Текст книги "Современный зарубежный детектив-10. Компиляция. Книги 1-18 (СИ)"

Автор книги: Дэн Браун

Соавторы: Тесс Герритсен,Давиде Лонго,Эсми Де Лис,Фульвио Эрвас,Таша Кориелл,Анна-Лу Уэзерли,Рут Уэйр,Сара Харман,Марк Экклстон,Алекс Марвуд
сообщить о нарушении

Текущая страница: 323 (всего у книги 346 страниц)

Глава 33

Когда Абель припарковался в Трепассене, Хэл, выйдя из машины, двинулась за ним к главному входу. Света нигде не было, и большой дом с окнами, похожими на черные, безжизненные глазницы, показался почти необитаемым. Хэл вдруг представилось, какой вид он примет через двадцать-тридцать лет – крыша провалена, потрескавшиеся окна разбиты, ветер гоняет по полу листья.

– Мы приехали! – крикнул Абель, когда они зашли в прихожую, и голос эхом отдался в коридоре.

У Хэл свело живот, хотя она не сразу поняла почему. Но когда открылась дверь в гостиную и в проем высунулась голова Хардинга, до нее дошло. Она боялась миссис Уоррен. Однако не успела она объяснить себе этот страх, как Хардинг уже сдержанно обнимал ее, прижимая щекой к обтянутому твидом плечу, и неуклюже, неприятно сильно похлопывал по затылку, как будто она была помесью ребенка с лабрадором.

– Ну вот и славно, вот и славно, – заладил Хардинг, а когда отпустил ее, Хэл с изумлением увидела, что его полное лицо покраснело от какого-то невысказанного чувства и глаза увлажнились. Он быстро провел по ним рукой и прокашлялся. – Митци… кхм… очень сожалела, что не увидит вас, но она уже уехала, повезла детей домой. Им завтра в школу. Оказалось, что я могу действовать от их имени.

– Простите, – смиренно произнесла Хэл. – Мне тоже очень жаль, что мы не увиделись.

– Эдварду тоже пришлось уехать, – сказал Абель.

Хэл почувствовала острую боль, но это было отнюдь не чувство смутной вины, которое она испытала при упоминании о Митци. И она поняла, как ждала встречи с Эдвардом, возможности посмотреть ему в глаза, попытаться найти в его лице какое-то сходство с собой.

– Мне очень жаль, – повторила она. – А он… еще приедет?

– Вряд ли, – мрачно ответил Абель, но, будто вдруг спохватившись, сделал попытку взбодриться и, беря чемодан у Хэл, выдавил улыбку, которая, правда, вышла натужной. – Если мы не задержимся здесь до следующих выходных, чего, как я очень надеюсь, не случится.

– Вы поели? – спросил Хардинг. – Боюсь, мы уже поужинали, но в гостиной чай, и я могу попросить у миссис Уоррен сандвичей… – Он нерешительно замялся, и Хэл энергично затрясла головой.

– Нет, пожалуйста. Мне ничего не нужно. Я поела в поезде.

– Что ж, тогда проходите и выпейте хотя бы чаю. Согрейтесь перед сном.

Хэл кивнула, и Хардинг провел ее в гостиную, где на кофейном столике их действительно ждал чай.

Огонь в камине почти угас, на пристенных столиках зажгли лампы, окутавшие помещение золотистым сиянием, которое с грехом пополам облагораживало паутину, трещины в панелях, грязные, потрепанные гардины, сырость и запустение. Впервые на памяти Хэл комната приобрела уютный вид, и на нее вдруг накатила острая тоска. Ей не хотелось бы остаться здесь навсегда – особняк слишком мрачен и безрадостен, чтобы в нем хоть когда-нибудь можно было почувствовать себя как дома. Гость не мог избавиться от ощущения, что здешние обитатели мучаются молча, что трапезы проходят в напряжении и страхе, что тут скрывают тайны и царит не столько беспечность, сколько страдание. Но, возможно, ее тоска объяснялась желанием стать членом этой семьи. При всей его высокопарности, слезы в глазах Хардинга невыразимо тронули Хэл. Но не только Хардинг. Эзра, Абель, Митци, дети – каждый из них по-своему был рад Хэл, каждый доверчиво открылся ей, а она отплатила… чем? Ложью.

