Текст книги "Современный зарубежный детектив-10. Компиляция. Книги 1-18 (СИ)"

Автор книги: Дэн Браун

Соавторы: Тесс Герритсен,Давиде Лонго,Эсми Де Лис,Фульвио Эрвас,Таша Кориелл,Анна-Лу Уэзерли,Рут Уэйр,Сара Харман,Марк Экклстон,Алекс Марвуд
сообщить о нарушении

Текущая страница: 217 (всего у книги 346 страниц)

18

Оливо со связанными руками и ногами не очень-то может поменять положение. Даже если бы мог, вариантов немного, поскольку помещение, где его заперли после того, как пронесли вниз через два лестничных пролета, кажется похожим на погребальную нишу, коллектор или трубу. Мальчик пытается раскачиваться вправо и влево, плечами ударяется о выпуклые металлические стенки; а если пытается ползти вперед, то уже через несколько сантиметров упирается головой в мешке все в тот же металл.

Вот почему сейчас он лежит неподвижно, уперся щекой и ухом в пол, а между тем холод и влага проникают сквозь куртку, свитер и брюки, отчего грудь, бедра и яички уже заледенели. А ведь он еще не пробовал вытянуть ноги. Может, из опасения обнаружить, что лежит в гробу, цистерне или морозильной камере, откуда его никто уже больше не выпустит.

Подобное ощущение ему знакомо. Он испытал его восемь лет назад, когда в одной пижаме лежал в багажнике той самой «темпры». И ничем хорошим это не закончилось, так что не желал бы повторения эксперимента, не знаю, понятно ли объясняю.

Поэтому он молчит и не двигается, лелея последнюю надежду, что хотя бы одна сторона его обиталища открыта или, по крайней мере, более широкая, и прислушивается к шумам и запахам.

Селитра, плесень, резина, ржавчина, мазут и обширный шлейф канализационных испарений. Почти несомненно, это местная котельная, и, значит, если размышлять здраво, он может находиться внутри цистерны или бака. Вполне вероятно, что в этом подвале есть и другие подобные емкости. Возможно, в других таких емкостях гостят Федерико, Мария, Райан и Элена. Еще живые? Или уже мертвые? А ему самому сколько осталось?

– Могу высказать свое мнение как лицо незаинтересованное?

Оливо даже с мешком на голове без труда узнает голос Азы – и ее хреновый сарказм, не знаю, понятно ли объясняю! Бесполезно возражать, ведь она все равно выпалит ему в лицо свое незаинтересованное мнение, проблема…

– Если твой план заключался в том, чтобы оказаться связанным внутри цистерны во власти сумасшедшего, из-за которого уже пропали четверо твоих сверстников, ну, если таков был твой план с самого начала, то должна признать, что рисовать маму-кабаниху с малышами у тебя получается лучше, чем ловить похитителей. И имей в виду, твой рисунок – полное дерьмо!

– От тебя не слишком-то много помощи.

– От меня нет помощи, головастик Ван Гог?[404]404
  Винсент Ван Гог (1853–1890) – нидерландский живописец и график, чье творчество оказало значительное влияние на живопись XX в.


[Закрыть] Кто все предыдущие дни убеждал тебя позвонить этой пьянице-комиссарше и рассказать про машину, которая тебя преследует? Кто твердил тебе совсем недавно в библиотеке: «Спустись вниз, позвони, попроси разрешения позвонить, одолжи у кого-нибудь мобильник, сделай уже хоть что-нибудь, чтобы приехала полиция и задержала водителя „гольфа“?!» Но ты был так увлечен чтением, головастик Достоевский!

– Но меня же не «гольф» похитил!

– Потому что похититель не один, ясно же. Даже этого ты не понял? Один рулил, второй тебя связывал, третий…

– Понял, понял, я был там!

– Тогда ты должен был заметить, что они ни слова не произнесли, пока перли тебя сюда. Очевидно же, это тактика запугивания. Так поступают сатанисты, сектанты, практикующие жертвоприношения, и разные фанатики. Как ты знаешь, наимудрейший головастик, любой неудачник, мучимый своей судьбой, генерирует выброс адреналина, тестостерона и кортизола. Субстанция, от которой даже уважающий себя палач чокнется. Надеюсь только, что это не каннибалы, потому что, содрав с тебя шапочку, куртку и ботинки, поймут, что поймали краба[405]405
  Выражение «поймать краба» используется в гребле и обозначает грубейшую ошибку спортсмена, когда он с силой заносит весло над водой, готовый к мощному гребку, но вместо того, чтобы плавно опустить лопасть в воду, делает резкое движение, «хлопая» ею о поверхность. Весло вырывается из воды, спортсмен теряет равновесие, падает или даже переворачивается.


