Текст книги "Современный зарубежный детектив-10. Компиляция. Книги 1-18 (СИ)"

Автор книги: Дэн Браун

Соавторы: Тесс Герритсен,Давиде Лонго,Эсми Де Лис,Фульвио Эрвас,Таша Кориелл,Анна-Лу Уэзерли,Рут Уэйр,Сара Харман,Марк Экклстон,Алекс Марвуд
сообщить о нарушении

Текущая страница: 156 (всего у книги 346 страниц)

Глава двадцатая

Роняю телефон и для верности еще и ноутбук закрываю, будто Кровавая Бесс может появиться на экране – и вижу прямо напротив Марту Конвэй.

– Я думала, у тебя нет ноутбука, – замечает она.

– Он новый, – вызывающе отвечаю я. Недавняя фотография выбила меня из колеи. Кто мог бы писать от имени Кровавой Бесс? Это совпадение, что я только что попросила Аттикуса сказать Хэдли ничего не постить? – С работы… кстати, о ней, тебе разве не надо быть в библиотеке?

– У меня обед, – отвечает она. – И мне надо было выбраться. Когда холодает и погода такая, как сегодня, там яблоку негде упасть… кстати, – она делает глоток напитка с пеной сверху, который сильно пахнет корицей, гвоздикой и кардамоном, – многие стали спрашивать материалы по местной истории, про Ненастный Перевал. Не только ты интересуешься пожаром.

– Да? – произношу я, потому что она ждет какой-то реакции. – Это так необычно?

Она хмурится, и я замечаю капельку молочной пенки в уголке ее губ.

– Да не особенно. История про Кровавую Бесс пользуется популярностью перед Хэллоуином. Наше местное привидение и часть хэллоуинского парада, так что несколько ребятишек-готов всегда читают про нее.

– Вот как? – откликаюсь я, гадая, совпадение ли то, что Марта появилась сразу же, как меня отметили в том посте. Я показываю ей телефон: – А это мог выложить один из твоих постоянных клиентов? Или, может, ты сама, раз ты, похоже, такая фанатка Кровавой Бесс?

Она берет мой телефон и разглядывает картинку.

– Аккаунт новый, – заявляет она, как будто я сама еще не догадалась. – Всего один пост. – Она поднимает взгляд на меня: – С чего ты решила, что это я? Снимок сделали в Нью-Йорке, а я там давно не была.

– Эту фотографию можно было сделать когда угодно, – начинаю я, а потом осознаю, что говорю как параноик. Я едва знаю Марту, с чего ей издеваться надо мной? Разве что на самом деле она действует вместе с Летицией. – А ты как будто… ну, немного одержима Кровавой Бесс.

Она фыркает, но обиженной не выглядит.

– А кто здесь не одержим? Каждый год какие-нибудь психи пытаются прорваться на территорию Ненастного Перевала. В прошлом году какие-то подростки забрались вверх по утесу, и Летти пришлось гнаться за ними с дробовиком.

Улыбаюсь, представив, как Хэдли удирает от вооруженной ружьем Летиции, но тут же снова становлюсь серьезной.

– У Летиции есть оружие? Но она бы не стала на самом деле в кого-то стрелять, да?

– Если бы они угрожали Веронике Сент-Клэр, то стала бы. Она очень, очень ей предана. Знаешь, это же Летти спасла ее из пожара. А потом защищала ее от полиции.

– Почему?

Марта посмотрела по сторонам, потом придвинулась ближе:

– Ее обвиняли в том, что это она устроила пожар, – шепчет она.

– Но я думала, что это была та, другая девушка… та, которая умерла… пациентка доктора Синклера, Джейн Розен.

– Это им и сказала Вероника, но сначала они думали на бедную Летти – из-за того, что она уже совершала поджоги раньше.

– Летти арестовывали за поджоги? – шиплю я в ответ.

– Ну да, поэтому она и оказалась в лечебнице. Ее поймали на месте преступления и хотели отправить в тюрьму, но тут вмешался доктор Синклер и заявил, что она психически неуравновешенна и ее место в Ненастном Перевале.

Моргаю, пытаясь переварить новую информацию.

– Погоди, ты хочешь сказать, что Летти была пациенткой в психиатрической лечебнице?

