квартала безлюдны. Заведения закрыты. Все вывески погашены. Лишь одна одинокая фигура виднеется на углу улицы в пятидесяти метрах от него.
– Э-э-э-эх, кажется, тебе сгодится! – говорит Аза.
– Нет.
– Так позовем ее или нет?
– Да.
– Ну, так у тебя нет выбора. Если только не желаешь шагать всю ночь в поисках еще одной телефонной будки.
– У меня почти закончились слова.
– Когда открывал свое сердечко Манон, мне показалось, что не так уж ты беспокоился, сколько осталось, головастик-счетовод.
– Это было другое.
– Конечно другое, а сейчас – чрезвычайная ситуация, козел! Короче, давай-ка ты прервешься с этой историей в шестьсот слов до понедельника.
– Почему именно до понедельника?
– Потому что предвижу взрывной уик-энд.
Оливо замедляет шаг. Перед ним стоит трансженщина, которая вместе со своими двенадцатисантиметровыми каблуками ростом примерно метр девяносто, не считая еще к тому же начесанного платинового парика.
– Ча-а-ао! – произносит, чересчур растягивая «а».
– Добрый вечер, – говорит Оливо, – не могли бы вы одолжить мне ваш мобильный?
– Чёй-то я должна одалживать его тебе?
– У меня нет своего. А звонок касается очень срочного дела.
Транс внимательно разглядывает его:
– Сколько тебе лет?
– Шестнадцать.
– И у тебя нет телефона? Не чувствуешь себя белой вороной?
– А вы?
Транс таращит на него глаза. Кажется, она уже готова вломить ему справа, но вдруг смеется, выставив напоказ огромные зубы, и достает из сумки мобильник.
– Девчонке своей будешь звонить?
– Девчонке, но не моей.
– Ага, все так говорят.
– Да без разницы, на самом деле, сейчас очень большие ставки на кону.
– Большие или маленькие, никаких глупостей, о’кей? Иначе потом мой номер останется на месте преступления.
– Конечно. Я отойду на пару шагов, чтобы поговорить наедине?
Транс знаком показывает, что может уединяться сколько хочет.
– Пароль 28061969 – дата «Стоунволла». – И произносит вслед: – Можно подумать, ты знаешь, что это такое!
– «Стоунволл Инн» – бар в Нью-Йорке, где двадцать восьмого июня тысяча девятьсот шестьдесят девятого года примерно в час двадцать начались жестокие столкновения между гомосексуалами и полицейскими. Эта дата стала символом зарождения современного движения за права сексуальных меньшинств[431]431
Международное общественное движение ЛГБТ признано экстремистским и запрещено в России.
[Закрыть].
Она смотрит на него открыв рот, поднимает ладонь с вытянутыми мизинцем, указательным и большим пальцами и поджатыми средними, что означает: «Я тебя люблю». Оливо благоразумно отвечает всего лишь поднятым вверх большим пальцем, затем разблокирует телефон, достает из кармана листочек и набирает номер.
Гудок, она отвечает, а затем тишина.
– Это Оливо.
– Знаю, Оливо. Только у тебя есть этот номер. Знаю также, что если звонишь, значит догадался, как обстоят дела.
– Не обо всем.
– Не скромничай. Когда понял?
– Сегодня ночью.
– Как сегодня ночью? Не темни, ну же, я и так рискую, болтая с тобой!
– Когда сумка с деньгами исчезла, в воде я увидел аквалангистскую ласту. Тогда вспомнил, что у Элены Гацци было удостоверение аквалангиста. Я подумал о хобби остальных ребят. Федерико Джерачи жутко увлечен детективами и триллерами, значит мог организовать вымышленное похищение и сочинить требование о выкупе. Райан – эксперт по подземельям: пещеры, катакомбы, лазы… Само собой, это очень полезно. И потом, Мария. Она умеет обращаться со скальпелем и останавливать кровотечения. А кроме того, только они одни могли знать, что родители располагают необходимыми суммами денег. Думаю, обнаружили это не так давно, и именно деньги стали основной причиной затеянного ими похищения.
– Ты и правда молодец. Впрочем, Элиза Баллот просто так девять с половиной не поставит. Но почему звонишь мне? Как догадался, что я тоже в деле?