[Закрыть] – в прямом смысле этого слова, хе-хе-хе.

– Что это такое?

– Что такое?

– Шум.

– Какой шум, параболический головастик?

– Замолчи, дай послушать.

Оливо сильнее прижимается ухом к полу. Постукивания молотка, нечастые удары раздаются с большой глубины, создавая еле заметную вибрацию.

– Ну что? – спрашивает Аза. – Понял, что это?

– Наверное, газ или вода, идущие по подземным трубам, но звук непостоянный. Не знаю…

Но вот раздался шум, хорошо различимый и явно поблизости. Хлопает дверца. Тот, кто ее открыл, схватил Оливо за лодыжки и потянул назад.

– Уф, кажется, тебе точно пора идти, – произносит Аза, вздыхая. – Увидимся позже… Может быть.

19

Оливо сидит на стуле. Мешок по-прежнему у него на голове, лодыжки все еще замотаны скотчем, как и рот. Всего лишь ненадолго освободили запястья, чтобы снова связать по-быстрому, но теперь уже за спинкой стула – вот, пожалуй, единственное изменение, – я же сказал вам, эти в своих делах смыслят что надо, не знаю, понятно ли объясняю.

Чтобы попасть из подвала, где его держали, в комнату, где он находится теперь, ему пришлось своими ногами преодолеть метров двадцать, может, тридцать; никаких лестниц, никаких возвышений или понижений. Вот почему запахи, разве что кроме дизельного, почти те же самые. Он по-прежнему под землей.

Пока Оливо шел, его держали так, что он вынужден был подпрыгивать всю дорогу. Вели двое. Одного мальчик узнал по запаху и, определив, кто это, теперь понимает, кем окажутся остальные, которых он увидит, когда с него стянут мешок. Не то чтобы успокоился, но, по крайней мере, уже знает врага в лицо.

– Снимите колпак! – приказывает Густаво.

Один из четырех микронацистов в подтяжках, пахнущий небулайзером[406]406
  Небулайзер – устройство для дисперсного распыления лекарственного вещества.


[Закрыть] от астмы, выполняет приказание. Астма не поддерживает имидж сверхчеловека. Как знать, в курсе ли другие, что он болен. Возможно, ему удается хранить это в секрете.

Оливо открывает глаза.

Перед ним – Густаво со своими четырьмя шимпанзе – при всем моем уважении к шимпанзе, не знаю, понятно ли объясняю. Все пятеро – в бомберах: кто в черном, кто в зеленом, кто в защитном. Это значит, что и сверхчеловеки не хотят заработать воспаление легких, пока прячутся по подвалам.

– Сюрприз! – восклицает один из них.

– Не такой чтобы, – говорит Оливо и не успевает приподнять уголок рта, как получает оплеуху.

У него хрустит шея, да так, что все пятеро оглядываются.

Оливо поднимает голову. С тех пор как его вытащили из багажника «темпры», изменилось восприятие боли. Не то чтобы он ее не чувствует, просто она на него больше не действует. Как бывает, когда ешь что-то не противное, а просто не совсем приятное. И это не трагедия.

– Бли-и-ин!.. – Густаво смеется. – Я подумал, Тиберий тебе уже свернул шею! Было бы жаль, ведь мы припасли для тебя кое-что интересное. Хочешь, расскажу, что в меню?

– Угу.

– А знаешь, ты, оказывается, остроумный. И упертый! Если б не твоя физиономия, пожалуй, предложил бы тебе испытание, чтобы присоединиться к нам. Ну что, начнем с закусок? Обычно выбираем для начала фингерфуд[407]407
  Фингерфуд (от англ. finger – палец; food – еда) – это еда (чаще всего маленьких размеров), которую едят руками.


[Закрыть], что включает в себя вырывание ногтей из больших пальцев – тех, которые дольше всего растут. Так что в течение нескольких месяцев каждый раз, когда захочешь взять что-то в руки, будешь вспоминать нас. Допустим, все-таки ты человеческий подвид и большие пальцы у тебя на самом деле похожи на человеческие большие[408]408
  Большой палец – отличительный признак человека от человекообразной обезьяны в строении кисти. У человека большой палец длиннее и противопоставлен остальным, что способствует его деятельности. У обезьяны, наоборот, он короче, а кисть длиннее. Такой рукой удобно хватать ветки, но неудобно работать.