– Ага. Ее семья считала, что им очень повезло – доктор Синклер спас ее от тюрьмы, но, попав сюда, Летти уже не была прежней. После пожара смотрительница дала показания – как она услышала слова Летти под гипнозом. Летти призналась, что в прошлой жизни была ведьмой, которую сожгли на костре, поэтому она и устраивает пожары.

– Безумие, – заявляю я.

– Возможно, но тогда все подумали, что она поджигательница. И только Вероника защищала ее и сказала, что это была другая пациентка, та, которая умерла. И чтобы доказать, что доверяет Летти, она взяла ее к себе на работу, когда все другие отказались. Ну, то есть кто захочет брать к себе экономку, которая иногда сжигает дома?

– Никто, – соглашаюсь я, вспоминая о том, как Летиция держала спичку у плиты и на ее лице отражались голубые отблески пламени.

– Можешь представить ее преданность Веронике. Но я, наверное, слишком много сказала. Пожалуйста, не говори Летти, что я рассказала тебе про поджоги, – она все еще болезненно реагирует на эту тему.

Я обещаю, не сомневаясь, что теперь вообще не смогу произнести слово «пожар» в присутствии Летиции.

Марта улыбается и протягивает мне ладонь. Я не сразу понимаю, чего она хочет, но когда подаю руку в ответ, она ее крепко сжимает:

– Тогда договорились. А я не скажу ей про ноутбук и новенький iPhone.

На обратном пути начинается дождь, и, несмотря на дождевик и сапоги, до дома я добираюсь мокрая насквозь. Поднимаюсь по лестнице в мокрых носках, собираясь пробраться в комнату так, чтобы Летиция не заметила, но она тут же появляется на первом пролете, скрестив руки на груди и преграждая мне путь.

– Вот вы где! – говорит она, будто поймала меня за нарушением комендантского часа. – Я повсюду вас ищу.

– Я была в городе, – откликаюсь я. – Думала, вы на весь день уехали.

– Вероника вас искала. Она хочет продолжить.

– Сейчас? – удивляюсь я, глядя на свои промокшие джинсы и носки.

– А у вас что, есть другие дела? – Она подозрительно смотрит на мой рюкзак. Марта нарушила обещание и уже рассказала ей про ноутбук?

– Нет… я просто думала, что она устала… и вы не хотели, чтобы я ее выматывала.

– И все еще не хочу, но она говорит, что ей нужно рассказать все, пока история приходит к ней. Она сказала, что ваше присутствие разворошило прошлое. – Она принюхивается и смотрит на мои ноги, будто кроме прошлого я принесла на ее чистые полы что-то еще.

– Ладно, – говорю я, разворачиваясь, чтобы спуститься.

– Только без этой сумки, с которой ручьями грязь стекает, – резко останавливает меня она. – Пожалуйста, оставьте это в комнате и переоденьтесь в более подходящую одежду. Мисс Сент-Клэр, может, и слепая, но это не причина проявлять неуважение.

– Поняла, – так же резко отвечаю я. – Никаких рюкзаков. Одежда лучше. Что-нибудь еще?

– Не мешкайте. Вы и так заставили ее ждать.

Я протискиваюсь мимо нее, проглотив язвительное замечание о том, сколько Вероника заставила ждать своих фанатов. «Нельзя злить пиромана», – напоминаю я себе, направляясь в свою комнату. Летиция так беспокоится, потому что она фанатично предана Веронике Сент-Клэр, думаю я по дороге. Если Вероника солгала ради нее, то Летицию может удерживать не только верность – но и страх, что Вероника однажды раскроет правду о том, что это Летиция устроила пожар.

Первым делом я достаю ноутбук и ищу, куда его спрятать. В итоге запихиваю его между матрасом и пружинной сеткой кровати, мой обычный тайник в Вудбридже. Потом переодеваюсь в шерстяную юбку, блузку и теплые чулки, ощущая, будто снова оказалась в Вудбридже и надеваю свою форму.

