Текст книги "Современный зарубежный детектив-10. Компиляция. Книги 1-18 (СИ)"

Автор книги: Дэн Браун

Соавторы: Тесс Герритсен,Давиде Лонго,Эсми Де Лис,Фульвио Эрвас,Таша Кориелл,Анна-Лу Уэзерли,Рут Уэйр,Сара Харман,Марк Экклстон,Алекс Марвуд
сообщить о нарушении

Текущая страница: 314 (всего у книги 346 страниц)

Колесико крутилось долго, и Хэл с сомнением посмотрела на символ уровня сигнала в верхнем правом углу экрана. Две палочки из пяти. Негусто. Но ведь хватит, чтобы пробиться хоть в какой-то Интернет?

Наконец на экране появились результаты поиска, и у Хэл потемнело в глазах, потому что первым был результат, которого она ждала и боялась – газетная статья о смерти мамы.

Мод– Вестуэй – Сент-Пиран – без – вести – пропала – скончалась, – было выделено серым шрифтом внизу и означало, что поисковик не нашел все заданные слова в одном тексте, но эта ссылка наиболее удовлетворяла запросу.

Хэл не стала ее смотреть. Зачем? В печально-торжественной заметке, содержащей жуткие подробности, не было информации, которую она искала. К тому же она прекрасно помнила: Гадалка-самоучка, известная в Брайтоне личность в оригинальной одежде, – как будто мама была пациенткой реабилитационного отделения, а не веселой, практичной женщиной, которая как могла лучше устроила жизнь свою и своей дочери. Хотя там все-таки говорилось о большой потере для обитателей пирса, что было правдой.

Хэл казалось, это было вчера: когда она пришла на пирс, чтобы занять мамин офис, все сгрудились вокруг нее, и на лицах читалось молчаливое сочувствие. Долгие месяцы после этого она в холода находила под дверью офиса чашку с остывающим чаем, а покупая рыбу с картошкой, иногда получала неправильную сдачу – в ее пользу.

Хэл смаргивала, пропуская ссылки на информацию об этом несчастном случае, а когда пыталась понять, о чем идет речь в других текстах, буквы расплывались перед глазами. Она открыла несколько, но ни один не имел отношения к делу. Был какой-то пропавший без вести высокогорный терьер из Сент-Пирана и куча совершенно ненужных ссылок – от сайтов, посвященных детским именам, до туристической информации о Сент-Пиране.

Наконец она закрыла экран, натянула одеяло и уставилась в маленькое зарешеченное окно на залитый дождем парк.

Кто бы ни была Мод Вестуэй, что бы с ней ни случилось, похоже, она исчезла без следа.

Глава 12

Хэл подскочила от шуршания шин по гравию за окном, ворвавшегося в ее мысли. Одеяло соскользнуло с плеч, она рефлекторно его подхватила, но затем бросила и подошла к окну посмотреть, кто приехал.

Вновь прибывшие торопливо шли к главному входу. Сверху Хэл не могла видеть их лиц, только макушки и зонтики, но рассмотрела припаркованные машины, составившие траурный кортеж, – два длинных, черных, гладких, как акулы, лимузина. Семейство приехало. Скоро начнется настоящий экзамен.

Хэл вдруг почувствовала, что у нее сдают нервы, а в голове от напряжения мутится. Вот оно. Встреча лицом к лицу с мнимыми родственниками. Неужели она действительно решится?

Она играла роль гадалки, зарабатывая деньги на жизнь, и в минуты честности перед собой это знала. Но тут другое. Тут не просто втюхать легковерным людям то, что они хотят слышать или уже знают. Тут преступление.

– К дьяволу чай, – спустившись на третий этаж, услышала Хэл голос, донесшийся до лестничного колодца. – От чего бы я сейчас не отказался, так это от виски. Или от коньяка, если уж у вас нет виски, миссис Уоррен.

Хэл не услышала ответа миссис Уоррен, но что-то сказал второй мужской голос, и послышались глухие смешки. Еще кто-то из детей пожаловался, что не может найти телефон.

Вот, значит, как. Момент истины. Эти слова пришли ей в голову, и она усмехнулась. Истины? Нет, лжи. Момент лжи. Всю свою жизнь она собирала силы для этого момента.

Если кто и выцарапает эти деньги, так это ты.