[Закрыть]. Но это все проверяемо.

– Побреем его и примемся за уши!

– Мартин, черт, ты безжалостен! Ты слышал, что предлагает наш приятель Мартин? Мы называем это дуэтом. Сначала обреем тебя, как овцу, машинкой, которая оставит на твоей черепушке красивые шрамы, затем прихватим щипцами уши и будем тянуть, пока не посинеют. У хрящей уникальная способность быстро деформироваться и уже никогда не возвращаться в прежнее состояние. И это замечательно. Ведь рано или поздно тебе придется выйти из дома и вернуться в школу с ушами, которые будут почти вдвое больше, чем сейчас, не говоря уже обо всех этих шрамах на черепе. Еще одна вещь нам доставляет удовольствие: ты не сможешь никому рассказать, кто тебя так потрепал, иначе мы снова за тебя возьмемся и тогда уже подумаем о чем-нибудь более определенном.

– Как с Федерико, Марией, Эленой и Райаном?

Густаво смотрит на остальных. Они смеются.

– Ага! Четверо придурков!

– Они еще живы?

– Живы не живы, какого хрена кому до них есть дела! Мерзкий чечик[409]409
  Чечик – сленговое сокращение от слова «человек». Так называют парней, которые в принципе нормальные, но не особенно интересные.


[Закрыть], жируха, изуродованный хиппи и зубрила-лесбиянка с ушами, как у Дамбо![410]410
  Дамбо – слоненок, родившийся с очень большими ушами, герой одноименного полнометражного мультфильма компании Уолта Диснея.


[Закрыть] А если думаешь, что их родители лучше, глубоко ошибаешься. Журналист, который работает на моего отца, сунул нос в их делишки… Одна – дочь вора, другой – полный говнюк, третий – игроман, те, кого не назвал, и того хуже… Дело в том, что все они и десяти евро не стоят – столько дерьма принесли в мир.

– Они живы или нет?

Гус закрывает глаза и запрокидывает вверх голову. Над ним грубый цементный потолок.

– Вопросы, вопросы, вопросы, вопросы, – монотонно повторяет он.

Оливо несколько секунд силится понять, где же ему оказывают гостеприимство. На складе. Никаких окон. Один светильник. Обычное подвальное помещение, каких в городе тысячи. Отличительных признаков, благодаря которым можно было бы его отыскать, нет вообще, – допустим, выйду отсюда живым, чтобы попытаться это сделать, не знаю, понятно ли объясняю.

Гус опускает взгляд, делает несколько шагов по комнате, обходит Оливо и, когда оказывается у него за спиной, становится очень близко – так обычно делает Аза, так позавчера вечером сделала Манон, но, понятно, это разные вещи…

– Да, – шепчет Гус ему на ухо, – это были мы. Сначала чечик, потом жируха, соответственно, изуродованный и лесбиянка. Но кто тебе, вообще-то, сказал, что она была последней? Мартин! Так как идею подал ты, тащи машинку! Тебе выпала честь!

Мартин удаляется через единственный выход в комнате и спустя пару секунд возвращается, забыв плотно прикрыть за собой дверь – вероятно, из-за возбуждения от того, что ему предстоит выполнить.

Остальные, включая Гуса, отходят на несколько шагов, выбирая лучшее место для наблюдения. Лицо Оливо в этот момент невозмутимо.

Мартин приближается и проводит рукой по его щеке:

– Пострижемся немного, цыпа? Только не двигайся… Хотя нет, черт побери, делай что хочешь, я все равно тебя подстригу.

Он подносит руку почти что к виску Оливо, где голову уже закрывает шапочка.

– Не делай этого, – произносит Оливо, и его слова звучат не как мольба, а как приказ.

Мартин оборачивается и смотрит на остальных. Они улыбаются.

– Нет, вы слышали? Не делай этого, говорит. Как мило!

Мартин хватает шапочку, сдергивает ее с головы и швыряет на пол.

– Что за хрень! – восклицает он и в страхе пятится назад, машинка выпадает у него из рук. – Что за гадость?!

В комнате воцаряется гробовая тишина, так что даже слышно, как где-то, может в коридоре, за неплотно закрытой дверью капнула вода.

Гус в испуге неуверенно приближается к Оливо. Остальные, замерев, наблюдают за ним.

Гус уже в метре от него. Наклоняется, разглядывая, огромный выпуклый шрам, делящий череп Оливо на две равные части.

