Текст книги "Современный зарубежный детектив-10. Компиляция. Книги 1-18 (СИ)"

Автор книги: Дэн Браун

Соавторы: Тесс Герритсен,Давиде Лонго,Эсми Де Лис,Фульвио Эрвас,Таша Кориелл,Анна-Лу Уэзерли,Рут Уэйр,Сара Харман,Марк Экклстон,Алекс Марвуд
сообщить о нарушении

Текущая страница: 149 (всего у книги 346 страниц)

Глава восьмая

Следующим утром я просыпаюсь и чувствую, что не могу повернуть шею – будто ее сломали, как Кровавой Бесс. Смотрю на часы на прикроватной тумбочке и вижу, что уже половина восьмого. У меня всего полчаса перед встречей с Вероникой Сент-Клэр.

Брызгаю в лицо холодной водой, чищу зубы, а потом одеваюсь в мятую блузку, клетчатую юбку и накидываю сверху кардиган, – стандартная одежда, в которой я хожу на работу, и самый близкий вариант к стилю старомодной библиотекарши Хэдли. Закалываю волосы заколками-невидимками, которые нашла в шкафчике с таблетками. Вероника Сент-Клэр, может, и не видит меня, но так я чувствую, что действительно приехала сюда на работу.

Спускаюсь по винтовой лестнице, и от всех этих ступенек у меня кружится голова. Оказавшись наконец в холле, хватаюсь за резную балясину перил, иначе боюсь упасть. Заколка выскальзывает из волос, и только я поднимаю руку, чтобы заправить ее обратно, как слышу мужской голос:

– На вашем месте я бы не заставлял ее ждать.

Поворачиваюсь на голос, который доносится из прихожей, думая, что это Симс – тот, который поднял мой не понравившийся экономке рюкзак наверх, в мою комнату. Воображение рисует пожилого джентльмена на основе образа мистера Карсона из «Аббатства Даунтон». Но темноволосый мужчина, прислонившийся к косяку и скрестивший на груди мускулистые руки, на вид мой ровесник.

– Симс? – неуверенно уточняю я, гадая, вдруг только что наткнулась на грабителя. Хотя он стоит в дверях прихожей – там, где мы должны оставлять «уличную одежду», на нем гигантские покрытые грязью сапоги.

Он кривит губы.

– Питер Симс, – поправляет он, поднося к губам вейп и вдыхая. – Симсом звали моего отца. Старушка любит преемственность. И пунктуальность, – добавляет он, дернув подбородком в сторону библиотеки. – Она уже там, ждет вас. Я минуту назад принес ей кофе.

– В этом и состоит ваша работа?

Он пожимает плечами и делает еще затяжку. Я улавливаю слабый сладковатый запах.

– Я вроде мастера на все руки. Отец работал здесь, когда здание еще принадлежало психиатрической больнице.

– Да, я слышала, что здесь была психиатрическая больница… – начинаю я.

– На вашем месте я бы не упоминал о докторе или психушке при мисс Сент-Клэр, – отвечает он, повернувшись в сторону прихожей. – Ей не нравится говорить о тех временах. Доктор, – добавляет он, – много чего творил. То, что здесь происходило на самом деле, было в сотню раз страшнее, чем она в книге написала. Если вы приехали, чтобы вытащить из нее это, что ж, удачи. – Он подмигивает и исчезает в темной глубине комнаты.

Дверь захлопывается, от этого звенят стеклянные вставки дверей в библиотеку, и пока я пересекаю холл, в желудке появляется ощущение схожей дрожи. Не знаю, нервы это или предвкушение. Мой психиатр в Вудбридже доктор Хьюсак как-то сказал, что тревога и возбуждение появляются в одном и том же отделе мозга. «Ты сама можешь выбирать, что из них хочешь почувствовать». Тогда я только фыркнула, но сейчас, держась за дверную ручку, чувствую, что у меня есть выбор. Я могу поддаться страху перед встречей с важной особой или же радостно приветствовать новое приключение. И я выбираю радостное предвкушение.

