Текст книги "Современный зарубежный детектив-10. Компиляция. Книги 1-18 (СИ)"

Автор книги: Дэн Браун

Соавторы: Тесс Герритсен,Давиде Лонго,Эсми Де Лис,Фульвио Эрвас,Таша Кориелл,Анна-Лу Уэзерли,Рут Уэйр,Сара Харман,Марк Экклстон,Алекс Марвуд
сообщить о нарушении

Текущая страница: 158 (всего у книги 346 страниц)

Глава двадцать четвертая

Через пару мгновений, когда становится ясно, что Вероника не собирается продолжать, я уточняю:

– И это все? Так заканчивается признание Кровавой Бесс? Она ни в чем не призналась!

– Больше в дневнике ничего не было, – сказала Вероника. – Последние страницы кто-то вырвал. Мы искали их, но не нашли. Джен сказала, что этого и не нужно. Она знала, что Бесс собиралась делать.

– Так Джен поверила?

– Полностью, – неожиданно хриплым голосом отвечает Вероника. – Она как будто впитала в себя историю Бесс. В конце концов, это была и ее история: богатая девушка спасает бедную, а ей потом приходится спасать богатую девушку от злого великана-людоеда. Бесс должна была спасти Джозефину от ее властного жениха, Эдгара Брайса. Джен должна была спасти Вайолет от ее отца, доктора Синклера. По крайней мере, так она видела это. На следующий день Джен начала во время сеансов говорить голосом Бесс. Не думаю, что ей приходилось притворяться – мне кажется, она сама верила, что Бесс Моллой говорит ее голосом.

На мгновение я подумала, что Вероника хочет продолжить, и держала ручку над страницей, готовясь записывать слова: мне не терпелось узнать, что будет дальше. Но Вероника обмякла на диване.

– Очень тяжело говорить чьим-то чужим голосом, – сказала она. – Думаю, на сегодня все, Агнес.

Пока я печатаю две последние главы – а признание Бесс решаю сделать отдельной главой, – чувство, что время вокруг застыло, усиливается. Неудивительно, что Джен так легко удавалось подражать голосу Бесс. Когда я нажимаю на клавиши пишущей машинки, я чувствую, что могу быть Джен, Вайолет, Бесс или Джозефиной – или любой из девушек, заключенных здесь.

Что, если душа Кровавой Бесс все еще заперта в лабиринте в лесу? Что, если, гадаю я, тюрьма эта так хорошо спроектирована, с каменными стенами, винтовыми лестницами, секретными проходами и тропинками, что даже души заключенных остаются здесь в плену?

Мысль эта так ужасна, что пальцы застывают над клавишами. И в неожиданно наступившей тишине я слышу эхо стука – как будто шаги в холле, и я представляю, что это шаги всех девушек, когда-либо оказавшихся здесь. «Или это просто Летиция или Питер», – напоминаю я собственному отражению в потемневшем окне.

Заканчиваю печатать, собираю страницы, выравниваю стопку, постукивая ими о стол, и подкладываю под камни.

Лежите здесь.

Встаю – и затекшие руки и ноги отзываются болью. Вероника права. Тяжело говорить чьим-то чужим голосом. В холле я забираю корзинку со своим ужином и поднимаюсь по изгибающейся лестнице. В своей комнате съедаю половинку сэндвича и наливаю себе чашку едва теплого кофе с молоком из термоса. Потом открываю ноутбук и перепечатываю две последние главы.

По памяти.

Мне не нужны страницы рукописи или блокнот с пометками. Пальцы летают над клавиатурой так быстро, будто я сижу за механическим пианино и играю песню, уже записанную на его ленте, а мне остается только нажимать на клавиши, останавливаясь, лишь чтобы глотнуть сладкого кофе. Несмотря на это, к тому времени, как я заканчиваю печатать, чувствую себя такой же опустошенной и вымотанной, как теперь уже пустой термос. Пальцы еще дергаются, вырисовывая узоры над клавиатурой.

