Текст книги "Современный зарубежный детектив-10. Компиляция. Книги 1-18 (СИ)"

Автор книги: Дэн Браун

Соавторы: Тесс Герритсен,Давиде Лонго,Эсми Де Лис,Фульвио Эрвас,Таша Кориелл,Анна-Лу Уэзерли,Рут Уэйр,Сара Харман,Марк Экклстон,Алекс Марвуд
сообщить о нарушении

Текущая страница: 152 (всего у книги 346 страниц)

Глава тринадцатая

– Это какая-то шутка? – требовательно спрашиваю я.

Питер, прищурившись, смотрит на меня.

– Конечно, я специально заморочился, вырезал на могильном камне твое имя, а потом затер и обработал так, чтобы казалось, что ему сто лет.

Касаюсь старого надгробия, провожу пальцами по буквам имени – моего имени. Камень не гладкий, местами уже покрылся мхом. Когда хватаюсь за края и дергаю, он даже не шевелится.

– Может, вы родственники, – предполагает Питер. – А Агнес – старинное фамильное имя. В моем семейном древе десятки Питеров. Твои родители никогда не рассказывали, что тебя назвали в честь предка?

– Нет. Моя мать говорила, что увидела имя Агнес в книге и ей понравилось, потому что оно звучит старомодно, и, в отличие от Джейн, едва ли встретишь много девочек с таким именем.

– Твою маму звали Джейн? А вот это уже странно.

Я жду, что он скажет что-то про то, что мою мать зовут как героиню «Секрета Ненастного Перевала», но потом замечаю, что он указывает на камень за надгробием малышки Агнес. Опускаю взгляд так быстро, что все перед глазами расплывается, а мягкая почва под коленями как будто уплывает. На надгробии написано: «Джейн Кори».

– Наверное, это были мать и дочь, – произносит Питер. – Многие девушки попадали в «Приют Магдалины» беременными и часто умирали при родах. Немного странно, что у тебя и твоей матери такие же имена.

– Просто умереть со смеху, – замечаю я, поднимаясь на ноги. Отвожу взгляд от надгробий и смотрю на реку. Сюда мать Вайолет пришла, собираясь сбежать от деспотичного мужа.

– А спуститься здесь можно? – спрашиваю я, подходя ближе к краю.

– В смысле если не прыгать сразу вниз? – уточняет он, подходя и становясь рядом. – Путь есть, – он указывает на узкую тропинку по самому краю утеса. – Но за годы она уже осыпалась, я бы не рисковал.

– Я и не буду, – отвечаю я. Потому что я не заключенная, добавляю про себя. И могу выйти из главных ворот, когда захочу. Но оглянувшись снова на надгробие с моим именем, я чувствую себя так же, как когда меня ловили и привозили обратно в Вудбридж: неважно, сколько раз я сбегу, все равно снова окажусь в том же месте.

Летиции достаточно одного взгляда на мою обувь, чтобы объявить, что она безнадежна, и у меня появляется ощущение, что это сразу оценка и меня самой. Она передает мне пару мягких мокасин вместе со стопкой аккуратно сложенной одежды, «старых вещей мисс Сент-Клэр», и отправляет наверх переодеваться, пока я не заляпала грязью весь дом.

Мне не очень нравится нести одежду с собой. Когда я возвращалась в Вудбридж после одного из своих «путешествий», как называла их сестра Бернадетт, меня заставляли раздеться и выдавали казенную жесткую одежду, пока мои вещи обеззараживали и обыскивали на предмет контрабанды. Подозреваю, что необходимость носить мешковатую грубую робу, которая царапала кожу и в которой все выглядели на шестом месяце беременности, тоже была частью наказания.

И то, что ты шел в свою комнату со стопкой казенной одежды, а штаны издавали этот свистящий шелест при каждом движении, было вудбриджской вариацией позорного шествия. Тот же стыд я чувствую и теперь, когда роняю стопку одежды на кровать. Мне очень хочется забыть об этих вещах, но Летиция велела оставить грязную одежду в холле, чтобы она потом забрала. Если я этого не сделаю, она постучится в дверь, а я не хочу с ней разговаривать. Хочу подняться на чердак и поискать среди документов приюта информацию о настоящей Агнес Кори и выяснить, почему у меня ее имя.