Вхожу в библиотеку, когда часы в холле начинают бить, вместе с ударами моего сердца. Поворачиваюсь к зеленой кушетке и снова на миг верю, что там никого нет, не заметив автора в ее сливающемся с обстановкой костюме.

Сегодня на Веронике Сент-Клэр зеленая шелковая туника в восточном стиле до лодыжек. Подходя к ней, я гадаю, почему писательница всегда выбирает этот цвет. Это потому что не может видеть – или хочет стать невидимой для мира? Но садясь на стул с прямой спинкой, невидимкой себя чувствую я.

Беру со столика перед собой блокнот. Это старомодный блокнот для стенографии, на пружинке, с красной линией посередине страницы. В Вудбридже таких была куча. Сестра Бернадетт учила нас стенографии, но тогда этот навык казался слишком устаревшим, чтобы всерьез учиться.

Вероника что, считает, что я от руки будут стенографировать ее роман? Вдруг осознаю, насколько пугающее мне предстоит занятие. Предвкушение, а не тревога, напоминаю я себе. Снимаю колпачок с ручки и с ужасом понимаю, что она перьевая. Сомневаюсь, что вообще смогу ей писать.

– Э-э… – неловко протягиваю я, чтобы как-то сообщить о своем присутствии. – Я готова начать, если вы готовы.

– В самом деле? – В ее голосе чувствуется легкая насмешка. – Не уверена, что я готова. Раньше я закрывала глаза и представляла персонажей, но с тех пор, как… – Ее рука дергается к слепым глазам. – Я вижу только темноту.

Я чувствую укол жалости, представив, каково это – не иметь возможности выглянуть из окна на реку Гудзон, которая сегодня под чистым безоблачным небом кажется темно-синей, и на горы в складках осеннего красно-золотого покрывала.

– Как бы вы начали? – спрашивает меня она.

– Я? – Неловко ерзаю на своем месте: вопрос оказался неожиданным, но потом вспоминаю про фотографию, которую нашла прошлой ночью. – Думаю, я начала бы с Кровавой Бесс.

– Кровавой Бесс? – переспрашивает она.

– Вайолет говорит, что все начинается с нее, но мы так и не узнали ее историю, как она росла здесь… – Я обвожу рукой длинную библиотеку с тянущимися рядами книг на застекленных полках. Замечаю, что в альковах между полками стоят мраморные бюсты, которые смотрят в тени слепыми, как у Вероники, глазами. Она моего жеста не видит, но кивает, как будто увидела.

– Ну, то есть вы наверняка слышали разные истории.

– О да, – произносит она. – Любой, кто вырос здесь, услышал бы. Что ж, начнем с Кровавой Бесс. Что-то вроде пролога. Кровавого пролога.

* * *

«На ночь вместо сказок мне рассказывали историю убийцы», – начинает Вероника, выпрямившись на софе и глядя невидящими глазами на реку.

И хотя она говорит от первого лица, а история происходит в доме, очень похожем на тот, в котором мы находимся, создается впечатление, будто говорит другой человек. Будто она медиум, в которого вселился дух, и мы перенеслись в прошлое.

«– А наказание убийцы служило мне азбукой и учебником. Не имело значения, что отец запретил слугам говорить о ней: все они шептались про Кровавую Бесс. Если скрипела третья ступенька – это Бесс тайком выбиралась из дома. Если находили в кладовой рассыпанную муку – это тоже были проделки Бесс. Когда ветер стучал в оконные стекла – это Бесс просила пустить ее в тепло, а когда ни с того ни с сего заливались лаем сторожевые собаки в вольере, они лаяли на Кровавую Бесс.