Спускаюсь вниз и прохожу в библиотеку, ожидая увидеть Веронику скрючившейся в углу дивана вместе с кислородным баллоном, – инвалида на последнем издыхании. Но она сидит в центре, с идеально прямой спиной, рука сжимает набалдашник трости, зеленое платье расправлено вокруг нее, точно мантия жрицы, чьи секреты надежно скрывают слепые глаза. Секреты, которые некоторые люди хотели бы оставить таковыми. Может, поэтому Летиция была так враждебно настроена ко мне с самого моего приезда. Она боится, что Вероника может рассказать о ней.

Я замираю по другую сторону стола, не зная, захочет ли она, чтобы я снова села на диван. По правде сказать, я боюсь подходить ближе.

– Можете сесть там, – Вероника указывает на стул перед собой. – Думаю, сейчас мой голос выдержит.

И действительно, ее голос не просто звучит громче, чем сегодня утром, он громче, чем за все эти дни. Может, доктор дал ей какие-то хорошие лекарства, думаю я, садясь и открывая блокнот. Или же через нее говорит какая-то другая сила, которая хочет, чтобы историю закончили.

«Я думала, возвращение в Ненастный Перевал будет ужасным, но осознание того, что Джен будет там, все изменило. Я буду не одна – той сумасшедшей женщиной на чердаке, – я буду одной из девушек. По дороге я сказала отцу, что хочу жить в западном крыле и чтобы со мной обращались как с остальными девушками.

– Ты не боишься оставаться с пациентами? – спросил он. – У некоторых серьезные проблемы.

– Значит, они такие же, как и я, – возразила я. – Я одна из них.

Я думала, что он будет спорить, но он удивил меня, согласившись.

– Возможно, ты права. Но помни, это означает, что с тобой будут обращаться как и со всеми остальными. Я рассчитываю, что ты будешь посещать групповую терапию, а также частные сеансы со мной. Надеюсь, при помощи гипнотерапии мы восстановим твою память о той ночи.

Я не хочу восстанавливать воспоминания о том, что случилось после того, как я бросилась на Анаис, но не могу сказать об этом отцу. Когда распахиваются ворота, первое, что я замечаю, – это собаки. Не безобидные старички сторожевые псы, которых наш садовник гладил и баловал, а три мускулистых мастиффа, которые бросаются на новый забор из проволоки в новом загоне у ворот.

– Как тебе наш новый Цербер? – спросил отец. – Я назвал их Цербер, Баскервиль и Гарм. Теперь, когда патрулировать территорию будут эти трое, побегов больше не будет.

Во рту пересохло от мысли, как их слюнявые челюсти щелкают в сантиметре от моих пяток.

Собаки были не единственным нововведением. В доме я искала миссис Горс, но отец сказал, что дал ей расчет.

– Она позволила тебе сбежать. Я не мог оставить ее после этого.

Я почувствовала укол совести, но взяла себя в руки. Миссис Горс мне была не нужна. У меня была Джен.

Смотрительница тоже была новой – солидная на вид женщина с серым невеселым лицом. Она отметила меня в своей папке-планшете и сообщила: „Пятая комната“, будто теперь это было моим именем. Я оглянулась на отца, но он уже отвернулся и ушел через дверь обратно в холл. Когда тяжелый засов встал на место, у меня сжалось горло, во рту появился привкус металла. Повернувшись, я пошла за смотрительницей по длинному коридору. Я будто вернулась в знакомое место – но через зеркало, и все вокруг перевернуто. Всю свою жизнь я прожила в восточном крыле, где полы были устланы коврами, стены обшиты панелями из темного дерева, а потолки украшены кессонами и декоративными фруктами и ангелами. Здесь стены оказались покрыты просто штукатуркой и окрашены болезненно-охровым цветом, на полу потрескавшийся линолеум, и все пахнет дезинфицирующим средством.

И все же планировка осталась такой же. Я узнала длинную комнату, которая в другом крыле была библиотекой, а здесь стояло четыре металлических стола с прикрученными к полу скамьями, а на окнах были решетки.

– Здесь вы будете есть и проводить часы отдыха, – сообщила смотрительница. В комнате пахло вареной капустой и немытым телом. За одним столом сидели четыре девушки, склонившись над чем-то. Я думала, что, возможно, они едят, но, проходя мимо, увидела, что они собирают пазлы. На картине, которую они собирали, был изображен пейзаж – с лесом, рекой и пестрым хмурым небом. Одна из девушек подняла глаза, когда я проходила мимо, и посмотрела на меня с таким же пустым выражением, как кусочек серого неба, который она держала в руках.