Ложусь на кровать, собираясь немного подремать, но проваливаюсь в глубокий сон.

Во сне я бегу по Тропе. Не знаю, бегу ли я за кем-то или от кого-то, но знаю, что моя жизнь зависит от скорости. Корни прорываются сквозь мох, пытаясь меня поймать, ветви тянутся схватить меня. Туман висит тяжелым полотном, точно мокрые простыни на бельевой веревке между деревьями. За ними маячат фигуры, и я знаю, что это те девушки, которые оказались здесь, в Ненастном Перевале, и которые так и остались в заточении. Одна из этих фигур выскакивает из-за деревьев прямо передо мной, и я вижу, что это доктор Хьюсак, который каким-то образом оказывается одновременно доктором Брайсом и доктором Синклером. Монстр с тремя головами.

– Ты не можешь постоянно убегать от своих проблем, Агнес, – говорит он. Я огибаю его и бегу дальше. Впереди мелькает женщина в длинном белом платье и исчезает за следующим поворотом тропы. Моя мать, думаю я. Она бежит к краю утеса. Если я ее не остановлю, она прыгнет с обрыва и погибнет.

Бегу быстрее, но никак не могу ее догнать, она всегда остается впереди, а шлейф ее белого платья постоянно исчезает за поворотом, и за следующим, и за следующим… А потом, как раз когда я сокращаю расстояние между нами, рычащий зверь с желтыми глазами выпрыгивает из тумана и валит меня на землю.

Голова ударяется о что-то твердое, зрение расплывается, в глазах двоится, троится… и вот уже три головы щелкают слюнявыми челюстями. Я отползаю назад по грязи, пальцы цепляются за что-то твердое и жесткое. Поднимаю, чтобы ударить зверя по голове, но вместо зверя надо мной склоняется фигура в плаще, протягивает руку, чтобы помочь. Хватаюсь за нее, не сомневаясь, что это рука матери, но когда поднимаю взгляд, вижу женщину в алом плаще. Она тянет меня к краю обрыва. Я пытаюсь вырваться, но она сжимает мою руку как в тисках. А когда я опускаю взгляд, вижу вместо пальцев голые кости. Это рука скелета. Хочу закричать, но женщина поворачивается ко мне, и череп в капюшоне плаща усмехается.

– Лучше умереть, чем жить здесь как в тюрьме, – говорит она. И мы падаем с обрыва.

Вздрогнув, я просыпаюсь, схватившись за простыни, чтобы не упасть. В окно спальни струится утренний свет. Я уснула ранним вечером, но каким-то образом проспала всю ночь. Каждая мышца в теле болит, голова кружится, а простыни липнут к влажной коже. Отбросив их, я вижу кровь. На один мучительный миг мне кажется, что начались месячные и я запачкала чистое белье Летиции. А потом вижу царапины. Тонкие, как паутинка, следы покрывают мои руки и ноги. Как будто меня царапало животное – или это была я сама.

Со мной давно такого не случалось, с первого года в Вудбридже. Тогда я просыпалась среди ночи в углу, и оказывалось, что я царапала кожу всем, что могла найти, – щепкой от половицы, гвоздем, который вытащила из оконной рамы, осколком стекла, который нашла во дворе.

Доктор Хьюсак спросил, что мне снилось до того, как я проснулась в таком положении. Когда я сказала, что не помню, он сказал, что хочет попробовать гипноз. Но гипноз на меня не подействовал. В конце концов я перестала «наносить себе увечья» и с тех пор больше этого не делала.

До этой ночи.

Доктор Хьюсак предупреждал, что это может произойти снова, если окажусь в стрессовой ситуации.

Видимо, жизнь в психушке с привидениями и слепой писательницей, чью книгу я против ее воли отправляю ее же издателю, пока по территории бродит моя безумная мать, вызывает стресс.

