Текст книги "Современный зарубежный детектив-10. Компиляция. Книги 1-18 (СИ)"

Автор книги: Дэн Браун

Соавторы: Тесс Герритсен,Давиде Лонго,Эсми Де Лис,Фульвио Эрвас,Таша Кориелл,Анна-Лу Уэзерли,Рут Уэйр,Сара Харман,Марк Экклстон,Алекс Марвуд
сообщить о нарушении

Текущая страница: 255 (всего у книги 346 страниц)

Глава 16

Я просыпаюсь в темноте. Кто-то крадется по коридору мимо моей комнаты. Я слышу, как открывается дверь, раздается шепот, ответный шепот, и загорается тусклый свет. «Грабители, – думаю я. – Это грабители». И тут я вспоминаю, где нахожусь, и понимаю, что это Клэр и Руби, вставшие перед рассветом, как какие-то сумасшедшие сектанты. Я нащупываю свой телефон на сундуке и вижу, что уже семь тридцать. Живя светской жизнью в большом городе, забываешь, что зимой день начинается поздно, а заканчивается рано.

Я лежу в темноте и слушаю, как они двигаются по дому, слышу, как течет вода в ванной, как они идут к лестнице. Через пару минут я слышу, как закрывается входная дверь. Наверное, они ушли по каким-то фермерским делам. Я надеюсь на это. Не могли же они уйти и бросить меня? Я выползаю из кровати, прихватив с собой одеяло, и выглядываю сквозь занавески. Окно покрыто конденсатом, но, вытерев на стекле небольшое чистое пятно, я вижу их, бредущих в колючем воздухе при свете фонаря через двор к кормовому сараю – в резиновых сапогах, с поднятыми капюшонами. Я этого не понимаю. Почему животных нужно кормить в темноте? Разве они будут медленнее расти, если немного подождут? Разве еда теряет свою полезность? Я тащусь обратно в кровать. Она уже холодная на ощупь там, где было одеяло, которое я забирала с собой. Я снова засыпаю.

Когда я снова просыпаюсь, на улице уже светло, и телефон сообщает мне, что время – девять утра. Я вскакиваю с кровати, поспешно одеваюсь, снимаю постельное белье и, немного подумав, оставляю его сложенным на кровати. Никогда не понимала, в каком виде лучше оставить хозяевам грязное постельное белье, когда ты в гостях. Тащить его вниз было бы слишком демонстративно, как будто ожидаешь похвалы за элементарное воспитание. Я не утруждаю себя чисткой зубов. Вчера вечером потребовалась вечность, чтобы вода нагрелась, и я подозреваю, что уже опаздываю.

Они на своих местах за кухонным столом, едят тосты с медом. Клэр вскакивает, когда я вхожу, ставит чайник на плиту.

– Я не знала, стоит ли тебя будить, – говорит она, – но решила, что лучше не надо. Я знаю, что вы, городские, любите спать допоздна.

Допоздна? Господи. В моем мире в это время обычно только ложатся спать.

– Извини, – говорю я. Совы всегда должны извиняться перед жаворонками: таковы правила.

– Мятного чаю?

Я подумываю спросить, есть ли у нее кофе, но заранее знаю ответ.

– Нет, спасибо. Мне бы стакан воды.

Она пожимает плечами, снова снимает чайник и наливает мне стакан. Я сажусь. На столе – прозрачный контейнер с хлопьями, наполненный чем-то состоящим в основном из овса, и кувшин молока. Я туплю от недостатка сна и голодна, как всегда после бессонницы. Я тянусь к коробке.

– Домашние мюсли, – одобрительно говорит Клэр, – и козье молоко, утреннее. В холодильнике есть яблочный сок, если хочешь чего-то послаще.

Слишком поздно. Я не могу положить их обратно, чтобы не показаться невежливой. Насыпаю одну ложку в миску и вливаю туда крепко пахнущую белую жидкость. Она все еще теплая. И явно не потому, что остывает после пастеризации.

– Этого мало! – восклицает Клэр. – У вас впереди долгая дорога!