– Тебе будет разрешено присоединиться к остальным только после осмотра и допуска доктором Синклером, – сказала девушка, будто это было большой привилегией – сидеть в этой унылой комнате и двигать кусочки картона. Я почувствовала, как весь свет и краски последних месяцев уходят из меня.

Где Джен? Что, если отец солгал, чтобы я пошла с ним добровольно? Что, если он не смог добиться снятия обвинений? Я сомневалась, что смогу выжить здесь без нее.

Мы прошли мимо двери с именем моего отца на карточке. Я поняла, что это внутренняя дверь в башню. Я же всегда входила только с наружной стороны.

Смотрительница провела меня мимо нее, в узкий коридор, по дороге зачитывая свод правил. Есть в комнате запрещено. Курение запрещено везде. Разговаривать после отбоя запрещено. В туалет после отбоя ходить запрещено.

По обе стороны коридора находилось по четыре закрытых двери. Мы остановились у предпоследней справа. В восточном крыле там размещалась кладовая. Я почти ожидала увидеть мешки с кофе и мукой, ряды банок с консервированными овощами и летними фруктами. Вместо этого в комнате разместились две узкие металлические кровати, две небольшие металлических же тумбочки – и окно с решеткой. Света поступало так мало, и он был таким тусклым, будто его сжимали прутья решетки, и я даже не сразу увидела, что на одной из кроватей сидит девушка, поджав колени к подбородку.

– Вот твоя новая соседка по комнате, Ли-Энн. Постарайся вести себя с ней получше, а то снова окажешься в изоляторе.

Ли-Энн подняла на меня глаза, не отрывая головы от колен. И я узнала ее – видела из окна, когда наблюдала за девушками во время их ежедневных занятий. Она всегда ходила одна, и другие держались от нее в стороне. Я тогда спросила миссис Горс, почему так, и она сказала, что это потому, что она сожгла дом.

– Это настолько хуже того, что сделали другие?

И пока смотрительница закрывала за нами дверь на задвижку, я вспомнила ответ миссис Горс:

– Ее семья была там. Они все сгорели заживо».

Я ахаю, и Вероника, должно быть, слышит, потому что останавливается и поворачивается ко мне:

– Что-то не так?

– Я не…

Мне ужасно хочется спросить ее, была ли Летиция той самой Ли-Энн, и правда ли, что ее семья погибла в том пожаре, который она устроила, – подробность, о которой Марта Конвэй не упомянула. Но тогда я бы раскрыла, что говорила с местными о Ненастном Перевале.

– Просто… Это, наверное, очень страшно – оказаться в комнате с незнакомым человеком, который совершил подобное.

– Было бы страшно, – с уклончивой улыбкой отвечает она, восстанавливая дистанцию между собой и персонажами. – Продолжим?

Я вспоминаю предупреждение Летиции о том, что Веронику нельзя переутомлять. Действительно ли она беспокоится только об этом? Или боится того, что раскроется о ней в продолжении книги? Бросаю взгляд на закрытую дверь, представив Летицию, поджидающую с другой стороны у замочной скважины. Что ж, жаль, но это не только ее история: она принадлежит и нам, всем остальным.

«Ли-Энн молчала, пока я переодевалась в грубую серую форму и заправляла постель. Может, она потеряла голос при пожаре, зло подумала я. Возможно, я могла бы попросить отца, чтобы он разрешил мне поменять соседку по комнате. Но он сказал никакого особого отношения не ждать. А если Ли-Энн узнает об этом? Мне не хотелось злить ее еще большее. Закончив переодеваться и повернувшись, я увидела, что она смотрит на меня.

– Ты его дочь, – выплюнула она. – Я видела, как ты наблюдаешь за нами из окна.

– Мне не положено разговаривать о своих отношениях с доктором Синклером, – чопорно ответила я.

– Ты здесь как его шпион?

– Нет! – воскликнула я, а потом осторожно уточнила: – Чего ты боишься, что он может узнать? Разве ты не рассказываешь ему все сама на сеансах терапии?

