Текст книги "Современный зарубежный детектив-10. Компиляция. Книги 1-18 (СИ)"

Автор книги: Дэн Браун

Соавторы: Тесс Герритсен,Давиде Лонго,Эсми Де Лис,Фульвио Эрвас,Таша Кориелл,Анна-Лу Уэзерли,Рут Уэйр,Сара Харман,Марк Экклстон,Алекс Марвуд
сообщить о нарушении

Текущая страница: 252 (всего у книги 346 страниц)

Глава 11

Инфаркт миокарда. Это название всегда казалось мне комичным для такой серьезной штуки; но мне, как британке, и чужое пуканье кажется смешным, так что узнав, что причиной смерти моего отца стал инфаркт, я не удержалась от рефлекторной ухмылки. Пришлось перечитать письмо от Марии несколько раз, прежде чем до меня окончательно дошло значение написанного. Инфаркт миокарда. Нужно просто называть его сердечным приступом. Это единственный способ сделать его реальным.

Я перечитываю письмо каждый раз, когда останавливаюсь в пробках, на светофорах и развязках унылой дороги, ведущей через Кройдон в сторону M23 и «захудалого поместья» Клэр. Раз Мария прислала мне детальную информацию, то, вероятно, она отправила то же самое и Клэр, но мне нужно усвоить все подробности на случай, если придется объяснять все это Руби. Мы проведем вместе пять дней, и светской беседой явно не обойтись.

Они живут в Сассексе, на краю Даунс, рядом с одной из тех деревень, которые остались милыми только благодаря тому, что полностью принадлежат аристократам. Проезжая мимо, я восхищаюсь красотой местности: палисадники аккуратные даже зимой, ни одного мусорного бака или автофургона. Магазин с маленьким окном со створчатым переплетом напоминает картину Томаса Кинкейда, висящую среди трейлеров в Кентукки. В нем продаются песто и «локальные товары». Легко представить, какие тут жители.

Я покупаю тарталетку с козьим сыром и помидорами и съедаю, сидя на ступеньках военного мемориала; обычно я не завтракаю, а сейчас умираю от голода и не представляю, что ждет меня в оставшуюся часть дня. Тарталетка с козьим сыром и помидорами. Куда делись корнуэльские пироги? По крайней мере, они не пошли у всех на поводу и не переименовались во французские тарталетки.

Сидя на ступеньках, я снова достаю распечатку письма, разглаживаю на колене и читаю, пока ем. Тупо размышляю, является ли вежливая женщина, проводившая меня в смотровую морга, тем же человеком, который распилил грудную клетку моего отца и вскрыл верхнюю часть его черепа. Возможно. Вряд ли у них есть бюджет на патологоанатома специально для посетителей. Мария не называет имен, говорит только, что «они» убеждены, что причиной смерти стал сердечный приступ и что приступ был настолько сильным, что, даже если бы успели вызвать скорую, это ничего бы не изменило. И что этого достаточно, чтобы вернуть тело семье для похорон.

Дознание будет позже. Для этого им не нужно тело. Но наручники, и стимуляторы на прикроватной тумбочке, и следы кокаина в крови… Довольно очевидно, что именно произошло. Интересно, что чувствовала отпрянувшая от него женщина – я, по крайней мере, уверена, что это была женщина, – пока он извивался на хлопковых простынях, думала ли она о том, чтобы расстегнуть наручники, прежде чем сбежать. Какой же это последний путь. Какая ужасная, сиротливая смерть.

По главной улице медленно приближается мужчина. По дырам на локтях его клетчатой рубашки и тому, что брюки, похоже, подпоясаны веревкой, я догадываюсь, что это хозяин большого дома в конце дороги. Догадка подтверждается, когда из его рта высыпается мешанина гласных, едва скрепленных согласными.

– Заблудились?

– Нет, – приветливо отвечаю я. – Я ем восхитительную тарталетку с козьим сыром и помидорами.