Вот только миссис Уоррен… Только экономка ни на секунду не поверила ей.

Эта мысль терзала сознание, когда Хардинг налил и протянул ей чашку и она осторожно макнула бисквит в душистый чай. После всего, что со злобным шипением наговорила ей экономка той ночью, Хэл все прокручивала в голове ее слова и всякий раз приходила к одному и тому же неутешительному выводу: миссис Уоррен все знает.

Но почему она молчит? Единственное объяснение, и не самое приятное, состояло в том, что она сама что-то скрывает.

Когда Хэл допила чай, пробили часы на камине, и все трое подняли голову.

– Ну и ну, – покачал головой Хардинг. – Половина одиннадцатого. Я и представить не мог, что уже так поздно.

– Простите, – промямлила Хэл. – Это, вероятно, я виновата. Поезд опоздал.

– Нет-нет, вы нисколько не виноваты, – поспешил ответить Хардинг. Он потянулся, так что клетчатая рубашка выбилась из брюк, выставив на обозрение узкую полоску мягкого живота. – Уверяю вас. Просто сегодня… Ну, скажем, эти выходные довольно-таки утомительны, и коли уж Митци с детьми уехала, у меня появился шанс наверстать сон, а то я неважно выгляжу. Так что, Хэрриет, если не возражаете, поднимусь-ка я в графство Храпшир.

– Присоединяюсь, – зевнул Абель. – А где Эзра?

– Понятия не имею. Исчез после ужина. Может, пошел прогуляться. Ты же его знаешь.

– А ключ он взял?

– Отсылаю досточтимого джентльмена к моему предыдущему ответу, – уже несколько раздраженно сказал Хардинг. – Понятия не имею. Мы ведь говорим об Эзре.

– Оставлю-ка я входную дверь открытой. – И, еще раз зевнув, Абель поднялся и смахнул с брючины воображаемую соринку. – Ей-богу, воровать здесь особенно нечего. Спокойной ночи, Хэл. Вам помочь с чемоданом?

– Спокойной ночи, – отозвалась Хэл. – И нет, не беспокойтесь, я справлюсь.

На узкой лестнице, ведущей на чердак, света не было, и Хэл долго шарила рукой по стене, прежде чем нашла выключатель. Но даже когда она щелкнула им, ничего не изменилось. Щелкнула еще раз – безрезультатно. Телефон валялся где-то на самом дне сумки, а поскольку руки были заняты чемоданом, пришлось подниматься в темноте.

Окон на лестнице не было, и Хэл погрузилась в полный мрак, чернильный, как сажа, такую черноту, казалось, можно пробовать на вкус. Наверху она опустила чемодан и попыталась нашарить рукой поворот коридора, а потом дверь в ее комнатку. Она уже начинала ощущать эту комнату своей, хотя мысль приводила ее в странное, нервное состояние, как будто история сделала виток и готова совершить круг.

На этот раз дверь хоть и туговато, но с резким толчком открылась, и, войдя, Хэл принялась искать очередной выключатель. Щелкнула, но света опять не было, и на сей раз она разозлилась. Вообще, что ли, электричество полетело? Какого черта? В комнате, конечно, не так страшно, так как занавески не были задернуты и, чтобы добраться до кровати, раздеться и забраться под холодные простыни, лунного света хватило.

Засыпая, она смотрела, как лунные тени движутся по стене и потолку, как вдруг кое-что бросилось ей в глаза. Дело не в пробках. Кто-то вывернул лампочку, намеренно оставив ее в темноте. На потолке чернел пустой патрон.

Глава 34

– Можно кое о чем спросить? – поинтересовалась Хэл за завтраком.

Со стоящей в центре стола тарелки она взяла один тост, на который собиралась намазать варенье, но когда открутила крышку банки и увидела на варенье толстый слой плесени, аппетита у нее поубавилось.

– Что именно? – Хардинг поднял взгляд от тоста, который энергично намазывал маслом. – Спросить? Разумеется. О чем же?

– Селение Сент-Пиран. Это далеко?

– О… мили четыре. А почему вы спрашиваете?

– Я подумала… – Хэл сглотнула и накрутила на палец нитку с растрепавшегося края свитера. – Я думала пройтись. У нас есть время? Когда мы встречаемся с мистером Тресвиком?