У меня была няня, которая прежде работала в учреждении, пока отец не превратил его в психиатрическую больницу. Я думала, она уже совсем древняя, но, наверное, ей было не больше семидесяти. Миссис Горс, так ее звали, хотя я звала ее просто няня. Отец беспокоился, что она работает с его новыми пациентами-подростками, боялся, что она по привычке будет обращаться с ними как с заключенными, но знал, что со мной она такой ошибки не сделает. Сказать по правде, она всегда была очень добра ко мне, но едва ли отец разрешил бы ей заниматься со мной, если бы знал, что она станет рассказывать мне про Кровавую Бесс. Она, может, и не стала бы, но я услышала, как она предупреждает пациентов вести себя хорошо, чтобы „не кончить как Кровавая Бесс“, и умоляла ее рассказать. И няня, посопротивлявшись для вида и заставив меня пообещать, что отец об этом не узнает, послушалась. Думаю, она сама пыталась понять, что произошло. Когда Бесс Моллой появилась в Ненастном Перевале, няня сама была еще юной девушкой…

Когда я впервые увидела Бесс Моллой, то удивилась, как заурядно она выглядела. После иллюстраций в газетах я ожидала встретить чудовище со всклоченными волосами и налитыми кровью глазами, но она оказалась хрупким милым созданием, и в первый день, когда ее привели, не поднимала глаз. Мисс Джозефина настаивала, чтобы мы обращались с ней так же, как и с другими девушками.

У Джозефины Хейл были определенные идеи о том, как следует управлять училищем. С воспитанницами следовало вести себя как с девушками из хороших семей, будто исправительное учреждение на самом деле было изысканным пансионом. У них были настоящие уроки, где их учили не только готовить, шить и убирать, но также рисовать, петь и танцевать. „Если любой девушке дать необходимую заботу и оградить ее от тлетворного влияния, она сможет стать полезным членом общества. Даже девушка, которая совершила убийство“, – говорила она.

Каждый вечер все воспитанницы собирались в библиотеке на чай и на просветительскую лекцию, которую читала либо сама Джозефина, либо приглашенный ученый. Большинство девушек поместили в училище за мелкие кражи, бродяжничество или проституцию. Бесс Моллой среди них была единственной убийцей, но Джозефина настаивала, чтобы с ней обращались как и со всеми и приняли в поместье, как будто она всего лишь украла кусочек хлеба.

На самом же деле казалось, будто Джозефина специально старалась выделять девушку. Она усаживала ее рядом с собой за чаем, всегда хвалила на уроках, часто гуляла с ней по территории. Даже подарила ей алый плащ из мериносовой шерсти с меховой оторочкой капюшона. Девушки начали шептаться, что мисс Хейл выбрала себе любимицу, и слухи дошли до совета директоров. На собрании они проголосовали, что за девочками должна присматривать не только мисс Хейл как директор, но и надзиратель. Джозефина сперва возражала, но затем совет предложил кандидатуру доктора Эдгара Брайса, который на суде свидетельствовал в пользу Бесс. Он приехал к Джозефине, поговорил с ней и убедил, что станет коллегой, а не диктатором и что вместе они создадут лучшее место для „ее девушек“.

С приездом доктора Эдгара Брайса все изменилось. Он привез с собой новые дерзкие идеи и энтузиазм, который Джозефина могла только приветствовать. Поначалу ей будто бы доставляли удовольствие интеллектуальные беседы. Он восхвалял ее работу и соглашался с тем, что девушек необходимо оградить от тлетворного влияния, и тогда у них появится шанс вернуться в общество.

„Чем дольше они остаются здесь, тем лучше“, – говорил он. Кроме всеобъемлющего медицинского обследования он ввел тесты на интеллект, чтобы лучше спланировать образование девушек. Результаты большинства оказались ниже среднего уровня, подтвердив мнение доктора Брайса о том, что преступность и порок процветают среди тех, кто умом не блещет.