Хэл размяла пальцы, чувствуя себя боксером перед выходом на ринг. Хотя это не совсем точно. Ей предстоял экзамен на умственную увертливость, не физическую. Может, как гроссмейстер перед шахматной партией? Хэл посмотрела на себя будто со стороны: рука занесена над пешкой, она готова сделать первый ход.

Спускаясь по лестнице, она вроде даже согрелась, лицо раскраснелось от ожидания, а под черным платьем тяжело билось сердце.

– Я посмотрю, может, удастся приготовить тебе горячий шоколад, дорогой, – услышала она женский голос. Это не миссис Уоррен. Голос был резче и как-то побогаче. Наверно, Митци. – Жуткое стояние у могилы вымотало вконец, Хардинг. Китти замерзла. Где здесь чертовы обогреватели?

– Здесь нет обогревателей, Мит, что тебе прекрасно известно. Но, надеюсь, в гостиной развели огонь.

Сделав поворот на лестнице, Хэл всех их увидела. Хардинг стаскивал пиджак от «Барбура», Абель, все еще в плаще, стоя в глубине прихожей, что-то щелкал на телефоне, Митци помогала детям раздеться.

Пока Хэл спускалась по последнему лестничному маршу, никто не обращал на нее внимания. Наконец она шагнула на пол, и Эзра поднял взгляд.

– Приве-ет, – протянул он, и когда в ее сторону повернулись все лица – гамма эмоций простиралась от любопытства до откровенного изумления, – Хэл вспыхнула. – Я, кажется, видел вас на похоронах?

– Да, – хрипло ответила Хэл. Горло пересохло и болело, как будто в нем застрял шип, впившийся прямо в мясо. – Да, я… Меня зовут Хэл, это сокращенное от Хэрриет. Хэрриет Вестуэй.

Выражение лиц не изменилось, только за спиной Хардинга раздался сухой кашель.

– Хэрриет… дочь Мод.

Эти слова произнес адвокат Тресвик, и его спокойный голос пресек болтовню в прихожей, как будто ее перерезали ножом.

Прозвучавшие имена очевидным образом ничего не говорили юным членам семьи. Но у троих братьев и Митци, которая, коротко ахнув, погнала детей дальше по коридору и следом за ними ушла сама, реакция была такая, как будто адвокат грязно выругался или разбил пустую китайскую вазу, что стояла у подножия лестницы. Хардинг, нашарив за спиной стул, рухнул на него, словно вдруг перестали слушаться ноги. Абель громко охнул и потянул воротник. Только Эзра не пошевелился – просто замер и страшно побледнел. Первым дар речи обрел Хардинг:

– У нее… у нее дочь? – Ему как будто было трудно произносить комковатые, неповоротливые слова. – Но почему мы не знали?

– Никто не знал, – ответил Тресвик. – Очевидно, кроме вашей покойной матушки. Может быть, ваша сестра рассказывала ей, я не знаю.

Абель покачал головой.

– У нее дочь, – повторил он за братом, однако с совершенно другой интонацией, словно не в силах поверить в эти слова или в ту реальность, которую они обозначали. – Дочь Мод. Но… это же абсурд.

У Хэл потемнело в глазах, она крепко схватилась за перила – вспотевшие ладони заскользили по полированному дереву.

– Это просто абсурд, – бормотал тем временем Абель. – Она не… она же не…

– И тем не менее, – поведя головой, сказал мистер Тресвик. – Это Хэрриет.

Хэл сделала шаг в прихожую, чувствуя, как сердце быстро и сильно бьется в груди, думая о роли, которую ей предстоит сыграть. Естественно, что ты паникуешь, подсказал внутренний голос. Ты впервые в жизни видишь родных. Используй этот страх. Сделай его своим.

– Я не знала, что у меня есть дядя, – сказала она, не пытаясь скрыть дрожь в голосе, и протянула руку Хардингу. – Н-не говоря уже о трех.

Всеми десятью теплыми толстыми пальцами Хардинг обхватил ледяную руку Хэл и крепко пожал ее, как будто рукопожатие могло гарантировать их союз.

– Так, так, так, – приговаривал он. – Очень приятно познакомиться с вами, Хэрриет.

А Абель, так тот просто прижал ее к себе, с такой силой вдавив очками в мокрый плащ, что она услышала, как бьется его сердце.

