Текст книги "Современный зарубежный детектив-10. Компиляция. Книги 1-18 (СИ)"

Автор книги: Дэн Браун

Соавторы: Тесс Герритсен,Давиде Лонго,Эсми Де Лис,Фульвио Эрвас,Таша Кориелл,Анна-Лу Уэзерли,Рут Уэйр,Сара Харман,Марк Экклстон,Алекс Марвуд
сообщить о нарушении

Текущая страница: 215 (всего у книги 346 страниц)

Меня извлекли из багажника живым или, можно сказать, еле живым. Никто не понимал, как после двух часов пребывания в металлическом багажнике при такой низкой температуре воды я смог выжить. Приезжали врачи и ученые из Норвегии, Японии и Соединенных Штатов, чтобы изучать мою кровь, клетки, жировую массу, нервную систему, кровообращение. Ответа не нашли. Иисус ходил несколько минут по теплой воде озера, а я два часа пролежал в ледяной воде горного водоема.

Тело матери так и не нашли. Озеро большое, в нем есть впадины, подземные течения и все скрывающий глубинный ил. В полицейском протоколе было написано, что, возможно, в холодной воде она проснулась и попыталась выбраться из машины, чтобы освободить меня, но не смогла. Или же погибла сразу при столкновении с препятствием. И в том и в другом случае ее поглотило озеро.

Когда меня привезли в больницу, я с моими жизненными параметрами походил на сурка в летаргическом сне. Если бы не раскроенный череп, меня можно было бы поместить в космический корабль и отправить на Марс, я бы долетел живым.

Кости моей черепной коробки разошлись ровно по линии соединения, разделив голову на две полусферы. И это тоже необъяснимо. Иногда люди умирают от незначительной травмы черепа. У меня же была расколота вся голова.

Меня оперировали, не особо веря в успех. Один, два, три раза. Я был ребенком, они были обязаны бороться за мою жизнь.

Ни одна операция не оказалась успешной, и все же я не умирал. Время шло, а я жил. Отходил от наркоза, врачи качали головой. Я начал заново есть, разговаривать, ходить – с каской на голове, как у велосипедистов или бойцов без правил. Она удерживала вместе половинки моего черепа. Объяснений всему этому не находилось.

Спустя год стало заметно, что кости черепа потихоньку срастались. Я возрождался, и так же, как у младенца, начал затягивается на темечке родничок.

Знаю, о чем хочешь спросить. Ответ – да. До случившегося я был не очень способным ребенком, медлительным, ленивым и вполне счастливым. После всего, что произошло, могу легко учиться и все запоминать, книгу в пятьсот страниц могу прочитать за три минуты и двадцать секунд, стоит услышать незнакомый язык – тут же могу заговорить на нем, но я несчастлив. Понимаю это каждый раз, когда задумываюсь о жизни.

Я никогда никому не говорил об этом и не знаю, почему рассказал тебе, хотя нет – знаю. Сейчас я превысил лимит уже на шестьсот девяносто два слова, устал и хочу спать.

Оливо подтягивает коленки к груди, сворачивается калачиком и закрывает глаза.

Некоторое время он еще слышит тяжелое дыхание Манон – не такое, когда плачут, а такое, когда только хотят заплакать. Затем шуршание ткани – и Оливо ощущает, как его, подобно одеялу, укрывает халат.

Оливо знает, что, если бы мог открыть сейчас глаза, увидел бы ее обнаженной, но это было бы не столь же прекрасно, как то, что происходит сейчас. Разница такая же, как между радостью на охоте, когда попадаешь в зверя, и удовольствием, когда можешь долго любоваться им, пока он не заметит тебя и не убежит целым и невредимым.

Оливо слышит, как она идет к двери и выключает свет.

Под закрытыми веками исчезает его последнее мерцание и наступает теплая темнота, пахнущая сандалом, не имеющая ничего общего с тем мраком в вонявшем овцами багажнике.

Потом Оливо ощущает прикосновение ко лбу ее теплых губ – она наклоняется и целует его, прежде чем уйти.

