Текст книги "Современный зарубежный детектив-4. Компиляция. Книги 1-23 (СИ)"
Автор книги: Дженнифер Линн Барнс
Соавторы: Донна Леон,Джулия Хиберлин,Фейт Мартин,Дэвид Хэндлер,Дейл Браун,Харуо Юки,Джереми Бейтс
сообщить о нарушении
Текущая страница: 318 (всего у книги 327 страниц)
Я снова на электрическом стуле Буббы Ганза, пытаясь контролировать сердцебиение, теребя браслет дружбы Лиззи Соломон, который Бет вчера вложила мне в ладонь, словно пустила по ветру перышко, загадав желание.
Я удлинила желто-красную косичку белой бечевкой, которую нашла на кухне, чтобы фенечка держалась на запястье. Теперь она рядом с больничным браслетом Шелби Уилберт. Украшения на запястье, на шее и в волосах оставляют на коже красные отметины. Они похожи на веревки и цепи, которые ржавеют, становясь все грубее и тяжелее.
Бубба Ганз разминает челюсть перед выступлением. Харизма, которую он излучает, казалось бы, не должна исходить от человека в сандалиях «Тева», но разве босоногие пророки не обладали ею с незапамятных времен?
Он наклоняется к микрофону, и меня пронзает молния. Я сама согласилась на запись, это будет безобидная болтовня, но у меня чувство, будто весь мир наблюдает за тем, как я потею.
– Добро пожаловать, буббаганзеры! На нашем электрическом стуле Вивви Буше, охотница за пропавшими детьми. Она не может остаться в стороне. Ее цена: вы должны навсегда убраться с ее лужайки. Однако, согласитесь, такое нужно заслужить. Итак, небольшая разминка, прежде чем мы перейдем к исчезновению самой известной уроженки Форт-Уэрта Лиззи Соломон. Доктор Буше, не желаете продемонстрировать ваши экстрасенсорные способности на примере самых известных убитых детей?
Он поднимает на меня бровь и удерживает ее, словно дирижерскую палочку.
– Вот теория, которую раскопала моя ассистентка. У Кэти Перри и Джонбенет одинаковые брови, а брови человека не меняются с рождения – следовательно, Кэти Перри это подросшая Джонбенет. Вы смущены, доктор Буше? Джонбенет принимала участие в конкурсах красоты, Кэти Перри – поп-принцесса. Понимаете, к чему я клоню? Джонбенет не убивали, не находили в подвале ее труп и так далее. Что вы думаете? Или я должен спросить: что вы чувствуете?
Мне хочется, чтобы он помучился, поэтому я считаю до двух, трех, четырех.
– Я думаю, что вы учились в университете Южной Калифорнии одновременно с Никки и Маркусом Соломоном, родителями Лиззи. Недавно я собственными глазами видела диплом мистера Соломона. У меня ушел целый день, чтобы, благодаря помощи очень отзывчивого сотрудника университетского архива, откопать ваше досье. Вам интересно, что я чувствую? Я чувствую, что вы не случайно обратились к делу Лиззи Соломон. И знаете гораздо больше того, чем делитесь со своими слушателями.
– Эй, тпру! Моя нога никогда не ступала на калифорнийскую землю, не говоря о том, чтобы там учиться.
– Я только что опубликовала в «Твиттере» список выпускников. – Я показывают телефон. – Вот доказательство. Видите? Университет Южной Калифорнии. Настоящий «троянец».
– Я не собираюсь сидеть тут и доказывать свою потенцию[572]572
«Trojans»: 1) команда Университета Южной Калифорнии по американскому футболу; 2) марка презервативов.
[Закрыть]. Но, детка, я ничего не вижу. Вы в тридцати футах от моего защитного акрилового экрана, который не пропускает ваших викканских заклинаний.
Он усмехается. Выглядит так, будто я его почти не задела.
– Все, что вы написали в «Твиттере», – ложь. Фальсификация. Люди, ищите опечатки. Или, может быть, напротив, там все слишком гладко? Я не читал ни одной официальной бумаги без небрежностей или ловкой подтасовки. А потом, какая разница, с кем я знаком?
Он срывает наушники. Кипит от ярости.
– Да пошла ты к черту. Я не собираюсь транслировать это дерьмо в своем подкасте. Я тоже написал в «Твиттер». Твой твит исчезнет, пока люди будут гуглить «брови Кэти Перри Джонебет». Твой твит – птенец, подыхающий в материнской утробе.