Стаскиваю с себя мокрую одежду и нехотя примеряю плиссированную клетчатую юбку, блузку с пуговицами и кардиган. На юбке есть этикетка B. Altman's, где указано, что она сделана в Шотландии. Также есть и кожаная застежка на талии, чтобы регулировать размер, и серебряная булавка для килта.

Блузка хлопковая, но на ощупь похожа на шелк, а кардиган цвета лесной зелени из кашемира.

Все подходит идеально. А когда я смотрю на себя в зеркале в ванной, вижу, что наконец достигла образа «старомодной библиотекарши» Хэдли. Все, что мне нужно, – это очки в роговой оправе. Идеальный наряд для небольшого исследования.

На чердаке подтаскиваю коробку с документами ранних лет «Приюта Магдалины» к бюро, крышка которого, когда ее поднимаешь, стучит, как кастаньеты. Внутри стола – ящички и отделения, которые мне не терпится изучить. Открываю один ящичек и вижу коллекцию стеклянных шариков, в другом лежит букетик засушенных фиалок, а в последнем – свернутый кусочек ленты с растрепанными краями. Как здорово, наверное, что можно было прятать в таких потайных местах свои сокровища. Держу пари, самим девушкам в приюте спрятаться было негде. Открываю большую пыльную книгу учета. В каждой строке указан номер, имя, место рождения, причина заключения в приюте и заметки о судьбе девушек после освобождения.

Не очень весело звучит.

«Лиззи Джонс, Утика, вернулась к порочному образу жизни через несколько месяцев.

Анна Хэмм, нашла работу в магазине воротничков, но была замечена за развлечениями с подозрительными личностями в Тройе».

То, что я ищу, оказывается в третьем томе.

«Джейн Кори помещена в приют за нарушение общественного порядка на улицах Скенектади, умерла в 1893 году от послеродовой горячки. Дочь Агнес последовала за ней вскоре после этого».

Я так долго смотрю на короткую запись, что свет, проникающий сквозь выходящие на запад окна, начинает краснеть. Какая связь могла быть между этими несчастными и моей матерью и мной? Затем, когда последние малиновые лучи тускнеют и темнеют на обложке учетной книги, точно засохшая кровь, я вдруг вижу свою мать, как она идет впереди меня по улочке одного из тех маленьких городков, где всегда слишком тихо и поэтому ее голос раздается слишком громко. Она оглядывается на меня, темные кудри разлетаются на ветру, полускрывая лицо, и смеется, когда я прошу, чтобы она вела себя потише.

«Я что, развлекаюсь с подозрительными личностями в Тройе? – спрашивала она. – Мое поведение слишком нарушает покой на улицах Скенектади?»

В то время я думала, что она выбирает город наугад, но теперь вижу, что она почти дословно повторяла записи из этой книги, а узнать об этом она могла, только если читала ее. Вот откуда она взяла наши имена. Получается, моя мать была здесь, в Ненастном Перевале – и определенно в качестве пациентки психиатрической клиники доктора Синклера.

До поздней ночи я читаю «Секрет Ненастного Перевала» в безуспешных поисках тех точных фраз: «развлекалась с подозрительными личностями в Тройе» и «нарушение общественного порядка на улицах Скенектади», вдруг моя мать могла найти их в книге. Эти слова крутятся и крутятся в голове и преследуют меня в беспокойном неглубоком сне, в котором я бегу за мамой сквозь прозрачные покрывала тумана, а она все ускользает из виду. Мы бежим по Тропе, и там я спотыкаюсь обо что-то и падаю на колени на пружинистую землю, а вокруг торчит нечто напоминающее зубы – надгробия.

Я на детском кладбище. И когда пытаюсь подняться, грязь засасывает меня обратно. Я слышу, как умершие здесь девочки беспокойно шевелятся внизу, зовут меня по имени.

«Агнес Кори, ты одна из нас, ты должна быть с нами!»

Разбитый ангелочек усмехается половиной лица, а костлявые пальцы охватывают запястье, но я вырываюсь и тянусь к той руке, которая появляется из тумана, чтобы спасти меня. Мама вернулась за мной! Она вытаскивает меня из кладбищенской земли и тянет за собой, к краю утеса. «Лучше умереть свободными в воздухе, чем остаться здесь в земле», – говорит она, поворачиваясь ко мне прямо у обрыва, и туман, окутывавший ее лицо точно шелковый шарф, исчезает, открывая голый череп, ухмыляющийся мне, – и мы вместе падаем через край.