Но действительно ли я видела с башни свою мать?

Или я гуляла во сне и зашла на Тропу, и увидела ее – а во сне она превратилась в призрак Кровавой Бесс?

Набираю ванну, насыпав много старомодной фиолетовой соли для ванн, надеясь, что она продезинфицирует ранки. Когда я опускаюсь в воду, каждая царапина вспыхивает, как чиркнувшая спичка. Странно, что я не сгораю. По крайней мере боль не дает уснуть, и в голове постепенно яснеет.

Я не чувствовала себя настолько вялой с тех пор, как принимала лекарства в Вудбридже. И тот сон – он был таким ярким, как я бежала через лес, как на меня прыгнуло трехголовое чудище, а потом ощущение тяжелого грубого камня в руках… Подношу ладонь к лицу и вижу, что там уже наливается синяк. Как будто я что-то крепко сжимала. Потом осторожно ощупываю голову. Что это, шишка? Откуда она взялась? Я бродила по территории? Я упала – или кто-то меня ударил? Что со мной происходит? Я схожу с ума? Снова?

Не в первый раз я боюсь, что могу сойти с ума. В конце концов, живя с матерью, я видела безумие вблизи. И я могла унаследовать это от нее, хотя доктор Хьюсак и заверял меня, что психическое заболевание не обязательно передается по наследству. Не обязательно. Но он не смог меня в этом убедить. И хотя он говорил, что я не сумасшедшая, несмотря на мои галлюцинации, ночные кошмары и хождение во сне в Вудбридже – по его мнению, это были просто последствия посттравматического расстройства, – и тем не менее он не мог гарантировать, что однажды я не сойду с ума.

Соскальзываю обратно в ванну и погружаюсь под воду, в попытке заглушить жужжащие в голове голоса, но вместо этого слышу биение собственного сердца, такое громкое, как отбойный молоток – или как стук в дверь.

Заставляю себя выбраться из ванны, закутываюсь в махровый халат и открываю дверь. На пороге стоит Летиция, и выражение лица у нее самое строгое. Я уже жду выговора за опоздание, но вместо этого она произносит:

– Вам лучше одеться и сейчас же спуститься вниз. Ночью в дом кто-то забрался.

Натягивать колготки на поцарапанные ноги нестерпимо больно, но мне хочется закрыть каждый миллиметр тела и спрятаться в своем образе старомодной библиотекарши. «Я – ассистентка», – напоминаю я себе, спускаясь по изогнутой лестнице с прижатым к груди блокнотом, хотя мысли по кругу вертятся в голове.

Это моя мать забралась в дом? Они знают, что это она? Что, если они подумают, что это я привела ее сюда?

Дверь в библиотеку открыта. Войдя, я автоматически бросаю взгляд на зеленый диван и немного успокаиваюсь, увидев там сидящую Веронику, которая в своем наряде из зеленого бархата выглядит по-королевски. Если я сосредоточусь на ней, пойду прямо к ней, то все будет как и в любое другое утро. Это будет история Джен и Вайолет, а не моя.

Но потом я бросаю взгляд на стол. И сперва не понимаю, что вижу. Стол завален камнями – круглыми серыми, также более мелкими, поблескивающими камушками. Как будто кто-то вывалил на стол мешок с гравием. Местами видны и кусочки грязи – или это кровь?

Осторожно подхожу к беспорядку на столе, царапины, скрытые одеждой, зудят. Подойдя ближе, обнаруживаю, что блестящие камушки на самом деле осколки стекла. Подняв голову вверх, я вижу, что окно над столом разбито. Из него торчат осколки.

– Похоже, кто-то бросил камень в окно, – произношу я, вспомнив отражение лица моей матери в этом самом окне и то, как она стояла у подножия башни.

– Кто бы то ни был, они не просто разбили окно.

