Текст книги "Современный зарубежный детектив-10. Компиляция. Книги 1-18 (СИ)"

Автор книги: Дэн Браун

Соавторы: Тесс Герритсен,Давиде Лонго,Эсми Де Лис,Фульвио Эрвас,Таша Кориелл,Анна-Лу Уэзерли,Рут Уэйр,Сара Харман,Марк Экклстон,Алекс Марвуд
сообщить о нарушении

Текущая страница: 260 (всего у книги 346 страниц)

Глава 26

2004. Суббота. Клэр

– Ты что, это наденешь?

Он стоит в дверном проеме, его взгляд скользит вверх и вниз по ее телу и останавливается на животе.

– Что не так?

Шон вздыхает и отводит взгляд.

– Неважно. Думаю, серебряный просто не прощает промахов, вот и все. Если ты это платье хотела надеть, надевай.

«Если тебе плевать на мое мнение» – гласит невысказанное дополнение. Клэр смотрит на себя в зеркало. В магазине она думала, что выглядит отлично, но теперь, сидя, она видит, что даже в утягивающем белье между пупком и промежностью остается небольшая выпуклость. Шон хотел, чтобы ей сделали кесарево сечение, как в Голливуде, и так и не простил ей отказа. «Может, и стоило, – думает теперь Клэр. – Даже после трех лет и бешеных занятий пилатесом живот все еще выглядит… сдувшимся. Я же знала, что выхожу замуж за человека, у которого есть претензии к женскому телу и любым его недостаткам. Все эти насмешки над Хэзер, ее боками и обвисшими сиськами; надо было понять, что подобное ждет и меня. Боже, как женщин натаскивают соревноваться друг с другом! Когда же мы поймем, что от этого проигрываем мы все? Сейчас он так же ведет себя с Линдой, и я могу винить в этом только себя».

Она встает и достает из шкафа длинное черное платье в греческом стиле, которое она везде берет с собой как запасной вариант для таких ситуаций – а они возникают все чаще и чаще. Она надевала это платье уже несколько раз, что в глазах Шона уже само по себе является недостатком, но с этим придется смириться; все равно гиперкритичность, думает она, неизбежно приводит к разочарованию, что бы кто ни делал. Воздушные вставки газовой ткани на платье прикрывают любые недостатки. С каждым годом в одежде Клэр все больше и больше черного цвета. Когда они познакомились с Шоном, она обожала яркие цвета, ей нравилось сочетать контрасты и даже несочетаемое, нравилось выделяться, втайне она с удовольствием вспоминала коричнево-бежево-серый гардероб Хэзер. А теперь те же цвета преобладают в гардеробе самой Клэр. «Это способ исчезнуть, – думает она. – Сейчас Линда – это страна Оз, а я – Канзас».

Клэр стаскивает серебряное платье через голову и бросает его в угол. Нет смысла его беречь; она никогда его не наденет. Шон постоянно разглядывает ее тело, насмехаясь над ее утягивающим бельем. Клэр ненавидит носить утягивающее белье. Ненавидит жару, тесноту, то, как оно впивается в нежную плоть, попытки натянуть его в крошечных кабинках туалетов. «Надо было просто сделать кесарево, – думает она. – Не хотела, потому что боялась, что это навредит детям, что они родятся раньше срока только для того, чтобы удовлетворить тщеславие мужа. Но оно того не стоило, учитывая страдания, в которых я живу с тех пор». Она натягивает черное платье, поворачивается к нему лицом.

– Лучше?

Он поджимает губы и ничего не говорит. «Умно, – думает она, глядя ему в спину, когда он выходит из комнаты. – Ты такой умный. Всегда знаешь, когда нужно замолчать. Я выхожу на публику, все еще кипя, а ты можешь ходить перед окружающими с видом оскорбленной невиности».

Она берет сумку и туфли и спускается за ним по лестнице, на ходу защелкивая платиновый браслет. Привезенные с собой бриллианты сейчас неуместны, поскольку большая часть ее декольте прикрыта, но Клэр больше нечего надеть. Эти ступеньки смертельно опасны, если ты в обуви. Даже оставшись босиком и ощущая, что ступни уже не так скользят, Клэр держится за перила, словно за спасательный круг. «В любой момент тут кто-нибудь сломает себе шею», – думает она. И только Шону пришло бы в голову положить внизу твердый каменный пол.