Вместе с Джозефиной они подавали прошения в суд, чтобы девушкам продлили срок пребывания в учреждении. Чтение и уроки искусства были отменены, их заменило обучение домашним делам и садоводству. Теплицы расширили, теперь там выращивали еще больше фиалок – торговля цветами в долине процветала, и такое занятие считалось вполне пристойным для девушек.

Единственный настоящий их спор касался Бесс Моллой. Ее результаты теста на интеллект были высокими и не соответствовали теории доктора Брайса о слабоумии. Джозефина настаивала, чтобы Бесс освободили от работ в теплице (фиалки, может быть, и красивые цветы, но собирать их, согнувшись, было очень тяжело) и позволили продолжить образование. Его согласие успокоило Джозефину, она была так благодарна, что когда доктор Брайс предложил ей выйти за него замуж, она увидела в этом только пользу. Вместе, как женатая пара, они смогут управлять училищем на равных, вместе отстаивать свою позицию перед советом директоров.

Они поженились в Рождество, в 1922 году, в холле. На свадьбе присутствовали воспитанницы училища в венках из выращенных в теплице фиалок. Джозефина тоже держала в руках букетик фиалок. Бесс Моллой была ее свидетельницей. А потом, десять месяцев спустя, в ночь на Хэллоуин, Бесс Моллой прокралась в башню, где доктор Брайс обустроил себе кабинет, четырнадцать раз ударила его ножом в грудь и повесилась, спрыгнув с башни».

Тут Вероника останавливается. Еще несколько секунд я продолжаю торопливо записывать, борясь с капризной перьевой ручкой, пытаясь успеть, но потом понимаю, что она не собирается больше ничего говорить. Разгибаю и выпрямляю скрюченные пальцы, заметив, что все руки теперь в чернильных пятнах. Страница исписана корявыми предложениями с наклоном вниз, от которых сестра Бернадетт пришла бы в еще больший ужас, чем от самой истории. Впервые за то время, как Вероника начала диктовать, поднимаю голову от своей работы и вздрагиваю, увидев напротив маленькую, сгорбившуюся на диване фигуру. Не верится, что всю эту историю рассказала эта миниатюрная женщина. Только что в комнате звучало столько голосов – миссис Горс, Эдгара Брайса, Джозефины – мы будто переместились в далекое прошлое. А теперь Вероника выглядит так, будто из нее выпустили весь воздух, будто история лишила ее сил. Когда она поднимает голову, я вижу, что лицо у нее мокрое, будто из слепых глаз катились слезы, но это только испарина.

В комнате повисает тяжелая тишина. После еще нескольких секунд, отмеренных часами, я шевелюсь на стуле, и дерево скрипит.

– Не хотите… – начинаю я и останавливаюсь, не зная, что предложить ей после таких трудов.

– Думаю, на сегодня достаточно, – произносит она хриплым голосом, ничуть не похожим на тот, что заполнял комнаты минуту назад. – Вы все записали?

Я листаю страницы, насчитав тринадцать и удивившись, что история, которую я услышала, смогла на них уместиться.

Записала ли я?

– Думаю, да, – начинаю я. – Как вы и сказали, персонажи будто появились у меня в голове. Они казались такими настоящими, что я… потерялась в сюжете.

Подняв голову, я увидела, что руки у нее трясутся, на лице застыло пораженное выражение – и поняла, что, должно быть, прозвучало так, будто я претендую на авторство.

– Будьте осторожны, – сказала она, поднимаясь, и голос ее звучал жестко. – Потеряться в книге опасно. Не все могут найти путь обратно.

Глава девятая

Я сажусь за стол и старательно ерзаю на стуле, делая вид, что настраиваю сиденье и положение блокнота, пока Вероника, постукивая тростью, выходит из комнаты. Постукивание эхом отзывается в холле и когда наконец стихает, я опускаю руки на клавиатуру пишущей машинки в «начальной» позиции, на секунду закрываю глаза, как учила сестра Бернадетт. Но когда открываю глаза и возвращаюсь к записям, слова расплываются перед глазами, точно под дождем.