Она ухмыльнулась, будто я сказала глупость, и уже собиралась ответить, но потом мы услышали шаги и голоса в коридоре. Вскочив с кровати, Ли-Энн бросилась к двери и скрючилась у замочной скважины, прижавшись к ней ухом.

Я стояла рядом – и услышала голос Джен.

– Я поняла, нельзя есть и курить, – проговорила она. – Но чтобы нельзя было разговаривать? А что, если я говорю во сне? А если мне нужно будет в туалет? А что, если будет пожар?

– НИКАКОГО ПОЖАРА НЕ БУДЕТ, – прорычала смотрительница. Судя по звукам, они были прямо у нашей двери. Оттолкнув Ли-Энн, я прижалась к замочной скважине и как раз успела увидеть, как Джен, повернувшись, тоже присела у замочной скважины. Появился ее глаз, огромный, очерченный черным и фиолетовым.

– Вайолет, это ты?

– С другими пациентками запрещено говорить, пока…

– Меня не осмотрит доктор, – передразнила Джен, а потом подмигнула.

Это у нее макияж такой или синяк?

– Не могу дождаться, – добавила Джен, следуя за смотрительницей в соседнюю с нашей комнату. Ли-Энн уже уселась на пол у решетки отопительной вентиляции – широкого прямоугольника размером с хлебницу, с латунной решеткой. Я села напротив, слушая, как смотрительница говорит Джен то же самое, что и мне. Как только женщина ушла, мы услышали, как Джен преувеличенно громко вздохнула, а затем воскликнула:

– В этом гардеробе нет ничего подходящего на мою фигуру!

Угрюмая Ли-Энн хихикнула.

– Здесь мыши в стенах? – крикнула Джен, и ее голос звучал в решетке так громко, будто она забралась туда. Я прижалась лицом к полу и увидела, что вентиляционная труба ведет прямо в соседнюю комнату. Мне был виден глаз Джен с синяком, как она прижалась к решетке со своей стороны.

– Что с твоим глазом? – спросила я.

– Прощальный подарок от лучших полицейских Нью-Йорка, – ответила она. – За то, что я скинула его руку со своего бедра. А я что, в одиночном заключении? Почему нас не поселили вместе?

– Твоя соседка по комнате – Дороти, – сообщила Ли-Энн. Видимо, Джен такого презрения, как я, не заслужила. – Она в лазарете, на принудительном кормлении.

– Мило, – заметила Джен. – Как тебя зовут?

– Ли-Энн.

– Приятно познакомиться, Ли-Энн. Надеюсь, ты хорошо приняла мою подругу Вайолет.

Ли-Энн нервно взглянула на меня, боясь, что я расскажу про ее не слишком любезный прием, но даже просто голос Джен дал мне достаточно сил, и я могла проявить великодушие.

– Она просто прелесть, – с восторгом ответила я. – Мы с Ли-Энн делились общими воспоминаниями о Ненастном Перевале.

– Ну и местечко! – ликующе воскликнула Джен, будто мы оказались в замке Золушки в мире Диснея, а не в психиатрической больнице.

– Как Торнфилд в „Джейн Эйр“. Нам будет так весело! Погоди, дай мне секунду…

Ее голос затих, а я гадала, что она может делать там, в крошечной комнате. Мы с Ли-Энн сидели, примолкнув, как дети у камина, ждущие Санта-Клауса.

Тусклая комната, казалось, засияла новым светом, будто Джен уже наложила на нее свое заклятие. Внезапно дверь с грохотом распахнулась.

– РАЗВЕ Я НЕ ГОВОРИЛА, ЧТО СИДЕТЬ НА ПОЛУ ЗАПРЕЩЕНО? – раздался громогласный рев из дверного проема.

Мы с Ли-Энн обернулись и увидели на пороге Джен с поднятыми руками: концы расстегнутой серой рубашки, под которой виднелся черный бюстгальтер, были завязаны под грудью, открывая голый живот в татуировках. В одной руке она держала фляжку с алкоголем, в другой – незажженную сигарету. И как она ухитрилась протащить их сюда? Как прошла через две запертые двери?

Лицо Ли-Энн засияло, и я поняла, что у меня никогда не будет проблем ни с ней, ни с кем-либо еще, пока Джен здесь. Она доставит им достаточно неприятностей за нас всех.»