Он оценивающе смотрит на меня. Надо думать, пышная короткая юбка в огурцы, сапоги со звериным принтом и куртка из овчины – не та одежда, которую часто можно увидеть на главной улице этого городка.

– Главное, что не заблудились. Приехали в гости, да?

– Неподалеку. Я немного рано, поэтому решила передохнуть. У вас тут миленько.

– Спасибо, – говорит он и тростью сбивает кривой кустик крапивы, растущий у указателя. – А к кому вы приехали?

– А на это нужно разрешение?

– Просто спрашиваю.

– К моей бывшей мачехе и сводной сестре, – говорю я.

– Фамилия?

Я поднимаю брови.

– Не нужно так реагировать, – отзывается он. – Мне просто любопытно.

– Джексоны. Место под названием Даунсайд.

– Так и думал, – говорит он. – Нам не нравится, когда тут ошиваются журналисты, знаете ли. Почему вы просто не можете оставить несчастных людей в покое?

– Эм-м-м… Потому что они попросили меня приехать?

– Не видел вас тут раньше.

– Да, потому что я тут впервые, – отвечаю я.

Он бросает на меня еще один взгляд деревенского жителя, как бы говорящий: «Вы из Того Самого Лондона, но я вас насквозь вижу».

– Что ж, приятного аппетита, – произносит он.

– Спасибо. – И я откусываю еще.

Деревенская дорога ведет до ворот большого дома, затем сворачивает направо в лес и поднимается в гору. Это одна из тех маленьких дорог, за которые приплачивают люди, снимающие коттеджи на выходные. Даже когда с деревьев опадает листва, лес остается темным и обволакивающим. Удивительно встретить такое древнее по ощущениям место. Сассекс, конечно, древний сам по себе, но я думала, что колдовской дух друидов уже давно вытеснен постепенной застройкой пригородов.

Я выезжаю на низкие луга, окаймляющие Даунс, и дорога начинает идти параллельно мысу. По другую сторону холма – море и вид на Францию, но здесь кажется, что мы находимся в самом сердце страны. Справа видна ферма – должно быть, та самая ферма Колбек, о которой писали в Mail. Не опрятная и шикарная, с глянцевым лаком на каждой оконной раме, как в тех домах, что скупают бегущие из города лондонцы, а самая настоящая ферма: над дымовыми трубами возвышаются гигантские соломенные рулоны, завернутые в черный пластик, по обочине разбросаны детали старых автомобилей, и впечатляюще воняет коровьим дерьмом. Через триста ярдов дорога упирается в ворота. За ними грунтовая дорога, уходящая в лес. «ДАУНСАЙД. ЧАСТНАЯ ДОРОГА», – гласит надпись на ограждении.

Я останавливаюсь и думаю. Выхожу из машины и прислоняюсь к воротам. Решаю выкурить сигарету, чтобы успокоить нервы. Я не называла Клэр точное время прибытия, а впереди еще целый день, так что если и прокрастинировать, то сейчас самый подходящий момент.

Справа от меня стоит почтовый ящик – в буквальном смысле ящик, достаточно большой, чтобы вместить одну-две коробки вина. Крышка открыта, но внутри ничего нет. Я прислоняюсь к столбу и сворачиваю папиросу. Прикуриваю и смотрю на небо.

Я до сих пор не уверена, что это хорошая идея. Мать сказала, что идея хорошая, Индия сказала, что идея хорошая, Мария сказала, что я таким образом заслужу «свое место на небесах», но им легко говорить. В конце концов, им-то не нужно этого делать. Я боюсь того, что предстоит мне в следующие пять дней, но больше всего боюсь сегодняшнего вечера. Клэр говорит, что мы должны узнать друг друга получше, прежде чем отправимся в совместное путешествие, и это логично, но, господи, это значит провести первую за двенадцать лет ночь с Клэр.