Я резко просыпаюсь, стискивая в руках скрученные простыни, пытаясь не упасть, а улыбка скелета, бывшего моей матерью, все еще преследует меня.

Белые кости, мелькнувшие в тенях.

Какое-то время я лежу неподвижно, удерживая в сознании этот последний жуткий образ, потому что он напоминает мне что-то, дает подсказку о том, кто на самом деле моя мать. Кто я. Если я смогу еще чуть-чуть сосредоточиться на этой картинке, чтобы на костях вновь появилась плоть…

От стука в дверь картинка растворяется, кости тонут в темноте.

– Семь тридцать, мисс Кори, – через дверь сообщает Летиция.

– Я уже встала! – откликаюсь я, выпутываясь из простыней. Я замоталась в них как в саван, будто всю ночь готовилась к собственным похоронам.

Надеваю клетчатую юбку, хлопковую блузу и кашемировый кардиган, а также теплые колготки и мокасины. В таком наряде я чувствую себя чуть более собранной, несмотря на крутящиеся в голове мысли. Уже садясь на стул с прямой спинкой и взяв в руки блокнот и ручку, я думаю, как неловко бы чувствовала себя в вещах Вероники, если бы она могла меня видеть.

Когда я устраиваюсь на своем месте, Вероника поворачивается ко мне, и я готовлюсь увидеть белую маску ее лица, вспомнив тот момент во сне, когда вуаль тумана обнажила череп за лицом моей матери. Но сегодня утром лицо Вероники непохоже на маску. В раннем утреннем свете кожа розовая, будто она только что умывалась. Как будто сняли защитный слой, обнажив… что?

На мгновение мне кажется, что она вот-вот расплачется. Но затем Вероника стискивает зубы и, отвернувшись к окну, произносит:

– Если вы готовы… – И продолжает историю, не дожидаясь моего ответа.

«Я уехала из поместья тем же вечером, когда нашла папку с информацией о себе и записку матери. Чего мне было ждать? Отец уехал на конференцию, такой возможности могло больше не представиться – или мне могло не хватить храбрости.

Так как прежде мне чемодан никогда не требовался, я нашла на чердаке старую сумку, старинный парчовый саквояж, который, возможно, когда-то принадлежал моей бабушке, Джозефине Хейл. Внутри лежал медальон на сиреневой ленте, с нарисованной эмалью фиалкой. Я повязала его на шею. Положила в саквояж вещи, экземпляр „Джейн Эйр“ и немного денег, которые успела накопить. Надела пальто, которое миссис Вайнгартен купила мне в прошлом году в магазине Peck&Peck.

Пробираясь через французское окно в библиотеке, я чувствовала себя Джейн Эйр, которая сбегает из Торнфилда, узнав его секрет. Как и я. Я узнала, что это я – та самая сумасшедшая на чердаке.

Я выскользнула в темноте и бросилась бежать к лесу, по тени, которую отбрасывала башня в свете луны: ее тьма защищала меня от глаз любого, кто выглянул бы в окно. Я знала, что ночной сторож с собаками в это время внизу, у ворот. И пока я бежала по извилистым изгибам Тропы, в голове возникали образы всех девочек, кто пытался сбежать этим путем раньше, как их уши готовились уловить любой сигнал тревоги, шаги охранников, лай ищеек. Я прокралась мимо статуи Цербера, будто он мог в любой момент ожить и поглотить меня тремя своими челюстями, и каждый нерв в моем теле горел огнем, а сердце стучало так громко, что я боялась, как бы стук не разбудил мертвецов на детском кладбище.

У самой реки стеной встал туман, преграждая мне путь, и вдруг лес наполнился светом. Я подумала, что это фонарь сторожа, что меня поймали, но тут свет исчез, и я услышала горн на реке, и поняла, что это луч от маяка. Он освещал мне путь вниз с утеса и через болота, ветер шелестел сухими камышами, точно это появлялись призраки всех девушек, кто пытался сбежать из Ненастного Перевала до меня. К тому времени, как добралась до станции, я наполовину замерзла, но слишком боялась выдать себя и не пошла внутрь, в зал ожидания, а пряталась в густой траве, пока на станцию не прибыл поезд, с шумом остановившись в облаке пара.