Забавно, что люди, питающиеся опилками, всегда хотят тебя накормить. Мой желудок ворчит, требуя сэндвич с беконом. Из Розочки вряд ли сделали бекон. Ведь в беконе есть соль.

– Оставлю место для этого прекрасного тоста, – отвечаю я. – Это твой собственный мед?

– Не совсем, но вроде того. Есть один пчеловод, который весной на месяц ставит ульи на нашем лугу с дикими цветами. Он платит нам медом. И, конечно, пчелы прекрасно опыляют овощи.

– Конечно, – говорю я. – Очень толково.

Я перемешиваю хлопья и набираю немного на кончик ложки. Кажется, молоко совсем не впиталось. Кладу мюсли в рот и смыкаю губы. Черт возьми, мне нужно сходить к стоматологу. Когда изобрели белый хлеб, продолжительность жизни во всем мире резко возросла; люди стали сохранять свои зубы. У молока немного странный вкус, но оно не такое уж мерзкое, как говорят. Но зато вот хлопья. Они липнут к нёбу, скребутся между языком и деснами и, кажется, совсем не поддаются пережевыванию. Я замечаю, что Руби смотрит на меня. В ее глазах – отблеск веселья. Я глотаю.

– Прекрасно, – говорю я, встречая ее взгляд и не отводя глаз. – Уверена, это очень полезно.

– Особенно для сердца. В покупных хлопьях слишком много сахара, – отзывается Клэр.

– Совершенно верно, – отвечаю я. Зачерпываю еще одну чайную ложку и грызу. В современном мире «домашний» означает «во второй раз никто это не купит».

Тосты намного вкуснее. Хлеб плотный, с ореховым привкусом и полон семян, а мед… ну, мед. Но все равно как-то странно завтракать без кофеина. Это дает представление о том, каким, вероятно, был рассвет в Средние века, и не в хорошем смысле.

– Во сколько, по-твоему, вам нужно отправляться? – спрашивает Клэр.

– Около десяти? Путь неблизкий.

– Конечно. – Она поворачивается к Руби. – Ты собрала вещи?

– Почти.

– И что это значит?

– В основном, – говорит Руби. – Это значит – практически собрала.

Клэр вздыхает так, как вздыхают родители подростков во всем мире.

– Ну, тогда тебе лучше пойти и закончить. И вылези из этих старых джинсов. Я не хочу, чтобы люди думали, что я не забочусь о тебе.

Руби кивает и слизывает мед со своих пальцев, одного за другим.

– Что мне нужно взять для похорон?

– Что-нибудь черное, – говорю я. – Шон одобрил бы все эти традиционные причиндалы.

– И колготки без дырок, – добавляет Клэр, – и туфли, в которых ты не будешь похожа на Белу Лугоши.

Она поворачивается ко мне, когда Руби уходит.

– Ты ведь присмотришь за ней, правда?

– Сделаю все, что в моих силах, Клэр.

Как я могу обещать? Люди так легкомысленно дают обещания. Я не хочу быть одной из тех, кто дает обещания и нарушает их.

– Она выглядит так, будто с ней все хорошо, я знаю, но на самом деле это не так. Она взяла себя в руки, потому что ты здесь, но я сомневаюсь, что она сможет продолжать в том же духе. Ей всего пятнадцать. И эти люди…

Предложение уходит в пустоту. Я вспоминаю отцовских друзей: чванливого сноба Чарли Клаттербака; остролицую Имоджен, которая игнорировала всех, кого не считала полезными и кого игнорировал ее муж. Все эти лицемеры и дармоеды, мужчины, которые слишком громко хохочут в ресторанах, женщины с застывшими от ботокса лицами, отморозки вроде Джимми Оризио, которые пялятся тебе в декольте, Симона…

– Там будут Роберт и Мария, – напоминаю я Клэр.

Клэр сморщила нос, как будто почувствовала запах мочи.

– Боже, эти двое.

– Я думала, вы поддерживали связь.