Оборачиваюсь и вижу прямо позади себя Летицию. В руках она держит веник и совок. Она что, ждет, чтобы я это все убрала?

– Они? Вы знаете, кто это сделал?

– Подростки из деревни, кто же еще, – отвечает Вероника. – Накануне Хэллоуина они всегда излишне эмоционально реагируют на легенду о Кровавой Бесс.

Я замечаю среди камней один побольше – кусок мрамора, который, должно быть, и разбил окно. На нем есть красные отметины – лишайник?

– С рукописью все в порядке? – спрашивает Вероника. – Это главное.

– Не могу сказать, – отзывается Летиция. – Сначала надо это все убрать.

– Нельзя ничего трогать, – останавливает ее Питер Симс от двери библиотеки. Взглянув на него, я вижу, что у него в руках винтовка. – До приезда полиции.

– Не думаю, что это необходимо, – повторяет Вероника, на этот раз с нажимом в голосе. – Это просто дети.

– Снаружи я нашел две пары следов, – продолжает Питер. – А этот кусок мрамора – с детского кладбища. Они поднялись вверх по утесу и прошли через лес. Нам надо сообщить полиции, чтобы они выставили караул завтра вечером, в Хэллоуин, на параде и у костра.

– Не думаю, что это необходимо, – повторяет Вероника. – Полиции и так хлопот хватит с парадом. Ты можешь обходить дозором территорию, как и всегда на Хэллоуин, а Летти будет стеречь дом.

– Конечно, – соглашается Питер. – Но позвать полицию не помешает…

– Я СКАЗАЛА, НИКАКОЙ ПОЛИЦИИ!

Этот голос слишком громкий для хрупкой Вероники.

Питер и Летиция обмениваются взглядами, а потом Летиция молча начинает сметать мусор со стола. Я слышу, как Питер бормочет: «Да, мэм» – и, громко топая, выходит из библиотеки. Его шаги эхом отдаются в холле.

Я держу совок для Летиции, пока она сметает туда камни и стекло. На стекле брызги крови, среди камней видны комки грязи. Дыра в окне больше, чем мог бы пробить камень, получается, кто-то разбил стекло голыми руками и – теперь, когда все убрали, это видно – оставил на рукописи кровавые отпечатки пальцев.

– Все страницы на месте? – спрашивает Вероника, и ее дрожащий голос совсем не похож на голос властной хозяйки, каким она говорила минуту назад.

Летиция смотрит на окровавленные страницы, будто боится дотронуться. Если она не хочет, чтобы историю рассказали, это один из способов высказать свое мнение.

Беру страницы, листаю их, переворачиваю, проверяя номера на каждой. Дойдя до последней, я переворачиваю и ее, чтобы снова посмотреть на отпечатки пальцев в крови – и на этот раз замечаю надпись. Приходится поднять лист к свету, чтобы разобрать.

От тишины Вероника, похоже, нервничает еще больше.

– Что там? – требовательно спрашивает она, и теперь голос ее звучит ворчливо, гораздо старше ее лет. Это голос старухи. Смотрю на Летицию, не сомневаясь, что она тоже хочет избавить Веронику от всего этого, но она уже говорит:

– Судя по номерам, все страницы на месте. Но на одной есть надпись.

– И что, что там? – нетерпеливо торопит Вероника.

– «Кровавая Бесс вернется за тем, что считает своим».

Глава двадцать пятая

С дивана раздается хриплый скрежет, и я уже не сомневаюсь, что это последний вздох Вероники, что ее убило страшное послание Кровавой Бесс. Но, повернувшись к ней, я вижу ее лицо и понимаю, что она смеется.

– Какое… у местной молодежи… – выдавливает она, задыхаясь, – чувство юмора.

Смотрю на Летицию, гадая, стоит ли рассказывать Веронике о кровавых отпечатках пальцев. На местную молодежь не похоже. Но Летиция не смотрит мне в глаза, а просто забирает совок.