Я улавливаю в его голосе какое-то чириканье – английский акцент. Ярость – великий разоблачитель.
– Если хочешь, чтобы я отстала, ты скажешь своим подписчикам, что я вышла в тираж. И перестанешь вмешиваться в дело Лиззи Соломон.
– И ради чего мне так делать?
– Потому что таких, как я, ты еще не встречал.
– А я думаю, встречал. Моя бабка предсказывала судьбу по игральным картам. Она утверждала, что я мог бы стать нейрохирургом или баптистским проповедником. Откуда она знала? Мне нравится думать, что я лучший в обеих ипостасях, хотя у меня нет дипломов.
– Я не об этом, – огрызаюсь я. – Я занимаюсь наукой. Постоянно путешествую во времени на множество световых лет назад. Я могу построить схему ДНК твоего семейства на столетия в прошлое задолго до твоей бабки. Будь я никем и просто опубликуй в «Твиттере» твой диплом, это не имело бы значения. Но ты меня злишь и делаешь знаменитой. За последние сорок восемь часов у меня появилось пятьдесят тысяч новых подписчиков. В их числе репортер из «Нью-Йорк таймс».
Последнее утверждение – ложь, но я уверена, скоро и они снизойдут до моей скромной персоны.
Его пальцы барабанят по столу.
– Туше, Буше. Мне просто нравится это повторять. А кое-кто многое почерпнул из шоу Буббы Ганза. Запугивать людей так увлекательно, не правда ли? Мне любопытно. Как ты нашла мои калифорнийские корни? Это Жуа? Каждые три недели она шантажирует меня, прося повысить зарплату. Что еще она тебе рассказала? Можешь не отвечать, она уволена.
Я и не отвечаю, что само по себе ответ. Не знаю, стоит ли защищать ее: Бубба Ганз не нуждается в моих пояснениях, да и Жуа не невинная козочка. Не знаю, когда решусь прижать ее к стенке и расспросить о телефонных звонках моей матери. Я пришла в студию слишком поздно, чтобы успеть это сделать, минуты за две до начала записи.
Жуа сидела за столом в приемной, обложенная кучей бумаг, перед батареей пустых кофейных чашек, а ее белки были снова в красных прожилках. В студии Бубба Ганз пыхтел от злости, поняв, что его могут подставить.
– Говори, что знаешь о семействе Соломонов, – командую я. – Как давно ты с ними знаком?
– Это кто-то из твоих дружков-полицейских раскопал? Какого черта! Мне скрывать нечего. Я знаком с одним из членов семейства. Но я в глаза не видел их несчастную дочку, Лиззи. И разумеется, я ее не похищал. И если ты собираешься заявить, что это я ее похитил, тебя ждут серьезные проблемы.
Я сжимаю лямку рюкзака.
– Серьезные проблемы? Твои подписчики угрожают моей жизни. Ты заставил неуравновешенных людей поверить, будто я участвую в заговоре элит с целью захвата Техаса. Я прошу по-хорошему, прекрати это. Если ты еще раз упомянешь имя моей сестры в своей программе, ты не представляешь, что тебя ждет. И к твоему сведению, форма бровей меняется с рождения. С каждым десятилетием они все больше заостряются. Прямо горки какие-то. Посмотрись в зеркало.
– Вот видишь, ответь ты так минуту назад, глядишь, у нас с тобой что-нибудь и вышло бы.
Отличная шутка. Будто последние минуты мы мирно попивали чаек.
Я встаю. Меня шатает.
Бубба Ганз изображает ухмылку, от которой у меня скрутило живот.
– Пойми, детка, – мурлычет он, – конфликты движут человечество вперед. Я заставляю множество людей, лишенных власти, бояться немного меньше. Я привношу азарт и целеустремленность в жаркие вечера, которые в противном случае они провели бы за стрижкой газона. Никто в этой жизни не защищен. Во всяком случае, от меня. Никто. Ни Соломоны-старшие. Ни доктор Вивиан Буше. Ни Лиззи, храни Господь ее могилку.
За дверью я делаю глубокий выдох.
Стол Жуа пуст, аккуратно прибран, стеклянная столешница блестит.