– К сожалению, только завтра, – ответил Хардинг. Он разрезал тост пополам, приложив несколько больше усилий, чем того требовал хлеб, и нож заскрипел по тарелке, отчего Хэл передернуло. – Похоже, очень занятой человек. Так что сегодня вы вольны делать, что вам заблагорассудится. Но предупреждаю, не рассчитывайте на приятную прогулку. В это время года поля запахивают, так что идти по ним довольно трудно, очень слякотно. Лучше по дороге, но это значит все время уворачиваться от машин.

– Не страшно. Мне просто… нужен свежий воздух. А это… трудно найти?

– Не очень, – сказал Абель, с сомнением осмотрев ее. – Но я не уверен, что вы правильно одеты. – Его давешняя резкость и холодок ушли, и вернулась обычная заботливая интонация, но Хэл задумалась: а не сохранилось ли под маской участия ледяное раздражение? Каков он, истинный Абель Вестуэй? – На улице пронизывает до костей. В этой части Корнуолла редко бывает снег, но сегодня ночью были заморозки.

– Все в порядке, – отмахнулась Хэл. Она засунула руки в карманы свитера и спрятала подбородок в вороте. – Я очень крепкая.

– Ну, на вид это не совсем так. – Абель снова окинул ее отеческим взглядом. – Знаете, если вы действительно хотите прогуляться, возьмите мою куртку. Красная такая, висит на гвоздике у входа. Она вам, конечно, будет велика, но по крайней мере не пропускает ветер, а если пойдет дождь, не промокнет. Сегодня после обеда обещали дождь. И если вы доберетесь до Сент-Пирана и польет или ноги откажут, позвоните, я вас заберу, встретимся у почты.

– Хорошо, большое спасибо. – Хэл встала. – Тогда я, пожалуй, пойду, пока еще сухо. Вы не против?

– Какие же могут быть против? – Абель поднял руки и быстро, сухо улыбнулся, отчего в уголках глаз побежали морщинки. В утреннем освещении глаза неожиданно стали голубыми. – Я вам не отец.

Натянув поверх своего пальто Абелеву куртку и выйдя на улицу, Хэл достала телефон и открыла навигатор, введя адрес: 4, квартал У скал, Сент-Пиран, Корнуолл. Высчитывая расстояние и время ходьбы, закрутились песочные часы и высветился маршрут – по подъездной аллее, затем по дороге.

Крепко стиснув нагретый телефон в глубине кармана куртки, Хэл свернула и пошла прямо навстречу морозному ветру, который бил ей в лицо.

Я вам не отец.

Зачем он это сказал? Фраза так неприятно ложилась на ее раздумья, что она не нашлась с ответом, лишь открыла рот и, чтобы скрыть растерянность, поскорее вышла из комнаты. Неужели Абелю что-то известно? Или он говорил с Эзрой? Хэл не придала особого значения легким расспросам Эзры тогда в машине по дороге из Пензанса, но теперь ей вспомнились его слова, и она задумалась: а что на самом деле известно братьям?

Фраза Абеля на первый взгляд совершенно разумна, как и вопрос Эзры. Всем интересно, откуда ты и кто ты. С этим Хэл сталкивалась всю свою жизнь. Кто твой папа? Чем он занимается? Все дети задают такие вопросы в песочнице, пытаясь тебя ранжировать. А бывает и так: Почему у тебя нет папы? Это раздражает больше. Взрослые спрашивают о том же, но не прямо. Где твоя семья? Или: Твои родители живут недалеко? Суть та же. Кто ты? Почему ты этого не знаешь?

Все эти расспросы не имели для Хэл никакого значения, пока была жива мама. И потом, она ведь знала, кто она, по крайней мере, ей так казалось. Но теперь подобные разговоры с такой силой возмущали ее собственные и без того неспокойные мысли, что хотелось кричать.

Хуже всего не то, что нет отца. Но то, что ты ничего не знаешь. А вокруг одна ложь.

Как ты могла врать мне? – думала она, шагая по длинной, ветреной подъездной аллее, направляясь к железным воротам мимо тисовых деревьев, с которых на нее смотрели сороки.

Ты знала, и ты мне врала. Ты не позволяла мне задавать вопросы, получить ответы на которые я имела полное право.