– Спокойной ночи, Оливо, – шепчет, думая, наверное, что он уже спит. – Надеюсь, таких мерзавок, как я, ты не встречал, и пусть они все будут отныне лучше меня.

12

Как он и догадывался, Матильда классно рисует. Вообще-то, у нее получается что-то среднее между Пикассо[376]376
  Пабло Пикассо (1881–1973) – испанский и французский художник, скульптор.


[Закрыть], Джотто[377]377
  Джотто ди Бондоне (1266 (1267) – 1337) – итальянский живописец и архитектор.


[Закрыть] и Тимом Бертоном[378]378
  Тим Бертон – американский кинорежиссер, сценарист, продюсер, мультипликатор и поэт.


[Закрыть].

Франческо же наполовину математик, наполовину химик, а в целом бог в обеих дисциплинах, – впрочем, и Господь Бог, если создал мир и все вокруг, в химии и физике должен был разбираться, хе-хе… но когда вместо формул и чисел ему приходится использовать слова, мухи дохнут, что называется, – и Господь наш действительно… не знаю, понятно ли объясняю.

Серафин преуспевает во всем, а на самом деле то, что интересует ее больше всего, находится, по всей вероятности, в тетради с кожаной обложкой. Она вся заполнена заметками, которые Серафин делает во время лекций, а также рисунками, набросками, картами, числами в столбик. На черной обложке этой записной книжки Серафин нарисовала саламандру с желтыми пятнышками. А может, тетрадь в кожаной обложке тут и ни при чем, а все дело в тех долгих минутах, когда она вдруг подолгу смотрит в окно на улицу: разглядывает дорогу, движущиеся трамваи, стариков, возвращающихся с рынка с тележками или пакетами с покупками, собирающихся по трое арабских женщин и о чем-то болтающих, обычно они еще толкают впереди себя коляски с маленькими детьми, а те их дети, что постарше, бегают вокруг, как молодые волки, свободные и независимые.

Оливо нравится в Серафин, Матильде и Франческо, что они не стесняются быть такими, какие есть, и им плевать, что думают о них другие.

Матильда спокойно засучивает рукава, когда рисует, хотя руки у нее все в красных пятнах от псориаза. Франческо даже не пытается менять свой низкий грудной голос, который так не вяжется с его почти что женским телосложением, а Серафин… Ну, Оливо так до сих пор и не знает, что собой представляет Серафин. Пока ему достаточно, что он принят в их компанию – без лишних предрассудков и, главным образом, без лишних слов.

Они поняли, что слов от него не дождешься, и согласились с этим без вопросов зачем, почему и отчего. Так что, когда Оливо хочется побыть наедине с самим с собой – во дворе ли, в коридоре или среди них… он может спокойно делать это. Если же вдруг хочет вернуться, дверь всегда открыта и они с радостью встречают его, даже не думая выяснять, где и какого хрена он болтался.

Во всем остальном, как и в любой школе среднего уровня, в этой есть что-то хорошее и что-то плохое, но в целом так себе – ни рыба ни мясо.

Элиза Баллот, преподаватель итальянского, с каждым днем все больше раскрывается как особый преподаватель, какой и показалась ему с первой же минуты. Другие преподы совершенно обычные – такие имеются в любой высшей школе: двадцать процентов из них ненавидят свою работу и хотели бы оказаться где-нибудь подальше от нее. Тридцать готовы трудиться, но слишком нудные и блеклые для этой профессии. Сорок процентов любят свой предмет и стараются передать это чувство учащимся, отчасти это им удается. И только десять процентов – такие, как Элиза Баллот. Особые.

Оливо хватает недели, чтобы понять все это и кое-что еще. Например, что для рисования и живописи необходим талант, который не был дан ему за те два часа, что он провел в багажнике на дне озера.

По всем же другим предметам ему не приходится учиться, достаточно только послушать, а иногда и слушать не нужно, поскольку здесь его главная задача – фиксировать то, о чем шепчутся одноклассники, а также то, что он видит и слышит в коридорах и в школьном дворе.