– Пальцы Элены, Райана, Марии и Федерико, которые похититель прислал в полицию, татуированы черными чернилами, но с небольшими желтыми пятнышками. Они похожи на хвост саламандры, которую ты нарисовала на обложке своей кожаной тетради. Думаю, это что-то вроде символа.
Слышно, как телефон шуршит обо что-то. Серафин зажимает его между плечом и ухом, затем в нем раздается «хлоп-хлоп-хлоп» – она хлопает в ладоши, аплодируя ему.
– Браво́-браво́, – произносит с французским акцентом. – Мне нужно было бы получше прятать свою тетрадь. Какой же ты проницательный!
– Однако я не знаю, почему ты в этом замешана. Райан, Элена, Федерико и Мария – у них свои счеты с родителями, и для них это возможность вытянуть у них деньги, но ты…
– Дойдешь и до этого, не спеши. В любом случае я тоже догадалась, ты что-то скрываешь.
– Вот как?
– Не сразу, конечно. Но потом… Приходит в марте в класс такой странный чувак, как ты, рисует фигово, но тут же начинает бодаться с Густаво! К тому же эта история с теткой в Турине, честно говоря, чушь какая-то. Надеюсь, это идея комиссарши – не твоя?
– Угу.
– Я так и думала. Можно спросить?
– Да.
– Правда, что твои не в Милане?
– Да, они умерли, когда мне было восемь лет. С тех пор я то в приютах, то в приемных семьях, то в лесах.
– В лесах?
Оливо не отвечает, не объясняет, не начинает заново разговор. Они молчат.
– Как бы то ни было, я рада, что ты позвонил мне.
– Правда?
– Да, но все равно, как только отобьемся, уничтожу телефон и симку. Радуйся, что я истратила шестьдесят евро на этот последний разговор с тобой. Мне на самом деле это было важно.
– Вы уже далеко?
Серафин молчит, но чувствуется, что улыбается.
– Ты слишком много хочешь знать, не кажется?
– Это был совет.
– Бежать? Спасибо, конечно. Но нам нужно довести до ума еще одно дельце. И потом, саламандры передвигаются медленно, тебе ли не знать.
– Плохо звучит.
– Что?
– Довести до ума еще одно дельце.
– Ошибаешься. Еще как зазвучит! А теперь мне нужно идти. Я рада, что познакомилась с тобой, Оливо. Ты правда потрясный!
– Не делайте этого.
– Что? Дельце? Слишком поздно. Саламандра Серафин шлет тебе привет! «Good night and good luck» – как говорил один чел[432]432
«Доброй ночи и удачи» (англ.) – такими словами традиционно завершал свои передачи известный американский журналист Эдвард Марроу (1908–1965).
[Закрыть].
31
Ночь проходит на удивление спокойно.
Саламандры во сне по нему не ползают, монотонных стуков под землей в закрытом багажнике или цистерне не слышит, никаких «заводных апельсинов», заставляющих кричать от страха, ни Джессики, ни Октавиана, поджидающих за углом, – сон безмятежный и без кошмаров, не знаю, понятно ли объясняю.
– Вы только полюбуйтесь, как спит это сокровище! – Сон разрушает Аза. – И совсем не похож на человека, который посеял миллион двести тысяч евро, доверенных ему безутешными родителями!
Оливо открывает глаза, но не сводит их с потолка. На его поверхности тоже нет никаких пятен и даже трещины.
– Делаешь вид, будто не слышишь, головастик-амплифон?[433]433
«Амплифон» («Amplifon») – итальянская компания, крупнейший в мире продавец слуховых аппаратов.
[Закрыть]
– Я слышал, но хочу заметить тебе, что если бы они были настолько безутешны, то сами выложили бы денежки по первому требованию, а не после того, как полиция вытащила из шкафов все их запрятанные скелеты. И потом, это грязные деньги. Поэтому лучше, что они оказались там, где оказались.
– Имеешь в виду в руках пяти подростков, разыгравших похищение? Наносят тату на свои мизинцы, отрубают их и отправляют маме с папой, чтобы вытянуть из тех по триста тысяч евро? И ты считаешь, нет ничего лучше, чтобы деньги все-таки оказались у них в руках? Интересная мысль!
– А между тем подростков четверо, а не пятеро. Серафин им только помогала.