Она никогда не испытывала ненависти к маме – ни одной секунды. Ни когда они сидели без денег, а у других детей были кроссовки «Хилиз» и карты с покемонами, она же сама рисовала их на клочках бумаги. Ни когда нечем было заплатить за электричество и они неделю жили при свечах, готовя еду на газовой плитке, одолженной у друга. Ни когда в ботинках появлялись дыры, ни когда мама поздно возвращалась домой с пирса и не ходила на родительские собрания и школьные спектакли, потому что не могла себе позволить отказать клиенту.

Она понимала, не мама выбрала себе такую жизнь. А то, что им выпадало, они делили – хорошие времена и плохие времена. Когда случались деньги, они устраивали пир. Когда бывало туго, терпели вместе. Мама делала все, что могла, и делала для Хэл.

Но вот… свою тайну она так и не открыла. Эта тайна была не для Хэл. Мама до последнего хранила тайну, которой могла поделиться. Почему? Что такого могло быть в мужчине, которого она любила, чей взгляд пыталась удержать, кто в тот день сделал фотоснимок?

В кармане у Хэл лежала пачка писем с почтовым штемпелем Пензанса, найденных ею под кроватью. Потребовалось немало времени, чтобы расшифровать их, но в конце концов она прочитала все. Это была переписка Мод и Мэгги, они планировали бегство. Письма не были датированы, но по логике событий Хэл решила, что последнее письмо, то, фрагмент которого она прочла, обнаружив пачку, лежит сверху. И теперь, закусив соленую от моря губу, она твердо шагала по дороге вдоль берега, уворачиваясь от ветра, дувшего в лицо и кусавшего кожу, и вспоминала письмо.

Дорогая Мод!

Пишу через Лиззи, так лучше всего. Я очень рада, что ты нашла нам квартиру. Пожалуйста, не беспокойся о депозите. У меня остались кое-какие деньги от родителей, а кроме того, я займусь… Нет, не знаю. Стану гадать на брайтонском пирсе или заделаюсь хироманткой на пляже. Что угодно, лишь бы вырваться. Никогда не думала, что смогу написать такое, но мне страшно, по-настоящему страшно.

Ответ тоже передай через Лиззи, ее адрес внизу. Она принесет, когда придет убираться. Если же отправить его почтой, ТЫ ЗНАЕШЬ, КТО его откроет, и тогда все полетит в тартарары.

Люблю тебя. И прошу, поторопись. Меня тут надолго не хватит.

М…

Внизу был указан адрес: 4, квартал У скал, Сент-Пиран, Корнуолл. Его-то Хэл и забила в навигатор.

Слова из письма стояли у нее перед глазами. Мне страшно, по-настоящему страшно.

Они преследовали ее, пока она ехала в поезде, и крутились в голове в такт со стуком колес.

Впервые Хэл прочла письмо, свернувшись у себя на диване с телефоном на коленях. Она ясно увидела, как ее троюродная бабка стоит у порога маленькой комнатки и задвигает засовы. Потом вспомнилась миссис Уоррен, ее шипение, ненависть. Но теперь ей даже стало странно. Потому что мама… была не то что вовсе бесстрашной, но всегда сохраняла присутствие духа. Хэл не могла вспомнить ни одного случая, когда та отказалась от чего-то, потому что испугалась. Она могла переменить свое решение, поскольку оно показалось ей неразумным или рискованным, а ей нужно было оберегать и воспитывать свою дочь, – тогда да. Но просто потому, что испугалась, – нет, никогда. Перед трудностями, если они были необходимы, мама никогда не отступала.

Что же ее так напугало, что она бежала из Корнуолла на другой конец страны и никогда не рассказывала об этом времени?

Хэл ничего не приходило в голову. А когда небо затянули снеговые тучи и похолодало, она вдруг кое-что поняла. Ей тоже страшно. Не того, что она собиралась сделать. Но того, чем это может кончиться.

Глава 35

Сент-Пиран оказался не столько деревней, сколько скоплением зданий, которые нанесло сюда подобно веткам вдоль дорог и улиц, вившихся до самого моря. На местной ферме крепкие маленькие овцы сгрудились у низких живых изгородей, укрываясь от ветра. На окне закрытой автозаправки висела картонка с надписью: Чтобы получить ключ и заправиться, звоните Биллу Нэнкэрро или стучите в коттедж.