Несмотря на это, знания у Оливо отличные. Профессора не понимают, как ему удается усваивать информацию, он понимает еще меньше их, но просто знает, и все. Совсем как тот тип, который никогда не учился музыке, но садится за пианино и играет Шопена[379]379
  Главный герой фильма «Пианист» 2002 г. (реж. Роман Полански).


[Закрыть], – надо бы и мне попробовать; Манон, наверное, понравилось бы, не знаю, понятно ли объясняю!

С живописью, рисунком и скульптурой, однако, такое не проходит. Когда он берет в руки краски, карандаш или глину, снова становится восьмилетним ребенком, каким был до несчастного случая.

Он знает, о чем судачат преподаватели этих дисциплин в учительской: «Видела того новенького в четвертом „Б“? Как он вообще дошел до четвертого класса? Неужели никто ни разу не посоветовал ему сменить школу? Не всегда фамилия бывает предзнаменованием[380]380
  Однофамилец Оливо – Фортунато Депе́ро (1892–1960) – итальянский художник, скульптор, иллюстратор, сценограф.


[Закрыть], хе-хе-хе!»

Только Сизмонда – профессор мастерской живописи, старикашка с белоснежными волнистыми волосами – мрачно наблюдает за Оливо, когда тот смешивает и наносит на холст краски.

– Что тебе нравится, Оливо? – спрашивает он его сегодня, в то время как Оливо пытается изобразить морской пейзаж. – Что ты любишь больше всего?

– Животных.

– Тогда не смотри, что рисуют другие. Рисуй животных.

Валерия, эта шалава, болтается по мастерской в наушниках. Напялила их для показухи, демонстрирует, какая она крутая и независимая.

– Это верно, каждый рисует себе подобных, – говорит она, как человек, который вляпался в дерьмо и не может очистить подошву из-за того, что использует неподходящий для этой цели прутик.

Все слышали ее слова, кроме профессора – глухого, как мольберт де Кирико[381]381
  Джорджо де Кирико (1888–1978) – итальянский художник, представитель метафизической живописи, предшественник сюрреализма. Здесь упоминается в метафорическом контексте итальянского выражения «мольберт художника глух и нем».


[Закрыть].

Повисает гробовая тишина, прерываемая только смешками подружек шалавы. Серафин и двое других пиратов в этот момент, однако, уставились на альфа-шалаву Валерию, которая, вихляя задом в своих карго, направляется к мойке, чтобы помыть кисточки.

– Каждый рисует «сво-е по-до-би-е», – в это время по слогам ломающимся подростковым голосом прочеканил Оливо.

Валерия останавливается, и все вокруг замирают.

За эти пять бесконечно долгих секунд может произойти все, что угодно. За эти пять секунд добрейший профессор Сизмонда, очевидно, ничего не заметил.

Затем Валерия продолжает разгуливать как ни в чем не бывало, и все облегченно вздыхают.

Все, кроме Серафин, которая тут же поднимается, желая посмотреть, что нарисовал Оливо на своем листе.

– Красиво! – говорит и добавляет очень тихо, чтобы слышал только Оливо: – Несколько дней не отходи от нас, понял?

– Угу, – говорит Оливо, только что нарисовавший маму-кабаниху, поднимающуюся по лесному берегу реки с тремя малышами в полосатых шкурках.

На самом деле у Оливо другие планы.

В следующий понедельник, на перемене, он придумает, как остаться одному в коридоре другого крыла здания школы, где находится научный лицей и где никто его не знает.

В общем, там как раз он и найдет неприятности. Тут Серафин не ошиблась.

Но в конце-то концов, разве он здесь не для этого?

13

– Да, слушаю!

Тишина.

– Слушаю!

– Это Оливо.

– Оливо!!! – почти вопит Гектор. – Разве ты не должен был звонить мне каждые два дня? Целая неделя прошла, кошмар какой-то! Я уже начал волноваться. Как ты? Рассказывай, рассказывай!

– Хорошо.

– Хорошо – уже отличное начало. Как дела в школе?

– Мы рисовали с натуры, модель была в купальнике.

– Здорово. Очень здорово.

– Но была старая.

– Хорошего понемножку. Какой предмет тебе нравится больше всего? Спорю, что итальянский?