Ее спортивная сумка, потрепанная сумочка от «Кейт Спейд» и большая розовая торба с личными вещами и принадлежностями больше не торчат из-под стола. Настольная лампа выключена вместе со всеми прочими, кроме лампочки над дверью, чтобы никто не усомнился, что ее решение окончательное и бесповоротное. Финальное вежливое: «На, получи!»
Я не удивлена, что Жуа ушла. Похоже, это к лучшему.
Не думаю, что она планировала задержаться здесь надолго.
Из-за акустического замка я не слышу, что происходит за дверью студии. Может быть, Бубба Ганз закончил, может быть, нет. Не отрывая глаз от дверной ручки, я подкрадываюсь к столу, за которым принимала звонки на горячей линии. Плесень разрастается в чашках на поверхности черной кофейной мути.
Выдергиваю из розеток провода телефона и записывающего устройства. Ни за что не оставлю хрупкий голосок анонимной Лиззи Соломон на растерзание Буббе Ганзу.
Я в лифте, прижимаю к себе приборы, провода висят ниже колен, и я наконец я позволяю себе выдохнуть. И только спустившись на двадцать восемь этажей, вспоминаю, что нужно выключить диктофон в телефоне. У меня есть доказательство, что он угрожал моей жизни, но я не уверена, что оно имеет значение. Во всяком случае, не факт, что оно сработает вовремя.
Я представляю, как Жуа несется вниз по лестнице, замыкая круг на часах. Круг с Буббой Ганзом. У нее был план. Жуа из тех, кто вмешивается. Только я пока не знаю, как именно и с какой стати.
Я вваливаюсь в окно ванной, роняя на кафель приборы. Перешагиваю через них. Прохожу мимо маминой комнаты, кровать манит, словно вода, потому что моя сестра разгладила складки и взбила подушки, когда приказывала мне переспать со своим мужем. Меня тянет в мамину спальню. В моей старой спальне простыня на резинке порвалась по углам. Верхняя простыня скомкалась, посередине дыра, в которой мои ноги путаются среди ночи.
Я бросаю взгляд на часы. Всего 4:46. По дороге я не заметила Шарпа у себя на хвосте. На лужайке ни души. Все страшнее думать об этих людях, как о солдатах-невидимках, ждущих приказа.
Я падаю на мамину кровать. Отстегиваю кобуру. Кладу пистолет на тумбочку, чтобы легко дотянуться.
Только немного прикорну.
Если верить моей матери, мертвецы не ложатся рядом с тобой при дневном свете.
Я снова вижу сон. Надо мной чистая, незагрязненная Вселенная. Луна, подстриженный желтый ноготь на ноге.
Марс и Венера, крошечные бриллианты, ровно там, где должны быть.
Число двенадцать.
Неумолчный цок, цок, цок копыт вдали.
Классический сон о Синей лошади, говорящий, что еще есть время, чтобы спасти Майка. В других снах мои руки испачканы кровью из его раздавленной груди. В последнем я спасаю Майка, но не себя. Цоканье копыт приближается, становится громче, оно уже совсем близко. Будущее еще можно схватить за гриву. Я изо всех сил пытаюсь отдернуть завесу, вернуться в мир, который могу изменить.
Я резко просыпаюсь, ничего не соображая. Кромешная тьма. Цок, цок, цок. Мой кулак рядом со мной, и это не он стучит в стену.
Луч фонарика в окне танцует на покрывале. Кто-то колотит в стекло.
Я накрываю голову подушкой, как будто мне снова десять, пока в комнате не воцаряется тишина. На коленях подползаю к подоконнику и кладу ладонь на охлажденное кондиционером оконное стекло. Неужели я выпала из одного сна в другой?
Тени в комнате обретают очертания, нарисованные угольным карандашом чьей-то невидимой рукой. Кровать, комод, стул, лампа, ручка шкафа. Я сую руку в карман и колю себя Лиззиной заколкой.
Замираю на пороге, прислушиваясь. Жду. Слышу скрип и понимаю, откуда он идет. Окно в ванной. Я забыла его закрыть.
Их двое. Шепчутся. Спотыкаются. Явно не знакомы с планом помещения. Налетают на недоупакованные коробки. Еще один глухой удар. Что-то тяжелое катится по полу.
Они не привидения. И это не сон. Пальцы, крепко сжимающие холодный металл, твердят мне об этом.
Заворачиваю за угол, в гостиную. Жалюзи пропускают достаточно лунного света, чтобы разглядеть хрустальный шар на полу у входной двери. Любимая вещь моей матери, к которой она никому не разрешала прикасаться.