Церкви, где проходили похороны, Хэл не видела, но, неторопливо идя по главной дороге, услышала вдалеке церковный колокол, отбивающий время – десять медленных, скорее траурных ударов.

Наконец она дошла до красного почтового ящика на столбе, рядом с ним стояла одинокая телефонная будка, несколько выступающая на дорогу, а за поворотом располагалось почтовое отделение, о котором говорил Абель. В кармане Абелевой куртки зажужжал телефон. Это означало, что пора сворачивать, и, вытащив телефон, она еще раз сверилась с маршрутом: поворачивать нужно было налево, на узкую неасфальтированную дорогу, затем пройти мимо ряда невзрачных муниципальных кирпичных домов с унылыми палисадниками, низкими крышами и закрытыми от морского ветра крыльцами. На углу в начале улицы Хэл заметила табличку с надписью У скал, и сердце ее забилось быстрее.

Перед домом номер четыре расстилался аккуратный замерзший газон, выложенная потрескавшимися плитками дорожка вела к входной двери, и у Хэл, когда она облизала губы, завела волосы за уши и прошла по дорожке, чтобы позвонить в дверь, задрожали руки.

Звонок, возвещающий о госте, раздался в глубине дома, и когда Хэл услышала шарканье шагов и различила сквозь стекла двери женскую фигуру, у нее тяжело забилось сердце.

– Здравствуйте.

Вышедшая на крыльцо женщина лет сорока-пятидесяти была очень полная, с волнистыми волосами, окрашенными в несколько неправдоподобный желтый оттенок, почти совпадавший с цветом ее мокрых резиновых перчаток. Но лицо лучилось добротой, и Хэл, несмотря на волнение, несколько расслабилась. Она неуверенно улыбнулась, пожалев, что так и не продумала до конца свое вступление.

– Здравствуйте… Я… мм… простите, что беспокою, но не знаете ли вы женщину по имени Лиззи?

– Лиззи – это я, – ответила женщина и скрестила руки на груди. – Чем могу помочь, дорогая?

Сердце у Хэл забилось сильнее, вспыхнула надежда.

– Я… – Она опять облизала губы, чувствуя соль, которая, похоже, пропитала здесь все вокруг. – Мне кажется, вы были знакомы с моей матерью.

Все время по дороге в Корнуолл она обкатывала, что и как сказать. Придумывала воображаемых кузин, вымышленные имена… Она даже рассматривала возможность использования своей Лил Смит.

Но когда открылась дверь и перед ней предстала Лиззи собственной персоной, с полным добрым лицом и мягким, богатым, как густые сливки, корнским акцентом, все куда-то делось и она сказала то, что вовсе не планировала. Правду.

И вот она уже сидела в гостиной Лиззи, рассказав свою историю – так быстро, что времени на раздумья не осталось.

Смерть мамы, безденежье. Письмо от Тресвика, безумная надежда, что ошибка окажется правдой, затем растущее убеждение, что это все-таки неправда. Невероятная фотография, болты на чердачной двери, ночное бегство в Брайтон. И наконец, дневник, обнаружившийся в бумагах мамы, письма, сохранившийся адрес, который и привел ее сюда.

– О, дорогая, – с сочувствием сказала Лиззи, когда Хэл закончила, и откинулась на подушку, обмахивая круглое, румяное лицо. – Надо же, какую древнюю болячку ты решила расковырять. А им ты сказала?

Хэл покачала головой.

– Но собираюсь это сделать. Непременно. Я просто обязана. Я ведь не… – Она осеклась. – Я хотела узнать как можно больше, прежде чем сожгу мосты.