– Добро пожаловать домой, – только и сказал он, а голос дрожал от какой-то надсадной искренности. – О, Хэрриет. Добро пожаловать домой.

5 декабря 1994 года

Мод все знает.

Вчера ночью она пришла ко мне в комнату, когда я уже легла, но я поняла это раньше. Поняла по выражению лица, с каким она наблюдала за обедом, как я гоняю вилкой по тарелке остывшую треску и размякшую брокколи, борясь с подступившей тошнотой. И еще по взгляду, которым она на меня посмотрела, по тому, как отодвинула свою тарелку и встала, я поняла – она догадалась.

– Сядь, – резко сказала ее мать. – Ты не уйдешь из-за стола без разрешения.

Мод бросила на нее взгляд, исполненный чуть ли не ненависти, но села.

– Я могу уйти из-за стола? – спросила она, выплевывая каждое слово, как будто это были кости трески, кру́гом разложенные у нее на тарелке.

Лицо миссис Вестуэй на мгновение приняло странное выражение; в нем читалось желание настоять на своем и одновременно понимание, что в один прекрасный день она навсегда оттолкнет Мод и в конечном счете ничего не сможет поделать с непокорной дочерью.

– Да, – ответила она наконец с большой неохотой. Но когда Мод встала, добавила: – После того как доешь рыбу.

– Я не могу это есть! – воскликнула Мод, бросив салфетку на стол. – И Мэгги не может. Ты только посмотри – это же отвратительно. Сплошные кости и безвкусное белое дерьмо.

Я увидела, как побелел нос у моей тетки – признак того, что она в бешенстве.

– Ты не будешь в этом доме говорить о еде в таком тоне.

– Врать я тоже не буду. Ей-богу, в этом доме уже столько лжи!

– Что ты имеешь в виду?

Теперь миссис Вестуэй тоже встала, и они стояли друг напротив друга – такие похожие и все же такие разные: Мод – вспыльчивая, тетка – хладнокровная, Мод – страстная, тетка – сдержанная, но злость и негодование на обоих лицах настолько усилили сходство, что я лишь сейчас впервые осознала, насколько же они похожи.

– Ты прекрасно знаешь, что я имею в виду.

С этими словами Мод взяла пальцами вялый кусок трески и затолкала его в рот. Когда она начала жевать, мне показалось, раздался хруст костей. В горле у меня поднялась тошнота. Стараясь удержать ее, я покрылась испариной.

– Довольна? – с полным ртом спросила Мод и, не дожидаясь ответа, развернулась и вышла из столовой, хлопнув дверью так, что на столе зазвенела посуда.

Я склонилась над тарелкой, пытаясь не выдать дрожание рук. Подцепив вилкой кочешок брокколи, я положила его в рот, хотя в глазах плыло.

Не смотри на меня, в отчаянии подумала я, зная, как холодная ярость тетки могла перекинуться на любого, кому не посчастливилось подвернуться ей под руку. Не смотри на меня.

И она не посмотрела. Я услышала скрип ножки стула по паркету и стук захлопнувшейся двери по другую сторону столовой, а подняв глаза, поняла, что пребываю в благословенном одиночестве.

* * *

Мод зашла ко мне намного позже. Я сидела на кровати в ночной рубашке с грелкой в ногах и тасовала карты, когда послышались шаги на лестнице. Не зная, кому они принадлежат, сначала я замерла, но по стуку в деревянную дверь все поняла.

– Мод?

– Да, я. – Она говорила тихо, наверняка не хотела, чтобы ее услышали. – Можно войти?

– Да, – прошептала я в ответ.

Ручка повернулась, и Мод вошла в комнату, пригнув голову в низком дверном проеме. Она была закутана в огромную кофту, но при этом босиком.

– Господи, да ты же вся промерзла!

Она кивнула, зубы у нее стучали. Не говоря ни слова, я подвинулась и поправила для нее подушку. Она забралась на узкую кровать. Ноги у нее, когда она скользнула ими по моим, были холодные как лед.

– Ненавижу ее, – только и сказала она. – Как же я ее ненавижу. Как ты здесь выдерживаешь?

У меня нет выбора, подумала я, хотя понимала, что на самом деле у меня не меньше возможностей, чем у Мод, а может, и больше.