– Я вызову стекольщика, – коротко сообщает она, выходя из комнаты. – И скажу Питеру, чтобы пока заколотил окно.

Когда она уходит, я снова смотрю на стол. Грязь и стекло исчезли, но на дереве осталась полоска крови, и желудок сжимается. Кусок мрамора тоже перепачкан в крови, он, как сказал Питер, с кладбища. Но откуда ему знать, думаю я, переворачивая камень…

– Вы так и собираетесь стоять там и таращиться на осколки, – окликает меня Вероника, – или все же начнем работать?

Я не отвечаю – не могу отвести взгляда от лица, которое смотрит на меня в ответ. Это половинка головы ангела с кладбища – того самого, который снился мне ночью. И на нем тоже кровавые отпечатки.

– Мисс Кори, – снова зовет меня Вероника, на этот раз мягче. – Вы в порядке? Вам нужно время, чтобы прийти в себя?

– Прийти в себя? – как попугай повторяю я. Это просто совпадение, убеждаю себя я. Камень просто приснился мне, и что? Я бы запомнила, если бы разбила стекло, правда?

– Хотите сделать перерыв? – спрашивает Вероника.

– Нет, – отвечаю я, встряхнувшись. Заставляю себя собраться – точно это я разбита на кусочки и разбросана по столу. Беру свой блокнот для стенографии и сажусь на стул напротив писательницы. – Я готова.

«Джен начала „становиться Бесс“, как она это назвала, во вторую неделю сентября. Мы все поняли, что что-то изменилось, когда она не вернулась с дневного сеанса с моим отцом. Мы сидели в комнате отдыха, работали над одной из тех бесконечных головоломок в ожидании своих сеансов. Но потом пришла смотрительница и сказала, что все дневные сеансы отменены.

– Тогда мы можем выйти на улицу? – спросила я. И удивилась, когда она разрешила.

Должно быть, ее отвлекло то, что отец отклонился от своей драконовской мании всегда следовать расписанию.

Или, возможно, смотрительница хотела избавиться от нас. Открыв нам дверь на лужайку позади дома, она не стала следить за нами, а вернулась внутрь.

Я подошла к краю леса и остановилась, глядя вверх, на башню. Силуэт отца у окна был хорошо различим. Обычно, когда на кушетке перед ним лежал пациент, он отклонялся на спинку кресла и закрывал глаза. Но теперь он наклонился вперед, перед камерой на штативе, и, судя по напряженным мышцам на спине, жадно вслушивался в каждое слово.

– Мои сеансы он так никогда не слушает, – сказала Ли-Энн. – Как думаешь, что она ему рассказывает?

Я пожала плечами:

– Должно быть, она добавляет больше про секс. Чтобы он наверняка почувствовал себя некомфортно.

Ли-Энн вытаращилась на меня:

– Я бы побоялась так делать, ну, вдруг… если… ну ты понимаешь… – Она покраснела так, будто под ее кожей тлели угли.

– Если вдруг это разбудит сексуальное влечение моего отца? – предположила я. – Не волнуйся. Думаю, отец во всех нас видит скорее лабораторных мышей в большом лабиринте. И идея опубликовать свою книгу возбуждает его сильнее, чем возможность секса с одной из нас.

Я сказала это с непринужденной убежденностью, которой научилась у Джен, но Ли-Энн, похоже, не поверила.

– Ты говоришь в точности как она.

– Как кто?

– Джен, – с хитрой улыбкой ответила она. Не знаю, это был комплимент или подкол. Думаю, мы все хотели и звучать, и выглядеть, и вести себя как Джен. Все девушки начали завязывать рубашки униформы на талии и оставлять верхние пуговицы расстегнутыми, когда смотрительница отворачивалась.