На стволах буков среди мха тоннами растут грибы. Думаю, что это могут быть трутовики, но свою жизнь я бы на это не поставила. В холодном влажном воздухе сигарета имеет прекрасный вкус – как и все сигареты, которые куришь с осознанием, что следующая будет еще очень нескоро. Если я хоть немного знаю Клэр, на ее территории курить будет нельзя. Дома папа специально прикуривал сигары в нескольких футах от окон, просто чтобы досадить ей. Как следствие, мне всегда нравился запах сигар; для меня они пахнут борьбой за личную свободу.

– А, вот ты где, – раздается голос, и я оборачиваюсь.

В двадцати футах от меня на дороге стоит женщина. Маленькая и худенькая, средних лет, одетая во флисовую рубашку, резиновые сапоги и плотные джинсы. Если бы я увидела ее в Лондоне, с этими седеющими коротко стриженными волосами и наглухо застегнутой одеждой, то подумала бы, что она лесбиянка, да простит меня господь за стереотипное мышление. Мне требуется несколько секунд, чтобы узнать свою мачеху.

– Клэр?

– Я ждала тебя немного раньше, – говорит она. – Тиберий позвонил двадцать минут назад и сказал, что ты уже в пути, – вернее, он предупредил меня о какой-то журналистке, которая ошивается в деревне. Я уже начала думать, что ты заблудилась, или я забыла снять цепь с ворот, или еще что.

– Нет, извини, – говорю я. – Я просто… – И стыдливо показываю жестом на свою сигарету, снова становясь подростком.

– Значит, так и не переросла?

Она подходит и улыбается мне. И вот она уже у ворот, и нет больше времени думать, как ее приветствовать. Мы целуемся, неловко, только в одну щеку, через верхнюю перекладину, чтобы не думать, куда нам при этом девать свои тела. Кожа у нее шершавая. Дни, когда Клэр Джексон еженедельно ходила к косметологу и пользовалась Crème de la Mer, явно остались в прошлом.

– Отлично выглядишь, – говорит она, оглядывая мою одежду. – Руби понравится. Ты всегда интересно одевалась. Тиберия чуть удар не хватил.

– Его правда зовут Тиберием?

– Стрэнги называют своих старших сыновей в честь императоров с 1680-х годов, – говорит она. – Его отец был Юлием, а старший сын – Дарий. Ходят слухи, что его пришлось отговаривать от имени Хосров[480]480
  Император из династии Сасанидов, правивший Ираном в VI веке н. э.


[Закрыть].

Она отпирает ворота и распахивает их. Они старые, но ухоженные, петли смазаны маслом и прочно закреплены, так что створки открываются без усилий.

– Заходи, – говорит она.

Я везу нас к дому. Вскоре после того, как дорожка заходит за деревья, она снова сворачивает и поднимается в гору; по словам Клэр, этот крюк сделан для дополнительного уединения. А потом мы выезжаем в поле, и я ошеломлена. Все это так… не похоже на Клэр. Ну, на ту Клэр, которую я помню. Хотя, разумеется, тогда она жила в домах моего отца. Вот большой навес, где стоят тюки сена и несколько мусорных баков, а за забором – два загона. В одном из них из темной глубины на нас смотрят осел и две козы. В другом – две милые свинки тамвортской породы валяются в грязи возле небольшого сарайчика. Стая кур с писком разбегается от меня и устремляется в огород, где сейчас мало что можно увидеть, кроме кейла, ранней брокколи и нескольких последних головок капусты.

– Это очень великодушно с твоей стороны, – говорит Клэр. – Я очень благодарна.

Я пытаюсь придумать, что ответить. Приличия требуют, чтобы я отмахнулась, назвав свой поступок пустяком, но я все еще не в своей тарелке.

– Все в порядке, – говорю я.

– Руби немного успокоилась после того, как ты согласилась. Одно то, что ты сказала «да», уже очень ей помогло.

– Хорошо.

Не могу понять почему. Есть, конечно, и менее заманчивые перспективы, чем идти на похороны с незнакомцем, но вот вам, пожалуйста. Люди такие разные.