Линда облачена в небесно-голубое. Голубое кружево, всего несколько лоскутков, чтобы не нарушать правила приличия, скреплено бледно-голубой сеткой, которая плотно обтягивает все тело. Платье заканчивается на верхней части ее бедер. Чарли Клаттербак таращится в изумлении. Она роется в ящике со столовыми приборами, пока дети едят клубнику и мороженое. Ну, почти все дети. Руби отсутствует, и Мария тоже. Клэр подходит к старшей дочери, откидывает ее волосы со лба и целует в макушку. «Надо не забывать об этом, – думает она. – То хорошее, что вышло из разрушительного союза с Шоном. У нас получились хорошие дети».

– Где Руби?

– О, это Коко, да? – спрашивает Линда. – Я до сих пор не понимаю, как ты их различаешь.

«Ты можешь попробовать посмотреть внимательнее, – думает Клэр. – Но для этого тебе придется оторвать взгляд от моего мужа».

– Волосы Коко уложены налево, а Руби – направо, – говорит Симона. – И браслеты на разных руках. То же самое. Вот почему папа и Мария их им подарили, да?

– Не для этого, но да.

Симона – сообразительная девочка. Наблюдательная. Клэр сомневается, что ее собственные падчерицы поняли эту схему. Она нарядилась в золотое гобеленовое платье, которое слишком взрослое для нее и немного великовато, и Клэр понимает, что Симона взяла одно из платьев мачехи, чтобы тоже пойти в ресторан.

– Ее вырвало, – сообщает Имоджен. – Мария отвела ее в туалет.

– О боже, – говорит Клэр. – Надеюсь, она ничем не заболела. Она сегодня вела себя довольно тихо. Я думала, это просто… ну, знаешь… после вчерашнего вечера.

– Мы прекрасно провели время в джакузи, пока вас не было, – говорит Симона радостно. – И она вроде бы получила массу удовольствия на пляже.

– Наверное, просто перевозбуждение и слишком много мороженого, – бубнит Имоджен. – Симона дала им еще мороженого на пляже. Тебе придется посадить их всех на диету, когда они вернутся домой.

Клэр смеется, потом замолкает.

– Ты сейчас серьезно?

– Ожирение скоро станет одной из главных политических проблем, – объявляет Имоджен свысока. – Мы же не можем читать лекции об ожирении всяким немытым голодранцам, когда сами таскаем с собой лишний вес?

«А к войне против наркотиков это разве не относится?» – думает Клэр. В последний раз, когда муж Имоджен выступал в программе «Время вопросов», он ратовал за пожизненное заключение для наркодилеров, и при этом под его носом практически видно было следы порошка. Но Клэр держит эту мысль при себе.

– Я не планировала читать никому лекции, – говорит она.

– Тебе все равно придется следить за весом девочек.

– Им по три года.

– Ну, ты же знаешь, что говорят о раннем ожирении.

– Они выглядят страдающими ожирением?

– Боже, – тянет Имоджен, – я ведь не критикую их. Я просто говорю.

– Так не нужно говорить, – отзывается Клэр. – Просто не нужно.

– Нет. Не могу найти. Он, наверное, забрал их обратно, болван, – говорит Линда. Она подходит к двери на своих четырехдюймовых каблуках и кричит в сад: – Джимми! Где твоя сумка с вкусняшками?

Тишина.

– Джимми!!!

– Черт возьми, – говорит Шон. – Если местный маяк когда-нибудь сломается, береговая охрана сможет использовать тебя вместо сирены.

Джимми идет по саду, рубашка развевается на смуглом теле. Он весь день работал над своим и без того выразительным загаром. Начал пить он при этом в одиннадцать утра, причем сразу водку, «чтобы прийти в себя», и теперь походка у него отнюдь не ровная. Его пуделиные кудри намокли и прилипли к голове. Он явно сидел в бассейне, пока женщины кормили его детей. «В этом доме нет ни одного мужчины, который был бы готов тратить время на детей, – думает Клэр. – Как в семидесятые».

– Что?

– Где твоя сумка с вкусняшками?

– У камина.

Клэр чувствует мурашки на шее.