Густаво отодвигается в сторону, чтобы обследовать весь рубцовый след, который начинается на лбу, от волос, и заканчивается на затылке – у основания шеи. Шрам плотный, выпуклый, бело-молочного цвета, так что черные короткие волосы его не скрывают.

– Кто тебя этим наградил? – спрашивает Гус, разинув от удивления рот.

Они с Оливо стоят лицом к лицу. Остальные, обалдевшие, все еще держат дистанцию.

Гус упирается своим лбом в лоб Оливо, закрывает глаза и стоит так несколько секунд, словно при этом соприкосновении они смогут обменяться мыслями.

– Ты мессия, – произносит. – Мы ждали тебя.

Отстраняется и смотрит на Оливо, который устремляет на Гуса неподвижный взгляд, и уголок рта у Оливо слегка приподнимается.

– Однако это не они, – четко проговаривает Оливо в тот момент, когда Соня Спирлари распахивает дверь и с пистолетом наготове влетает внутрь с десятком полицейских.

20

На часах в кабинете двадцать три двадцать. Обычно в эту пору Оливо уже давно спит. Однако сегодня вечером – видимо, из-за Лигабуэ, похищения, страха умереть в подвале и обещания, что уши у него вырастут до плеч, – он довольно бодр.

Вот почему спокойно сидит за столом, где его оставили, и время от времени отпивает воду из подаренной бутылки.

Час назад он выдал свои свидетельские показания, которые Флавио занес на компьютере в протокол, а также записал на небольшой портативный магнитофон. В это время Сони Спирлари не было, – скорее всего, она занята допросом Густава Иллариона ди Брессе́, естественно, в присутствии трех или четырех адвокатов: папаша наверняка поднял их с постели, чтобы защитить сыночка и его дружков по играм.

В кабинет, где сидит Оливо, из-за двери доносится гул полицейского участка – сейчас там явно случилось что-то серьезное. Служащие мечутся вверх-вниз, телефоны разрываются, клавиатуры стучат. Странно, однако, думает Оливо, что Соня, прочитав его показания, еще не влетела сюда как фурия…

Распахивается дверь, и комиссарша Соня Спирлари с двумя листами в руках влетает как фурия. За ней следует Флавио. Соня снимает куртку, на ее рубашке цвета морской волны виднеются два больших потных пятна под мышками. Но волосы собраны.

– Это что за хрень? – спрашивает она, швыряя листы на стол.

Оливо смотрит на нее и не отвечает.

Соня мечется из стороны в сторону, наверняка чтобы выпустить пар и не придушить его. Флавио вжимается в стену, стараясь не попасть под горячую руку.

Соня Спирлари снова хватает протокол, сердито листает его, – листать-то нечего, когда страниц всего две; что написано – то написано, не знаю, понятно ли объясняю. Короче, читает вслух:

– «Густаво со своими друзьями встретил меня случайно у библиотеки. Мы по-дружески поздоровались, и он спросил, не хотелось бы мне посмотреть на их небольшое убежище. Я с удовольствием принял предложение. На фирменном фургоне компании скобяных изделий, принадлежащей отцу Густаво, мы отправились в одно из полуподвальных помещений, где друзья показали мне свои находки периода нацизма и фашизма, которые оценивают как значимые исторические артефакты. Поговорив немного о том о сем, мы решили устроить реконструкцию допроса пленного как будто бы в нацистском застенке времен Третьего рейха. Следуя моим подсказкам, пятеро друзей связали мне руки за спинкой стула и сделали вид, будто угрожают изощренными пытками. Мы развлекались в тот момент, когда ворвалась полиция и неправильно расценила происходившее».

Соня опять швыряет листы, но в этот раз они оказываются на полу.

– А теперь объясни мне: почему?! – орет. – Неделями мы искали их логово. Неделями пытались схватить. Но из-за их могущественных покровителей не могли даже приблизиться. Сегодня вечером нам удается задержать всех с поличным, и ты этим своим издевательством отправляешь все к черту! – Издевательство – неплохо сказано, однако необычно, если хотите, надо иметь в виду.

– Это не они, – спокойно произносит Оливо.

– Конечно, Шерлок Холмс! Пятеро нацистов-фанатиков, издевающихся над подростками, такими же, как пропавшие ребята. Отправляю в класс, в котором учится девчонка их главаря, нового ученика, соответствующего профилю жертвы. Они ему угрожают, похищают и тащат в свой секретный бункер, где уже приготовились пытать и потом спрятать. Мы их хватаем… И ты их выгораживаешь!