Я часто слышала гудок ночного поезда. Миссис Вайнгартен каждое Рождество ездила навестить свою сестру в Буффало и рассказала, что поезд шел из Торонто до Нью-Йорка. И я всегда представляла себе его пассажиров как персонажей из старого фильма: „Убийство в Восточном экспрессе“ или „Леди исчезает“ [239]239
  «Леди исчезает» (англ. The Lady Vanishes) – экранизация романа Этель Лины Уайт «Колесо крутится» от Альфреда Хичкока 1938 г.


[Закрыть] . И вот я должна выйти из болотных низин в строгом шерстяном пальто от Peck&Peck, с бабушкиным саквояжем и сесть на поезд – и все это в начале девяностых годов. Как если бы я вышла из черно-белого фильма и попала в цветной, из прошлого в настоящее.

Думаю, именно тогда мне в голову впервые закрались подозрения о том, насколько уединенно я жила в Ненастном Перевале. Отец не просто скрывал меня от внешнего мира: он держал меня в мире цвета сепии, в прошлом, которое давно исчезло.

Представьте себе мое удивление, когда рядом со мной в купе сели мальчики в рваных фланелевых рубашках и девочки в коротких платьях, колготках и тяжелых рабочих ботинках вроде тех, что носил старик Симс. И мальчики, и девочки были с татуировками, у кого-то были проколоты брови и носы, а из наушников доносилась странная дребезжащая музыка. Меня беспокоило, что идти мне некуда, планов у меня не было, как и друзей в городе, – а потом я вспомнила про „Джозефин“. Я слышала, как девочки говорили об этом месте, что они могут пойти туда, когда уедут из Ненастного Перевала, если им понадобится недорогое жилье на Манхэттене, пока они ищут работу. Няня сказала, что это моя бабушка основала „Джозефин“, она задумывала его как благотворительное учреждение, а потом оно стало отелем для женщин. Я представляла себе здание вроде тех, где жила Китти Фойл[240]240
  «Китти Фойл» (англ. Kitty Foyle) – художественный фильм 1940 г. режиссера Сэма Вуда с Джинджер Роджерс и Дэннисом Морганом в главных ролях.


[Закрыть].

Когда я сошла с поезда на станции Пенсильвания и добралась до стоянки такси, то сказала водителю, что еду в отель „Джозефин“, не сомневаясь, что он его знает. Он не знал, но предположил, что отель находится на Джозефин-стрит, в районе Вэст-Виллидж, поэтому отвез меня туда, оставив на пустынном и туманном углу улицы примерно с половиной скромных сбережений (другая половина ушла на оплату поезда и такси).

Улицы пахли кровью и падалью – рядом был район, где производили мясо. Но это я узнала позже, а в тот момент подумала, что привезла с собой проклятие Кровавой Бесс. Я не знала, где именно на Джозефин-стрит стоит отель, но пошла в сторону реки, на звук туманных горнов. А вдруг я выйду из тумана и снова увижу Ненастный Перевал, и окажется, что все это время я бродила по лабиринту Тропы.

Но потом я слышу смех, быстрые шаги, и из тумана появляется девушка. А с ней и двое мужчин, но я едва их заметила.

Если в поезде у меня появилось ощущение, что я из прошлого, то эта девушка будто вернула меня назад во времени. На ней было коктейльное платье без рукавов из какого-то материала, который переливался всеми цветами радуги, точно масляная пленка под фонарем. На голые плечи была накинута серебристая меховая шуба, подол ее доходил до порванных чулок в сетку – и больше у нее на ногах ничего не было.

Пару туфель на высоких шпильках она держала в руке. Глаза были так густо подведены, что она напоминала енота. В левой ноздре блестела бриллиантовая сережка-гвоздик. Она была так похожа на призрачное видение, что я уставилась на нее, даже не подозревая, что она тоже смотрит на меня.

– Обалденная сумка, дорогая, – протянула она. – Ты похожа на „Весьма современную Милли“ [241]241
  «Весьма современная Милли» (англ. Thoroughly Modern Millie) – американская романтическая комедия-мюзикл, снятая в 1967 г., с Джули Эндрюс в главной роли.


[Закрыть] , сбежавшую из дома.

– Я действительно сбежала из дома, – призналась я от неожиданности. – Вы не знаете, отель „Джозефин“ где-то здесь?

– Мы как раз туда идем, послушать какую-то третьесортную группу, от которой Кейси без ума. – Она указала большим пальцем за спину, на стройного светлого мужчину. – Я знаю управляющего. И договорюсь, чтобы тебя устроили по цене для своих, если скажешь, где ты взяла эту сумку.