– Она помнит тебя.

Я краснею. Мы с Индией ужасно вели себя с близнецами.

– О боже.

– Нет, все в порядке, не переживай. Это еще и одно из немногих воспоминаний о Коко. Кажется, пляж Стадлэнд. Она говорит, что поплыла туда на лодке, вероятно, это был паром. Вообще-то, это немного странное воспоминание. – Она смеется. – На самом деле теперь, сейчас мне уже кажется, что она все выдумала.

– В смысле?

– Говорит, что ты нашла медузу и отрезала от нее кусок, как будто это был торт.

Внезапно я очень ясно вспоминаю, о чем идет речь. Это было за день до той ужасной ссоры с папой, когда мы вернулись в Лондон и устроили дома вечеринку, пока мама была в Шотландии у бабушки. Если бы не Коко, нас бы, наверное, и не наказали: родители никогда не сверяли свои графики. В итоге мы остались без телефонов, карманных денег и под домашним арестом на целый месяц, пока поисковые группы прочесывали побережье Пербека, а флотилии лодок с острова Уайт обыскивали море. Это был последний раз, когда я видела Коко. Об этом я тоже забыла. Инди встретила на пляже каких-то парней, и мы дико напились на барже. Я осталась с неким Джошем, на которого положила глаз Индия, но я была так пьяна, что не помню, трахались мы или нет. Господи, сколько всего мне сошло с рук в юности.

– О да, я помню! Забавный был денек, – говорю я.

– Угу, – отзывается Клэр. – Жаль, что вы так и не сблизились.

«И по чьей, интересно, вине?» – думаю я. Но молчу.

Мы огибаем несколько рядов пустых подпорок для бобовых и видим дом. Еще один сюрприз. Снова не то, как я представляла дом Клэр. Приземистый, из красного кирпича, он выглядит так, как будто его собрали из пары фермерских домишек. Снаружи – ржавый «Датсун» и мини-трактор, множество штук, которые можно прицепить к задней части мини-трактора, и несколько сараев. Цистерна размером с мою спальню, безуспешно замаскированная шпалерой и чем-то вроде виноградной лозы без листьев. Участок неровного газона в ранних крокусах, горшки с анютиными глазками по обе стороны от входной двери и несколько выцветших плетеных кашпо.

– Вот мы и пришли, – говорит Клэр. – Боюсь, ты видишь наши владения не в лучшее время года.

– Ничего, – говорю я. – После Северного Клэпхэма все выглядит роскошно.

Клэр, которую я знала, никогда не позволяла ни одному живому существу, за исключением разве что одинокой белой орхидеи, вносить беспорядок в окружающее ее пространство. Она вся как бы состояла из фэн-шуй, поющих чаш и натуральных кристаллов. Хотя, с другой стороны, вы не поверите, что уютный домик моей матери с персидскими коврами и миленькими подушками в Сатерлэнде принадлежит женщине, которая была замужем за Шоном Джексоном.

У них есть собака. Большой, прыгучий черный лабрадор, который выскочил из входной двери с такой скоростью, будто не видел Клэр несколько дней. Он танцует вокруг ее сапог, виляя хвостом и пыхтя, затем подходит, смотрит на меня и просто приваливается к моей ноге.

– Это Рафидж, – говорит Клэр. – Он любит прижиматься.

Рафидж как будто улыбается мне, а когда я треплю его за ухо, улыбка становится еще шире.

– Привет, Рафидж, – говорю я.

– Я купила его для грабителей и журналистов, – говорит Клэр и подталкивает его коленом. – Всегда важно, чтобы рядом был кто-то, кто поприветствует их и предложит им чашку чая. Заходи.