– Она живет, как будто сейчас пятидесятые, – с горечью продолжила Мод. – Телевизора нет, нас с тобой держат взаперти, как каких-то монахинь. Миссис Уоррен гробится на кухне. Она что, не понимает, что так уже не живут? Наши ровесники бегают на концерты, надираются, трахаются… Тебя не волнует, что мы здесь томимся, как в неволе, в придуманной послевоенной стране моей матушки?

Я не знала, что ответить. Не могла же я признаться Мод, что мне никогда не хотелось надираться и бегать по концертам. Что я никогда и не делала этого, даже имея возможность.

– Может, мне это больше подходит, чем тебе, – сказала я наконец. – Мама всегда говорила, что я немножко старомодна.

– Расскажи мне о своей маме, – тихо попросила Мод.

У меня ком встал в горле. Я вспомнила маму: копается в саду – обычная картина, – а рядом папа, напевая из Пола Саймона, разрыхляет грядку или сажает цветочные луковицы. Я старалась не думать об этом последние кошмарные месяцы… Предсмертный выдох мамы в аппарат искусственной вентиляции легких, а спустя несколько недель сердечный приступ у папы.

– Что тут рассказывать? – пожала я плечами, стараясь не выдать голосом, как мне больно. – Она умерла. Они оба умерли. Точка.

От такой несправедливости у меня все еще мутится в голове. Но вместе с тем я поняла, что есть тут и своего рода справедливость. Я была дочерью двух беззаветно любящих друг друга людей. Они были созданы друг для друга – в жизни и в смерти. Вот только если бы эта смерть помедлила.

– Я просто хочу понять… – очень тихо начала Мод. – Я хочу понять, как это бывает, когда не… не ненавидишь свою мать?

На этот раз я вздрогнула не от ее холодных ступней, а от желчи в голосе.

Моя тетка – не самый простой человек, я это знала еще прежде, чем переехала сюда. Тот факт, что она умудрилась поругаться с моим отцом, объяснил мне все, что нужно было знать. Мягче человека, чем папа, трудно себе представить. И все же я оказалась не готова к реальности, которую встретила здесь.

– Если бы я могла уехать, – пробормотала Мод себе в колени с тихим ожесточением. – Его она отпустила.

Она не сказала, кого – зачем? Мы обе знали, о ком она говорит. Эзра. Поступил в школу-интернат. Удрал.

– Думаешь, потому, что он мальчик? – спросила я.

Мод пожала плечами, стараясь казаться спокойной, но все было видно насквозь. Глаза у нее были красные, значит, после ужина она плакала.

– Девочкам образование не нужно, – горько усмехнулась она. – Во всяком случае, они недостойны того, чтобы за их образование платили. Но что бы она там ни думала, у меня мозгов вдвое больше, чем у него. Я буду в Кембридже, пока его натаскивают для пересдачи экзаменов на каких-то захудалых курсах в Суррее. Я ей покажу. Летом. Эти экзамены – мой билет на выход отсюда.

А… как же я? Если Мод уедет, что будет со мной? Неужели я останусь здесь, как в тюрьме, одна – с ней? Но я промолчала.

– Всегда ненавидела эту комнату, – тихо продолжала Мод. – В детстве она запирала нас тут в наказание. А теперь… Даже не знаю. Теперь мне кажется, что здесь укрытие ото всего остального дома.

Мы долго молчали. Я пыталась представить себе, как это – что у меня такая мать? А еще – каково страдать от этого ребенку? Но у меня не получилось.

– Можно, я останусь у тебя на ночь? – спросила Мод, и я кивнула.

Она перекатилась на кровати, я выключила свет и повернулась на бок спиной к ней. Мы лежали в темноте, чувствуя тепло друг друга, содрогание и скрип матраса, когда кто-то ворочался.

Я почти заснула, когда вдруг послышался голос Мод, такой тихий, что мне сначала показалось, она дышит во сне.

– Мэгги, что ты будешь делать? – спросила она.

Я не ответила. Просто продолжала таращиться в черноту. Но от вопроса тяжело забилось сердце.

Она все знает.

Глава 13

Следующие полчаса один за другим, без перерыва, следовали вопросы и уклончивые ответы. Это оказалось тяжелее, чем предполагала Хэл, но в то же время странно забавляло. С трудом справляясь с разговором, отчаянно пытаясь запомнить, что кому успела сказать, она вдруг поймала себя на том, что отказалась от сравнения с шахматным матчем и вернулась к образу боксера. Вот он туже затягивает запястья, выходит на ринг и принимается уворачиваться от ударов – так она отбивалась от вопросов, пытаясь, иногда неловко, переадресовывать их собеседнику.