– Ну а что мне оставалось делать? Они были единственными крестными, которые проявили хоть малейший интерес. Все остальные, все эти люди, – слова вылетают из ее рта, как будто она их выплевывает, – отстранились так далеко, как смогли. Как только мы развелись. В нашей жизни не осталось ни одного человека из тех времен. Ни одного взрослого, которого она знала с детства. Она потеряла все. Что мне оставалось делать? Оставить ее с одним-единственным подарком под елкой на Рождество?

– Они всегда казались мне нормальными.

– Относительно, – произносит она. – Относительно.

– Да, возможно, – соглашаюсь я. – По крайней мере, они не психопаты.

– Наверное. И на том спасибо.

Я думаю об этом.

– Клэр, – спрашиваю я, – а что случилось с твоими друзьями?

Знаете, это только сейчас пришло мне в голову. Я ничего не знаю о жизни Клэр до того, как она встретила моего отца. Их дом всегда был полон народу, люди всегда собирались на ужин, или пропустить по стаканчику, или на какой-нибудь прием, но это всегда были его друзья. Все эти люди, которые не трудились поддерживать отношения с моей мамой, которые общались так, будто жены были просто декорацией, поставщиками еды и чистого постельного белья, как продвинутые экономки. Они все были там, все время, и с Линдой тоже. Как будто брак с моим отцом сопровождался пунктом о запрете провоза багажа.

Клэр снова вздыхает.

– Ты знаешь, я не раз задавала себе этот вопрос. Серьезно, не то чтобы у меня не было друзей раньше. Я действительно не знаю, что произошло. Но твой отец был таким… – полноценным, понимаешь? Он заполнял собой все, и почему-то никогда не находилось времени для моих друзей, или же они не сочетались с теми людьми, которых он хотел видеть, или он появлялся в последнюю минуту с вертолетом и номером в парижском «Ритце», и если я напоминала о том, что мы уже что-то запланировали, он расстраивался, как будто я недостаточно его любила.

Я киваю. Ничто и никогда не могло встать на пути у прихотей Шона Джексона. Выходные, когда исчезла Коко, были лишь одним из десятков случаев, когда он «забыл» о нашем приезде. Мы всегда винили Клэр, конечно. А кто бы не стал?

– Я была слепа и глупа, – продолжает она. – Он сказал, что его жизнь началась с нашей встречи, и я поверила ему. Сказал, что мы оба должны жить так, будто до нашего знакомства ничего не существовало, и я подумала, что это звучит романтично, хотя на самом деле его поступки не соответствовали его словам. И знаешь… мало кому нравится, когда ты много лет подряд не находишь на них времени, а потом возникаешь с просьбой о помощи. Люди склонны воспринимать подобное в штыки, особенно после того, как… сама понимаешь… Обо мне много писали в газетах. Но некоторые вели себя иначе. Просто вернулись, безо всяких уговоров с моей стороны. Например, Тиберий. Я не видела его с двадцати трех лет, а ему, похоже, все равно. Но их не так много, нет.

«И ты была слишком напугана, чтобы заводить новых друзей», – думаю я. Я понимаю. Как только ты становишься публичной персоной – теряешь уверенность в других людях. В моем классе пара девчонок внезапно начали буквально виться вокруг меня после тех летних каникул, а все остальные относились ко мне свысока. Их насмешливое любопытство и приторное сочувствие были хуже, чем все неловкие молчания вместе взятые. В тот год мы с Индией обе провалили экзамены. Инди поступила в университет только в двадцать лет.

– Я… – говорит Клэр. – Пожалуйста, присмотри за ней, вот и все. Все думают, что она крепкая, потому что она так выглядит, но она уязвима. Очень уязвима.

– Я понимаю.

– Можно отдать тебе ее лекарства? Я просто… Ну, понимаешь, ответственный взрослый и все такое?

– Лекарства?

– Ничего такого, – говорит она. – Это в основном добавки. Мультивитамины, рыбий жир, женьшень и ягоды годжи.

Я чувствую, как мои брови начинают подниматься, а глаза закатываться, и поспешно подавляю этот порыв. Это ее фишка. Так она показывает свою заботу. Позволь ей. Она не тот монстр, которого ты знала раньше.