– Серьезно? В доме шестеро детей, а ты просто бросил ее там валяться?

– Остынь, сестренка, – говорит Джимми в своей тошнотворной манере. – Она на замке.

Он ковыляет через комнату и выуживает свой кейс из-за дивана. Открывает его на столешнице, словно М, показывающий Бонду свои последние разработки.

– Вот, пожалуйста, мадам. Одна полоска «Зопиклона» к вашим услугам.

Линда выхватывает блистер у него и начинает выковыривать таблетки.

– И позвольте заметить, – он кладет руку на ее обтянутую кружевом ягодицу, – что сегодня вечером вы выглядите особенно аппетитно.

Линда отпихивает его, даже не глядя в его сторону. Джимми пожимает плечами, как будто это абсолютно нормально.

– Кто-нибудь хочет еще чего-нибудь, пока лавочка открыта? Какие-нибудь проблемы и боли? Плохое настроение? Маленькая голубая таблетка для именинника?

Все его игнорируют. Несомненно, они передумают, как только вернутся из ресторана. Есть что-то в официальных нарядах, что, кажется, располагает людей к алкоголю.

– Нет? – Он смотрит вокруг мутными голубыми глазами. – Хорошо, тогда немного оксикодона для больной спины вашего бедного старого доктора, и пойдем.

Он достает капсулу из коричневой банки, глотает ее и запивает водкой. Триумфально всем улыбается.

Мария возвращается из туалета, ведя Руби за руку. Она раздевает ее до купальника и бросает маленькое розовое платье в стиральную машину. Руби бледная, зеленоватого оттенка.

– О господи. – Клэр опускается на колени перед дочерью, ощупывает ее лоб. Он горячий. Не обжигающе горячий, но определенно теплее, чем должен быть. – Тебе плохо, дорогая?

– У меня болит животик, – мямлит Руби.

– Надеюсь, ты не подхватила что-нибудь.

Уголки рта Руби кривятся, а глаза наполняются слезами.

– Меня вырвало, – объявляет она.

– О, я знаю, – говорит Клэр и обнимает ее.

Руби не реагирует. Просто стоит в объятиях и терпит.

– Ничего такого, с чем не справится хороший ночной сон, – произносит Линда, беря в руки машинку для нарезания таблеток.

Клэр откидывается на спинку стула, придерживая дочь за плечики и изумленно глядя на Линду.

– Нет! Ни за что! Я не дам ей эту дрянь, когда она больна. Извините, но нет, и все.

Шон взрывается:

– О, отлично! Опять, черт возьми, началось!

Она оглядывается, и все остальные смотрят на нее. Ну вот, Клэр Джексон, как обычно, портит все веселье. Явно нет никого, кто поддержал бы ее. Все они – его друзья. Даже те, кто – вроде Марии – притворяется, что дружат и с самой Клэр. В конце концов, для них важнее всего деньги. И собственное удовольствие. Даже у Имоджен, похоже, в данной ситуации нет своего мнения по поводу ее паршивых материнских качеств.

– Ну, давайте я останусь дома, – предлагает Клэр.

– Нет! – Шон почти кричит, и Клэр невольно глядит на дверь. У нее вдруг возникает ужасное чувство, что весь район слушает, как они спорят о том, стоит ли давать наркотики своим детям. – Ты бы с радостью, да? Принцесса-мученица Клэр портит всем вечер, что бы мы чувствовали себя дерьмом. Ты просто…

– Шон! Прекрати! Руби нездорова. Я не могу просто уйти и бросить ее!

– О да, – огрызается он с горечью. – Твой ребенок. Ради бога, у нее просто вирус. Они у нее постоянно. Я не знаю, почему ты сегодня вдруг стала матерью года.

«Потому что обычно я не кормлю ее наркотиками». Клэр судорожно сглатывает. «Я знала. Я так и знала. Он ревнует к ним. Если надо, он изображает любящего папочку, но он на самом деле истерит с их рождения, потому что больше не является моим единственным приоритетом».