Донна стащила из комнаты отдыха пару тупых ножниц и соорудила себе подобие хаотичной прически Джен, но стала напоминать скорее йоркширского терьера, после чего ее на неделю закрыли в изоляторе в качестве наказания. Ли-Энн одолжила у Джен темную подводку для глаз и так накрасилась, что стала напоминать енота, и смотрительница назвала ее потаскухой.

Чем больше мы становились похожи на Джен, тем меньше она сама была похожа на себя. Я думала, что она будет довольна вниманием моего отца и его доверчивостью, но нет.

– Он купился на все, что я рассказала, – сообщила она мне как-то ночью через решетку. – Даже спросил, почему, на мой взгляд, я пришла в „Джозефин“ – а я сказала, что меня тянуло туда, что я должна была найти тебя. И он спросил, – тут голос Джен стал хриплым и прозвучал жутко похоже на голос отца: – Это потому, что моя дочь – реинкарнация своей бабушки?

– А ты что ответила? – спросила я, прижавшись щекой к холодному линолеуму на полу.

– Я сказала – да, конечно, – зевнула Джен. – Так что тебе завтра придется постараться и внести свою лепту. Можем попрактиковаться, пока пишем книгу. Ты нашла блокнот?

Я пробралась в кладовку и взяла три толстых тетради, в которых экономка вела учет.

– У меня есть, да. Тебе нужно? – Я начала проталкивать тетрадь через вентиляционное отверстие, но Джен меня остановила.

– Нет, давай ты будешь писать. У тебя почерк лучше, и я так хочу спать… Я просто закрою глаза, и мы начнем с того, что наша героиня приезжает в Ненастный Перевал. Как мы ее назовем?

– Джен, – говорю я с внезапным вдохновением. – Незнакомка, которая приезжает в Ненастный Перевал, должна быть как Джейн Эйр, только Джен, как произносишь ты.

Когда она не ответила сразу, я подумала, что сказала что-то не то. Может, в книгах нельзя использовать настоящие имена. Глупая была идея, я испугалась, что настоящая Джен становилась Бесс, и тогда хотя бы на страницах книги у меня останется моя Джен.

– Ты, наверное, придумаешь что-то лучше, – начинаю я.

– Нет, – голос ее звучал будто эхом издалека, словно говорили сами стены. – Мне нравится, что это будет Джен. Знаешь, я же сама убрала букву „й“ оттуда. Мое настоящее имя пишется не так.

– А теперь будет так, – сказала я. – В нашей книге наши истории будут такими, какими мы хотим их видеть.

– Мне это нравится, – все более сонным голосом сказала она. – А девушку в башне мы назовем Вайолет, как тебя.

Так мы начали писать „Секрет Ненастного Перевала“ той ночью. Джен диктовала историю будто по памяти, будто все это уже происходило, а я записывала.

История, которую она рассказывала, была похожа на те старые книги, которые так любила миссис Вайнгартен: молодая девушка попадает в таинственный старый особняк и узнает его секреты. Но также это каким-то образом была и наша история. Когда Джен уставала, она произносила: „Так тяжело говорить чужим голосом, продолжай ты“.

И я подхватывала историю, читая вслух и записывая одновременно, будто кто-то диктовал ее мне. Этот голос остался со мной и на сеансах с отцом. Он думал, что загипнотизировал меня, и я его не переубеждала. Он пытался вернуть меня в ту ночь, когда умерла Анаис в отеле „Джозефин“, но вместо ответов я говорила ему глубоким замогильным голосом, который репетировала с Джен:

– Я и есть Джозефина!

Я рассказала ему про Кровавую Бесс и предупредила, что она все еще злится и жаждет мести. Было слышно, как он поспешно царапает что-то в блокноте под жужжание камеры. Приятно было оказаться той, кто диктует ему. Впервые в жизни я была тем, кто контролирует.