Оконные рамы ободраны, и в доме довольно темно. Несмотря на серость дня, Клэр проходит мимо выключателя, как будто его не существует, и пробирается вверх по проходу. Ей приходится именно пробираться, потому что коридор завален коробками. Это не коллекция коробок, как у Тома, не упаковка от X-box, которую она забыла выбросить; это коробки, аккуратно сложенные и заклеенные скотчем. Холл, вымощенный плиткой, довольно широкий, но проход – не более пары футов в ширину, и он изгибается посередине. Коробки навалены по обе стороны. Коробки и пластиковые ящики, которые продаются в магазинах «Все за 1 фунт», и где-то под ними несколько столов и пара стульев, пара ковров, свернутых и сложенных у стены, собачьи миски, коллекция резиновых сапог, настолько огромная, как будто они там размножаются, и брошенные, казалось бы, наугад поверх коробок кучи пальто и шарфов. Достаточно, чтобы одеть целый приют для бездомных, и ни одна вещь не годится даже для такого места, как деревня.

– Прости за беспорядок, – говорит Клэр небрежно, как будто речь идет о нескольких чашках и паре туфель. – У нас тут небольшая уборка.

«А вот и нет», – думаю я. Я так говорю каждый раз, когда не удается избежать визита гостей. «У меня небольшая уборка. Здесь скоро будет лучше. Я собираюсь отнести эти книги, ботинки, ремни, сумки в благотворительный магазин». И все знают, что это неправда; все подыгрывают мне, потому что знают, что я никогда не изменюсь.

Я тоже подыгрываю.

– Не беспокойся, – отвечаю я. – Видела бы ты мою квартиру.

Потому что именно это говорят мне все, обходя коллекцию пустых винных бутылок и убирая полотенца, чтобы освободить место на диване.

По дороге я мельком вижу гостиную и столовую, между коробками оставлены промежутки, чтобы можно было подойти к дверям. В столовой стены завешаны полками, а полки заполнены банками. От больших трехлитровых банок до крошечных, в которых, должно быть, когда-то хранилась икра. На каждой банке аккуратная этикетка, подписанная черным маркером. Бесконечные ряды банок: «Помидоры», «Перцы», «Стручковая фасоль», «Каннеллини», «Фасоль», «Квашеная капуста», «Чатни», «Ревень», «Крыжовник», «Желе из красной смородины» – этих точно не меньше двадцати, «Моченые яблоки», «Грибы» – от угла до угла, от пола до потолка. Я мельком заглядываю в одну из открытых картонных коробок и вижу, что она тоже набита банками. Клэр, похоже, готовится к зомби-апокалипсису. Но, по крайней мере, упорядоченно.

– Извини, – говорит она. – Не выношу, когда выращенное пропадает зря. Мы думали продать их на фермерском рынке или еще где-нибудь, но… Я подумала, может, в этом году я дам земле отдохнуть. Знаешь, как завещал Джетро Талл[481]481
  Английский агротехник и изобретатель, один из первых теоретиков научного сельского хозяйства.


[Закрыть]. Я стараюсь не использовать слишком много химических удобрений, так что, возможно, ей не помешает отдых. Я собираю помет ослов и кур, компостирую все, но… ну, ты понимаешь… Этого, наверное, недостаточно.

– Как насчет свиного дерьма?

– О нет, не для огорода. Там паразиты.

– Похоже, на год запасов хватит, – говорю я великодушно.

Клэр оборачивается и смотрит на свою прихожую как будто в первый раз.

– Думаю, да. Господи. Пойдем выпьем чашечку чая. Или что-то покрепче. Хочешь выпить? Ну, после столь долгой поездки?

Я бы с удовольствием выпила. С огромным удовольствием. Но я думаю, мне лучше не торопиться. Это будут долгие несколько дней.

– Лучше чай, – отвечаю я.

– У меня много вина из крыжовника, – говорит она. – И из ревеня, и ежевики, и бузины.

Настоящий маленький фермер. Не могу поверить, что это Клэр. Та женщина, которую я знала, впадала в бешенство из-за сломанного ногтя. Теперь же у нее грубые и красные руки, а ногти коротко обрезаны.