– Вивви! – раздается крик сзади, пронзительный и тонкий.
Я резко оборачиваюсь и направляю пистолет на две хрупкие фигурки. Два лица, неразличимые в темноте.
Я колеблюсь. Лиззи и девушка с браслетом?
Эмм со своим двойником?
Одна из фигур шагает вперед, попадая в полоску света.
– Жуа? – Имя срывается с моих губ, словно скрип тормозов.
– Господи, да опусти ты пистолет. Почему ты просто не открыла нам окно в спальне? Ты не слышала стука? А я уже вообразила, что ты мертва. Что какой-нибудь фанат Буббы забрался внутрь и напал на тебя.
Я не опускаю пистолет.
– Почему ты просто не постучалась в дверь?
– Думаю, Бубба Ганз устроил за мной слежку.
Мои глаза скользят по ее спутнице. Она, случаем, не видение? Жуа знает, что она здесь?
– Знакомься, это моя сестра, – говорит Жуа.
– Элис, – нервно произносит девочка.
Я включаю свет.
На меня смотрят глаза Никки Соломон.
Невыносимая, ослепляющая головная боль почти швыряет меня на колени. Картинки крутятся яростно и стремительно, темные и светлые, сладкие и тревожные.
Тающее мороженое, крошечная бритая головка, рождественский подарок, собачий нос, окровавленный бант, башня со сломанным дверным замком.
Жуа что-то говорит, но я не слушаю.
Лиззи жива. Мифологическое существо, принцесса, заблудившаяся в темном лесу, сидит на моем кухонном стуле. Зовет себя Элис.
Наливает «Доктора Пеппера» в мой стакан с Чудо-женщиной, пузырьки углекислого газа шипят и поднимаются вверх, словно мы что-то празднуем.
Кто достал стаканы? Как давно мы сидим за столом?
Почему эта девочка смотрит на меня, как на призрака?
Откуда она взялась?
– Как ты? – с беспокойством спрашивает девочка.
Произнеся эти слова, она вытаскивает нож из моей головы. Прижимает свой холодный голос к моему мозгу, останавливая кровь.
Картинки исчезают. Я снова здесь и сейчас.
– Дай мне минуту, – выдыхаю я. – Ты первая девушка, которая пришла ко мне… живая.
Жуа все еще что-то тараторит, расхаживая по моей крошечной кухне. Девочка нервно постукивает ногтями по стакану, и каждый стук отдается болью в черепе.
– Ты вообще меня слушаешь?
Жуа, в своем репертуаре, смотрит на меня так, словно хочет влепить пощечину.
– Твоя мать впервые позвонила нам домой десять месяцев назад. Я решила, что она мошенница. Она спросила, есть ли в доме девочка в возрасте примерно четырнадцати лет? Сказала, что у нее было видение про нее. Я повесила трубку. Сама подумай, кто станет болтать с экстрасенсом по имени Астерия, которая звонит тебе в девять часов вечера? На следующий день она перезвонила. Назвала меня по имени. Не успела я ответить, спросила, знаю ли я, кто такая Лиззи Соломон? Это меня насторожило. Мы живем в Мэне. Для нас Техас – это третий мир. Но я вспомнила сюжет в программе «Сорок восемь часов». Вспомнила, что подумала тогда, у этой Лиззи Соломон глаза как у моей сестры. Я снова повесила трубку, но с тех пор потеряла покой.
Девочка-подросток – Лиззи, Элис – сердито выпрямляется.
– Сестра взяла из раковины мой плевок. Отослала его на сайт. Без моего разрешения. Не сообщив мне результат.
– А сколько тебе говорить, чтобы смывала свои плевки с раковины? – отбивается Жуа. – И потом, я сделала это, чтобы тебя защитить. – Она снова оборачивается ко мне. – Я не экстрасенс, но даже я понимала, что-то тут нечисто. Однажды, когда мне было двенадцать, у меня появилась сестра. Родители всегда скрывали, что удочерили Элис. До пяти лет моя мама никогда ее не фотографировала. А когда я перезвонила твоей матери, у меня уже был готовый тест ДНК.
Жуа замолкает. Чего она ждет?
– Скажи ей, – требует Элис.
– Ее мать – Никки Соломон, – говорит Жуа. – А отец – Бубба Ганз.
Бубба Ганз?