– Ага, как же. А я в таком случае – отчаянная домохозяйка, которая без ума от вышивания крестиком, «Игры в кальмара»[434]434
«Игра в кальмара» – южнокорейский телесериал в жанре антиутопии, выживания, приключенческого боевика, триллера и драмы. Первый сезон вышел в 2021 году.
[Закрыть] и горного парашюта. Есть какие-то другие примеры для очистки совести?
– Те, кого ты называешь безутешными родителями, – это игроман, практически выбросивший семью на улицу, ростовщик, бухгалтер на службе у мафии и торговка предметами искусства. Плюс их вторые половины, посвященные во все эти делишки. Скорее всего, семейки больше детей заинтересованы в том, чтобы правда не вышла наружу.
– Однако никто из них не отрубил себе ни единого пальца!
– Это ритуальный жест – типичный для многих племенных культур. Он показывает истинное отношение к общему идеалу, готовность к самопожертвованию и преданность сообществу.
– Он показывает, что ты чокнутый! Вот что он показывает! И что это за сообщество? Сообщество саламандр? Могли бы, по крайней мере, выбрать животное более проворное! Леопарды, рыси или тасманийские дьяволы![435]435
Тасманийский дьявол – хищное сумчатое со свирепым нравом, острыми зубами и черной окраской; по ночам издает зловещие крики.
[Закрыть] Кому захочется иметь саламандру? Увидишь возле дома такую, пойдешь поспишь, поешь, посмотришь восемь сезонов любимого сериала, выйдешь, а она все так же сидит на прежнем месте. И потом, они выползают только в дождь, как англичане.
– Ты закончила?
– Да.
– Спасибо. А теперь, если поднимешь задницу с моих ног, я встану и пойду в школу.
– Позавчера мне не показалось, что тебя так уж раздражает груз в ногах, головастик двойных стандартов. Не знаю, понятно ли объясняю!
– Аза, мне нужно идти. Я серьезно. Это мой последний день здесь, хочу, по крайней мере, попрощаться с Матильдой и Франческо.
– Конечно! Конечно! Твои дружки Матильда и Франческо. – При этом попу не двигает. – Ты такой феноменально умный, а до сих пор не допер?
– До чего?
– Что Франческо и Матильда – тоже саламандры!
Оливо осматривает ноготь на большом пальце: он немного надломился, хотя нет – совсем сломался.
– Это я очень хорошо понял, еще раньше тебя, – говорит.
– Неужели? И когда же?
– Вчера вечером, когда засыпал.
– Надо же, какое совпадение! И я тогда же. Впрочем, это очевидно, разве нет? Полиция сказала, что в обоих случаях, когда сообщали о письме и посылке, звонил мужчина с низким грудным голосом, значит это был либо Тициано Ферро[436]436
Тициано Ферро – итальянский певец с характерным тембром голоса, композитор и автор песен.
[Закрыть], либо Франческо. И потом татуировки… четкие контуры, твердая рука. Никто из четверки пропавших ребят и даже Серафин не умеет рисовать так же хорошо, как Матильда.
– Ну что ж, можем признать, что мы доперли вместе.
– Если догадался, почему говоришь, что пойдешь в школу попрощаться с Матильдой и Франческо? Очевидно же, если исчезла Серафин, они тоже больше не появятся. Это означает – я раньше доперла, – что саламандр семь, а не пять.
– Хорошо, ты первая. Теперь встань, пожалуйста! По крайней мере, с профессором Баллот я могу попрощаться?
Аза пристально смотрит на него:
– Ты правда собираешь это сделать? Не шутишь?
– Что сделать?
– Пойти в школу. После того, что тебе сказала Серафин!
– Ну?
– Что «ну»? Дельце, которое они планируют завершить перед побегом с деньгами. На самом деле не переживаешь, головастик-мневсепофигу? Действительно пойдешь в свою жалкую школу со спокойной совестью?
Оливо садится и смотрит на Азу, которая избегает его взгляда, как делает всегда, когда обижается, зазнается или выпендривается.
– Думаешь, что… – пытается сказать Оливо.
– Я? Какой смысл мне о чем-то думать, если все решаешь ты! Значит, если хочешь идти в школу как ни в чем не бывало, зная, что те пятеро задумали сделать какую-то хрень, о которой будут потом жалеть всю жизнь, я умываю руки.
Оливо сжимает пальцами нижнюю губу:
– Знаешь, похоже, ты права.