– Ты выиграл.

– Что? Не понял.

– Ты поспорил и выиграл. Это итальянский. Но у меня нет денег.

– А как же обещанные тебе тридцать пять евро в неделю?

– Я купил шесть книг у букиниста.

– Я так и думал! По итальянскому у вас женщина или мужчина?

– Элиза Баллот.

– Элиза – красивое имя. Ты уже впечатлил ее своими энциклопедическими познаниями?

– Немного.

– Ты должен отвечать: «Да ладно тебе, что ты такое говоришь!» Ты временами прямо как двоечник. С комиссаршей как дела идут?

– Хорошо.

– Достает?

– Не слишком.

– Чупа-чупсы, договор соблюдает?

– Да.

– Когда привозил тебе книги, видел квартиру. Шикарная. Но черт возьми, какая там жуткая грязь, могла бы иногда приглашать уборщицу… А на кухне как справляется?

– Ужасно.

– Я так и думал. Чем занимаешься в это первое пасмурное воскресенье весны?

– Ничем. Дома. Читаю. Манон нет.

– Манон? Кто это?

– Дочь.

– Так, значит, у комиссарши есть дочь. Сюжет начинает развиваться. Сколько ей лет?

– Семнадцать.

– Живет там?

– Нет. Укрыла меня халатом, и больше я не видел ее.

– Халатом?

– Халатом.

– Ладно! Не стану допрашивать. В школе-то как? Уже подружился с кем-то?

– С Серафин, Матильдой и Франческо.

– Сразу с тремя. За неделю – неплохо. Итак, воскресенье, ты дома, а этой Манон нет. А что делает комиссарша?

– Ее тоже нет. Должна была заполнять какие-то бумаги с Флавио. Это ее зам.

– Значит, ты дома один. – Гектор, похоже, закручивает себе сигарету. – Хочешь, подскочу к тебе? Может, мороженое поедим.

– Не могу.

– Почему?

– За мной следят.

– Как так за тобой следят?

– За мной следят.

– Я понял, Оливо, но постарайся говорить яснее.

– Вчера я вышел из школы…

– Вы учитесь и по субботам?

– Да, в школе искусств и в классическом лицее так.

– Я понял. Ты вышел из школы – и?..

– За мной следовала машина.

– Машина? И кто был за рулем?

– Не знаю. «Гольф»[382]382
  «Гольф» – автомобиль немецкой компании «Фольксваген».


[Закрыть] с темными стеклами.

– Но ты уверен, что она следовала за тобой?

– Наверное.

– Номер запомнил?

– Нет, он был запачкан.

– И что же ты тогда сделал?

– Вошел в один дом, вышел с заднего входа, проверил, что за мной не едут, и вернулся сюда. Не хотел раскрывать, где живу.

– Ты поступил очень умно, Оливо. Не понимаю только, почему комиссарша оставила тебя там одного, учитывая, что случилось.

– Она не знает.

– Что не знает?

– О «гольфе».

– Как не знает? Почему ты не сказал ей?

– Потому что это странно.

– Конечно странно, Оливо. Ты ходишь в школу, откуда за три месяца исчезли четыре подростка твоего возраста. Вскоре за тобой кто-то следит из подозрительной машины! Это не просто странно, это настораживает. Ты обязательно должен поговорить с комиссаршей!

– Это она странная.

– В каком смысле странная? Как это понимать?

– Не знаю. Но я в четвертом «Б» не из-за Серафин.

– Послушай, Оливо, я не знаю, кто такая Серафин, но сейчас я приду к тебе, и мы все спокойно обсудим. Могу кое в чем тебе признаться? Я ни в какую не соглашался с этим их проектом. Мы жестко поспорили с Атраче, но потом ты принял предложение этой комиссарши…

– Это не она похищала ребят.

– Надо полагать, Оливо! Но не понимаю, почему ты не сказал ей о машине. А что Аза думает? Ты разговаривал с ней?

– Угу.

– И что говорит?

– Что я головастик Рубик[383]383
  Эрнё Рубик – венгерский скульптор и преподаватель архитектуры, который в том числе изобрел в 1974 г. популярную головоломку – кубик Рубика.