– Ты просто!.. Ты просто всегда все портишь! – кричит он. – Это мой день рождения! Мой день рождения! Мой юбилей! Другого у меня никогда не будет! Я потратил бог знает сколько сил, не говоря уже о деньгах, чтобы организовать этот ужин, и за тебя мне, конечно, деньги уже не вернут. Как обычно: ты всегда ставишь мне палки в колеса, когда речь заходит о моем удовольствии. Иди ты нахер, Клэр. Мне это надоело.

– Шон, я просто… Я не пытаюсь… Я просто… Я не…

Семь пар глаз буравят ее. Шестеро присутствующих наслаждаются супружеской драмой. Стоит молчание. Они смотрят друг на друга.

– Вчера все прошло нормально, – говорит Шон. – Вчера вечером ты так же сходила с ума, но все было отлично, несмотря на все твои усилия. Джимми – врач, ради бога. Он знает, что делает. У тебя что, внезапно появилось медицинское образование?

– Но нас здесь не будет! – скулит она.

Линда закончила кромсать. Она обходит кухонный стол, пока Шон разглагольствует, и по очереди раздает малышам «специальные витамины». Коко открывает рот, позволяет положить свою порцию на язык и проглатывает ее с апельсиновым соком. «Мои маленькие девочки такие удивительно сговорчивые, – думает Клэр. – Сделают все, если ты будешь с ними ласкова. По идее, отец должен бы хотеть провести день рожденья с дочерьми».

– Ты просто… ты все портишь, – подытоживает Шон. – Неважно. Можешь никуда не идти. Мне все равно. Серьезно, Клэр, я сыт по горло.

Он отворачивается от нее с гримасой отвращения и уходит в беседку.

Чарли и Роберт следуют за ним, и, выпив еще водки, Джимми присоединяется к ушедшим. Клэр стоит на коленях на полу возле дочери и гладит ее по голове, глядя вслед мужу. «Все кончено, – думает она. – Кажется, мне только что указали на дверь».

Первой молчание нарушает Мария.

– Мне кажется, ты слишком переживаешь, – говорит она. – Прошлой ночью ничего не случилось, правда? Все будет точно так же. Они не смогут выбраться из флигеля, даже если проснутся.

– Но прошлой ночью там была Симона. Неужели ты не понимаешь? Они были не одни.

– Вот что, – предлагает Имоджен, – почему бы нам не разделить обязанности? Кто-то может возвращаться сюда каждые полчаса и проверять, как у них дела. Что думаете? Это всего в пяти минутах ходьбы. Мы можем просто забегать и проверять их между подачей блюд. Всё будет хорошо.

– Но я… – начинает Клэр, но потом понимает, что вся ее решимость угасла.

«Если я не пойду, – думает она, – все действительно будет кончено. Мне кажется, я отсюда чувствую, как эта сука злорадствует. Какая же тварь. Едет отдыхать с моими детьми, но все равно готова украсть у них отца».

– Хорошо, – говорит она. – Пусть будет по-вашему.

Глава 27

Время не пощадило Джимми Оризио. В юности я считала его единственным крутым парнем в папиной компании, хотя и не понимала, что он там забыл, пока Линда не прыгнула к отцу в постель. Он всегда казался таким беззаботным и веселым (во всяком случае, днем и вечером), одевался как рок-звезда и не набирал тот десяток кило, которые успех прибавил моему отцу и другим его друзьям, а вес – это важнейшая штука в глазах подростка. Только теперь, когда я стала старше и несколько моих знакомых прекрасных подростков ушли к Господу нашему, потому что не знали, когда остановиться, я понимаю, как Джимми, должно быть, выглядел для всей отцовской компании.

Я и не подозревала, что он все еще был частью их шайки. Я думала, что его бросили, как бросили мою мать, как бросили Клэр, когда в них перестали нуждаться.

Спустя двенадцать лет он напоминает медицинский образец в банке с рассолом. Сомневаюсь, что вообще узнала бы его, если бы не копна вьющихся волос – теперь седых, но кудри все еще целы (что он, без сомнения, объясняет тем, что не мыл их тридцать лет). Он одновременно худой и отечный: лицо одутловатое и морщинистое, кожа желтовато-белая, как нечто, что можно найти под перевернутым бревном в лесу, узловатые плечи торчат под футболкой Metallica, небольшой живот над поясом зауженных джинсов выглядит твердым, как камень. Джимми Оризио – ходячая иллюстрация поражения печени.