Она положила руку мне на плечо, окутав меня теплым запахом сигаретного дыма, пота и духов с ароматом чайной розы.

– Меня зовут Джен, кстати, Джен без буквы „й“, а это Кейси и Ганн. – Она указала на мужчин позади себя, точно мысль представить их только что пришла ей в голову. Я едва взглянула на них. Свое имя я назвать не успела – Джен уже наклонилась и коснулась медальона у меня на шее, который свободно висел на фиолетовой ленте.

– Мне нравится твой медальон с фиалками, – сказала она, уткнувшись носом мне в шею, будто мы знали друг друга всю жизнь. – Ты даже пахнешь фиалками, – прошептала она, щекоча дыханием мою кожу. – Скажи, что тебя так и зовут!

И поскольку мне хотелось почувствовать себя совершенно новым человеком, я сказала: Да, меня зовут Вайолет».

Глава четырнадцатая

– Эта Джен… – начала я.

– Отличается от той, что была в «Секрете Ненастного Перевала»?

Я киваю, потом вспоминаю, что Вероника не может меня видеть. Но, может, ей это и не требуется, потому что она продолжает:

– Джен из книжки несколько… – Она подыскивает нужное слово. – Не совсем кроткая, но немного застенчивая.

– Да, – соглашаюсь я, – но именно поэтому она и нравится, к ней проникаешься. Почти… – Я замолкаю, смутившись от пришедшей в голову мысли.

– Что? – уточняет Вероника.

– Она немного… не обижайтесь… то, что сегодня называют «показной добродетелью».

Вероника коротко и хрипло смеется.

– Да, именно такая она и есть. Старается, чтобы ее видели только с хорошей стороны. И так и получается, верно? История от ее лица показывает читателю молодую невинную девушку, которая приезжает в старый дом со своими пороками. Она Эмили Сен-Обер, Джейн Эйр и вторая миссис де Винтер[242]242
  Эмили Сен-Обен – персонаж «Удольфских тайн».
  Миссис де Винтер – персонаж одноименного романа, продолжение «Ребекки» Дафны Дюморье.


[Закрыть] – хотя вот в ее полной невинности я всегда сомневалась. Но как, по-вашему, Берта воспринимает Джейн, или Мадам Монтони – Эмили, или миссис Дэнверс – вторую миссис де Винтер?

– Как непрошеного чужака, – отвечаю я, тут же задумавшись, так ли меня видит Летиция. – То есть теперь, видя Джен вашими – то есть Вайолет – глазами, мы видим ее по-другому. И Вайолет тоже другая. Она не… – Я запинаюсь, снова смутившись.

– Не безумна?

– Нет. Во всяком случае… пока нет. Я вижу, в каком доме она выросла, и психическое расстройство действительно могло появиться потом.

– Да, жизни в этом доме достаточно, чтобы кого угодно свести с ума… – Часы начинают бить, и Вероника замолкает, повернувшись к окну, будто ее слепые глаза наблюдают за Вайолет, как она бежит в своем шерстяном пальто и саквояжем к Тропе, скрытая тенью башни. Когда часы пробивают двенадцать раз, она наконец продолжает: – Полагаю, время ланча… если… вы не хотите продолжить?

– Да, – тут же отвечаю я, не подумав, что она могла проголодаться или устать.

Но она ничего такого не говорит – просто продолжает, немедленно, без «посмотрим, на чем я остановилась», будто история звучит у нее в голове.

«Когда мы добрались до отеля „Джозефин“, очередь желающих войти сворачивала за угол. Все в ней были одеты настолько вызывающе – длинные плащи, ошейники с шипами, волосы торчали иголками во все стороны, макияж с белой пудрой и кроваво-красной помадой, – что мне показалось, будто я попала на костюмированную вечеринку.

– Все эти люди хотят остановиться здесь? – спросила я, боясь, что мне места не останется.

Джен рассмеялась:

– Нет, глупышка, они пришли посмотреть шоу. Идем, я знаю вышибалу.