– Где был датчик?

– А где, черт возьми, думаешь, он мог быть? В том, что всегда с тобой, что ты никогда не снимаешь, – в шапочке! Думал, отпущу тебя разгуливать так – без мобильника, без электронных средств связи, – чтоб тебя невозможно было отследить? Только потому, что тебе не нравятся предметы на батарейках? Думаешь, судья и директриса позволили бы мне это?

– Гектор знал?

– Ты поэтому решил надуть меня, да, Оливо? Потому что обиделся, что я обманула тебя? Использовала? А ты, что ли, был честным? Я приставила сотрудников следить за тобой на «гольфе» и не спускать с тебя глаз во время твоих походов. Ты догадался и только и делал, что сбегал от них. А мне разве сказал, что за тобой следили? Хорошо, я не была во всем честной с тобой. Я отправила тебя в этот класс не из-за Серафин, а из-за этой мелкой нацистки Валерии и знала, что Густаво сразу засечет тебя. И потом, датчик, согласна! Но если бы его не закрепили в твоей шапочке, как бы мы нашли тебя сегодня вечером, ведь ты снова одурачил моих коллег. И теперь хочешь все пустить под откос только потому, что считаешь, будто тебя предали, да? Четверо пропавших ребят стоят меньше твоей задетой гордости?!

– Вы нашли их в бункере?

– Нет, не нашли! Но если заявишь, что тебя похитили, сможем задержать этих пятерых подонков и на допросах выжать из них признание.

– Они не способны.

– На что?

– Похитить и тем более убить.

– Нет, ты послушай его! – Она обращается к Флавио, затем опять к Оливо: – Если ты такой умный и видишь, кто на что способен, что ж не предупредил свою мать, что ее муженек хочет опоить вас, засунуть в машину и выбросить в…

– Соня, – не выдерживает Флавио. – Хватит уже, ты переходишь границы!

– Перехожу границы? Ну-ну, послушаем, что еще скажете, детектив Оливо Деперо? Почему ты решил, что эти пятеро не в состоянии похитить и убить?

Оливо отпивает воды из бутылки и ставит ее на место.

– У них был шок, когда они увидели мой шрам на голове. Тот, кто способен хладнокровно убить пленного, так не реагирует. Они провозгласили себя беспощадными нацистами, но от вида крови падают в обморок. Проверьте машинку для стрижки овец. Я знаком с такими инструментами, знаю, как они шумят во время работы. А их машинка – без лезвий. Это был просто блеф. Поэтому вы раньше и не могли их арестовать, – на самом деле, кроме оскорблений и унижений, большего зла они никому не причинили.

Флавио, заложив руки за голову, начинает ходить по кабинету, – если я и не во всем его убедил, то, по крайней мере, заронил сомнение, не знаю, понятно ли объясняю! У Сони пока нет никаких сомнений, еще рано! Сейчас она слишком злая, расстроенная и разбитая. Такое же чувство испытал Оливо, когда в первый школьный день начал догадываться, что его используют, что отправили в класс в качестве приманки. Кем он в итоге и оказался. Но сделал все по-своему.

– Гектор знал или нет? – снова спрашивает он.

Соня машет руками, как бы говоря «ну хватит уже с этим Гектором!».

– Нет, конечно же не знал! Он сразу выложил бы тебе все, и наш план полетел бы к черту. Что в итоге и случилось!

– А Мунджу знал?

Хорошо знакомым Оливо жестом Соня откидывает волосы. И это уже наполовину ответ.

– Ты отказался нам помогать, – говорит. – Я должна была найти способ убедить тебя, и директриса как раз мне рассказала, что у вас там произошло с тем румыном…

– Мунджу.

– Мунджу, да, или как там, черт побери, его зовут! Он должен был только напугать тебя, чтобы тебе захотелось вырваться из приюта. Сработало ведь? Ты помог нам поймать этих нацистов, только вот сейчас все портишь. Но еще есть время. – Она умолкает, упирается руками в стол и смотрит на Оливо лицом к лицу. – Флавио еще не отнес твои показания судье. Бредятину, что ты нам сейчас поведал, знаем только мы втроем, так что ты еще можешь изменить показания. Подумай хорошенько! Ведь если то, что ты тут нам порассказал, ляжет на стол начальника следственного отдела, через пять минут Густаво и его дружки выйдут на свободу и вернутся в свой бункер мучить других, таких же, как ты.