Но ведь это не поединок. С одним противником было бы проще. Это ей было не в новинку – хотя ситуация почти ничем не напоминала контролируемую обстановку на работе. Однако невнятная мешанина – нечто совсем иное: беспорядочный гул голосов, перекрывающих друг друга, влезающих с вопросом еще до того, как она успела ответить на предыдущий, встревающих с разными историями и воспоминаниями. Это настолько не похоже на то, к чему она привыкла, что Хэл просто очумела, чуть не оглохла.

Всю жизнь семьей для нее были она сама и мама – вдвоем, связанные накрепко, и больше никого не надо. Взрослея, Хэл никогда не чувствовала, будто ей чего-то не хватает, хотя иногда и мечтала о каникулах в кругу большой семьи, как у других детей в школе, о бесконечных вереницах братьев, сестер, кузенов, с кем можно играть, о горе подарков на Рождество и дни рождения от целого племени сородичей.

Теперь, когда домочадцы окружили ее, перекрикивая друг друга, расспрашивая ее про воспитание, учебу, вообще жизнь, она поразилась, как могла завидовать когда-то другим детям, что у них есть дядюшки и тетушки.

Хуже всего было с Хардингом, он резко задавал один прямой вопрос за другим в манере войскового старшины – это больше напоминало допрос. Стиль Абеля оказался совсем другим – легким, дружелюбным. Время от времени, когда Хэл не знала, что ответить, он начинал смеяться и рассказывал что-нибудь о себе. Эзра помалкивал, но Хэл чувствовала, что он не спускает с нее глаз, наблюдает.

Конец расспросам положила Митци. Рассмеявшись смехом, который в другой ситуации показался бы Хэл неприятным, она воскликнула:

– Господи, мальчики! – И, разбив плотное кольцо темных костюмов, она шлепнула Абеля по плечу и взяла Хэл за руку. – Да оставьте вы девочку хоть на несколько минут! Посмотрите на нее – вы ее сейчас просто раздавите. Хэл, я могу предложить вам чаю?

– Д-да… Да, пожалуйста.

На пирсе она пыталась скрывать легкое заикание, говоря тихо и медленно. К тому же так Хэл казалась старше своих лет и напоминала клиентам, что она здесь хозяйка, а они у нее в гостях. Но сейчас, когда Митци отвела ее в сторону, до нее дошло, что неловкость – это алиби, что она может ее использовать. Зачем пытаться скрывать свое смущение, свою молодость? Наоборот. Идя за Митци, Хэл опустила плечи, чтобы и без того субтильная фигурка показалась еще меньше, и сбросила челку на лицо, словно застенчивый подросток. Обычно окружающие недооценивали Хэл. Иногда это преимущество.

Хэл позволила Митци подвести себя к дивану у камина, где сидел подросток, шараша по телефону так, что Хэл сразу поняла: играет. Но это был не Ричард. Кто там еще? Фредди?

– Ну вот, так-то лучше, – заботливо сказала Митци, когда Хэл села. – Могу я наконец вам что-нибудь предложить? Возраст позволяет вам бокал вина?

И уже несколько лет, подумала Хэл, но вслух не сказала. Надраться здесь не самая светлая мысль. Она сознательно неопределенно засмеялась.

– Я бы предпочла чай, который вы упомянули, благодарю.

– Вернусь через секунду. – И Митци с силой потрепала сына по голове. – Фредди, выключи.

Когда родительница вышла, Фредди даже не сделал вид, что собирается отложить телефон, но покосился на Хэл.

– Привет, – сказала она. – Я Хэрриет.

– Привет, Хэрриет. А что у тебя за татуировка?

– Татуировка? – Хэл было удивилась, но вовремя сообразила, что хлопчатобумажное платье съехало, обнажив плечо и край крыла. – Ты про эту? – Она ткнула пальцем за спину, и Фредди кивнул:

– Похоже на птицу.

– Это и есть птица. Сорока.