Мы шли за ней, чуть позади, пока Джен бесстрашно продефилировала к началу очереди и бросилась на шею смуглому мужчине в кожаной жилетке с тяжелыми цепями. Тот, кого она назвала Ганном, который тоже был одет в кожу и цепи, точно они были членами одного клуба, присоединился к ним. Кейси стоял поодаль вместе со мной. Он выглядел не таким пугающим, как Ганн: его слишком короткие блестящие брюки, накрахмаленная рубашка и галстук с узором пейсли напомнили мне бухгалтера отца.

– Смотри, – сказал он. – Даю этому в кожанке тридцать секунд, а потом он сдастся перед чарами Джен и более убедительными доводами Ганна. – И он начал мурлыкать под нос тему из „Рискуй!“[243]243
  Jeopardy! – американская телевизионная игра-викторина. Суть игры заключается в том, что участники отвечают на вопросы из области общих знаний: каждый вопрос представлен в виде утверждения о некоем предмете, а игрок должен дать свой ответ в форме вопроса, назвав искомый предмет. – Примечание редактора.


[Закрыть].

– И его можно понять! – откликнулась я. – Джен такая красивая.

Он окинула меня долгим задумчивым взглядом, закуривая.

– А тебе и тридцати секунд не понадобилось. Вайолет, будь осторожна. Джен любит заманивать в свои сети наивных девушек и менять их по своему образу и подобию – особенно тех, кто хоть немного похож на нее. От последней протеже она устала и готова к новой жертве. И ты прекрасно подходишь.

– Ты думаешь, я на нее похожа? – взволнованно спрашиваю я, в то же время беспокоясь, что он смеется надо мной.

Он смотрит на меня, прищурившись, сквозь сигаретный дым, который выпускает изо рта, а потом проводит рукой по моей шее, от мочки уха до ключицы. А потом натягивает фиалковую ленту так, что та сжимает горло.

– У тебя такая же очаровательная лебединая шея, – замечает он. – А остальное приложится.

Я хочу спросить, что он имеет в виду, но Джен манит нас к себе, в начало очереди, где вышибала трет нос – Ганн явно ему что-то дал, одновременно отстегивая бархатный канат. Торопливо иду вперед, потуже запахивая воротник у шеи – моей „очаровательной лебединой шеи“ – чтобы прогнать поселившийся там холод.

Мы поднялись по лестнице и очутились в холле с колоннами в стиле ар-деко и высоким потолком, украшенным плитками. У стойки регистрации – чучело павлина с поникшими перьями в хвосте, рядом – кушетки с обивкой из потертого вельвета, где растянулись девушки в винтажных платьях и мальчики в кожаных штанах. Приглядевшись, я поняла, что в кожаных нарядах щеголяли и девушки тоже – их было сложно отличить. Но зато сразу было заметно, что я в своем шерстяном пальто и с саквояжем очень отличалась от них всех.

– Мне, наверное, надо сначала узнать про комнату, прежде чем… – Я махнула рукой в сторону открытых двойных дверей. Джен назвала помещение „бальным залом“, но звучащая оттуда громкая какофония была совсем не похожа на то, что обычно играют на балах.

– Отличная мысль, – согласилась Джен. – Сможем навести красоту. Эта группа на разогреве так похожа на Siouxsie-and-the-Wannabees [244]244
  Так в тексте у автора. – Прим. ред.


[Закрыть] . А вы, мальчики, идите, – велела она Кейси и Ганну. – Нам с Ви нужно… – Она протянула руку и достала из кармана жилета Ганна крошечный пузырек, – припудрить носики.

Джен провела меня к стойке регистрации и постучала черными ногтями по бронзовому звонку для вызова персонала. Мужчина в костюме из льняной жатой ткани в полоску, галстуке-бабочке и с медным бейджем, на котором значилось „Ларс“, скучающе поднял на нас взгляд.

– Слушаю?

– Моя подруга хочет снять комнату. Свен здесь?

– Свен в Швеции, – ответил Ларс. – И мест нет. Вашей подруге, – он окинул меня испепеляющим взглядом, – стоило позвонить заранее.

– Ой! – Я сглотнула, ощущая себя деревенской простушкой, которой и была. – Я и не знала. Я много лет слышала про „Джозефин“ от девушек из Ненастного Перевала. По их словам создалось впечатление, что место всегда найдется.

– Вы сказали „Ненастный Перевал“? – переспросил он, поднимая очки в золотой оправе на цепочке и глядя на меня. – Вы не похожи на девушку из Ненастного Перевала.

Щеки горели: он решил, что я жила там как пациентка.