[Закрыть].

– А еще что?

Оливо размышляет.

– Что придумываю всякое, чтобы привлечь внимание, – произносит тихо.

Тишина, щелкает колесико зажигалки. Гектор закурил свернутую сигарету.

– Оливо, это и в самом деле так? – говорит, выпуская первый клуб сигаретного дыма. – Ты придумал этот «гольф», который следил за тобой?

– Нет, но, может быть, мне только показалось, что он следил за мной.

– Или, может быть, ты говоришь так, чтобы успокоить меня? Потому что знаешь, что Атраче и Спирлари просили меня не вмешиваться…

– Гектор! – слышится в трубке старческий голос. Оливо знает, что отец Гектора – глубокий старик и Гектор должен помогать ему есть, ходить в туалет, принимать душ – все делать, в общем.

– Да, папа, иду, иду! – говорит Гектор, затем снова приближает телефон к уху. – Послушай, Оливо, мне сейчас нужно идти. А ты, как только вернется комиссарша, сразу расскажи ей о машине. Даже если ты ошибся, лучше поступить благоразумно, разве нет?

– Угу.

– И завтра позвони мне и дай знать, как прошло, хорошо?

– Угу.

– Эти твои «угу» нисколько не убеждают меня. Давай повтори!

– Хорошо, – говорит Оливо.

– Значит, договорились. До завтра. Пока, Оливо.

– Пока.

Гектор – альтруист[384]384
  Альтруист – человек, действующий в интересах других людей или общества в целом не ради выгоды или вознаграждения, а прежде всего по доброте душевной.


[Закрыть], человек умный и толковый. Одним словом, на него можно положиться. Но чтобы быть воспитателем, нужно уметь соизмерять в себе оптимизм и веру, ведь эти свойства человеческой натуры редко вознаграждаются. И Оливо знает, что Гектор – это, скорее всего, как раз один из таких случаев.

14

Как только звенит звонок на вторую перемену, Оливо встает и быстро выходит из класса. После той шутки с Валерией сама альфа-шалава и ее подруга ведут себя с ним как ни в чем не бывало.

Оливо хорошо знаком с подобным видом безразличия. Последний раз он испытал его на себе, когда оказался подвешенным с парапета вниз головой, ночью, в одной тесной пижаме, которую носил с восьми лет.

И Серафин, и остальные пираты не должны доверять этому временному затишью, поэтому не выпускают его из виду ни на секунду. Это мило и заботливо с их стороны, но мешает Оливо осуществить задуманное. Вот почему сейчас он протискивается между учащимися в переполненном коридоре, пока Серафин, Матильда и Франческо пытаются помешать ему смыться.

Прошлой ночью он изучил в ноутбуке Сони, по-прежнему лежащем на столе, планировку школы, расположение аудиторий и расписание занятий разных направлений; надо быть откровенным, на все про все ему понадобилось восемь минут, в то время как остальную часть ночи он не спал, а провел, уставившись на диван-кровать, где спала Манон, ворочался, тяжело дышал и разговаривал с кем-то во сне, бормотал что-то типа: «Да, только это глупо».

Подойдя к туалету, Оливо делает вид, будто входит туда и сразу скрывается на лестнице. Быстро пробегает два пролета, и троих друзей уже не видно.

Улизнув от них, он спешит по коридору, протискиваясь своим худым корпусом между парнями и девчонками, которые едят, целуются, смеются или слоняются в поисках кого-то, кто им понравится или кому понравятся они.

Наконец добравшись до автомата со снеками на другой стороне здания, Оливо останавливается, достает из кармана несколько монет и занимает очередь.

Перед ним остается только два человека, как вдруг он чувствует, что кто-то встает у него за спиной.

Оливо и незачем оборачиваться, чтобы понять, кто это.

– Продолжим? – спрашивает Густаво спокойным голосом. Нет сомнения: то, что он собирается сейчас проделать, опробовал уже не раз, и успешно.