Что это за абракадабра? Что, если я не смогу прочитать собственный почерк и не смогу воспроизвести историю Вероники?

И тут я слышу эхо ее слов, стихающих вместе со стуком ее палки. Затем слова звучат отчетливее:

«На ночь вместо сказок мне рассказывали историю убийцы…»

И пальцы сами начинают двигаться, нажимая на клавиши под звуки голоса в голове. Я продолжаю, останавливаясь, только чтобы перелистнуть страницы блокнота или чтобы вставить еще один лист в каретку машинки, а голос Вероники продолжает звучать в голове, как будто я записала его на диктофон. Я представляю девушек в муслиновых блузках с высоким воротником и в темных юбках, как они шьют или читают друг другу в этой самой комнате. Среди них и Бесс Моллой, чьи волосы золотятся на свету. Полюбоваться работой своей лучшей ученицы склоняется голова потемнее – Джозефина. Затем я вижу, как на сцене появляется Эдгар Брайс, статный, подтянутый, и его четко очерченная тень с острыми краями падает на девушек, отделяя Бесс от Джозефины, принося в школу новый порядок. Представить только – расти на такой истории! Неудивительно, что Вероника как будто не принадлежит ни к одной эпохе – она словно появилась из совершенно другого времени.

В картинки, появляющиеся в голове, вплетается образ инспектора, который раз в месяц приходил в Вудбридж. Первые несколько лет, когда я была там, приходила женщина средних лет в бесформенном шерстяном кардигане, которая большую часть времени проводила за чаем с монахинями и одобряла запросы на все необходимое и на дополнительных сотрудников. Она привозила нам, девочкам, домашнее печенье и старые книги на Рождество. Но потом ее сменила женщина помоложе и посерьезнее, которая одевалась в костюмы прямого кроя и носила обувь на жесткой подошве, которая при ходьбе стучала по линолеуму. Она записывала каждое нарушение и рекомендовала пожилым монахиням уйти на пенсию, а на их место пригласить учителей-мирян. Старые пишущие машинки она заменила на компьютеры, что было неплохо, пока компьютеры не сломались, а денег на починку не было, а новые учителя, которых она наняла, не ушли за зарплатами побольше, в климат получше и к не таким сложным ученикам.

Реформаторы с благими намерениями, как знакомо. Но наша новая проверяющая хотя бы не вышла замуж за главного преподавателя и не захватила контроль над школой. Представляю, что могла чувствовать Бесс Моллой, когда ее благодетельница вышла замуж за доктора Брайса. Она думала, что теряет Джозефину? Она ревновала? Случилось ли что-то конкретное, что вызвало эту ярость и желание убить? Что могло заставить ее заколоть Эдгара Брайса? А потом она пожалела о том, что сделала, и повесилась на стене башни?

Я дошла до конца истории, которую рассказала Вероника, но пальцы, замершие в начальной позиции, покалывало, как будто ответы на мои вопросы в прямом смысле были под рукой, а персонажи, которых я вообразила в голове, вполне могли двигаться самостоятельно.

Персонажи Вероники, не мои.

Я выглянула в окно, расстроенная, что не могу продолжать историю. Пока я печатала, солнце перебралось через конек крыши, и теперь тень падала через западную лужайку на сгоревшую башню. Она похожа на палец, указывающий на реку, будто выгоняющий меня из Ненастного Перевала.

«Будьте осторожны, – сказала Вероника, – потеряться в книге опасно».

Длинная трава волнами колышется на заросшей лужайке, и тень башни дрожит.

На мгновение я вижу и фигуру, покачивающуюся на ветру – повесившуюся Кровавую Бесс…

И отдергиваю руки от машинки, точно от раскаленного железа. А когда смотрю вниз, вижу последнюю строку.

«Тень повесившейся Кровавой Бесс скрыла все мое детство».