– Ты вообще покупаешь что-нибудь? – спрашиваю я.

– Нет, если могу этого избежать, – говорит она. – Там так много химикатов, ты же знаешь. И добавок. И красителей. Даже в тех продуктах, которые кажутся нам очень простыми. Ты знала, что магазинный хлеб полон добавок? Я бы вырастила собственную пшеницу, но это непрактично. Мне привозят органическую муку, и мы печем хлеб сами. Я не хочу, чтобы на Руби влияла всякая дрянь. – Она останавливается у подножия лестницы и кричит: – Руби! Милли здесь!

– Камилла, – говорю я. – Теперь я Камилла.

– О! И давно?

– С университета, – отвечаю я.

Но это половина правды. Я сменила имя перед самым поступлением, но так и не поступила. Слишком много упоминаний о «Милли, сестре Коко» в прессе за эти годы. И кроме того, все Милли – девчонки жизнерадостные. У них есть шкатулочки с драгоценностями, и они сортируют свое нижнее белье по цвету. Они работают в отделе кадров и мечтают жить в Танбридж-Уэллсе. С таким именем, как Милли, вы либо меняете его, либо теряете всякую надежду.

Звук движения где-то в глубине дома. Еле слышное «Иду!» доносится с лестничной площадки.

– Я приготовлю чай, – говорит Клэр. – Почему бы тебе не устроиться в гостиной, а я принесу его туда.

– Конечно, – отвечаю я.

– Мятный. Подойдет? Или лучше достать имбирь из морозилки? – спрашивает она.

Интересно, не слишком ли поздно попросить кофе. Думаю о добавках и решаю, что глупо надеяться на то, что они у нее есть.

– Мятный – это здорово, – говорю я и начинаю размышлять, как скоро я смогу заявить, что мне нужно пополнить запасы бензина, а еще заехать утром в мастерскую.

Захожу в гостиную. Низкие потолки, выцветший ковер, на котором когда-то был цветочный узор, два низких ситцевых дивана и кресло. Рафидж запрыгивает на самый симпатичный диван, возле горящего камина – кажется, единственного источника тепла в доме. Плюхается среди подушек и вздыхает.

Здесь не хранятся продукты, но комната все равно забита вещами. Здесь тоже куча полок, на этот раз заставленных безделушками и сувенирами. Ракушка, перо, кусок дерева, выбеленного солью. Плюшевый мишка, пара крошечных розовых туфелек, крестильная чашка, «мой маленький пони». И другие, более странные вещи. Чашка-непроливайка. Ложка и детский самокат с красными пластмассовыми ручками. Заколка для волос с маленькими пластмассовыми пандами. Несколько кубиков с буквами. Лего. Детские солнцезащитные очки. Крошечная шапочка. Я знаю, что это. На столе перед полками в блюдце горит церковная свеча, – одна из тех толстых шестидюймовых, которых хватает на несколько недель, – в окружении фотографий в рамке. Фотографий Коко.

Стены тоже увешаны ими. Коко улыбается, Коко на белом ковре на холодном каменном полу в окружении рождественской оберточной бумаги, Коко на пляже, одинаковые Коко и Руби, в фатиновых платьях, которые Клэр надевала на них при любой возможности, Коко в надувном резиновом круге у бассейна, Коко на вершине горки в шапочке с помпоном, крошечные Коко и Руби обнимаются в кроватке – отголосок того, какими они были в утробе матери. Наивные детские рисунки: кривой цветок, каракули, человек-палка – обрамлены в золото и стекло, как будто это произведения искусства.

Эта комната – святилище.

Я слышу, как кто-то проходит по площадке над моей головой и с грохотом спускается по лестнице. Я чувствую себя странно виноватой, глядя на все эти свидетельства потери Клэр, пластиковые побрякушки, которые давно пора выбросить. Я подхожу к камину и сажусь на корточки, чтобы пообщаться с собакой, пока жду сестру.