Глава двадцать первая

Летиция появляется на пороге, как только Вероника перестает говорить, как будто стояла под дверью и ждала паузы в речи. Глядя, как она помогает Веронике сесть в инвалидное кресло и вывозит ее из комнаты, я думаю о том, как легко она могла бы помешать хозяйке рассказать что-либо еще. Ошибка в лекарствах. Подушка на лицо. Мокрая плитка в ванной. Зажженная спичка у баллонов с кислородом.

Выбрасываю мысли из головы и сажусь перепечатывать текст. Марта сказала, Летиция предана Веронике – она не станет ее убивать. А вот в случае моей кончины Летти едва ли хоть слезинку проронит. Печатая новые страницы, я обращаю внимание на то, насколько враждебно Ли-Энн отнеслась к Веронике и как быстро потом поддалась чарам Джен. Если Ли-Энн – Летиция, она, должно быть, в какой-то момент перешла на сторону Вероники. Могу представить, как это могло произойти. С такими девушками, как Джен, поначалу интересно и весело; они освещают комнату свои присутствием, за ними хочется следовать в любую безумную авантюру, к чему бы она ни привела. Обычно ни к чему хорошему. Но и в пропасть за собой они увлекают всех, кто был рядом.

Уж мне ли не знать. Я пережила весь цикл с мамой десятки раз. В своем маниакальном состоянии она присылала мне открытки, убеждая сбежать с ней. У нее всегда был план: собирать яблоки на ферме и жить, питаясь сидром и пончиками, присматривать за домом друга и продавать мед в придорожной лавке, а она – всегда – собиралась написать книгу, которая принесла бы ей состояние. Каждый раз у нее была идея беспроигрышного бестселлера. Все, чего ей не хватало, – это тихого местечка, чтобы сосредоточиться. И какое-то время она действительно усердно работала. Стопка страниц росла рядом с ее пишущей машинкой – к компьютеру она не прикасалась, боялась, что интернет украдет ее идеи.

Первым признаком, когда что-то шло не так, становились разговоры с собой, когда она печатала. Я говорила себе, что она вслух перечитывает напечатанные страницы, но потом слышала, как она спорит сама с собой – или, скорее, разные голоса в ее голове начинали спорить друг с другом. И тогда я находила ее в темноте, ночью, скорчившейся под столом. «Смотри, – говорила она, указывая на россыпь камешков поверх напечатанных страниц, – узор изменился. Кто-то приходит по ночам и крадет мою книгу». В конце концов она сжигала то, что написала. «Все без толку, – говорила она. – Они украли у меня мою историю, я никогда ее не верну».

Могла ли Джен быть моей матерью? Но если так, что случилось с ней, что она превратилась из яркой девушки из истории Вероники в хрупкую оболочку той, которой была прежде? Что с ней здесь сделали?

Закончив печатать, я складываю новые страницы в стопку рядом с пишущей машинкой и добавляю еще один камень в узор, который запоминаю, чтобы точно знать завтра, трогал ли их кто-нибудь.

Когда я поднимаю голову, за окном темно, и мое собственное отражение смотрит на меня. Мое лицо, а не моей матери. «Я не она», – напоминаю себе я.

«Психическое заболевание матери необязательно должно передаться и вам, – сказал доктор Хьюсак. – И даже если это произойдет, вы не будете жить так же, как она, поэтому и исход может быть иной».

И все же я здесь, в том же месте, где была она, иду по ее стопам, перенимая ее старые параноидальные привычки, раскладываю камушки, чтобы поймать злоумышленника, и воображаю, что экономка хочет меня убить.

Устало встаю, выхожу из библиотеки. В коридоре раздается вжух-шух небулайзера Вероники, эхом отражаясь в пустом доме, точно биение сердца. Останавливаюсь, глядя на дверь в западное крыло, вспоминая первый день Вайолет в качестве пациентки в собственном доме. Ее поместили в третью комнату по коридору, а Джен – в последнюю. Я видела первые три двери, карточек с именами на них не было, но смотрела ли я на четвертую? Не помню.

Ловлю себя на мысли, что там может быть карточка с именем Джейн Розен – небольшая подсказка, связывающая Джен из книги с женщиной, которая погибла в пожаре.