– И антидепрессант, – добавляет она и краснеет. Стыд сжигает ее, сидящую на другом конце стола. «Вся эта забота, весь этот контроль – и все равно мой ребенок испорчен. Я потерпела неудачу, и теперь мне приходится делить ее с ребенком, которого я испортила еще раньше».

Я говорю ровным голосом, стараясь скрыть свое удивление:

– Ох, бедная девочка. Что она принимает?

– Сертралин. Это регулятор серотонина. Ничего серьезного. Она не психопатка или что-то в этом роде. У нее просто химический дисбаланс.

В ее голосе начинает слышаться оправдывающаяся нотка. Я приободряю ее:

– Я принимала его какое-то время. Хорошая штука.

Клэр бросает на меня странный взгляд. Отчасти облегченный, отчасти – виноватый? Серьезно?

– Жизнь – суровая штука. – Я еще не созрела до того, чтобы похлопать ее по руке или что-то в этом роде, но немного доброты никогда не повредит. – В ход идет все, что помогает двигаться дальше.

– Мне очень жаль, – говорит она, пытаясь поймать мой взгляд. – Наверное, и я в этом виновата.

Я отмахиваюсь от этого замечания. Я не настолько просветлилась, чтобы за одну ночь перейти от многолетнего презрения к прощению.

Руби топает по лестнице с сумкой на плече. Она переоделась в колготки с изображением паутины, юбку-карандаш в огромную «гусиную лапку» и тельняшку с накинутой на плечи кофточкой. Все очень в стиле восьмидесятых. На ней пара поношенных ботинок на трехдюймовом каблуке. Наша Руби не боится быть выше мальчиков. Это меня в ней восхищает.

– Я готова, – говорит она.

– Ты взяла ингалятор? – спрашивает Клэр.

– Да.

– И голубой, и коричневый?

– Да.

– Капли Баха[483]483
  Гомеопатический препарат, применяемый при стрессе.


[Закрыть]?

– Да.

– Средство от аллергии?

– Да.

– Крем от зуда?

– Да, мама, – говорит Руби голосом, в котором слышится: «Достаточно». Она, должно быть, устала думать о своей аллергии, если судить по этому списку.

– Прости, – произносит Клэр. – Я не могу не волноваться.

– Со мной все будет хорошо, мама. Обещаю.

– Ты взяла телефон и зарядник?

Она поворачивается к ней спиной и закатывает глаза.

– Да.

– Ты же будешь звонить? Чтобы я знала, как у тебя дела? Каждый день? Я приеду и заберу тебя, если понадобится, ты же знаешь, да? – Лоб Клэр прорезает морщина беспокойства. – Мне очень жаль, что я не могу поехать. Я бы хотела. Но я просто не могу. Ты ведь понимаешь, правда, дорогая?

Руби поворачивается и обнимает мать, прижав ее маленькое тело к своей обширной груди.

– Все в порядке, мамочка, – говорит она. – Все хорошо. Со мной все будет хорошо. Правда. Пожалуйста, не волнуйся.

Через несколько секунд я понимаю, что Клэр плачет. Руби обнимает ее, гладит по волосам, успокаивает, как младенца:

– Все будет хорошо. С тобой все будет хорошо. Не бойся. Все будет хорошо. Ты будешь в порядке. Я скоро буду дома. Не бойся.

Мы загружаем машину и отправляемся в путь почти по графику. Руби опускает стекло и машет рукой, пока мы не поворачиваем за угол. Я наблюдаю за Клэр в зеркало заднего вида, она стоит во дворе, плотно закутавшись в кардиган. Неприкаянная фигура, хрупкая и одинокая. После всех этих лет ненависти теперь мне ее жаль.

Руби выходит, чтобы открыть ворота, закрывает их за собой, садится на место и пристегивает ремень безопасности.

– Скоро мне нужно будет остановиться, чтобы заправиться, – предупреждаю я ее.

– И, полагаю, выпить кофе? – отвечает она.

Я улыбаюсь.

– Как ты догадалась?

– Ну, не нужно быть Эйнштейном, – говорит Руби. – Если продержимся до Арундела, то там и «Макдоналдс» есть.