Ничего такого я ни разу не почувствовала. Могу ли я верить на слово этой умной девушке, которая стоит передо мной, если она даже не сказала мне своего настоящего имени? Могу ли я верить подростку, который все еще кажется мне призраком? Почему вообще я должна им обеим верить?
– ДНК Никки есть в Объединенной системе данных ДНК, – говорит Жуа, – а Бубба Ганз загрузил свою на генеалогический сайт.
Элис обводит пальцем край стакана. Левша. Была ли левшой Лиззи Соломон? Я знаю, что у Лиззи была на плече родинка в форме сердечка. Есть ли такая родинка у Элис? В средствах массовой информации этот факт не обнародовался, чтобы исключить появление новых Анастасий, самозванок Лиззи, троллей, искательниц славы.
В голове по-прежнему кавардак.
«Я знаком с одним из членов семейства», – сказал Бубба Ганз.
– Ты уверена, – без выражения произношу я, – на все сто. Ни капли сомнений.
– ДНК Буббы Ганза на пятьдесят процентов совпадает с ДНК Элис, митохондриальное совпадение нулевое. Это значит, что он отец. Мне пришлось покопаться в Сети, чтобы найти его настоящее имя. Поиск привел меня к Бёртуислу. Это было долго и нудно, но не так уж сложно, если знать, где искать. То же самое с ДНК Никки. Только не спрашивай, как я влезла в Объединенную систему данных ДНК.
Я впервые слышу, что Жуа оправдывается. И поэтому выглядит неуверенной, что бы она там ни говорила.
Я должна задать ей вопрос.
– Почему кому-то вроде Буббы Ганза, которому есть что скрывать, понадобилось сдавать слюну в лабораторию?
– Однажды я спросила его об этом за выпивкой. Ну, знаешь, как бы между прочим. Он сказал, что хотел доказать свою «этническую принадлежность».
– Звучит… правдоподобно. Значит, ты взялась его шантажировать? Ты думаешь, это он похитил Лиз… Элис, а потом отдал в другую семью.
– Зачем мне его шантажировать? – восклицает она нетерпеливо. – Да вряд ли он вообще знает о том, что моя сестра существует на свете. Я ждала, когда он сломается, подталкивала его, тебя привела, пыталась тебя сломать, но никто из вас и вида не подал, что знает разгадку. Я бы уже давно вывела его на чистую воду, но решила, что нечего ему делать в жизни моей сестренки.
– Это не тебе решать, – огрызается Элис и оборачивается ко мне. – Моя семья держала это в секрете. Вся моя семья держала это в секрете. Ты притянула меня своим… разумом, верно? Чтобы я узнала, кто меня украл и почему. Чтобы я узнала свою историю.
Ее голосок, скрипичная струна, звучит на разные лады. В телефонной трубке – на грани срыва. Визг, когда я дотронулась до того пакета с доказательствами, словно отчаянная тетива, которую натягивают снова и снова.
– Это Элис настояла, чтобы я ее сюда привела, – бормочет Жуа. – Села в самолет и заявилась сегодня ко мне в квартиру. Заставила меня все ей рассказать. Мама убьет нас.
– Ты сама притянулась ко мне, Элис, – говорю я. – Ты очень храбрая девочка.
Я говорю ей это, потому что считаю правдой. Не говорю, что мои шрамы пульсируют. И все инстинкты предупреждают меня, что безликий и безжалостный похититель затаился поблизости и он вовсе не намерен садиться за уголовное преступление после одиннадцати лет свободы.
Моя задача – отыскать ее в эфире за много световых лет. Отныне она – реальность, связанная с Землей плотью и кровью. И я должна выяснить, почему ее похитили.
Должна спасти ей жизнь.
Я перепроверяю замок на входной двери, пока они препираются, две сестры в любви и на войне. Это все равно, что смотреть кино про нас с Бридж. Я просто не знаю, Жуа я или Элис.
Мне необходимо сосредоточиться. Им необходимо сосредоточиться.
– Жуа, ты несколько раз беседовала с моей матерью. Остались записи в ее книге телефонных переговоров. Что еще она тебе сказала?
– Ничего. Я умоляла ее рассказать мне все, что знает. У меня на руках уже были результаты ДНК, но она отказалась говорить. Сказала, что похититель угрожал ей и она не хочет подвергать опасности ни меня, ни Лиззи.