Дверь в западное крыло все еще открыта, подперта куском шлакоблока. Дойдя до нее, я слышу, как открывается дверь в конце коридора и раздается голос Летиции. Она выходит из комнаты Вероники.

Времени нет, я не успею вернуться в холл, и спрятаться негде – кроме башни. Открываю дверь в башню, захожу – и закрываю ее за собой.

Я будто вошла в склеп. Темно, холодно, пахнет кремированными телами. Ощупываю каменные стены и нахожу ступени, которые ведут наверх, откуда тянет свежим воздухом. Начинаю двигаться в ту сторону по спирали, шагая по узкой винтовой лестнице. По мере того, как я поднимаюсь, запах гари становится сильнее, и представляю, каково это – оказаться в ловушке бушующего пожара. Я уже готова повернуть назад, но тут слышу сверху что-то – легкий шелест, будто переворачивают страницы книги, или… мне видятся страницы манускрипта, летающие по пустой комнате, точно снежинки в снежном шаре.

Все секреты Ненастного Перевала находятся в этой башне. В памяти всплывает обложка книги, где светится единственное окно – в башне, точно глаз. Конечно, именно здесь обитает разум дома. Я прохожу последний крутой поворот и заглядываю в дверной проем кабинета доктора Синклера: сама дверь сгорела дотла. Как и вся мебель, деревянные панели, паркет и балки у крыши.

Странный звук исходит от тряпки, зацепившейся за сломанную оконную раму, и теперь она хлопает на ветру и сияет белым в свете луны. Звук напоминает последний бред умирающего мозга. Пересекаю пустую комнату, наступая на разбитое стекло и обожженное дерево, собираясь ее снять. Дойдя, я вижу, что это платок, вышитый фиалками, как тот, которым пользовалась Джен. Она оставила его здесь в ночь пожара? Высвободив платок из оконной рамы, я замечаю, что ткань слишком чистая и не могла провисеть здесь все эти годы. И к тому же, замечаю я, принюхавшись, она пахнет фиалками – такими же духами всегда пользовалась моя мать.

Смотрю вниз, на лужайку, и там, в лунном свете, стоит женщина, как две капли воды похожая на мою мать.

Утром я просыпаюсь в залитой серым светом комнате, но снаружи ничего не видно. Внешний мир поглотил туман.

– Ты что, ходила во сне? – спрашивает Питер Симс, когда я спускаюсь в холл.

– Что? Почему ты спрашиваешь?

– Сегодня утром я нашел следы на лужайке за домом.

– Это не я, – возражаю я, думая о затравленном взгляде матери, как она смотрела на меня в башне. Неужели правда она?

В тот миг туча наползла на луну, а потом женщина исчезла. Могло ли это быть игрой моего воображения?

Питер пару секунд смотрит мне в глаза, а потом произносит:

– Наверное, местные. К Хэллоуину они становятся практически одержимыми и подначивают друг друга пробраться на территорию. Кто бы то ни был, – заканчивает он, открывая мне дверь библиотеки, – лучше им поберечься. Летти дала распоряжение стрелять во всех нарушителей границ частной собственности.

Меня пробирает дрожь, я пересекаю библиотеку и дохожу до зеленого дивана. Кашлянув, показываю Веронике, что я здесь, но она даже не вздрагивает. Она неподвижна, как мраморная статуя, и на один ужасный миг мне кажется, что Вероника может быть мертва, а ее труп тут усадила Летиция, устроив мне такой жуткий розыгрыш. И когда раздается голос, я чуть не падаю в обморок.

– Я знаю, что вы пришли, мисс Кори. Собираюсь с духом для работы.

– Мы закончили на том, что Джен ворвалась в комнату, – говорю я, – удивив вас – то есть Вайолет и Ли-Энн. Она большой оригинал, эта Джен. Думаю, в этой версии она мне нравится даже больше, чем в «Секрете Ненастного Перевала».

– А Вайолет? – спрашивает она. – Она вам нравится больше или меньше в этом варианте?

– Здесь мне ее жаль… – начинаю я и тут же ругаю себя за выбор слов. – Ну то есть… она всегда в тени Джен.

Вероника склоняет голову ко мне.

– Да, Джен умела очаровывать, – произносит Вероника. – Она знала, как своим присутствием осветить комнату. Вот только часто это освещение было вызвано пожаром.