– Круто, – сказал он, не поднимая головы, так как, судя по всему, столкнулся с каким-то препятствием в игре, а потом добавил: – Я ужасно хочу татуировку, но мама говорит, что через ее труп.

– До восемнадцати тебе закон не позволяет, – быстро включилась Хэл. Тут хоть безопасная территория. – Ни один уважающий себя мастер не пойдет на это. А ты ведь не хочешь к тем, кто пойдет? Тебе сколько лет?

– Двенадцать, – с грустью протянул Фредди, захлопнув телефон и впервые подняв глаза на Хэл. – А можно посмотреть?

– Хм-м… – Этот вопрос переходил определенную черту, но Хэл не знала, как отказать. – Ну… да. Наверно, можно.

Она пригнулась и почувствовала, как Фредди оттянул ворот, обнажив склонившую голову набок птицу. Пальцы у него были холодные, Хэл постаралась не вздрогнуть.

– Круто, – еще раз сказал он, на сей раз с завистью. – Ты сделала ее из-за этого дома? Ну, здесь все эти сороки… – Он махнул рукой в сторону деревьев за окном, и Хэл невольно обернулась.

На улице совсем стемнело и только свет из комнаты поблескивал на мокрых ветвях, но Хэл будто воочию снова увидела сорок, рядком рассевшихся на ветвях тиса, с которых капала вода. Она покачала головой и натянула ворот платья, закрыв птицу.

– Нет. Моя… мою маму зва…

В самый последний момент до нее дошло, что, утратив бдительность, она чуть было не ляпнула непоправимое. Ведь эту татуировку она сделала в память о маме. Мэгги[508]508
  Magpie – сорока (англ.).


[Закрыть]. Будем горе горевать. Тогда это казалось правильным. Но волна липкого ужаса обдала ее, когда она поняла, что готова была произнести настоящее имя мамы. Глупо. Как глупо!

– Я звала ее сорокой. Такое прозвище, – сказала она после паузы, довольно долгой для того, чтобы в полной мере прочувствовать, как под ногами разверзлась бездна. Легенда была ниже всякой критики, но с ходу ничего лучше в голову не пришло. Правда, мальчишка, кажется, не заметил затянувшейся паузы.

– Это сестра папы? – спросил он.

Хэл кивнула:

– Да.

– Хотя, наверно, надо говорить была сестра папы. Она ведь умерла, правда?

– Фредди! – Митци подошла с чашкой чая и, поставив ее на стол, слегка стегнула сына по колену. – Это уже… Ради бога, извините, Хэрриет. Подросток… Что тут скажешь?

– Все в порядке, – искренне ответила Хэл.

Паренек не просто продемонстрировал ей то, о чем она уже догадывалась. Это была та почва, на которую Хэл могла встать прочно, обеими ногами. Не было больно слышать такие слова от других людей, ей даже больше нравилась мальчишеская прямота, чем все эти деликатные усопла или покинула нас. Мама не уснула и не вышла в соседнюю комнату. Она умерла. И эту реальность не смягчит никакой эвфемизм. И еще это, по крайней мере, правда. И она сказала, обращаясь к Фредди:

– Да, умерла. Я сделала татуировку в память о ней.

– Круто, – почти машинально повторил опять Фредди. Теперь, в присутствии матери, ему стало неловко. – А еще у тебя есть?

– Есть… – начала Хэл, но вмешалась Митци:

– Фредди, умоляю, прекрати изводить бедную Хэрриет личными вопросами. Так не ведут себя на…

Она осеклась и не произнесла на поминках.

Хэл улыбнулась – во всяком случае, попыталась – и взяла чашку с чаем.

– О, чудесно.

Рассказывать про татуировки было проще, чем отвечать на вопросы Абеля, Хардинга и Эзры. И поэтому ее слегка затошнило, когда она увидела, как Хардинг, потрепав Абеля по плечу, следом за женой двинулся к камину.

– Греетесь, Хэрриет? – спросил он, подойдя. – Очень мудро. Боюсь, дом просто губителен для здоровья. Мать не очень-то доверяла современным удобствам вроде центрального отопления.

– А… он давно принадлежит семье? – спросила в свою очередь Хэл. Она вспомнила, как мама рассказывала о своей работе. Не позволяй клиентам задавать вопросы, спрашивай сама. Проще направлять разговор, если ты за рулем, а собеседник чувствует себя польщенным, когда ты проявляешь к нему интерес. – Мама никогда не рассказывала об этом доме, – честно призналась она.