– Она не намекнула, кто мог быть похитителем?
– Сказала, что это не Бубба Ганз, но кто его знает? Она упрямо звала похитителя Гаутамой.
Что же мне это напоминает?
– Я хочу пойти в особняк Соломонов, – заявляет Элис. – Прямо сейчас. Вдруг что-нибудь вспомню.
– Ни в коем случае, – возражает Жуа. – Это опасно. И мы не знаем способа, как туда проникнуть.
– Зато у вас есть я.
– Подожди, – шиплю я во тьму.
Поздно. Элис уже спрыгнула с дерева.
Она начинает дергать замок в задней двери особняка еще до того, как мы с Жуа касаемся земли.
– Элис занимается бегом с препятствиями, – сообщает мне Жуа. – Даже с ее недлинными ногами она будет самой быстрой первокурсницей в команде. – Она не может сдержать гордости за сестру.
За соседней дверью хлопает сетчатая дверца. Мы с Жуа замираем посреди двора. На соседском гараже загорается лампочка датчика движения.
Лязгает крышка мусорного бака.
Элис продолжает дергать наружный замок, словно заперта в комнате, которая наполняется водой, и вода уже дошла ей до подбородка.
Никаких шансов, что за забором ее не услышат. Однако звук не настолько громкий, чтобы его услышали копы в патрульной машине у входа, но соседка наверняка уже держит в руке телефон, готовясь набрать номер. Нам еще не поздно повернуть назад; мне просто интересно, кто из нас с Жуа предложит это первой.
– Эй, ты, там! – Голос, донесшийся из-за забора, не женский. Похож на голос мальчишки-подростка. Парнишки, который забыл вынести мусор, и теперь мамаша донимает его среди ночи.
Борьба Элис с дверью резко прекращается.
– Хочешь, устрою тебе экскурсию? – кричит он. – Я знаю все места, где тусуется призрак Лиззи. Беру двадцатку. Еще десять, если захочешь подняться по винтовой лестнице на башню. Я могу принести альпинистское снаряжение.
Не отвечай, не отвечай, не отвечай.
– Нет, спасибо, – кричит Элис в ответ. – Ничего не надо. Мы с моим парнем уже уходим. Вчера ночью я забыла здесь телефон.
Тишина, в продолжение которой мы с Жуа стоим, не шелохнувшись.
Мой парень, уже уходим – отличая идея.
– Нам пора, – шипит Жуа. – Дернул же черт с вами связаться.
– Дверь заперта. – Раскрасневшаяся и тяжело дышащая Элис уже во дворе перед нами. Мальчишку она сразу выкинула из головы. Кодекс чести подростка. Мы с Жуа еще высматриваем его голову над соседской оградой.
Свет в соседском гараже гаснет. Мальчишка больше не показывается.
– Мы быстро, – говорю я Жуа с уверенностью, которой не испытываю. – Если что, в доме полно мест, где можно спрятаться.
– Рядом с костями? – бормочет она.
В глубине души я понимаю: Жуа еще цепляется за страшную надежду, что девочка, не дожившая до четырнадцати, ждет нас за штукатуркой в стене, что результаты ДНК ошибка или что Элис не Лиззи, а нежеланный плод любви Никки и Буббы Ганза, малышка, отданная на удочерение в чужую семью. Все лучше, чем знать, что твою сестру украли, что твоя собственная семья жила во лжи и теперь эта ложь может ее разрушить.
Мы движемся дальше. На крыльце я тихонько поднимаю большой глиняный горшок, переворачиваю и ставлю под кухонным окном, которое открыла, пока Шарп сражался с собачьей дверцей. Уже тогда я знала, что вернусь.
Жуа и Элис молча наблюдают, как я встаю на горшок и перочинным ножиком начинаю аккуратно зачищать края сетки, а затем ветхую раму.
Рубашка задирается, обнажая пистолет. Я уверена, они заметили.
Я распахиваю окно. Через несколько секунд мы стоим на разгромленной кухне.
– Я хочу попасть в ту часть, где за́мок. – Голосок у Элис совсем детский.
– Мне кажется, тут есть дверь на нижний этаж башни, – выдыхаю я. – Сюда.
В буфетной я включаю свет у каждой из четырех дверей, все плотно закрыты.
– Элис, ты знаешь которая?