«Не только Ли-Энн поддалась чарам Джен. Под их влияние попали все девушки – те, которые страдали от анорексии и других расстройств, которые сами себе наносили увечья, нимфоманки, клептоманки и пироманки.

Именно Джен обнаружила, что мы можем не только разговаривать через вентиляцию, но и передавать из комнаты в комнату послания и контрабанду, если открутить решетку. Именно Джен умела взламывать замки, и это она собрала нас вместе посреди ночи. Одну девочку выставили дозорной у двери, на случай, если пройдет смотрительница – но та редко совершала ночные обходы, хотя это и входило в ее обязанности.

– Она, наверное, напивается у себя в комнате, – сказала Джен. – Ты разве не чувствуешь от нее запах виски?

Джен начала с рассказа о том, как мы с ней туда попали.

Она рассказала о моем храбром побеге из Ненастного Перевала, вниз по обрыву, через болото и в открытый вагон поезда, хотя на самом деле я купила билет и ехала рядом с вышедшим на пенсию санитаром из Ютики. С ее слов я получалась героиней из романа, а наши дни в „Джозефин“ – авантюрными приключениями, где мы встречались с панк-рокерами и высшим обществом Манхэттена. Ее истории получались такими яркими и живыми, что я будто наяву видела, как мы танцуем в популярных ночных клубах Нью-Йорка.

Она сказала, что здесь мы оказались, когда нас поймали в ходе облавы в „Джозефин“. Потом быстро сменила тему и спросила каждую из девушек, как они оказались здесь, выпытывая их историю наводящими вопросами, пока грустные банальные истории о прогулах, злоупотреблении алкоголем, беременностях и попытках самоубийства не стали балладами о бунте и побегах.

– Ты устроила пожар, чтобы отчим перестал бить твою мать, – сказала она Ли-Энн, после того как та рассказала свою историю. – Ты не виновата, что он был так пьян, что не смог выбраться.

Дороти она сказала, что ее мать по описанию деспотичная гадина, и никто не должен говорить ей, что она должна и что не должна употреблять. Это ее тело.

Донна из Астории перестала ходить в школу, потому что система образования для художников не подходит.

Джессику из города Рай не имели права отсылать из дома за то, что она спала со своим учителем английского – это его надо было выгнать. Вместе они придумали сложный план мести, в котором Джен бы заманила его в мотель, опоила бы, а затем они бы принесли его в жертву в лесу, как в греческих пьесах.

Она также наставляла нас, что мы должны говорить на сеансах терапии с моим отцом, чтобы получить лекарства получше и избавиться от противной работы.

– Ты разве не боишься, что под гипнозом расскажешь о том, что симулируешь свои симптомы? – спросила Дороти.

– О, я не поддаюсь гипнозу. Только притворяюсь, – рассмеялась Джен. – Хотелось бы мне посмотреть на себя на тех записях, которые он делает.

С тех пор, как мы вернулись в Ненастный Перевал, появилось и еще одно нововведение: отец купил модную камеру, похожую на ту, что была у Кейси, и записывал наши сеансы.

– Но как ты можешь не поддаться гипнозу? – не поняла Дороти. – Меня потом всегда тошнит.

Я заметила, что после сеансов с отцом Дороти приходила на ужин как будто в трансе и запихивала еду в рот, как робот. Но она хотя бы набрала несколько килограммов и уже не выглядела как скелет. Сказать по правде, мы все набирали вес из-за диеты, содержавшей много крахмала, а также из-за отсутствия физической нагрузки. Даже Джен, которая всегда была худой как палка, выглядела распухшей и покруглевшей в мешковатой, похожей на пижаму форме.

Я задумалась, действительно ли Дороти стоит отказаться от гипноза, но Джен уже села рядом с ней и взяла ее за руку.

– Ты сильнее, чем думаешь, Дороти. Никто не может заставить тебя делать что-либо без твоего согласия. Когда доктор Синклер спросит тебя, готова ли ты к гипнозу, вслух скажи да, но мысленно говори нет. Потом, когда он скажет „расслабь мышцы“, скажи себе: „Я не буду расслаблять мышцы. Это мое тело, и я его контролирую“. Повтори.