Ага.

– Хорошо, – отвечаю я. – Ну, думаю, как раз настанет время второго завтрака.

– А пока, – она поворачивается, прислоняется спиной к двери и смотрит мне в лицо, – ты можешь рассказать, что на самом деле случилось с моей сестрой.

Глава 17

2004. Пятница. Шон

Строители начинают работу. Шон прикрыл голову подушкой, чтобы уберечься от ужаса дневного света, но это не может помешать звуку пневматической дрели. Клэр стонет рядом с ним, свернувшись калачиком, как младенец.

– Господи боже, – бормочет она. – Сколько, черт возьми, времени?

Он переворачивается и находит свои часы.

– Исусе, шесть тридцать!

Он садится и опускает ноги через край кровати. Его мозг болтается где-то внутри черепа, несколько раз прокатывается вперед и назад, прежде чем встает на место. «Я все еще пьян, – думает он. – Сколько же я выпил прошлой ночью? Боже».

– Скажи им, чтобы шли на хрен, – говорит Клэр.

– Скажу, не волнуйся.

Он одет в трусы и рубашку, которая была на нем прошлой ночью. Он помнит, как прыгал по спальне, стягивая с себя джинсы, и смеялся, как гиена, пока она неодобрительно смотрела на него из кровати. «Это все женщины такие, – задается он вопросом, – или мне просто повезло, что каждая моя жена превращается из тусовщицы в ханжу менее чем за два года? Раньше она любила веселиться со мной. Не спала всю ночь, смеялась над всеми моими шутками и всегда была не прочь потрахаться. Если я что-то и помню о прошлой ночи, так это то, как она поджимала губы куриной гузкой каждый раз, когда я открывал очередную бутылку. Это мой день рождения, черт возьми. Разве я не заслуживаю веселья в свой день рождения?»

В углу, на своем надувном матрасе, ворочаются близняшки, а Руби начинает хныкать. «Господи, только этого мне не хватало, – думает он. – Если они обе начнут плакать, проснется Клэр и будет ныть, что я не помогаю ей накормить их завтраком. Черт, это она в первую очередь их хотела».

Он встает. Шатается. Ищет чистую рубашку.

На полу гостиной Джимми завернулся в овечью шкуру и лежит, храпя с открытым ртом, ниточка слюны соединяет его лицо с диванной подушкой, которую кто-то подсунул ему под голову. Шон делает мысленную пометку: разбудить его до появления детей. «И черт. Это была возможность улизнуть, чтобы немного побыть с Линдой, вот прямо сейчас, хотя, полагаю, со всеми этими детьми вокруг любые возможности будут недолгими. Может, я попрошу ее остаться со мной на пару ночей, чтобы проконтролировать последние штрихи, убедиться, что дом готов к продаже. Я точно знаю, что Клэр не захочет задерживаться ни на минуту дольше, чем нужно, а мужа-пьяницу мы можем посадить на поезд».

Еще одно прекрасное утро. Высокое голубое небо, золотистый солнечный свет, облака пыли и рев техники за оградой сада. «Придется снова заказывать уборку, прежде чем мы выставим дом на продажу, – думает он, надевая парусиновые туфли и выходя на террасу. – Ну что ж. Наверное, их все равно нужно было пригласить. Джимми и Чарли просто физически не способны провести где-либо более пяти минут, не оставив после себя бардак. И дети. Вдоль всей стены кухни, на высоте трех футов, остались липкие отпечатки рук. Возможно, даже придется снова позвать маляров».

Строители. Странные, шумные существа. В молодости он думал, что это британская особенность, но все стройки, с которыми он сталкивался в любой точке мира: в Дубае, Гонконге, даже с улыбчивыми тайцами, – были заполнены мужчинами, которые могут общаться только с помощью рева. Поляки, похоже, ничем не отличаются. У их ругательств больше согласных и меньше гласных, но в остальном они могли бы быть выпускниками какого-нибудь местного строительного училища.