– О, да фигову тучу лет, – небрежно ответил Хардинг. Он встал спиной к камину, разведя полы пиджака, чтобы огонь грел спину. – Мы сейчас находимся в самой старой части, она датируется началом восемнадцатого века. И много лет это была скромная ферма. А в конце девятнадцатого века ваш прапрапрадед, дед моей матери, сколотив приличные деньги на фарфоровой глине, возле Сент-Остелла, решил полностью перестроить дом и сделал это, надо сказать, на широкую ногу. Здание сохранило георгианское ядро старой фермы, где разместились гостиная, столовая, главные жилые комнаты, но к нему были пристроены расползшиеся крылья и помещения для прислуги в стиле «Искусства и ремесла». Получилась элегантная усадьба. Однако его сын оказался, увы, никудышным предпринимателем, и карьер перешел партнерам. С тех пор у семьи уже не было денег на поддержание дома, и с двадцатых годов его облик не менялся. Чтобы довести тут все до ума, нужно вложить добрый миллион фунтов. Разумеется, не те деньги, которые может достать из кармана средний покупатель. Разве что крупная гостиничная сеть… Хотя, конечно, сегодня на вес золота земля.

Хардинг посмотрел в окно, на мокрый от дождя газон. Хэл чуть ли не воочию видела, как он рисует себе повыскакивавшие грибами на территории парка типовые дома, подсчитывает барыш и слышит хруст банкнот, когда поспевает очередной урожай на продажу. Она кивнула в ответ и, поскольку сказать было нечего, отхлебнула чай. Руки у нее, несмотря на огонь в камине, все еще были ледяные, а щеки пылали, и вдруг ни с того ни с сего она чихнула.

– Будьте здоровы, – сказал Абель.

Хардинг сделал шаг назад и чуть не залез ногой в камин.

– О Боже, надеюсь, вы не простудились у могилы.

– Вряд ли, – ответила Хэл. – Меня так просто не возьмешь.

Но последние слова не удались, потому что она снова чихнула. Абель вытащил красиво накрахмаленный носовой платок и заботливо протянул ей. Хэл покачала головой.

– Бисквиту, Хэл? – спросила Митци, и Хэл взяла одно печенье, вспомнив, что не ела с самого утра.

Но бисквит оказался черствым и лежалым, поэтому она обрадовалась, когда с другого конца комнаты раздался кашель, которым Тресвик постарался заглушить остальные голоса.

– Могу я попросить минуту вашего внимания?

Хардинг бросил взгляд на Абеля, тот пожал плечами, и оба пересекли длинную комнату, подойдя к адвокату, который стоял возле рояля, перебирая бумаги.

Хэл встала с дивана, но в нерешительности замялась, не зная, относится ли просьба и к ней.

– Вы тоже, Хэрриет, – сказал Тресвик и положил стопку бумаг на крышку рояля. Подойдя к двери, он открыл ее, и в резком контрасте с нагретым камином воздухом в комнату из коридора ворвалась холодная струя. – Миссис Уоррен! – позвал Тресвик, и голос его гулко разнесся по коридору. – У вас найдется некоторое время?

– Дети понадобятся? – спросила Митци.

Тресвик покачал головой:

– Нет, если только им интересно. Но вот если бы Эзра мог к нам присоединиться… Где он, кстати?

– По-моему, вышел покурить, – пожал плечами Абель.

Он покинул комнату и скоро вернулся с братом, у которого от дождя намокли темные курчавые волосы.

– Простите, я не догадался, что вы собираетесь провернуть трюк в духе старика Эркюля Пуаро, мистер Тресвик, – улыбнулся Эзра какой-то кривой улыбкой, как будто прозвучала шутка, понятная ему одному. – Вы откроете нам, кто убил нашу матушку?

– Вовсе нет, – ответил Тресвик с крайне неодобрительным выражением на лице. Он опять перебрал бумаги и, согнув палец крючком, поправил очки, явно раздосадованный игривым настроением Эзры. – И мне не кажется, что это уместно в ситуации… Ладно, не важно. – Он опять кашлянул, но скорее от смущения, пытаясь собрать мысли. – Несмотря ни на что, благодарю вас всех, что уделили мне время. Долго я вас не задержу, но из беседы с миссис Вестуэй я понял, что она не обсуждала с вами свои завещательные намерения. Это верно?