– Ну что ж, я расскажу тебе, что знаю, но это не так много. Да и времени немало прошло, а я, как уволилась, никого из них не видела, так что не смогу рассказать тебе все, что там случилось. Твоя мама… Она приехала… Подожди, когда же она приехала? По-моему, в девяносто четвертом. В конце весны или в начале лета. Помню, она приехала на такси с пензанского вокзала, стоял холод, и эти чертовы сороки кружились, метались и, как обычно, всем надоедали. Чудесная была девушка, твоя мама. Симпатичная, добрая, всегда перекинется словечком. А ведь ее троюродные… Не знаю. Они всегда держались друг друга. Всех в округе делили на «них» и «нас». Наверно, они так долго были наверху, в этом огромном доме, а мы все внизу, вот они и привыкли. Но твоя мама выросла не здесь, она на все смотрела иначе. Когда все думали, что я убираюсь, мы с ней, бывало, болтали, а миссис Уоррен – ну, скажу я тебе, у нее и язык, – та приходила и лупила меня кухонной тряпкой. Больно! Она говорила: Тебе, Лиззи, платят за работу, не за треп. Но мне всегда казалось… ну, в общем, твоей маме было одиноко. У нее умерли родители, и она приехала сюда в надежде обрести семью, а что получила? Старушечью комнатенку под балками и холодное плечо тетки и своих троюродных.

– Но не Мод же? – воскликнула Хэл. – Из дневника можно понять, что Мод была ей другом.

– Потом да. Но Мод… О, что это было за чудо, уже в детстве. Я начала у них убираться, когда мне было пятнадцать, вот… а ей тогда, наверно, было пять-шесть. Помню, она, уперев руки в боки, стоит и смотрит на меня. Я ей и говорю, – ну, чтобы подружиться, – какое, мол, у тебя красивое платье, Мод, мне очень нравится. А она мотнула головой и отвечает: Лучше бы меня хвалили за ум, а не за шмотки. Я так расхохоталась, ничего не могла с собой поделать, а она смертельно обиделась. Несколько недель не говорила со мной после этого. Но если сойтись с ней поближе, то под колючей поверхностью увидишь такого доброго маленького человечка… Она просто выходила из себя, если что-то было не так. Я уже несколько лет там работала, когда случилась неприятность – деньги пропали. Миссис Уоррен опрашивала прислугу, а я последняя убирала комнату, где вроде бы лежали эти деньги. Я уже готовилась к тому, что меня турнут, но тут на кухню заявляется Мод, прямо как ангел-мститель, и, не обращая внимания на то, что миссис Уоррен велит ей выйти, говорит: Черт возьми, миссис Уоррен, Абель взял деньги, и вам это известно. Мы все прекрасно знаем, что он ворует из маминого кошелька. Так что оставьте Лиззи в покое. И в ярости вылетела из кухни. Ей тогда было не больше десяти. Но что это я все болтаю. Это ведь не то, что тебе интересно.

– Нет… – медленно начала Хэл. – Нет, это здорово. Видите ли, мама никогда не рассказывала о времени, проведенном здесь. Это… просто прекрасно все это узнать. Я и не представляла, что у нее есть троюродная сестра-тезка, не говоря уже об Абеле, Эзре, Хардинге и остальных. Как бы я хотела, чтобы она мне сама об этом рассказала. Не понимаю, почему она молчала.

– Вряд ли это было для нее счастливое время, – сказала Лиззи, и свет погас в добрых глазах, лицо вдруг помрачнело. – Она приехала сюда после смерти родителей, а спустя всего несколько месяцев начались неприятности – вероятно, это уже была ты. Конечно, сначала никто ничего не знал, по крайней мере я не знала. Но где-то в декабре пошли разговоры. Она болела всю осень, языки развязались, а к адвенту уже стало видно. Она была тоненькая, и из-за всей этой мешковатой одежды, которую она начала носить, было понятно: что-то не так. И у нее был такой вид… Мне трудно объяснить, но ты поймешь. Лицо немножко припухло, и то, как она держалась, когда думала, что ее никто не видит. Я уже видела раньше и все поняла. Наверно, миссис Вестуэй единственная ничего не подозревала, а когда она узнала – о! все казни египетские пали на этот дом. Двери грохали, и бедную Мэгги заперли в комнате на бессчетные недели. Видеть ее не могу, говорила миссис Вестуэй, и только носили подносы – вверх и вниз, ей почти не разрешалось выходить. Иногда Мод с дозволения матери носила ей еду и обычно спускалась… ну, как будто плакала. До самого Рождества мы ходили на цыпочках, гадая, что будет и кто отец. Мы решили, что кто-то из школы, хотя если твоя мама и знала, то так никому и не сказала.