Он пробирается мимо крана и поднимается по ступеням, ведущим вверх по склону. Экскаватор стоит на гребне, засыпая песчаный грунт (тут он больше похож на илистый песок) в кузов самосвала. Четверо мужчин в касках собрались у колес, перекрикиваясь друг с другом на фоне скрежета шестеренок. Он поражен тем, в какой хорошей физической форме все эти поляки, которые хлынули сюда с момента открытия границ. Под этими куртками со светоотражающими элементами нет толстых животов и жира над задницей. На его собственной стройке был водитель погрузчика, которому приходилось буквально втягивать живот, чтобы сесть за руль. Впрочем, это не мешало ему комментировать каждую проходящую по дороге девочку-подростка. Он был рад, что они закончили до того, как приехали его дочери. Нет гарантии, что эти добрые католические мальчики лучше, но почему-то его меньше задевает, когда разглядывающий хотя бы не культивирует в своих низко спущенных штанах грибковые инфекции.

Он подходит к ним и кричит:

– Извините!

Они не слышат его с первого раза. Он прибавляет громкость:

– Эй!!! Извините!!!

Четыре пары глаз поворачиваются к нему.

– Бригадир! – кричит Шон. – Кто из вас бригадир?

Мужчины тупо смотрят на него. Конечно. Никто из них не потрудился выучить язык, прежде чем отправиться через всю Европу, чтобы оказаться здесь первого мая, когда Польша вошла в Шенгенскую зону.

– Босс! – кричит он. – Мне нужно поговорить с боссом!

Они снова не реагируют. Но один из них стучит по двери экскаватора и кричит:

– Janusz! E dupkiem z pokoju obok jest z powrotem![484]484
  Януш, мудак из соседнего дома вернулся! (польск.)


[Закрыть] – и двигатель останавливается.

«Не знаю, будет ли это начальник, – думает Шон, – но, по крайней мере, они приведут кого-то англоговорящего».

Дверь открывается, и появляется человек, с которым он разговаривал вчера.

– Здравствуйте, мистер.

Он спускается вниз. Кричит несколько слов одному из своей команды, тот забирается в кабину и продолжает работу.

«Рабочий широкого профиля, – думает Шон. – Надо завести себе парочку таких. Не могу смотреть, как мужики сидят и пьют чай за мои деньги, пока работает штукатур».

– Сейчас шесть тридцать утра! – тем не менее кричит он. У Шона никогда не было проблем с удержанием в голове двух идей одновременно.

Под мышками Януша большие пятна пота. Шон тоже потеет. Последний арманьяк, который он выпил, просачивается непереваренным из его пор, и он испытывает неистовую, тошнотворную жажду. «Наверняка он чувствует запах, – думает он. – Но мне все равно. Неважно, есть у меня похмелье или нет; это всё ни в какие ворота».

– Да, извините, мистер, – говорит Януш. – У нас тут срок сдачи.

Он пытается жульничать, как и все. На всей планете нет ни одного строителя, который не знал бы местных законов о шуме, и все равно их все игнорируют.

– Вы знаете и я знаю, что вам нельзя начинать работу с тяжелой техникой до восьми тридцати, – кричит Шон. – Вырубайте это!

Януш вскидывает обе руки вверх.

– Мы просто выполняем свою работу, мистер.

Шон призывает в помощь всех патрицианских богов, которые возвели его на пьедестал. Он с величественным достоинством смотрит мужчине прямо в глаза и кричит:

– Черта с два!

Януш что-то кричит человеку в кабине, и двигатель останавливается.

– Слушайте, – говорит Януш, – мы не укладываемся в срок.

– Это не моя проблема.

– Но в этом отчасти и ваша вина, мистер. Если бы ваши грузовики не блокировали наши, мы бы уже сделали этот бассейн.

– Повторяю – это не моя проблема. Вы остановитесь до того времени, когда можно начинать, или я позвоню в совет. Догадайтесь, на сколько тогда вы задержитесь?

Януш что-то говорит своим людям, и все они снимают каски. Каждый из них при этом издает некий звук нижней губой. Очевидно, это относящийся к развитию событий комментарий, но Шон невосприимчив к комментариям рабочих. Он уже более двадцати лет указывает персоналу стройки, что делать.