Руки закончили историю за меня, будто ими командовал кто-то иной. Вычеркнуть это предложение? Или перепечатать последнюю страницу?

Но вместо этого я вытаскиваю лист из печатной машинки и кладу текстом вниз, к остальным страницам, которые слегка колышутся на легком ветерке, долетающем из окна. Оглядываю стол в поисках чего-то, чем можно было бы придавить листы, и замечаю несколько гладких серых камней. Кладу один сверху, но как будто этого недостаточно. Рукопись может разлететься, потеряться, и что тогда? Не останется никакой копии через копирку, ни файла на компьютере. И никакого шанса передать их Кертису Сэдвику.

Разве что я прямо сейчас перепечатаю листы еще раз.

Но начать не успеваю: дверь в библиотеку открывается. Виновато обернувшись, я вижу у входа Летицию.

– Ваш ланч на кухне, – сообщает она.

– Всего минутку, – говорю я, шелестя страницами и делая вид, что считаю их. Женщина не двигается. Приходится снова придавить их камнем и идти к двери. Летиция запирает ее за нами, а потом показывает дорогу через холл в кухню в восточном крыле.

Блюдце с сэндвичем и тарелка с супом уже стоят в конце длинного стола, за которым, возможно, умещалась дюжина слуг, когда они еще служили в доме. Сев за стол, я спрашиваю:

– А в доме действительно нет интернета? И компьютера?

– Мисс Сент-Клэр они без надобности, и, полагаю, она четко дала понять, что вы не можете выкладывать в социальные сети никакой информации о мисс Сент-Клэр или о ее доме, – произносит Летиция, наполняя чайник у раковины.

– Да, я читала соглашение о неразглашении, – отвечаю я, заметив, что Летиция повторила формулировку из договора, «мисс Сент-Клэр или о ее доме», будто дом тоже был отдельной личностью в своем праве, с требованиями и ожиданиями. – Но у меня есть… другие дела, для которых необходим интернет. Где-нибудь в деревне я могу воспользоваться компьютером?

– Полагаю, в городской библиотеке он найдется, – чопорно отзывается Летиция, ставя чайник на плиту. – Симс может отвезти вас в город, когда вы закончите ланч.

– Я могу и дойти, – возражаю я, не горя желанием повторять утреннюю встречу с неприветливым Питером Симсом. – Похоже, дождь наконец перестал.

– Он вернется, – с хмурым видом обещает Летиция, чиркая спичкой и поднося ее к газовому кольцу. От вспыхнувшего голубым огня ее лицо приобретает какое-то потустороннее свечение. – Это долина Гудзона, дождь всегда рядом.

Доев сэндвич с индейкой и крем-суп из мускатной тыквы (все очень вкусное: Летиция, может, и ведет себя как надзирательница в тюрьме, но кормит меня не в пример лучше), я иду в прихожую, где нахожу свои кроссовки, чистые и набитые газетой. Раздумываю, не подняться ли в комнату за курткой, но, приняв близко к сердцу предупреждение Летиции, вместо этого беру с крючка дождевик и выхожу через дверь прихожей.

Вдыхаю свежий воздух, будто просидела взаперти лет десять, и чуть ли не бегом пускаюсь по подъездной дорожке. «Ненастный Перевал – не тюрьма», – приходится себе напомнить. И, как Летиция и говорила, у ворот есть деревянный столб, а на нем железный ящичек с кнопкой внутри. Нажав на нее, я оглядываюсь, как будто хочу проверить, нет ли за мной погони, но там один лишь дом – и его фасад из темного камня выглядит угрюмо против солнца, будто лицо, пытающееся справиться с горем. «Называй как хочешь, – говорит голос в моей голове, – приют, училище, исправительный центр – это все красивые синонимы „тюрьмы“».