– Нет, не из школы, – горячо перебила ее Хэл. – И она знала, поэтому я здесь – в частности. Я надеялась, что вы поможете мне узнать. Этот человек был в Трепассене тем летом, а история скорее всего произошла в августе. Голубоглазый мужчина, может быть, юноша. Кто это мог быть?

– В Трепассене? – Лиззи нахмурилась. – Мне ничего об этом не известно. Помню, пару раз приезжали друзья детей. К Эзре, у него тогда был школьный друг, по-моему, хотя я не помню – тем летом или на год раньше. И глаз их я не помню. А у Абеля были какие-то университетские друзья родом из Корнуолла и Северного Девона; бывало, кто-то из них приезжал на денек, особенно когда твоей тетки не было дома. Дом совершенно преображался, когда она уезжала. Прости, – спохватилась Лиззи, заметив выражение лица Хэл. – Я бы хотела рассказать больше, но, если бы я сказала, что помню, это было бы неправдой. А когда дети стали постарше, я приходила всего пару раз в неделю. У миссис Вестуэй просто не было денег на постоянную помощницу по дому, да и потом, у меня уже появились свои малыши.

– Не переживайте, – успокоила ее Хэл, стараясь не выдать своего отчаяния. Источник надежды, на который она так рассчитывала, иссяк. – Скажите… а что было потом? С письмами.

– А-а… Ну, это был настоящий скандал. Мод в декабре пригласили на собеседование в Оксфордский колледж, и, пока ее не было, отношения между твоими троюродной бабкой и мамой совсем испортились. Неловко признаваться, но всякий раз, уходя с работы, я испытывала облегчение. Я слышала, как миссис Вестуэй кричала на Мэгги, хотя это происходило высоко на чердаке. Чем она только ей не угрожала, если та не скажет, кто отец ребенка. А твоя мама все умоляла и плакала. Один раз я видела, как она шла в ванную, так у нее под глазом был синяк и разбита губа. Сейчас я жалею, что ничего не сделала, но… – Она умолкла и, сморгнув, вытерла уголок глаза. – Ну а потом Мод вернулась. Ей будто воссиял свет, что-то вроде этого. Сказала, что получила где-то безусловное предложение, по-моему, в каком-то женском колледже, так что учиться ей больше не нужно, хватит. Но она просила меня не говорить матери, и в январе ее вызвали еще на собеседование, по крайней мере, она так сказала. Впоследствии я засомневалась, что это действительно было собеседование, скорее всего просто предлог уехать. Вот так и началась переписка. Мэгги сидела тут и писала Мод – иногда в Оксфорд, иногда в Брайтон. Мод оттуда отвечала, а я превратилась в почтальона, все таскала письма туда-обратно. Я тогда всерьез боялась за твою маму, боялась, что бабка зайдет слишком далеко, ударит ее как-нибудь так, что случится выкидыш или еще что-нибудь. Поэтому я была очень рада, что могу чем-то помочь.

– А что было в письмах, вы не знаете? – спросила Хэл. Она затаила дыхание в ожидании ответа, но Лиззи покачала головой:

– Нет, я их не открывала. Видела только одно, и то потому что у твоей мамы не было конверта и она попросила меня его найти. Это было последнее письмо.

– И что в нем было?

Лиззи опустила взгляд на колени, беспокойно затеребив розовыми пальцами желтые резиновые перчатки.

– Я его не читала, – сказала она наконец. – Не такой я человек. Но оно было сложено так, что мне просто бросилось в глаза одно место, и я запомнила его на всю жизнь. Там говорилось: Мод, я собираюсь ему сказать. Но меня почему-то одолевают дурные предчувствия и очень скверно на душе. Пожалуйста, пожалуйста, поторопись. Я боюсь того, что может случиться.

Наступила долгая пауза. Лиззи сидела неподвижно, погрузившись в воспоминания, а Хэл снова и снова прокручивала в голове ее рассказ, чувствуя, как изнутри поднимается ледяной страх.

– Кому… – начала она, но не договорила.

– Кому «ему», ты хочешь спросить? – Хэл лишь молча кивнула, а Лиззи пожала плечами, и ее славное полное лицо посерьезнело и подернулось печалью. – Не знаю. Но я всегда думала… – Бывшая горничная закусила губу, однако Хэл поняла, что та хотела сказать, еще прежде чем Лиззи договорила: – Я всегда думала, что она наконец сказала твоему отцу о своей беременности и что боялась она именно его. Прости, дорогая.