Тяжесть ожиданий переполняет крохотное пространство. Девочка тянется к дверной ручке прямо перед собой. Замо́к, который висел на двери, когда я была здесь с Шарпом, валяется на полу, металлическая стружка серебрится под нашими ногами, словно блестки. Хочется думать, это подросток-вандал распилил его отцовской пилой.
– Я первая, – заявляю я, но Элис уже меня опередила. За ней идет Жуа, которая сразу же натыкается на кроссовку, оставленную за порогом. Возможно, во время бега. Сестры расходятся в разные концы комнаты.
Свет моего фонарика путешествует по гладким граням толстых стекол по обеим сторонам башни, и я молюсь про себя, чтобы раскидистый дуб перед домом закрыл обзор патрульной машине. Ни на одном из окон нет защелок. Они запечатаны шпаклевкой и краской. Просто чудо, что окна до сих пор не выпали и не разбились.
Круг паркетного пола завален следами пребывания вандалов – пивными жестянками, обертками от конфет, пометом грызунов, парой мужских спортивных трусов, наполовину спущенным оранжевым пляжным мячом, книгой в мягкой обложке с вырванными страницами.
Свет фонарика пробивается вверх. Выше, еще выше. Еще больше окон. Винтовая лестница без площадок поднимается на высоту третьего этажа – головокружительный крутой склон резного металла. Очевидно, лестницу достроили намного позже того, как возвели особняк, однако неясно, с какой целью. С тех пор как Соломоны съехали, поколения подростков рисковали жизнью на каждом из этажей, перегибаясь через перила и расписывая выпуклые стены историями своих мимолетных любовей.
Для трехлетней девочки, решившей забраться наверх, это была опасная игровая комната.
Элис пинает мусор, расчищая пространство. Стоит посереди комнаты, задрав вверх голову.
– Я этого не помню. – Она готова расплакаться. – Совсем не помню.
Жуа прижимает ее к себе.
– Это все я виновата, – шепчет она. – Ты моя сестра, остальное не важно.
Башня, пустой фасад. Никакой романтики, учащенного сердцебиения, никаких ответов. Изогнутая лестница, поднимающаяся из центра. Даже моих познаний в физике не хватает, чтобы понять, как устроено это сооружение. Я нажимаю большим пальцем в кармане на острый край Лиззиной заколки для волос.
Провожу пальцами по истертым нитям ее фенечки. Проверяю пистолет.
Небо меняется. Луна, как желтая жижа, растекается по полу.
– Ты помнишь русалку, вырезанную на лестнице рядом с парадной дверью? – спрашиваю я.
Она мотает головой.
– Может быть, кто-то водил тебя на «вдовью площадку», откуда открывается потрясающий вид на небо? На звезды? На фейерверки четвертого июля?
– Не надо с ней так, – говорит Жуа.
Внезапно Элис тянется к моей руке.
– Что у тебя на запястье? – Ее голосок срывается. – Это ведь мой браслетик? Это же папа сделал мне его на день рождения? Это же он сказал тогда, что красный цвет… на удачу? А я маленький красный цветочек?
– Наш папа? – восклицает Жуа. – Твой и мой?
– Не знаю. – Элис запинается. – Я не вижу его лица.
Мне хочется попросить ее показать родинку в форме сердечка на плече, но что-то меня удерживает. Может быть, глаза Жуа – она еще не готова смириться с мыслью, что ее сестра отмечена физическим доказательством. Шрам-полумесяц на сгибе большого пальца горит, напоминая мне, что и я тоже отмечена.
Снаружи я аккуратно опускаю сетку, забивая ее в раму рукояткой перочинного ножа.
Жуа и Элис не терпится уйти, но я слышу треск полицейской рации за воротами. Я настаиваю, что надо убрать все следы нашего посещения.
Последней я спрыгиваю на бетонную площадку в переулке.
– Кто там? – Элис указывает рукой.
Примерно в сотне ярдов от нас в полутьме маячит мужская фигура. Мотыльки, ночные спутники луны, гибнут в своем безумии, летя на уличный фонарь над его головой, обманутые искусственным светом. В их древней ДНК, как и в нашей, заложено стремление к блеску, к ложному компасу.
– Говорила же, Бубба Ганз установил за мной слежку, – бормочет Жуа, оглядываясь через плечо.
Мужчина не двигается с места, даже когда мы переходим на бег, даже когда сворачиваем за угол, увеличивая скорость, и еще три раза сворачиваем.