Оливо полукругом вращает на столе бутылку.

Он вспоминает шум, который слышал, когда был заперт в цистерне. Где-то вдалеке появлявшийся время от времени ритмичный стук шел снизу, словно молоточек судьи, выносящего приговор.

– Все было именно так, как я сказал, – четко и громко произносит он.

21

Соня распахивает дверь в квартиру и входит.

В машине они не сказали друг другу ни слова, но ясно, что если бы только она могла отправить Оливо к Флавио (но как, тот ведь живет с матерью), или в гостиницу (не положено, это все-таки несовершеннолетний), или в тот же приют (но сначала нужно предупредить директрису), то сейчас Оливо не стоял бы с ней на лестничной клетке в раздумье, входить или нет.

Соня Спирлари кидает сумку на диван и замечает отсутствие Оливо. Возвращается к двери:

– Заходи, пожалуйста! Два часа ночи, сил нет, пойдем спать! Мы – в свои кровати, а пятеро нацистов – в свои. Завтра утром поймем, как быть дальше, о’кей? Раз сказала тебе, что можешь доучиться эту неделю, – так и будет. Гектор приедет за тобой в воскресенье или понедельник. А сейчас давай не будем все усложнять.

Она направляется в кухню и исчезает там. Оливо переступает порог и закрывает входную дверь. У него нет с собой рюкзака. Должно быть, остался в фургоне микронацистов. Но больше всего его волнует, что нет у него и книги о Лигабуэ, которую дал ему профессор Сизмонда. Когда они с Флавио выходили из полицейского управления, он попросил зама Сони помочь ему вернуть книгу. Флавио пообещал сделать все возможное, но сейчас ее пока нет…

– Есть хочешь? – кричит Соня из кухни, изо всех сил стараясь сохранять нормальный тон.

– Нет, – тихо отвечает Оливо, зная, что она его не услышит, но вопрос не повторяется.

Оливо идет в ванную комнату, умывается, и ему нужно пописать наконец-то, после того как терпел несколько часов. Усаживается на унитаз, – с таких мелких поступков и начинается борьба с патриархатом, не знаю, понятно ли объясняю! – и, пока сидит, разглядывает ванну. Он не любит воду, но, когда в последние годы нужно было мыться, в его распоряжении, к счастью, всегда был душ. И к тому же Гектор говорит, что он единственный подросток, который, даже если не моется, всегда приятно пахнет мускатным или сосновым ароматом.

Дважды моет руки и выходит. Из кухни до него доносятся звуки: хлопает дверца холодильника, открывается пластиковый контейнер, ввинчивается штопор. Представляет, как Соня сидит на табуретке, перед ней скромные остатки сомнительного вида еды, даже не подогретые, и бутылка ее любимого белого вина. По сути, расследование пошло прахом, лучше не мешать ей грустить и утешаться, как обычно.

Оливо входит в комнату, снимает куртку и вешает ее на единственный стул возле письменного стола. Здесь, в пространстве, где он сейчас обитает, росла Манон, играла в куклы, училась, плохо, должно быть, плакала, мечтала и перед сном думала о каком-нибудь близком друге или подруге.

Оливо укладывается в кровать и закрывает глаза.

Размышляет, что у него-то нет подобного места. Об одиноком доме в лесу, где он прожил свои первые восемь лет – до той декабрьской ночи, – у него смутные воспоминания. Словно холодная вода в стальном багажнике ему преподнесла невиданный подарок, но одновременно забрала память о многих вещах и предметах, которые у него имелись прежде.

Он никогда больше не возвращался в ту долину и уж тем более в тот дом.

С юридической точки зрения, если его мать и отец умерли либо признаны таковыми, он единственный законный собственник дома. Так ему сказал Гектор, хотя до восемнадцати лет судья и будет управлять его имуществом в качестве опекуна, а вот потом, по идее, он уже сам сможет решить, продавать эти четыре стены или возвращаться туда жить (и чем заниматься?).

Он так и не узнал, куда делись сто сорок овец его отца. Скорее всего, их продали какой-нибудь семье из долины или просто отдали. Овца в среднем живет десять или двенадцать лет, значит те, что в то время были ягнятами, может, еще и живы. Оливо пытается вспомнить их глаза, припомнить, как блеяли малыши, когда звали мать, как беспокойно и довольно семенили, а также как отец брал одного из них на руки и, унося в сарай, говорил Оливо: «Попрощайся с ним и поблагодари, потому что он жертвует собой ради нас».