– Я не совсем… видите ли, я там выросла… – В замешательстве я подняла глаза и увидела фотографию Джозефины Хейл в рамке – такую же, как висела в нашей библиотеке. – Вот! – выпалила я, указывая на нее. – Это моя бабушка.

Ларс начал улыбаться, но Кейси, незаметно оказавшийся позади, пальцем поднял мой подбородок:

– Разве не видите сходства? Она же ее точная копия. И посмотрите, даже украшение такое же.

Тогда я заметила, что медальон, который нашла в саквояже, один в один повторял тот, что на портрете, только Джозефина носила его на широкой фиолетовой ленте, плотно охватывающей шею, как колье. Джен присмотрелась к моему медальону, потом снова взглянула на фотографию.

– Ну конечно же, это один и тот же медальон, – заявила она, будто сама это только что обнаружила. – Это Вайолет Хейл.

Я уже хотела ей сказать, что это не мое настоящее имя, но потом поняла, что лучше пусть они так считают. И к тому же Джен уже было не остановить, ее черные ногти собственнически впились в мою руку.

– Вы же не можете просто взять и отказать внучке Джозефины Хейл, основательницы „Джозефин“. Только подумайте, какая это реклама для отеля! Свен будет в ярости, когда вернется и узнает, какую возможность вы упустили.

– Даже если бы я хотел, свободных комнат нет, – ответил Ларс, подняв обе руки. – Кроме номера в башне. Хотите взять номер в башне, мисс Хейл? Сто долларов за ночь.

– Я-я не могу… – начала я.

– Мы берем, – перебил меня Кейси, шлепнув на стойку регистрации кредитную карточку. – Как менеджер мисс Хейл я об этом позабочусь.

– Я не могу позволить тебе… – пытаюсь возразить я, но Ларс уже провел кредитную карту Кейси через терминал, а Джен, явно довольная его предложением, передала мою сумку Ганну и попросила отнести наверх, в башню. Все происходило так быстро, будто вообще меня не касалось. В глаза мне смотрела только она – Джозефина Хейл, чей холодный взгляд как будто говорил, что ничего хорошего в башне отродясь не происходило.

Но эта башня была совсем не похожа на башню поместья. Мы вошли в большую круглую комнату с высокими арочными окнами по всему периметру, из которых открывался вид на реку и гавань Нью-Йорка. На полу лежало несколько матрасов, по стенам были развешаны старинные зеркала, но также повсюду валялся мусор, а с хрустальной люстры под высоким куполообразным потолком свисал серпантин.

– Прошлые жильцы закатили большую прощальную вечеринку, а у нас не было возможности убраться, – пояснил Ларс.

– Все идеально, – объявила Джен и, встав на цыпочки, коснулась рукой одного из кристаллов люстры, и все зазвенело. – Не понимаю, почему мне раньше в голову не приходило остановиться здесь.

– Потому что Кейси никогда не предлагал это оплатить, – ответил Ганн, который, сгорбившись, умостился на широкий подоконник, чтобы полюбоваться видом.

Кейси пожал плечами:

– Ну Вайолет же нужно где-то жить, так? И, думаю, ты же не против нашей компании, а, Ви?

– Конечно нет! – воскликнула я, поразившись, что нашла не только жилье, но и уже завела друзей.

– Что скажешь, Ганн? – спросила Джен. – Днем здесь будет чудесный свет. Ты сможешь рисовать…

– А я смогу снимать на свою новую видеокамеру, – заметил Кейси, извлекая из сумки громоздкую камеру и направляя ее на Джен.

Та тут же приняла красивую позу, а потом схватила меня за руку и закружила. Я видела, как наши отражения в старинных зеркалах крутились вместе с нами.

– Мы будем твоими музами!

– Если будете оплачивать аренду первого числа каждого месяца, можете хоть оргии устраивать и стены красить, – заметил Ларс, бросая ключи на один из матрасов. – Это место видело все. Знаете, это же здесь произошло то знаменитое убийство в двадцатых годах.

Джен остановилась посреди поворота, ее рот открылся от удивления.

Я думала, она скажет, что мы не можем тут оставаться, но голос ее звучал скорее восхищенно:

– Знаменитое убийство? Расскажи!

Ларс пожал плечами, будто такие убийства случались в „Джозефин“ каждый день.

