Текст книги "Современный зарубежный детектив-4. Компиляция. Книги 1-23 (СИ)"
Автор книги: Дженнифер Линн Барнс
Соавторы: Донна Леон,Джулия Хиберлин,Фейт Мартин,Дэвид Хэндлер,Дейл Браун,Харуо Юки,Джереми Бейтс
сообщить о нарушении
Текущая страница: 270 (всего у книги 327 страниц)
Глава 6
Некогда пианистка Молли Фэйрбэнкс выступала с концертами. Она была не слишком знаменита, не слишком популярна, но дело свое знала и была профессионалом до мозга костей. А потому, когда возраст и ревматизм окончательно перекрыли ей путь на сцену, даже на самую скромную, приятная должность преподавательницы в оксфордском колледже не заставила себя ждать.
Хиллари не знала ничего о ее прошлом. Зато она знала кое-что другое: едва войдя в музыкальный класс, где ее уши немедленно подверглись жестокому нападению со стороны одинокого неумелого флейтиста, она поняла, что учительница – дама с характером.
У музыканта, девятнадцатилетнего парня, который тщетно пытался извлечь из себя правильное дыхание, а из флейты – что-то помимо диссонанса, не было никаких шансов.
– Во имя всего святого, прекратите!
Голос резал как стекло – интонации его явственно говорили о принадлежности говорящей к «приличному обществу», что, впрочем, отнюдь не мешало ей самым недвусмысленным образом выражать свое мнение об услышанном.
Студент побагровел и опустил флейту.
– Скажите, мистер Ансвара, вы хотя бы час занимались за то время, что прошло с нашего последнего урока? – грозно спросил голос.
Юный турок (или не турок, а представитель любой другой национальности, обогатившей генетический пул человечества иссиня-черными волосами, прямым носом и черными как уголь глазами) отвел глаза и с видом провинившейся овцы проблеял что-то себе под нос.
– Полагаю, что нет, – снова хлестнул голос, в котором теперь звучала насмешливая покорность судьбе. – Ступайте и занимайтесь. После того как позанимаетесь, приходите снова. На сегодня с меня довольно.
Впрочем, несмотря на резкость, голос звучал вовсе не зло. Казалось даже, что преподавательница каким-то образом отпускает незадачливому студенту его грехи. Мастерский психологический ход – Хиллари, которая сама знала толк в таких вещах, подавила желание зааплодировать.
Юноша покраснел и убрался восвояси – лишь на лице его промелькнула мимолетная грустная улыбка. Но в ней была не горечь унижения, не раненая гордость и даже не стыд, а лишь искреннее сожаление, какое приходит, когда знаешь, что подвел себя и того, кого уважаешь. Да, эта улыбка многое говорила о педагоге.
Он со вздохом протиснулся мимо, а Хиллари вошла, в тот же миг угодив под испытующий взгляд темно-карих глаз. Доктору Молли Фэйрбэнкс – именно так значилось на двери музыкального класса – на вид было лет пятьдесят с лишком. Седые волосы со стальным отливом она убирала в небрежный – фирменный небрежный, как решила Хиллари, – пучок, длинное нервное лошадиное лицо было совершенно лишено косметики.
– Кто вы такая? – резко спросила учительница тем тоном, заслышав который самая невоспитанная собака послушно идет к ноге, не осмеливаясь даже рыкнуть. Заскулить – да, возможно, но не рыкнуть.
– Я из полиции, доктор Фэйрбэнкс, – в тон ей ответила Хиллари, не враждебно, но так, что любой собаковод признал бы и одобрил и эти интонации.
Ей показалось, что на лице собеседницы мелькнула улыбка одобрения.
– А. Полагаю, ваше появление связано с Евой? – спросила она. Мгновенный переход к делу, без вступлений и экивоков, не удивил Хиллари. Но почему в голосе учительницы ей почудилась боль?
– Да. Вы хорошо ее знали?
Молли Фэйрбэнкс собрала ноты флейтиста и сложила их в папку. Выдвинула ящик небольшого шкафа, убрала папку туда. Сложила пюпитр, на котором стояли ноты, и прислонила его к стене.