За спиной раздается пронзительный звук, и я разворачиваюсь, готовясь увидеть чудовище из моих кошмаров, преграждающее путь, но это всего лишь скрипят ржавые петли открывающихся ворот. Протискиваюсь в появившуюся щель, как только она становится хоть немного шире, стараясь держаться подальше от острых частей, а потом останавливаюсь перевести дыхание – и чтобы доказать себе и любым прохожим, что я не сбежавшая узница.

Я ассистентка известной писательницы, мысленно повторяю я, спускаясь по холму, и всего лишь иду прогуляться после обеда.

Живописная дорога со старинной каменной стеной и возвышающимися платанами будто сошла со страниц английского романа. Деревушка внизу выглядит как из «Театра шедевров»[237]237
  «Театр шедевров» (англ. Masterpiece) – британский сериал-антология, шедший с 1971 по 2014 г.


[Закрыть], с церквушкой и башней со шпилем, железнодорожной станцией с мансардной крышей, магазинами с кирпичными фасадами и полосатыми навесами на фоне гор за рекой. Вижу фермерскую лавочку, в которой продают яблоки, тыквы и пончики с яблочным сидром, церковь, где можно получить божественное наставление и завтрак с панкейками, тир с программой грядущих состязаний. Выйдя на главную улицу, я прохожу мимо молодых родителей с колясками, студентов на остановке, старичков на городской площади, которые сидят на скамейках и пьют кофе. Можно было бы представить, что это та же Вест-Виллидж, но здесь больше людей носят одежду в клетку и все как будто капельку больше расслаблены – или, по крайней мере, хотят такими казаться.

Дохожу до «Мемориальной библиотеки Хейл», низкого каменного здания с табличкой, на которой указана дата основания – 1928 год. На доске объявлений висит анонс встречи вязального кружка и мастер-класса. Внутри молодая женщина за стойкой регистрации выглядит так, будто перенеслась из двадцатых годов прошлого века: на ней старомодное платье, тоже клетчатое, вышитый кардиган и очки формы «кошачий глаз». На бейджике значится имя: Марта Конвэй. Когда я спрашиваю, можно ли воспользоваться компьютером, она передает мне доску-планшет с таблицей записи. Первый свободный слот через полчаса.

– По субботам у нас всегда много людей, – тяжело вздохнув, объясняет она. – Но пока ждете, можете посмотреть наши книги.

Бросаю взгляд на стеллаж, подписанный «Новинки», с последними бестселлерами, а потом замечаю за ним нишу с надписью «История города».

– А там может быть что-то про Ненастный Перевал? – спрашиваю я, на мгновение забыв о том, что мне запрещено говорить с местными жителями о доме.

– О, много всего! – пылко откликается Марта Конвэй, будто я про эротические романы спросила. – Она наша главная достопримечательность.

– Она? – переспрашиваю я, похолодев, думая, что речь идет о Кровавой Бесс.

– О, простите, – тут же произносит девушка, выходя из-за стойки и ведя меня к нише. – Как гетеронормативно с моей стороны. Я думаю о доме как о женщине из-за всех женщин, которые там жили. Вы же знаете, что там был приют для падших женщин – как их тогда называли.

Марта начинает доставать с полок книги и раскладывать на небольшом столике.

– Потом его превратили в школу, ее возглавила реформатор тюремной системы Джозефина Хейл. Вот проспект, который члены правления напечатали в качестве рекламы. – Она передает мне тонкую сшитую брошюрку. – Можете посмотреть, что девушкам давали на завтрак, что они изучали на уроках. Все звучит очень позитивно и полезно. Думаю, сперва у Джозефины Хейл были добрые намерения, но все изменилось после того, как одна из воспитанниц, Бесс Моллой, убила мужа Джозефины и подожгла дом сто лет назад – на этот Хэллоуин будет годовщина! – радостно добавляет она, будто это повод для праздника. – Эта история интересует большинство посетителей. Отчет об убийстве опубликовали в газетах «Покипси джорнэл» и «Кингстон Фримэн», еще вышла книга современного криминолога: автор утверждает, что Бесс Моллой, или Кровавая Бесс, как ее прозвали, была слабоумной и подверглась тлетворному влиянию в трущобах Нью-Йорка. В пятидесятых также вышла книга одного психиатра, он предполагал, что у нее развилась «противоестественная привязанность» к Джозефине Хейл, – закатила глаза Марта. – И еще есть монография, где в проснувшейся жажде убийства Кровавой Бесс обвиняют социалистов. Вы проводите исследование для газеты? – внезапно спрашивает она.