Оливо еще на шаг продвигается к торговому автомату. Еще одна девчонка и потом его очередь. Автомат сбрасывает в контейнер упаковку с чипсами, которые стоят как один грамм шафрана[385]385
  Шафран в настоящее время является самой дорогой пряностью в мире.


[Закрыть], белого золота или как чернила для принтера… Девчонка забирает пакетик и уходит.

В витрине автомата теперь отражается лицо Оливо, его натянутая на лоб шапочка и рыбацкая куртка, с торчащими из-под нее ногами-палками в коричневых вельветовых брюках.

Он поднимает руку, собираясь опустить монету, но кто-то останавливает его:

– Могу посмотреть тебе в лицо?

Оливо оборачивается. Густаво среднего роста, не крупный, но физически крепкий и подтянутый, с прической каре – как у главного персонажа «Заводного апельсина»[386]386
  «Заводной апельсин» – роман английского писателя Энтони Бёрджесса.


[Закрыть]. Глаза цвета зеленой амазонской сельвы и выражают три сути: произвол, презрение, насилие. И вдобавок сильно пахнет смесью бензина, метанола и гоночного мотоцикла вместе со стоячей водой. Тем самым запахом, какой, вероятно, источают аллигаторы Alligator mississippiensis[387]387
  Миссисипский аллигатор (лат.), обитает в Северной Америке.


[Закрыть] в Новом Орлеане.

– Видите, я не ошибся! – обращается он к четырем обступившим его сподручным, – этот не из научного класса и, позволю себе заметить, даже не из нашей школы. Скажу больше, сомневаюсь, что он вообще относится к человеческому роду. Может быть, парочка человеческих генов у него имеется, конечно, но ясно одно: речь идет о переходном подвиде от наших далеких предков. – Сощурившись, он недолго разглядывает Оливо. – И хотя кто-то напялил на него серую шапочку, коричневые брюки и куртку… по строению черепа и длине верхних конечностей четко прослеживается, что перед нами человекообразная обезьяна. Что скажете, многоуважаемые коллеги, последователи Ломброзо?[388]388
  Чезаре Ломброзо (1835–1909) – итальянский психиатр, родоначальник антропологического направления в криминологии и уголовном праве.


[Закрыть]

– Как же ты прав, Гус!

– Он геологической эрой ошибся, а не этажом.

– Я бы вскрытие провел, чтобы разрешить сомнения.

– Или выкинем его из окна и посмотрим: сможет ли приземлиться живым и здоровым, цепляясь за подоконники?!

Оливо ощутил под мышками холодный пот. И все же, несмотря на испуг, его на самом деле очень занимает особая лексика Густаво: умные оскорбления, россыпь цитат, естественный, ненапыщенный сарказм. Очевидно, речь идет о человеке, преданном злу, но в то же время и близко не похожем на Мунджу. Перед нами субъект, сделавший четкий, продуманный выбор. Имеющий призвание. Не знаю, понятно ли объясняю.

И прихвостни Густаво – ему под стать. Если не считать некоторых стилистических промахов вроде подтяжек на белой майке, лысые, в берцах и куртках-бомберах, то типичные представители неонацистской группировки.

– Это у твоей породы такой приемчик – прикидываться мертвым перед лицом опасности? Потому как, если ты еще сам не понял, ты в опасности. Во-первых, потому, что ты низшее существо, а нам противны низшие существа. Во-вторых, потому, что ошибся этажом. И в-третьих, потому, что до меня дошли слухи, будто вздумал прикалываться над моей девушкой.

Оливо чешет нос.

– Валерия, – произносит.

– Я знаю, кто моя девушка, обезьяна, – мне не нужно об этом рассказывать. – Однако сбой в корректных выражениях у него все-таки случается, и тот факт, что они ворковали целыми днями во дворе, оставляет у меня мало надежды, не знаю, понятно ли объясняю.

Звенит звонок, значит перемена закончилась. Оливо оборачивается к автомату и опускает в него монетку.

– Какого хрена? – смеется один из четверки.

– Глухой, наверное.