Все это время Хиллари стояла молча и не шевелясь. Учительница сдержанно наклонила голову.
– Да, я знала ее довольно хорошо.
– На чем она играла?
Молли Фэйрбэнкс моргнула.
– На гобое, – быстро ответила она. Слишком быстро.
И Хиллари поняла, что она лжет. Ее убеждали в этом две вещи: во-первых, чутье следователя, а во-вторых, то, что она уже достаточно неплохо представляла себе Еву Жерэнт. К чутью она относилась с некоторой настороженностью – интуицию к делу не пришьешь, да и заводит она порой совсем не туда. Но Ева Жерэнт ни за что не стала бы играть на гобое. Для француженки из Лилля этот инструмент был слишком зауряден. Нет, она выбрала бы что-нибудь дерзкое, сексуальное. Например, тенор-саксофон. Или электроскрипку, как у рок-звезд. Или пошла бы по строгой классике – виолончель, контрабас. Инструмент, который позволяет отдаться порыву.
Но не гобой, нет, не гобой.
Зачем же учительница лжет?
– Должна признаться, что не могу представить ее себе с гобоем, – спокойно сказала Хиллари и с удовольствием заметила быстрый взгляд, который, прищурившись, бросила на нее собеседница.
Потом во взгляде возник гнев – это Хиллари тоже очень хорошо понимала. Молли Фэйрбэнкс не любила лгать. Ложь не сочеталась с ее представлениями о себе.
А потом Хиллари почувствовала, что собеседница ее побаивается.
Вот это уже было интересно.
Да, обычно разговор с полицией – дело в жизни большинства людей редкое – заставляет расспрашиваемого насторожиться, однако настороженности этой обычно сопутствует тень любопытства, нотка интереса, толика напускной храбрости.
Страх этой женщины был гораздо глубже. У него были причины. И от этого Хиллари стало совсем уж интересно.
Ну-с, пугать так пугать.
– Вы ведь, кажется, концертировали? – спросила Хиллари – разумное предположение, учитывая ситуацию. Она знала, что колледжи Оксфорда, даже те из них, что не имеют к университету никакого отношения, предпочитают нанимать лучших из лучших. Простая логика, но и без того насторожившийся подозреваемый услышит в ней угрозу, которой на самом деле нет.
Молли Фэйрбэнкс рассмеялась. Смеялась она как лошадь. И кажется, не особенно боялась угроз. Видимо, она была из тех, кто быстро приходит в себя.
– Боюсь, что в Альберт-холл меня не приглашали, – кратко ответила она, с подкупающей честностью подведя итог своей жизни.
Хиллари кивнула.
– Вы были хороши ровно настолько, чтобы понимать, что этого мало. Наверное, это больно, – негромко сказала она.
Карие глаза прожигали ее насквозь, как лазеры. Страха как не бывало. Только решимость и вызов.
– Психологический ход, верно? Нынче полицейские любят разыгрывать из себя Фрейда, не так ли?
– Почему же сразу Фрейда, – автоматически огрызнулась уязвленная Хиллари. – Тогда уж Юнга. На худой конец – Ницше.
И тут они вдруг обе рассмеялись.
– Хотите чашечку кофе? Я держу у себя банку растворимого и чайник, – предложила Молли. – Это, конечно, строжайше запрещено правилами, но студенты не осмеливаются выдать меня на расправу.
В это Хиллари поверила сразу и с благодарностью приняла очередную за сегодняшний день чашку кофе.
Кофе много не бывает.
– Расскажите мне о Еве, – попросила она, устраиваясь на высоком табурете и глядя, как пальцы с широкими костяшками насыпают в чашку кофе и сахар. Учительница стояла спиной, и Хиллари была хорошо видна затвердевшая спина и напрягшиеся лопатки.
Значит, она попала в десятку. Молли Фэйрбэнкс и погибшую девочку определенно что-то связывало. И уж точно Ева не была для нее одной из многих.
Но если Ева Жерэнт приходила сюда не за уроками музыки, то зачем?
Может быть, Молли лесбиянка? А Ева могла работать на оба фронта – по крайней мере, с теми, кто платит.