– Вот как… – Хэл облизнула пересохшие губы и отхлебнула глоток остывшего чая, который в самом начале поставила перед ней Лиззи. – И… что же случилось потом? Я знаю, что мама переехала в Брайтон. А что Мод?

– Ну, это только подлило масла в огонь. – Лицо Лиззи расплылось в улыбке, она отпила большой глоток из своей чашки и поставила ее обратно на стол. – Это было, может, в конце января или начале февраля. Мод вернулась из Оксфорда, или куда она там официально ездила, но я понимала, что это еще не конец. Письма летали туда-обратно, Мод шепталась с кем-то по телефону в коридоре, отскакивая, как воришка, когда я выворачивала из-за угла. Кто другой решил бы, что она треплется со своим парнем, но я хорошо ее знала, это было не так.

Я не работала у них в тот день, когда они бежали, а на следующий, когда я пришла убираться, в доме все стояло вверх дном. Они исчезли ночью, взяв с собой, судя по всему, только одежду и даже не оставив записки. Миссис Вестуэй в клочья разнесла чердачную комнату, а заодно и комнату Мод, и при этом говорила такие вещи, каких я, надеюсь, больше не услышу – нехорошие вещи про них обеих, про свою дочь тоже. Но в полицию так и не обратились, это я точно знаю, потому что мой деверь тогда как раз там служил, и он говорил, что не было никакого официального протокола о бегстве девушек. Может, она боялась последствий, не знаю. И в конце концов, мне кажется, просто смирилась, что они удрали. Мод, а может, и Мэгги, я так и не поняла – у них был похожий почерк (я ведь все эти дни и недели челноком таскала им записки), – написала письмо. Не знаю, что там было, но в приоткрытую дверь гостиной я видела, как миссис Вестуэй его читала. Прочла, потом порвала в клочки и бросила их в огонь, а потом еще и плюнула туда.

– И все? – неуверенно спросила Хэл. – И вы никогда больше о них не слышали?

– Все, – кивнула Лиззи. – По крайней мере, почти все. В марте я получила открытку из Брайтона. Там было только: Спасибо. М., без обратного адреса, но я-то догадалась, кто ее послал.

– И они больше не приезжали?

– Я так не говорила, – покачала головой Лиззи. – Я их больше не видела, но Мэгги приезжала.

– Что?! Когда?

– После твоего рождения. Я при этом не присутствовала, так что не знаю, что там случилось, но точно знаю, что она приезжала. Билл Томас – он давно умер – разъезжал тогда на своем такси, так вот он подвозил ее до имения, он сам мне потом рассказывал. Билл говорил, что у дома он спросил, ждать ли ее, но Мэгги сказала нет, она, мол, позвонит, когда нужно будет забрать. Он еще сказал, что у нее был вид человека, который идет на бой. Прямо как Жанна д’Арк, так он выразился.

– Но зачем? – Хэл невольно нахмурилась и затрясла головой. – Зачем она приезжала, если с таким трудом отсюда вырвалась?

– Не знаю, дорогая. Я только знаю, что больше о ней ничего не слышала. О них обеих. Больше ни та, ни другая сюда не приезжали. Я часто их вспоминала, думала о ребенке – полагаю, это ты. Думала, что с ними стало. Ты сказала, твоя мама стала гадалкой?

– На картах таро, – ответила Хэл. Она несколько ошалела от рассказа Лиззи. – На Западном пирсе в Брайтоне.

– Ничего удивительного. – Широкое лицо Лиззи опять расплылось в улыбке. – Она так любила эти свои карты таро, берегла их, будто китайский фарфор. И мне много раз гадала. Сказала, что у меня будет трое детей, у меня трое и есть. А Мод? Я всегда думала, она станет профессором в университете, в каком-нибудь женском колледже. Она хотела изучать историю, это я помню. Как-то она сказала мне: Все, что ты узнаешь из истории, поможет тебе в настоящем, Лиззи. Поэтому я ее и люблю. Хотя сейчас и попадаются негодные люди, но лучше-то никогда не было. Поэтому я так решила. – Лиззи отпила еще чая. Голубые глаза смотрели на Хэл поверх чашки. – Профессор истории Лондонского университета, спорим? Я права?