Они с Чарли пили там уже три часа. Звуки их разговоров разносились по дому, пока Руби, Джо и я накрывали на стол, выбрасывали цветы и делали все то, что возможно было сделать без вмешательства Симоны. Она приготовила баранью ногу, настояла на том, чтобы наполнить столовую всеми серебряными, хрустальными и фарфоровыми предметами в доме. Джо зажигает свечи. Руби наверху, укладывает спать свою младшую сестру.

– Воу-воу, – говорит Джимми, когда я вхожу в гостиную. Имоджен и Роберт присоединились к ним и пьют шампанское, как будто есть повод для праздника. – Ты вроде говорила, что она избавилась от слуг?

– Это Милли, – произносит Имоджен, которая сама меня не сразу вспомнила. – Разве ты не узнаешь ее?

– Кто?

– Камилла, – говорю я. Понятия не имею, почему я так напрягаюсь. Так же всегда бывает в семьях, правда? Тебя загоняют в рамку и никогда не выпускают оттуда. – Дочь Шона. Тебя, Джимми, я помню.

– Но ведь она еще совсем ребенок, нет? – Сквозь свой стакан с водкой Джимми глядит на меня настороженно, затем просто удивленно. С годами его манера растягивать слова стала более выраженной, забралась так далеко в нос, что он с трудом произносит некоторые согласные. Удивительно, что могут творить наркотики. Это, должно быть, связано с разрушением носовой перегородки.

– Я одна из старших, – говорю я.

– А что, были и старшие? – Выцветшие голубые глаза шарят по комнате.

Дерьмо. Ну да, конечно. Опять ты думаешь, что раз ты замечаешь людей, то и они тебя заметят.

– Да, – говорю я. – Мы вообще-то встречались несколько раз.

Джимми машет своим стаканом в воздухе.

– О, ну, память моя уже не та, что раньше. – Он выпивает, а напоследок добавляет: – Соболезную.

– Спасибо, – говорю я. – Я просто зашла сказать, что ужин готов.

– Как Симона? – спрашивает он, и снова это похоже скорее на мозговую отрыжку, чем на вопрос.

– Не очень, – говорит Роберт. – Я не уверен, что она полностью осознала произошедшее. Мы все немного волнуемся за нее.

– Ну, ничего, – произносит Джимми и снова машет стаканом. – Все эти прекрасные деньги должны помочь, а?

Я слышу всеобщий вздох.

– Так, – говорит Роберт, – пойдемте поужинаем, ладно?

Симона сидит в конце стола, на ее губах все еще приклеена пугающая улыбка.

– Проходите, проходите, – говорит она. – Садитесь. Ешьте.

Так ли она встречала людей за обеденным столом до того, как стала вдовой? Не могу представить, чтобы та девочка, которую я знала, занималась чем-то, кроме как разглядывала людей из-под своих волос. Так много изменилось, пока я не следила.

Место во главе, где мой отец обычно восседал во всем своем великолепии, осталось незанятым, приборы туда не положили. Мы заполняем стол с торца, как будто все не очень хотят садиться рядом с пустым местом. В конце концов места слева и справа от него, места для почетных гостей, занимают двое пьяниц. Роберт и Мария расположились по обе стороны от своей дочери, Имоджен рядом с Робертом, а Джо рядом с Марией. Я на секунду зависаю, и Руби ныряет между Джо и Джимми. Кто не успел, тот опоздал, будто говорит ее взгляд. Удивительно, что она не показывает мне средний палец. Я сижу в самом глубоком круге ада, зажатая между двумя Клаттерсраками. Конечно, все тут слишком благородны, чтобы сидеть рядом со своими супругами. Такое поведение свойственно только лицам низшего сословия.

Джимми принес из гостиной свой стакан водки. В этом нет необходимости, поскольку Чарли спустился в погреб и угостился французским «Кроз-Эрмитажем» Шона, захватив пару бутылок австрийского белого для дам. Он обходит вокруг стола, изображая щедрость за счет покойного, затем ставит перед собой на подставку свежую бутылку и садится. Джимми осушает водку со звонким стуком льда.

– Кстати, – объявляет он, – у нас закончился тоник.

Руби поворачивается к нему.

– В Эпплдоре полно магазинов, – говорит она. – Уверена, Симона будет рада, если вы завтра съездите туда.