Нет, тут у Хиллари не сходилось. Не то чтоб ей трудно было представить раскованную Еву, которая не решается попробовать что-то новенькое. Просто она была практически уверена, что этой женщине, будь она лесбиянкой, достало бы терпения – да, поистине лошадиного терпения – и воспитания для того, чтобы не охотиться у собственной норы.
– Если я правильно понимаю, вы собираете сведения о ней с того самого момента, как впервые приехали сюда на вызов, – элегантно вывернулась Молли. – Ходят слухи, что причиной смерти послужила передозировка наркотиков. Вот уж это чушь собачья.
Хиллари кивнула.
– Да, все ее подруги в один голос говорят, что она была резко против наркотиков. Хотя, конечно, не исключено, что только для видимости.
– Чушь собачья, – твердо повторила Молли.
На ней были черные слаксы и черная шелковая блуза со свободным вырезом. На шее висела одна-единственная низка жемчуга, усомниться в неподдельности которого было невозможно.
При этом Хиллари с легкостью могла представить себе, как эта женщина надевает резиновые сапоги и в сопровождении целой стаи кокер-спаниелей решительно шагает по сельской дороге, готовясь сразиться хоть с Женским институтом, хоть с вандалами, посмевшими изрисовать стену автобусной остановки. Англичанка до мозга костей, соль земли, вымирающий тип.
Отец ее мог быть кем угодно, от отставного полковника до мирового судьи, а может быть, имел «дело в городе». Сама она пошла в хорошую начальную школу, затем поступила в закрытую женскую школу, а потом – Роэден или, например, Челтнэм-колледж для молодых девиц.
Жила она, скорее всего, более чем скромно, скрупулезно платила налоги, на дух не переносила глупцов. И умела сказать «чушь собачья» со всей страстью сердца.
Эта женщина – и лжет полиции? Не сходится, хоть убей. Никак не сходится.
– Вы собирались рассказать мне, что вы думаете о Еве, – напомнила Хиллари, подпустив в голос стали. Самую малость, но достаточно для того, чтобы учительница поняла: выкрутиться ей не удастся.
Молли Фэйрбэнкс вернулась с двумя кружками кофе и одну из них протянула Хиллари.
– В самом деле? Дайте-ка подумать. Она была типичной француженкой – я хочу сказать, что она могла натянуть мешок и все равно выглядеть красавицей. Сообразительна, но не выдающегося ума – в плане учебы, конечно. Считала, что весь мир создан для нее и она может делать с ним что пожелает. Знала, чего хочет, и готова была трудиться, чтобы этого достичь. Последние два качества редко встречаются у столь юных людей, вы согласны?
Хиллари была согласна. Она работала в полиции, ей ли не знать. Очень многие в молодости не знают, чего они хотят, а если и знают, то не имеют никакого желания утруждать себя ради этого.
– Она хотела быть дизайнером одежды, возможно, иметь собственную линейку и бутики, да? – сказала Хиллари. Подтвердить сведения никогда не помешает.
– Да, верно. Этим она тоже занималась. Мне кажется, у нее был порок сердца… или, возможно, аневризма, или инсульт? – предположила Молли. – Такое порой случается. Умнейший студент, лучший из лучших – и такой конец. Люди стали забывать, что такого рода случайности – трагические, но заурядные – представляют собой обычную часть жизни.
Хиллари тонко улыбнулась.
– Вы говорите с инспектором полиции долины Темзы, доктор Фэйрбэнкс, – тихо напомнила она.
Молли фыркнула, совсем по-лошадиному.
– Да, вы правы. Не учи бабушку яйца воровать, вы это хотели сказать? Я могу вам еще чем-то помочь?
Она говорила в меру дружелюбно. Открыто и несколько равнодушно. Но все это была лишь маска. Хиллари твердо знала: смерть девушки значила для учительницы гораздо больше, нежели она позволяла себе показать. Что же делать? С одной стороны, ее так и подмывало сообщить доктору Фэйрбэнкс, что ее хитрость и уклончивость никого не обманули, – и посмотреть, что удастся из нее вытрясти. Опять же страх этот непонятный… С другой стороны, разумнее будет оставить ее в покое – пусть дойдет до кондиции, и вот тогда можно будет вернуться к разговору.