– Чудо чудесное! Аллилуйя! Оливо Деперо признает правоту за кем-то, кого не зовут Оливо Деперо. Трубят фанфары, бьют барабаны, блудный сын образумился!
– В любом случае… хочу я или не хочу… но я понятия не имею, что они задумали, и знать не знаю, где их искать.
Аза опускает глаза и покачивает головой.
– Ваша честь, – вдруг резко поднимает голову и говорит решительно, словно обращаясь к судье, восседающему на высокой скамье. – Трудно поверить, но мой подзащитный не смог предотвратить худшего – катастрофу, стихийное бедствие – по самой банальнейшей, явной причине… Он – идиот. Настолько идиот, что совсем не задумывается о стучащем в его голове молотке, а ведь слышит этот звук уже давно! Не задумывается и о том, когда и где услышал стук в первый раз! А это помогло бы ему понять, что́ буквально отпечатывал молоточек о безумных намерениях семи чокнутых подростков! Знаю, ваша честь, в это трудно поверить, но он встал с кровати и пошел в школу, как последний болван, продолжая спрашивать себя, какова же роль Серафин в банде саламандр, ведь каждый из шести уже сыграл свою. В его пустую башку все еще не зашло, что он не знает этого, потому что Серафин до сих пор не исполнила свою партию, но вскоре сделает это. Понимаю, ваша честь, что глупость имеет свои пределы, прошу вас приговорить его к пяти тысячам лет с конфискацией, как пел тот чел[437]437
Строки из песни «Старый город» итальянского автора и исполнителя Фабрицио де Андре (1940–1999).
[Закрыть]. Не знаю, понятно ли объясняю.
Оливо размышляет, теперь сжимая двумя пальцами верхнюю губу.
– Кажется, я понял, – говорит. – Короче, поднимай задницу, я тороплюсь!
Десять минут спустя он уже шагает по дороге. Не завтракал. Только быстро сполоснул лицо. В квартире никого не было. Вероятно, Соня ночевала в управлении, а может, вернулась домой и потом рано ушла, а может, спала в «Ибисе» с Флавио.
Вместо того чтобы пойти к школе, Оливо направляется в противоположную сторону и уже через десять минут, почти бегом, вприпрыжку, добирается до библиотеки. Время – половина девятого, и она только что открылась. В вестибюле несколько студентов университета. Оливо подходит к стойке администратора:
– Здравствуйте, синьора Адель. Не знаю, помните ли вы меня?
Синьора Адель помнила его настолько прекрасно, что сразу же отодвинулась на метр от стойки.
– Недавно я разговаривал с директором, можете его пригласить?
Женщина пятится к кабинету, открывает дверь и заглядывает внутрь:
– Можно? Здесь снова тот юноша… – и что-то очень тихо добавляет.
Менее чем через пару секунд мужчина появляется, его лицо с расширенными от возбуждения зрачками напоминает морду охотничьей собаки, услышавшей на охоте визг зайца.
– Оливо Деперо! Я в самом деле очень рад видеть вас. Простите, но я позволил себе сохранить ваше имя в нашем читательском каталоге.
– Мне нужна ваша помощь.
– Снова планы здания?
– Намного серьезнее.
– Ну же, ну же, слушаю?
– Мне нужны полные планы всех подземелий и коммуникаций: переходов, туннелей, кладбищ, лазеек, запасных каналов, пещер, противовоздушных убежищ, катакомб и колодцев Турина. Со всеми входами и выходами между пересечениями и соединениями.
В небольшом гостевом пространстве библиотеки повисает напряжение – как на поле битвы, как за столом во время игры в покер, как на финальных кадрах «Хода королевы»[438]438
«Ход королевы» – американский драматический мини-сериал, основанный на одноименном романе Уолтера Тевиса.
[Закрыть].
– Синьора Адель!
– Слушаю вас.
– Мы с юношей поднимемся в отдел картографии, в секцию «L3 bis: подземная картография и чертежи». Через пару часов побеспокойтесь, пожалуйста, чтобы принесли нам на третий этаж мой термос с чаем и ланч-бокс. В это время нам понадобится сделать перерыв, поскольку я собираюсь познакомить синьора Оливо Деперо с обширным и полным иллюстраций произведением Эрнесто Солинго Булина, графа Оползня. И если кто-то будет спрашивать меня, отвечайте, что я в раю.