Но, похоже, на Джен ее притворство Бесс такого эффекта не оказывало. Она то уставала, засыпая за столом с головоломками во время отдыха, то нервничала, расхаживая взад-вперед по лужайке, точно тигр в клетке. Каждый раз, когда смотрительница оставляла нас одних, Джен убегала в лес. И я шла за ней, беспокоясь, как бы она не потерялась – или, видя взволнованный блеск в ее глазах, – как бы не убежала.

Я находила ее на детском кладбище: она сидела у могилы девочки, умершей сто лет назад. Джен оставляла там цветы и записки, которые придавливала сверху круглыми камнями. Однажды я застала ее плачущей.

– Что случилось? – спросила я.

– Все эти дети, – всхлипывая, ответила она, – умерли со своими матерями, потому что никому они были не нужны! Ты же знаешь, что такое „Приюты Магдалины“? Они помещают туда девушек, которые не подходят на роль матери, потому что они падшие женщины, а потом дают им и их детям умереть.

– Это было очень давно, – мягко ответила я. – Джозефина Хейл реформировала приют…

– В самом деле? – не согласилась Джен. – Я разговаривала с твоим отцом, и он сказал, что идея Джозефины заключалась в том, чтобы забрать девушек из семей, чтобы на них не оказывали дурное влияние. А затем она взяла и вышла замуж за Эдгара Брайса, этого евгеника! Он хотел оставлять девушек здесь на всю жизнь, чтобы они не передали никому свои дефективные гены. Он хотел их стерилизовать. Поэтому Бесс его и убила.

– Ты не знаешь этого наверняка, – возразила я. – В дневнике такого не было…

– Я знаю это здесь, – ответила на, хлопая себя по груди. – Она сделала это, чтобы спасти других девушек и чтобы спасти Джозефину, потому что он хотел упрятать и ее тоже…

– Это неправда, – снова возразила я, но слишком тихим шепотом. Всю жизнь я росла, слушая истории про свою бабушку и Кровавую Бесс, истории, в которых было что-то неприглядное, будто это Джозефина была виновата в том, что Кровавая Бесс убила Эдгара Брайса и повесилась в башне. Возможно, с Джозефиной было что-то не так, раз она навлекла на себя такую трагедию. В конце концов, посмотрите на ее дочь, мою мать, – она стала неуравновешенной, психически больной, безумной. Я видела, как отец смотрел на меня, словно проверяя, передалась ли мне эта зараза через кровь. Так на меня смотрела Джен. Будто это я была сумасшедшей, в то время как она сама стояла на коленях у могилы ребенка, умершего сто лет назад, с испачканными в земле руками, которыми она выкапывала камни, чтобы прижать записки для мертвецов.

– Это Бесс была безумной, а не Джозефина, – сказала я.

Глаза Джен так сильно расширились, что я увидела их белки, а пальцы судорожно сжали камень – грубый кусок мрамора, который, должно быть, отломился от одной из статуй, и на мгновение я подумала, что она бросит его в меня. Но вместо этого она посмотрела на камень, будто забыла про него, и покачала головой. Я увидела в камне лицо и поняла, что это головка разбитого ангела с детской могилы. При виде него желудок сжался, но Джен улыбалась.

– Это не ты сейчас говоришь, а Джозефина. Она все еще находится под влиянием доктора Брайса, даже в загробной жизни. Но не волнуйся, я знаю, что нам делать. Мы должны призвать Кровавую Бесс, чтобы она освободила ее – и нас тоже. А для этого нам нужно развести костер в ночь на Хэллоуин».

Я жду, чтобы Вероника продолжила, и чувствую себя Вайолет, которая стоит на кладбище рядом с Джен и видит, как та хватает мраморную голову ангела. «Ту же самую, что лежала на столе?» – гадаю я. Совпадение ли это, что в сегодняшней части истории появилась та самая голова, которой этой ночью разбили окно в библиотеке? Могла ли Вероника сама бросить ее в окно ночью? Но очень сложно представить, как слепая Вероника бредет по лабиринту в темноте. Она могла попросить Летицию или Питера об этом, а теперь вставила в историю, чтобы… что? Напугать меня? Но зачем?