Я не говорю Жуа, что мельком разглядела его лицо.
Не говорю ей, что нельзя заметить профессионала, если он сам этого не захочет.
А Шарп хочет, чтобы я знала.
Элис забралась на заднее сиденье джипа и положила руку на консоль ладонью кверху. Я сижу за рулем вполоборота и завязываю выцветшую фенечку у нее на запястье. Она взмолилась, чтобы я отдала ей браслет, после того как я рассказала ей, как он ко мне попал и что отец – ее возможный отец – хранил его все эти годы. Я сказала ей, что Маркус Соломон дежурит в пустой комнате дочери и отказывается продавать особняк в надежде, что когда-нибудь она вернется.
Жуа на пассажирском сиденье глядит прямо перед собой, не желая смотреть, как я завязываю узелок, словно это простое действие важнее, чем кажется. Я велела ей смотреть в зеркало заднего вида, хотя и не тешу себя иллюзией, что мы оторвемся от Шарпа.
Жуа вбивает в мой навигатор адрес своей квартиры, не зная, как доехать туда из этой части города. Я предлагаю ей заплатить за проживание в отеле, чтобы они могли спокойно поспать. Мой дом сейчас не самое безопасное место.
– Я снимаю квартирку в закрытом жилом комплексе, – говорит она. – Я трачу на нее почти все деньги, которые платит мне Бубба Ганз, половину уж точно. Приходится защищать себя от его чокнутых ненавистников. Его предыдущая помощница переезжала трижды.
Спустя десять минут я торможу рядом с одним из самых привилегированных старинных зданий в Форт-Уэрте. Смотрю сквозь высокую резную изгородь с медными флеронами. Венецианские арки утопают в зелени дубов. Знаменитый телевизионный шеф-повар и легенда джаза выбрали этот дом своим пристанищем. Бывший президент арендует верхний этаж для гостей. Ходят слухи, что миллиардер – владелец ранчо навещает здесь свою балерину.
Жуа кивает на мужчину в будке охранника:
– Бывший «Зеленый берет».
Я паркуюсь на стоянке, и внезапно на меня накатывает решимость.
– Ты должна вернуться, – говорю я Жуа.
– Мне не надо повторять дважды.
– Не домой. К Буббе Ганзу. На работу. Унижайся, извиняйся, говори, что ничего мне не рассказывала или рассказала, но я тебя провела. Скажи ему, что он для тебя учитель, отец, Господь Бог. Кто угодно. Скажи, что хочешь лично сжечь меня на костре в «Твиттере», на его шоу, живьем. У меня появился план, как найти того, кто похитил твою сестру.
Пока еще очень сырой, но все же план.
– У меня тоже есть план, – говорит она. – Забронировать два билета до Портленда.
– Жуа, мне нужно, чтобы ты пригласила меня на его программу на радио «Сириус».
– Ты шутишь? Он никогда не позволит тебе вернуться, тем более в прямом эфире. Одно дело – его случайные появления на «Ютубе», другое – программа, для которой он тщательно отбирает материал. Это жемчужина в его короне. Ты слишком сильный противник. Он создал тебя, а теперь думает, как сровнять с землей твою могилу.
– Мне необязательно быть там гостем. Я просто загляну на огонек. Скажи ему, что ты лично проверишь всех и что звонить будут одни фанаты, – настаиваю я. – У этой программы будет самый высокий рейтинг за всю историю, потому что некий анонимный источник утверждает, что у нее появилась новая информация по делу Лиззи Соломон, которую она готова сообщить в прямом эфире.
– Что за новая информация? Я не вижу в этом смысла. Как тебе удалось добиться того, чего не смогла твоя мать, чего даже я не сумела, полгода хакерствуя и продюсируя его шоу?
– Смысл в том, что невиновная женщина не должна сидеть в тюрьме за преступление, которого не совершала. Смысл в том, что похититель должен ответить за свое преступление. А твоя сестра заслуживает того, чтобы знать, кто она на самом деле. Мы все связаны, все отмечены, Жуа.
Элис наклоняется вперед:
– Пожалуйста, послушай ее. Нашей семье придет конец, если я вернусь домой и буду делать вид, будто ничего не случилось. Ты не сможешь изменить то, что я – это я. – Она кладет руку на плечо Жуа. – Не пугайся, но я вспомнила палатку на заднем дворе Вивви до того, как ее увидела. Мне кажется, я… я была там.