Помимо всего прочего, Хиллари крепко подозревала, что Молли Фэйрбэнкс достаточно умна, чтобы понять: разговор этот женщине из полиции совсем не понравился. Это ясно читалось в ее глазах, в прямом немигающем взгляде, каким она смотрела на Хиллари. Так прямо смотрят лишь тогда, когда хотят скрыть страх, вину или стыд.
А Хиллари упорно казалось, что Молли очень-очень стыдно.
Вот и хорошо.
Хиллари улыбнулась.
– Спасибо, на сегодня достаточно, – сказала она и отдала учительнице полупустую кружку.
* * *
Проводив ее взглядом, Молли Фэйрбэнкс почувствовала странное облегчение. Очень странное, учитывая обстоятельства.
Но несмотря ни на что, приятно было знать, что в полиции до сих пор работают люди такого масштаба, с таким опытом. Молли почувствовала прилив гордости.
Потом она подумала о том, сколько проблем будет с этим инспектором Хиллари Грин, и затейливо выругалась.
Из всех использованных ею выражений «чушь собачья» было еще самым мягким.
* * *
– А, Томми, ты-то мне и нужен, – сказала Хиллари, отыскав своего подчиненного в его закутке и невольно заставив его сердце подпрыгнуть словно газель.
– Шеф? – с трудом выговорил Томми пересохшими губами.
– Я насчет доктора Молли Фэйрбэнкс, это учительница музыки. Мне нужен полный финансовый отчет на нее. И кое-какая личная информация.
– Шеф.
Интересно будет узнать, что так перемололо несгибаемую и неповторимую Молли Фэйрбэнкс.
– Как опрос, узнал что-нибудь интересное? – спросила она, подходя к окну и выглядывая наружу. Вид себе Томми выбил великолепный, прямо на пруд, отметила она. И застыла, завидев цаплю – настоящую живую цаплю, во плоти и перьях, невозмутимо охотившуюся на собственность колледжа – золотых рыбок.
Хиллари моргнула.
– Нет, шеф. Зато пришел обратно ежедневник. У кого-то из патологоанатомов жена француженка. Она и перевела.
Не отрывая взгляда от птицы, Хиллари нахмурилась. Оставалось надеяться, что переводчик будет держать язык за зубами. Впрочем, жены и мужья полицейских либо выучиваются молчать, либо очень быстро оказываются за бортом. Нельзя говорить с незнакомыми и с друзьями тоже, потому что никогда не знаешь, кто перед тобой, уж не репортер ли на задании, а может, твой друг дружен с таким вот репортером. Никогда не знаешь, кто стоит у тебя за спиной в очереди, пока ты беззаботно болтаешь по мобильному телефону. «Ни слова о работе» – таков отныне твой жизненный девиз.
Цапля медленно подняла длиннопалую ногу и, почти не поколебав воды, переставила ее на полфута вперед. Черно-белая змеиная шея стала вытягиваться, как в замедленном кино. Серое тело застыло, словно вырубленное из гранита.
Откуда в центре шумного города взялась эта пугливая дикая птица? Даже на канале в Труппе цаплю – она же меллерн, тезка лодки Хиллари, – можно было видеть очень редко. Здесь, в центре Оксфорда, ее появление было внезапным, как пощечина.
Почему в этом колледже Святого Ансельма есть все, чего нет у простых смертных? Мало им того, что уже есть? Избранность у них и без того только что из ушей не хлещет.
– Никаких самокопаний, шеф, сплошные записи о встречах и зашифрованные напоминания самой себе.
Что это она там такое интересное увидела, подумал Томми. Хоть бы не симпатичного студента. С другой стороны, это значило бы, что ей нравятся мужчины помоложе…
– В общем, я не особо вчитывался, но, похоже, это у нее вроде списка папиков, – добавил Томми.
Но и этот ход не принес ему ее долгожданного внимания.
Хиллари кивнула.
– Ясно, – рассеянно сказала она и вдруг вздрогнула. Цапля за окном стремительно, словно спуская тетиву, выбросила вперед клиновидную голову и вновь вздернула ее, держа что-то бьющееся, золотистое, уже сползающее вниз по длинному светлому клюву.