– В двадцатые годы здесь была ночлежка. Твоя бабушка, – кивнул он мне, – пыталась превратить ее во что-то более респектабельное. Она устраивала здесь девушек с улицы, предлагала им убежище и еду, все чтобы защитить их от Фиалкового Душителя.

– Фиалковый Душитель? – повторили все мы.

– Убийца, который бродил по прибрежной части города и душил проституток фиолетовым шарфом. Однажды ночью девушка по имени Бесс Моллой спала здесь с другими постоялицами, а когда проснулась, увидела, что над одной из девушек склонился мужчина и душит ее фиолетовым шарфом. Она вскочила и набросилась на него с ножницами. Мужчина поднял руку, пытаясь остановить ее, и ножницы прошли сквозь его ладонь. – Ларс поднял руку, показать, и тут Джен стиснула мою ладонь с такой силой, что я будто наяву почувствовала, как лезвия пронзают плоть.

– Но он сохранил самообладание и ударил Бесс рукояткой ножниц, от чего она потеряла сознание. В себя она пришла в луже крови, с ножницами в руке. Когда горничная пришла убираться, то с криками бросилась в полицию. Бесс рассказала свою версию событий, но никто ей не поверил, еще и потому, что описать убийцу она не смогла – лицо его, как она утверждала, было закрыто тонким шарфом фиалкового цвета. Пресса окрестила ее „Кровавой Бесс“ и стала требовать ее смерти. На суде за нее вступилась Джозефина Хейл и сказала, что верит Бесс, но психиатр заявил, что она была психически нестабильна. Судья вынес обвинительный приговор, но сохранил ей жизнь и отправил на лечение в психиатрическую лечебницу для женщин на севере штата. В том же году Кровавая Бесс убила мужа Джозефины и подожгла саму лечебницу, – закончил Ларс жуткую историю таким тоном, словно это была детская страшилка.

– Вайолет, ты уверена, что хочешь остаться здесь?

Уверена я совсем не была. Все так быстро происходило. Я приехала в „Джозефин“, сбежав из Ненастного Перевала, но теперь мне стало казаться, что проклятие Кровавой Бесс последовало за мной сюда. Но потом Джен сжала мою руку и посмотрела на меня сияющими глазами:

– Я чувствую их здесь – Кровавую Бесс и Джозефину. Мы могли бы рассказать их историю, написать о них песни, Ганн сможет их рисовать, а Кейси-видеограф заснял бы нас, – Джен мило улыбнулась ему. – Может, у тебя получится заснять призраков.

Он улыбнулся в ответ, переводя взгляд с Джен на меня.

– Я их практически вижу прямо сейчас.

Призрачные пальцы будто снова сжимают мое горло – или это просто холодный воздух, проникающий снаружи, который напомнил прикосновение руки, затягивающей бабушкину ленту туже вокруг моего горла.

Джен отправила „мальчиков“ за „припасами“, а сама принялась готовить меня к бальному залу. Я думала, она будет разочарована моей одеждой, но вместо этого она ахала и охала над моими блузками с отложными воротниками и клетчатыми юбками, которые я привезла в саквояже.

– Нам всего лишь надо кое-что немного поменять, – сказала Джен, вывалив мои вещи на пол. Взяв пару маникюрных ножниц, она отрезала больше десяти сантиметров от моей юбки, оставив рваный неровный подол. Затем оторвала рукава блузки, а полы завязала вокруг моей талии, расстегнув пуговицы так, чтобы показать бюстгальтер. Осмотрев меня на расстоянии вытянутой руки, она прищурилась:

– Почти готово. Снимай бюстгальтер.

Густо покраснев, я повиновалась, сняла белый хлопковый бюстгальтер, самый простой, и аккуратно сложила его на одном из грязных матрасов.

– Вот, – сказала Джен, доставая собственный бюстгальтер из-под платья и передавая мне. – Думаю, у нас примерно один размер.

Ее бюстгальтер оказался черным и шелковым и еще хранил тепло ее тела.

Мои руки тряслись так сильно, что я не могла застегнуть крючки, поэтому она помогла мне. Затем надела на меня рубашку без рукавов и завязала на талии, не застегивая пуговиц вообще.

– Идеально! – объявила она. – Очень похоже на Лолиту. Теперь сделаем тебе макияж.

Она покрыла мою кожу мелово-белой основой, подвела глаза карандашом и накрасила ресницы тушью. Перебрав штук шесть помад, она выбрала одну, под названием „Безумная фиалка“.