Оливо нажимает на две кнопки и ждет, когда выпадет пакетик с сушками. Наклоняется, чтобы взять его. В этом положении Густаво ударом колена мог бы размозжить ему голову о стекло. Его череп снова с легкостью раскрылся бы, и уборщикам пришлось бы полдня наводить чистоту.

Однако этого не происходит. Оливо поднимается, оборачивается: коридор опустел. Остался только он и они.

– Ты дальтоник, – говорит Оливо.

– Что ты сказал? – Густаво улыбается, зубы у него красивые.

– Ты заметил коричневый цвет брюк и серый – шапочки, но не назвал цвет моей куртки… Ты не был уверен, зеленая она или красная. Неспособность различать эти два цвета – типичный признак дальтонизма. Поэтому Валерия никогда не носит красные или зеленые вещи, чтобы не ставить тебя в неловкое положение. Это значит, что ты никогда не сможешь стать десантником или военным пилотом, хотя хвалишься насчет этого друзьям. Дальтоников не берут на такую службу, но ты это уже знаешь. А теперь знают и они.

Густаво приоткрывает рот от удивления. Четверка вроде пытается улыбнуться, но не получается.

– Ты чё несешь? – начинает один, что стоит рядом.

– Херню. А сейчас уходим, – говорит другой. – Потом отлупим его.

Густаво обеими руками хватает Оливо за воротник куртки. Казалось, все на этом и закончится, но он начинает поднимать куртку, а вместе с ней и Оливо. Теперь его хайкеры касаются пола лишь мысками.

– Откройте окно, – говорит Густаво.

– Блин, Гус, ты чё несешь?! Тут полно народу!

– Насрать. Открывай это чертово окно!

«Вот и поржем», – думает Оливо, – я, блин, наверное, похож на бумажного змея, если все, кто меня ненавидит, вдруг непременно хотят отправить в полет, не знаю, понятно ли объясняю.

Один из четверки идет к окну, намереваясь открыть его. Оливо все еще держит в руках пакетик с сушками, в то время как Густаво тащит его к открытому окну. Вот они уже и рядом, с улицы тянет прохладой и городским смогом.

– Густаво! – вопит кто-то из глубины коридора.

Густаво останавливается, но не отпускает хватку. Мгновение – и рядом оказывается Серафин:

– Отпусти его, придурок!

– Это еще почему? – спрашивает он, впрочем, для его провокационной натуры это вполне здравый вопрос, думает Оливо.

– Потому что я тебе говорю! – звучит другой женский голос, который Оливо узнал бы среди тысячи, хотя еще неделю назад никогда не слышал его.

Густаво поворачивается к двери соседнего класса, из-за которой выглядывает совершенно спокойное лицо Элизы Баллот.

– Густаво Илларион ди Брессе́! – повторяет профессор. – Я велела тебе отпустить этого юношу!

– Не злитесь, проф, – улыбается Гус, возвращая Оливо на землю. – Я увидел вашего протеже в этой отпадной рыбацкой куртке, и мы проверяли, насколько она крепкая.

Четверо прихвостней хихикают, но ясно, что история с дальтонизмом и появление Баллот несколько осадила их.

– Вы, как всегда, правы, проф, – соглашается Густаво, прежде чем обернуться к Серафин, стоящей в метре от него. – Забирай себе эту ошибку природы, но, если в самом деле захочешь вернуться на путь истинный, могу попросить одного из моих присутствующих здесь друзей взять тебя под крыло. Сам я не готов, а они всегда рады принести себя в жертву той, кто хочет наконец стать женщиной.

– Густаво! – орет Баллот. – В класс немедленно и не зли меня!

– Уходим, уходим, – хихикает Гус, делая вид, будто испугался. – А то Баллот разозлится! – Потом показывает Оливо и Серафин средний палец и скатывается вместе со своей четверкой вниз по лестнице.

– И вы тоже отправляйтесь в класс, – велит Баллот совсем другим тоном. – Увидимся на следующем уроке.

Как только профессор Баллот закрывает дверь, Оливо потирает занемевшую от хватки Густаво шею.

– Хочешь сушку? – спрашивает он.

– Пошел ты со своей сушкой! – отвечает Серафин. – Сейчас мы с тобой разберемся!