Сажусь за стол и начинаю листать одну из книг, чтобы придумать, как лучше ответить. Девушка садится рядом.

– Не совсем, – наконец отвечаю я. – Я работаю в издательстве в Нью-Йорке, провожу предварительное исследование для книги.

– А, для книги про дома с привидениями в долине реки Гудзон? – оживленно уточняет она. – Под Хэллоуин кто-нибудь всегда пишет про Кровавую Бесс, она всегда часть торжества – особенно в этом году, годовщина же. Вы где-то здесь остановились?

Помня о подписанном соглашении, на ее вопрос я отвечаю своим:

– А почему людей так интересует Кровавая Бесс, даже сто лет спустя после ее смерти?

Девушка моргает, будто не совсем понимает мой вопрос, но когда отвечает, щеки у нее розовеют, и я понимаю, что он ее задел.

– Конечно, ты из большого города и, наверное, считаешь, что это так провинциально – зацикливаться на скандале столетней давности.

– Нет! – поспешно возражаю я, испугавшись, что разговорчивой и дружелюбной Марте Конвэй из-за меня стало неловко, что я ее обидела. Получается, я заставила ее чувствовать себя так же, как Кайла с Хэдли – меня, то есть наивной простушкой. – Я и не из города на самом деле… – «Я вообще из ниоткуда», – чуть не вырывается у меня. Вместо этого я говорю, точно поднося жертву богам Скромного Происхождения: – Я училась в государственном университете Нью-Йорка в Потсдаме.

– О! – тут же оживляется она. – Вперед, «САНИ Потсдам»! Я училась в Дженезео в выпускном классе, а потом на библиотекаря в государственном университете «САНИ Олбани». – И потом, будто наше общее прошлое в системе государственного образования скрепило связь между нами, она наклоняется ближе и шепчет: – Люди все еще говорят о Кровавой Бесс, потому что с момента ее смерти тот дом стали преследовать неудачи. Девочки в учреждении утверждали, что слышат, как призрак Кровавой Бесс всхлипывает, видели ее тень, висящую на стене башни, когда всходила полная луна. Местные, кто работал в поместье Ненастный Перевал, рассказывали, что начало происходить нечто странное. Крыша протекала, в стенах появлялись трещины, подвал затапливало. Будто дом сам хотел себя разрушить. И сама Джозефина стала совсем другим человеком, настоящим солдафоном, ввела строгие правила – теперь запрещалось разговаривать во время работы, покидать свою комнату ночью, даже в туалет, а за любые нарушения сажали на хлеб и воду и запирали в одиночестве. Доктор Синклер перед смертью работал над книгой о регрессии прошлой жизни: ходили слухи, что он верил в реинкарнацию Кровавой Бесс – в одной из своих пациенток.

– Безумие какое-то, – говорю я, отодвигаясь от Марты.

– Знаю, – соглашается она. – Вот что это место делает с людьми. Как думаешь, почему Вероника Сент-Клэр перестала писать?

Я уже собираюсь ответить, что это потому, что она ослепла, но потом вспоминаю, что мне запрещено обсуждать ее с местными жителями. Но Марта будто и не ждет ответа.

– Потому что она боится призвать Кровавую Бесс обратно в Ненастный Перевал, – заканчивает Марта, широко распахнув глаза. – Только представь! У любого бы тут писательский блок случился.