Хардинг нахмурился.

– Да, строго говоря, не обсуждала, но имелось более чем ясное понимание, что после смерти отца она будет жить в доме до конца своих дней, после чего он перейдет…

– Ну, я постараюсь, чтобы на этот счет не было заблуждений, – торопливо перебил его Тресвик. – Я настоятельно рекомендую всем клиентам обсуждать свои завещания с бенефициарами, но, разумеется, не все выбирают такой путь.

В коридоре раздалось постукивание палки, и в комнату вошла миссис Уоррен.

– В чем дело? – довольно резко спросила она и, увидев, как Рич подсыпает угля в камин, бросила ему: – Не разбазаривайте уголь, молодой человек.

– Прошу вас, миссис Уоррен. Я бы хотел побеседовать со всеми бенефициарами завещания миссис Вестуэй, и мне представляется, что лучше всего это сделать, когда собрались все.

– О, – произнесла миссис Уоррен, и на лице ее появилось выражение, которое Хэл трудно было понять. Какое-то… ожидание? Вряд ли жадность. Скорее… возбуждение. Чуть не ликование. Может, экономка знает что-то такое, чего не знают остальные?

Абель пододвинул ей табурет, стоявший у рояля, и экономка села, поместив палку на колени.

Тресвик прочистил горло, взял с крышки инструмента бумаги и опять перебрал их, в чем вовсе не было необходимости. Каждый дюйм в нем, от начищенных башмаков до очков в проволочной оправе, выдавал волнение и неуверенность, и у Хэл заломило в затылке. Она заметила, как у Абеля меж бровей залегла складка, выдававшая его озабоченность.

– Ну что ж. Постараюсь быть кратким, я не большой любитель театрализованных зрелищ в викторианском стиле, связанных с оглашением завещания. Однако в целях прояснения ситуации необходимо сказать два слова, поскольку меньше всего я бы хотел, чтобы у заинтересованных лиц сложилось ошибочное представление о…

– Ради бога, выкладывайте, старина, – нетерпеливо перебил его Хардинг.

– Хардинг… – Абель, желая успокоить брата, положил ему руку на плечо, но тот оттолкнул ее.

– Да оставь ты меня в покое со своими хардингами, Абель. Ясно ведь, милейший мистер Тресвик предпочитает ходить вокруг да около. Я мечтал бы поскорее перейти к сути и понять, о чем речь. Неужели мамаша сошла с ума и оставила все приюту для бездомных животных или что-нибудь в этом роде?

– Не совсем так. – Тресвик посмотрел на Хардинга, затем на Хэл, потом на миссис Уоррен, потом опять на Хардинга, снова перетасовал бумаги и попрочнее закрепил очки на переносице. – Одним… Иными словами… Короче говоря, состояние включает порядка трехсот тысяч фунтов в денежных вкладах и ценных бумагах – львиная доля этой суммы пойдет на оплату налога на наследство – и имение, которое еще только предстоит оценить, но оно, несомненно, является основной частью наследства. Его стоимость превышает миллион фунтов. Возможно, два миллиона, зависит от обстоятельств. Особо миссис Вестуэй оставила тридцать тысяч миссис Уоррен… – Экономка строго кивнула. – И по десять тысяч каждому внуку…

При этих словах сердце у Хэл забилось сильнее и стало труднее дышать.

Десять тысяч фунтов? Десять тысяч фунтов?! Так она же сможет отдать долг мистеру Смиту, заплатить за квартиру, за газ… Даже сможет куда-нибудь съездить. Теплая волна разлилась по телу, словно Хэл выпила что-то особенно горячее и питательное. Она постаралась сдержать улыбку. Напомнить себе, что предстоит уладить еще массу сложностей. Но в голове звенело помимо ее воли. Десять тысяч фунтов. Десять тысяч фунтов.

Все, что Хэл могла сделать ради соблюдения условностей, это остаться на месте, поскольку все ее тело от нежданной радости хотело плясать. Неужели правда?

Но мистер Тресвик продолжил:

– Точнее, каждому – за исключением внучки Хэрриет.

О.

Как будто проткнули воздушный шарик и он стремительно съежился в жалкий шматок резины – быстрее, чем требуется времени, чтобы это описать.