Хиллари тряхнула головой и поймала на себе взгляд Томми.
Он быстро отвел глаза, надеясь, что она не заметила. Хватит с него и того, что он помешался на собственной начальнице, и не просто, а на собственной белой начальнице, да вдобавок на собственной белой начальнице, которая старше его почти вдвое. Знать, что эта начальница в курсе твоих воздыханий – нет, это была бы та самая соломинка, которая сломала спину верблюду.
Хиллари же про себя подумала: хоть бы констебль не счел ее окончательно чокнувшейся. Глазеть на цапель посреди расследования, причем расследуется-то, скорее всего, убийство – кто будет серьезно относиться к такому следователю?
К тому же у нее было чем заняться.
– Хорошо бы для начала получить какие-то достоверные сведения о причине смерти, – хмуро сказала она. – Или хотя бы официальное подтверждение того, что смерть выглядит подозрительно. Без этого мы так и будем ходить как по яичной скорлупе.
Слова Молли Фэйрбэнкс о сердечных приступах, тромбах и прочем не прошли мимо ее внимания.
Если след от укола на руке у Евы Жерэнт окажется ни при чем, Хиллари выставит себя круглой дурой. Пока по всему выходило, что зловещая отметина может оказаться всего-навсего памяткой об анализе крови, который добросовестно сдала Ева Жерэнт!
Хиллари взяла ежедневник, плюхнулась на удивительно удобный стул из числа стоявших вокруг стола Томми, и пролистала находку. Между страниц были вложены разлинованные листы с переводом на английский.
Томми был прав. В дневнике не было ни душевных самокопаний, ни злых заметок, характерных для юных. Он хранил записи о времени работы библиотеки, наброски платьев, комментарии (естественно, язвительные) о пище, которой кормили в колледже, и о странном запахе, который всегда почему-то стоит в английских автобусах, но наряду с этим были в нем и гораздо более важные вещи.
Рядом с датами иногда стояла звездочка – Хиллари была почти уверена, что так Ева отмечала «рабочие» ночи. Рядом с такой звездочкой неизменно стояло имя, но, к сожалению, не какое-нибудь там заурядное «Джефф Шэнкс» или «Майкл Дэйл», которое можно было бы взять в оборот.
Хиллари скрежетнула зубами. Кто бы сомневался. Девочка пользовалась только кодовыми именами.
Так, на дате 18 декабря у нее стояла звездочка с подписью «Либераче».
Либераче? Хиллари знала только одного человека с таким именем: нашумевшего в свое время, ныне покойного пианиста, лауреата множества премий и наград. Возможно, этот американец был кумиром покойной. Но вдруг это прозвище указывало на что-то еще? Например, что клиент был геем? Хиллари застонала про себя.
Соберись, Хил! Гей, идущий к проститутке, – это же просто смешно! Она ухмыльнулась, но тут же одернула сама себя. Сначала цапли, потом странные мыслишки…
Она перевернула страницу: 22 декабря, Рэд Рам.
Рэд Рам? Он что, походил на скакового жеребца? И почему вокруг вдруг стало столько лошадей? Сначала Молли Фэйрбэнкс, теперь вот этот Рэд Рам.
Мысли ее переключились на книжку Дика Фрэнсиса, которая тихо-мирно полеживала на лодке – последнее каверзное наследие Ронни, – но она их сразу же отогнала.
Нет. Сейчас она об этом и думать не будет.
Значит, Рэд Рам. Что могла вкладывать Ева в это прозвище? Папик-скорострел? Всегда приходит к финишу первым? Хиллари это не удивило бы. У француженки было своеобразное чувство юмора.
Она быстро пролистала ежедневник до последней звездочки перед смертью девушки. Пятое января. Пятое января. Отчего-то дата эта колоколом ударила у нее в голове.
Хиллари нахмурилась, покрутила ее так и сяк, но ничего не отзывалось. А, ладно – опыт подсказывал, что лучше об этом забыть, и тогда подсознание возьмется за работу само и рано или поздно выдаст результат.