– Ну, это прекрасно, – отзывается Джимми, – но у меня временно нет денег. Надеюсь, что временно.

Он смотрит через стол на Роберта, который игнорирует его и вместо этого спрашивает меня:

– Как твоя мама, Милли?

– Камилла, – поправляю я. – У нее все хорошо. Она живет в Сазерленде.

– Сазерленд?

– Это в Шотландии, – говорю я.

Он вскидывает бровь и улыбается.

– Я знаю. Мне просто интересно, что привело ее туда.

– Она оттуда родом.

– Серьезно? – Он выглядит удивленным. – У нее же не было шотландского акцента.

У нее нет акцента, Роберт. То, что ты не вспоминал о ней, не значит, что ее больше не существует. Ты удивишься, узнав, как много шотландцев не говорят с шотландским акцентом. И даже те, кто говорит, не производят впечатления, что они из Глазго.

– Как бы то ни было, она унаследовала бабушкин дом. Там и живет.

– Она… чем-нибудь занимается?

– Туризмом, – отвечаю я. Что на современном шотландском языке означает «у нее есть земля в собственности». Меня поражает, как мало людей интересовалось маминым прошлом в те годы, что они общались, – учитывая, что все состояние отца выросло из ее денег.

– Вот как, – говорит он и теряет интерес, что, в общем-то, и требуется.

– Боже, дорогой, ты никогда ничего не слушаешь, не так ли? – произносит Мария. – Как Барни?

– Отлично. Они молодцы.

– Есть какие-нибудь намеки на то, что они поженятся?

– Не думаю, – говорю я. – Мне кажется, она отошла от идеи…

И я обнаруживаю, что застопорилась. Улыбка Симоны нацелена на меня, и я вижу, что за этими пустыми глазами происходят разные вещи. Четыре жены. Те, кто женится несколько раз, даже не представляют, как усложняют жизнь своим потомкам.

– Нет, – заканчиваю я.

– А как твоя мама, Руби? – спрашивает Роберт.

– Нормально, – говорит Руби. – Она в порядке. Занимается садоводством.

– Все еще в Сассексе?

– Да.

Она кладет себе пару ложек кускуса, утыканного финиками, черносливом и абрикосами. Это безумие. На месте Симоны я бы лежала в постели и ждала, пока другие люди принесут мне суп, а не готовила бы пир для толпы эгоистов. Руби протягивает блюдо Джимми. Он смотрит на него.

– Что это?

– Кускус.

– Разве это не для лесбиянок?

– Не думаю, что Симона так быстро сменила ориентацию, – говорит Чарли и смеется над собственным остроумием. Никто не разделяет его веселье: все просто смотрят на него, пока он не замолкает и не наполняет рот вином.

Джимми кладет кускус себе на тарелку, но не передает его дальше, хотя Руби и протягивает ему блюдо. В конце концов, она поворачивается и предлагает его Джо.

– Кускус?

– Спасибо, – говорит он и накладывает себе. – Я передам его дальше.

– Было бы неплохо. Вроде так даже принято.

Боже. Мало кто может быть более самодовольным, чем подросток, уличивший взрослого в несоблюдении манер за столом. Но я помню свое раздражение во время приемов пищи с Шоном. Он просто копил блюда по левую руку от себя, пока кто-нибудь не вставал и не передавал их дальше. Некоторым людям просто не дано замечать остальной мир. Интересно, что все его лучшие друзья сделаны из того же теста. Чарли Клаттербак даже не потрудился выйти из гостиной, чтобы поздороваться; он просто предоставил это своей неуклюжей жене. Хотя не думаю, что нарциссизм – главная движущая сила Джимми. Когда вернусь домой, надо будет поискать информацию о расстройствах, связанных с психоактивными веществами.

– Мятный соус? – интересуется Имоджен, ни к кому не обращаясь, словно герцогиня, делающая выговор персоналу.

– Точно, – говорит Симона и отодвигает стул. – Я пойду и сделаю немного.

– О, нет, нет, нет, нет, нет, нет, – произносит Имоджен; фраза, которая почти всегда означает «да». – Садись, Симона, садись. Всё просто замечательно.