– Хорошо, – говорит он. Теперь он начинает ощущать слабость. Это будет долгий, долгий день.

Когда он удаляется, то слышит позади взрыв смеха. Он знает, что строители говорят о нем, но не обращает на это внимания. По крайней мере, он купил себе еще целых два часа сна. Может, если он выпьет «Алка-Зельтцер» и пару пинт воды, как только вернется в дом, то к тому времени, когда двигатели снова заработают, худшие из его страданий пройдут. Хотя он сомневается в этом. Кажется, это похмелье затянется на весь день. «Слава богу, мой день рождения только завтра, – думает он. – Может, Клэр и разозлилась от перспективы провести здесь лишнюю ночь, но первый праздничный вечер всегда проходит бурно, и на следующий день никто ни на что не годен».

Две худые фигуры с ногами, как у аистов, спешат по дороге в лучах солнца. Каждая из них несет в руках пару туфель на высоких каблуках. «У кого-то была еще более бурная ночь, чем у меня, – думает он, – если это не походка с бодуна, то я слепой». И тут он видит, что эти две фигуры – его дочери, и резко останавливается.

– Где вы были? – спрашивает он. И внезапно вспоминает, что никто ни разу за ночь не пошел проверить, вернулись ли они домой. Симона, как всегда беспроблемная, просто осталась во флигеле со своей книгой и закусками. «По крайней мере, – думает он, – я полагаю, что она так и сделала. Никто бы из нас ничего не заподозрил, если честно».

Девочки переглядываются.

– Мы встали и пошли гулять, – говорит Индия. – Сегодня такой чудесный день.

«Я мог бы обойтись без этого, – думает он, покачиваясь в лучах солнца. – Не слишком ли многого я прошу? Просто веселые выходные, и чтобы никто не совал палки в колеса».

– Ты нарядилась во вчерашнюю одежду и размазала косметику по щекам, чтобы прогуляться до парома?

– Ну, ты всегда требуешь, чтобы мы следили за собой, – отвечает Милли. Она такая чертовски дерзкая, что иногда хочется отвесить ей пощечину. – Мы думали, ты оценишь.

– Не надо тут умничать, – говорит он. – Вы гуляли всю ночь, не так ли?

– Ты так думаешь или ты в этом уверен? – спрашивает Милли.

То, что его водят за нос, злит его. Со стройки позади него доносится комментарий, похожий на похабное замечание, и за ним следует пара смешков. «О, возвращайтесь к своей краковской колбасе, – раздраженно думает он. – Это не имеет к вам никакого отношения».

– Ладно, вы обе наказаны.

Девочки поворачиваются друг к другу и хохочут.

– Очень смешно! – говорит Индия. – Это лучшая твоя шутка!

Шон ошарашен. Он чувствует, что его жизнь ускользает от него. Когда его дочери перестали уважать его? И почему он только сейчас это заметил?

– И еще, вероятно, он отнимет наши карманные деньги, – говорит Милли театральным голосом.

– О нет! – Индия взмахивает руками, имитируя ужас. Затем резко опускает их, источая презрение. – Полагаю, сначала придется нам их дать.

– О да, я и забыла.

– Вы уже достаточно взрослые, чтобы работать по выходным, – говорит он.

– О-о-о, – отзывается Индия. – Значит ли это, что у меня есть твое разрешение отказаться от назначенных судом посещений и устроиться на работу?

– Да, – вторит Милли. – Они мешают постоянной работе, не так ли?

– Тем не менее главное, чтобы ты был счастлив в своей новой семье!

– Ага. Иначе ему будет ужасно одиноко, – говорит Милли, – учитывая, что он не помнит про большую часть наших визитов.

Шон чувствует себя так, будто на него обрушился торнадо.

– Слушайте, – предпринимает он еще одну попытку, – пока вы в моем доме, вы живете по моим правилам, вам понятно?

– Отлично! – говорит Милли и направляется мимо него в сторону дома. – Тогда я открою бренди, Инди. А ты тащи кокс.