– Фрэнки А., – вслух прочла она. Наконец-то настоящее имя. Или ненастоящее? Других настоящих имен в ежедневнике не было, так что, скорее всего, неизвестный «Фрэнки А.» в миру звался вовсе не Фрэнком, не Фрэнсисом, не Фредом и так далее.
Фрэнки А.
В отличие от прозвищ это имя не несло в себе вовсе никакой информации.
Хиллари стала листать ежедневник задом наперед. Полосатик, Кларк Кент, Ягненочек. Почти каждому из прозвищ можно было придумать какое-то объяснение. Кларк Кент, наверное, журналист. Или любит поиграть в Супермена. Или и вправду супермен – в постели не дает ни минуты покоя.
Ягненочком мог быть кто угодно, но само прозвище заставило ее улыбнуться.
А вот Фрэнки А. оставался абсолютной загадкой. Хиллари пожала плечами. Итак, у жертвы имелось с полдюжины постоянных клиентов. У нее была квартира для работы. У нее были деньги, мечты, было что-то – хоть пока неясно что – с учительницей музыки.
Что еще?
Как все это сложилось в картину, где Еве Жерэнт силой ввели вещество, от которого она умерла? Ревнивая жена? Это как-то уж слишком. Другая проститутка, обозленная тем, что Ева увела у нее из-под носа богатых клиентов? Возможно.
Может, у французской полиции найдется серьезный подозреваемый?
Кого ты так разозлила, Ева? Сутенера, который не привык, чтобы ему отказывали? Или кто-то из твоих папиков решил, что он у тебя единственный, и взбесился, узнав, что это не так? Хиллари вздохнула и снова погрузилась в чтение.
Рядом с некоторыми звездочками стояло «спать не даст». Перевод был аккуратно написан шариковой ручкой, однако рядом с этой пометкой француженка-переводчица приписала карандашом «везет!».
Хиллари улыбнулась. Но тут же стерла улыбку, пока ее не увидел подчиненный.
Кроме того, рядом с некоторыми звездочками Ева рисовала полумесяц. Что бы это могло значить? Полумесяц… Может быть, это что-то французское? Что-то из их культуры? Но если даже так, переводчица никак это не прокомментировала, а ведь она тоже была из Франции.
Последняя дата, пятое января, тоже была помечена полумесяцем. Что это значит? И почему эта дата никак не давала Хиллари покоя? Это было всего шесть дней назад. Не могла же она забыть!
На последней странице дневника она нашла шесть аккуратных строчек – телефонные номера – и только тут наконец улыбнулась.
Томми поднял взгляд.
– Я там указал адрес для каждого телефона, шеф, – скромно сообщил он.
– Томми, я тебя сейчас расцелую, – пообещала Хиллари и подняла взгляд – вошла Джанин.
– Я так и думала, что вы здесь, – весело сказала сержант. – Инспектор Реджис и сержант Таннер уже в участке. Они сейчас у Мэла.
Хиллари кивнула.
– Ну, по крайней мере, у нас есть что им показать, – объявила она, помахав дневником в воздухе. – Шестеро клиентов, и всех можно допросить. Джанин, мне нужны предписания на допрос, для всех шестерых. Томми, ты возьмешь троих.
– А вы что, не будете этим заниматься? – недоверчиво спросила Джанин. Конечно, обычно ведение допросов считалось делом сержантов и констеблей, но все знали, что инспектор Грин любит выездную работу. Даже Мэлу никогда не удавалось засадить ее за кабинетную работу.
– Нет, я поеду в участок, – бесстрастно ответила Хиллари.
Ей показалось, что в глазах Джанин блеснуло понимание, и она добавила, словно защищаясь:
– С утра там не была, проспала. Надо проверить сообщения, то-сё.
Она вылетела за дверь, недовольная собой, спрашивая себя, с какой стати ей понадобилось оправдываться. И перед кем – перед Джанин!
Да, ей надо в участок, ну и что? Майк Реджис здесь совершенно ни при чем.
Ни при чем, и все тут.
– Да-а, – протянула Джанин, когда за инспектором захлопнулась дверь, – ну и ранняя же в этом году весна.