Голова кружится все сильнее, мысли летают по кругу.

Наконец Вероника произносит:

– Думаю, костер мы оставим до следующего раза. Надо освободить комнату, чтобы Питер смог заколотить окно. Я попрошу его перенести пишущую машинку к вам в комнату, чтобы вы могли напечатать страницы сегодня днем. Остаток утра можете отдыхать.

Я жду, пока она выйдет из библиотеки, и бросаюсь к столу, изучить кусок мрамора. Он в точности похож на тот, что держала Джен на кладбище, и на тот, который мне снился. Я смотрю на него, не отрываясь, боясь прикоснуться, чтобы не оставить свои отпечатки – разве что они уже там есть…

Пальцы покалывает от воспоминаний, каким был камень во сне – гладкая часть, которая так аккуратно поместилась в ладонь, и шершавая, которую я обхватила пальцами. Гладкая часть – лицо, с загадочной полуулыбкой на губах, будто ангел скрывает какой-то секрет. Это может быть тот ангелок с детского кладбища, но это не значит, что я взяла его прошлой ночью или что это я бросила его в окно.

«Думаешь, это просто совпадение, что тебе приснилось, что ты была на кладбище, а потом кто-то бросил голову ангела в окно?»

Я уже совершала нечто жестокое, когда ходила во сне.

В моей последней приемной семье ко мне постоянно приставала одна девочка, Сабрина. Она воображала себя королевой готов, всегда одевалась в обтягивающие черные платья и рваные колготки, выбирала фиолетовый лак для ногтей и помаду. У нее были длинные черные волосы, она заплетала их в косы с фиолетовыми лентами.

И она любила «Секрет Ненастного Перевала». Она всегда вела себя так, будто была экспертом по книге и постоянно рассказывала мне, о чем она на самом деле. Но я видела, что в действительности она завидует моей книге в твердом переплете с оригинальной суперобложкой и вшитой фиолетовой лентой. Однажды моя книга исчезла. Я пошла к нашей приемной матери и сказала ей, что это Сабрина взяла ее и что я точно это знаю. В ответ мне сказали, что я никогда не должна обвинять кого-либо без доказательств (хотя она сама постоянно так с нами и поступала). Она созвала собрание и распиналась о честности, порядочности и доверии. Затем объявила, что мы все находимся под домашним арестом, пока пропавшую книгу не вернут. Все, включая меня.

Это было так несправедливо! У меня была назначена встреча с матерью, но ее отменили. Прошло три дня, а книгу так и не вернули.

Я услышала, как Сабрина шепчется с другими, что я все выдумала и что сама спрятала свою драгоценную книгу, чтобы привлечь к себе внимание. «Она вела себя так, будто сама написала эту книгу».

Той ночью мне снова приснился сон о чудище из тумана, только в этот раз, когда зверь прыгнул на меня, я повернулась и бросилась на него с ножницами, которые каким-то образом оказались у меня в руке. Прямо как у Кровавой Бесс.

Когда я проснулась, оказалось, что стою в коридоре, босиком и в ночной рубашке.

Кто-то кричал. Я опустила голову и увидела, что у меня в руке две вещи: ножницы и длинная толстая коса, переплетенная фиолетовыми лентами. Мой экземпляр «Секрета Ненастного Перевала» лежал на полу рядом с плачущей и остриженной Сабриной.

Я снова убежала из дома, на следующий же день. И когда меня поймали, то уже отправили в Вудбридж.

Подбираю мраморную голову. Плавный изгиб щеки ангела идеально ложится в ладонь, а пальцы скользят по грубым бороздкам, где голова разбилась, словно ее сделали как раз для моей руки. Поднимаю мрамор, покачиваю на руке, прикидывая вес. Ощущение знакомое. И, более того, оно мне нравится.