– Нет, – резко отвечает Симона. – Мне не нужно, чтобы люди говорили, будто я не могу приготовить простую еду. Пока я буду готовить, поищу, не найдется ли там лесбиянок с картошкой.

– Я не…

– Не волнуйся. – Губы Симоны растягиваются, обнажая зубы, и Имоджен выглядит немного испуганной. – Я принесу тебе твой мятный соус.

Она выскакивает из комнаты. Имоджен набирает воздуха, но Чарли кладет руку ей на плечо, и она молчит. Мария встает и идет за падчерицей.

– Не надо, – говорит она от двери, когда я кладу салфетку. – Я сама.

Я покоряюсь.

– Я не… – начинает Имоджен. – О боже, мне очень жаль. Я не хотела…

– Все в порядке, – говорит Роберт. – Она просто немного не в себе.

Имоджен смотрит на него с щенячьим восхищением, как будто он только что объявил мир во всем мире. Джимми вилкой начинает зачерпывать кускус из своей тарелки.

– Похоже, кто-то не слишком хорошо справляется с ситуацией, – говорит он, и кускус сыплется из его рта на белоснежную скатерть.

– Правда? – Роберт откидывается на стуле и смотрит на него. – А чего ты от нее ожидал?

Джимми пожимает плечами.

– Послушайте, – говорит Роберт, – я знаю, это непросто, но не могли бы вы все постараться не накручивать мою дочь? Серьезно, Джимми. У тебя что, совсем нет эмпатии?

– У меня сейчас некоторая нехватка эмпатии, – отвечает Джимми, не отрываясь от тарелки. – Как и финансов. У меня есть свои заботы.

Роберт моргает.

– Я уже говорил тебе, Джимми. Сейчас не время и не место. Мы обсудим все завтра. Уверен, Шон не хотел бы, чтобы ты остался ни с чем.

– Конечно, он не хотел бы, – соглашается Джимми. Он осушает свой стакан и угощается из бутылки Чарли. Атмосфера холодеет. Чарли и Имоджен смотрят на него, как испуганные дети. Руби и Джо хмурятся, выглядят озадаченными. – Он знал, в какое отчаяние может впасть человек.

– Пожалуйста, Джимми, – говорит Роберт. – Просто заткнись, ладно? Я не хочу, чтобы вся эта хрень происходила на глазах у моей дочери, ты понимаешь?

– Сейчас ее тут нет.

– Тем не менее. Это неуместно. Совсем не уместно. Давайте попробуем просто цивилизованно поужинать, хорошо?

– Точно, – фыркает Джимми. – Ведь Симона столь невинна.

– Она очень расстроена, – говорит Роберт. – У нее умер муж.

Джимми снова фыркает.

– Да. И очень интересно умер.

– Господи, Джимми, – вмешивается Имоджен, – заткнись. Неужели тебя не волнует, что здесь сидят две его дочери?

Он пожимает плечами.

– Не думаю, что воскресный выпуск Sun прошел мимо них.

Руби краснеет. Черт бы побрал тот смартфон.

– Заткнись, Джимми, – говорю я. – В понедельник его хоронят.

– М-м-м, – мычит он. – Приятно видеть такую преданность, должен сказать. Мило. Старые добрые семейные секреты, да? Всегда лучше держать их при себе.

Тишина, густая, как осенняя грязь, повисла в комнате. Джимми по очереди смотрит на каждого из нас. Машет вилкой в воздухе.

– В общем, довольно лицемерия, – говорит он. – Просто напоминаю тебе, Роберт, что деньги могут довести людей до отчаяния. Или их отсутствие, без разницы. Шон, похоже, не испытывал проблем с пониманием этого.

Это угроза. Какая-то. Я оглядываю стол. Видно, что все это понимают. Даже Руби. Она смотрит в свою тарелку, но не ест.

Джимми возвращается к еде.

– Я почти что без гроша, – говорит он. – Полагаю, если я не разберусь с этим, мне придется начать искать другие способы обеспечить себя.

– Например, найти работу? – спрашивает Джо, и его тон больше не звучит игриво.

– Очень смешно, сынок, – отзывается Джимми. – А чем же зарабатываешь на жизнь ты?

– Он учится в университете, – говорит Роберт.

– Ну, молодец, – бросает Джимми. – Встретимся, когда будешь в моем возрасте, и посмотрим, каким ты будешь самоуверенным.

Шум в коридоре. Я вижу белки глаз Роберта.

– Если ты сейчас же не заткнешься и не будешь вести себя нормально, – шипит он, – гарантирую, что больше не будет ничего и никогда. Ты понял?

Джимми снова пожимает плечами. У него такие костлявые плечи, что получается очень выразительно.

Возвращаются Симона и Мария. Мария несет серебряную соусницу. Она ставит ее перед Имоджен и одаривает ту самой милой улыбкой, которая говорит, как прекрасно она понимает ее дискомфорт и что сделает все возможное, чтобы облегчить его. Боже, как мне нравится Мария. Ничего не могу с собой поделать. Она достойный человек. Имоджен скромно благодарит ее и наливает немного мятного соуса в полупустую тарелку.

– Восхитительно, – говорит она. – Просто идеально. Спасибо большое.

Симона игнорирует ее. В руках у нее картонная коробка, в которой когда-то был элитный тостер Dualit, отмечаю я. Конечно. В этом доме все только самое лучшее. Она подходит к Руби и ставит коробку на стол рядом с ней. Между ней и Джо, замечаю я, а не рядом с Джимми. Видимо, опасается, что тот может что-то украсть.

– Здесь несколько вещей, на которые ты, возможно, захочешь взглянуть, – говорит она.

– Что это?

Руби гоняет еду по тарелке. Кажется, ни у кого нет аппетита, кроме Чарли и Джимми, которые могут есть хоть во время зомби-апокалипсиса. Возможно, их надо отправить к Клэр, чтобы они освободили ей пару полок в столовой.

– Это украшения твоего отца.

– Украшения?

Симона выглядит раздраженной.

– Без разницы, как это называть. Я не знаю. Часы, запонки и прочее. Вещи из металла, которые носят мужчины. Поройся там и возьми то, что тебе нужно. Уверена, что там есть вещи, которые покажутся тебе интересными.

Руби выглядит неуверенно.

– Разве они тебе не нужны, Симона? Я имею в виду, я бы хотела… ну, знаешь, что-нибудь. На память. Но они твои.

Лицо Симоны застывает. Какая-то обида, какая-то ярость, бурлящая внутри, которую я не понимаю. А может, и понимаю. Для нее это, должно быть, ужасное унижение.

– Нет, – говорит она. – Не эти вещи. Есть еще много чего, с периода нашего брака. Это старые вещи. Можешь забрать. Иначе они пойдут на благотворительность.

Руби не слышит скрытого посыла.

– Но Эмма, конечно, хотела бы… Я имею в виду, когда она подрастет?

– Нет, – говорит Симона. – Не это.

– Я…

– Неважно, – говорит Симона. – Я просто подумала, что они могут тебе понравиться, вот и все. Просмотри их завтра и возьми то, что хочешь.

– Хорошо, – отзывается Руби. – Конечно. – Затем скромно добавляет:

– Только я или мы с Камиллой?

– Камилла? – Симона хмурится.

– Она имеет в виду меня.

Я тронута тем, что Руби называет меня моим новым именем, но уже понятно, что это приведет к разного рода осложнениям. Для этих людей я всегда буду Милли.

– Ах, да, – говорит Симона. – Да, конечно. И ты должна выбрать что-нибудь для Индии, разумеется. Да. В общем. Мне они не нужны. Просто забери их, хорошо?

– Спасибо, – говорю я.

Обсудим с Руби позже. Наверное, будет лучше, если мы заберем большую часть и оставим что-нибудь для Эммы. Если мы вообще будем с ней общаться, когда состаримся. Боже, мне стукнет сорок, когда она будет тинейджером.

Симона садится. Начинает есть, механически и молча, поглощая холодную еду без видимого удовольствия. Теперь она задала тон всему вечеру. Вместе с Джимми. Думаю, никто не хочет начинать разговор, чтобы не вывести кого-нибудь из себя. На месте Клаттербаков я бы мечтала попасть в свою гостиницу.

Джимми заканчивает есть кускус и отодвигает тарелку.

– Ладно, – говорит он. – Как насчет тоста за отсутствующих друзей?

Все молча смотрят на него.