Текст книги "Современный зарубежный детектив-4. Компиляция. Книги 1-23 (СИ)"
Автор книги: Дженнифер Линн Барнс
Соавторы: Донна Леон,Джулия Хиберлин,Фейт Мартин,Дэвид Хэндлер,Дейл Браун,Харуо Юки,Джереми Бейтс
сообщить о нарушении
Текущая страница: 296 (всего у книги 327 страниц)
Карл не признается, зачем поставил крестик возле Марфы. Он юлит и уклоняется от ответов. Я раскладываю карту и показываю ему все крестики.
– Кто это начиркал? – вопрошает он. – Ни черта не разберешь. Кстати, Уолт обиделся, что ты с ним не поздоровалась.
Я пытаюсь умерить злость и напоминаю себе, что необязательно еду навстречу настоящей могиле. Возможно, нам удастся попасть в то место в голове у Карла, где он хранит свои тайны. Нашего конечного пункта назначения может и вовсе не быть на карте.
Мне важна не только сестра, но и все остальные девушки. Не только Викки, Виолетта и Николь, не только близняшки Мэри, девушка под дождем или девушка в пустыне, но все до единой убитые и пропавшие без вести из моих списков.
Знаю, я стою над пропастью – у того самого живописного обрыва, на краю которого запечатлена девушка в пустыне. Если не опомнюсь вовремя, то очень скоро окажусь на дне каньона.
Но я одна знаю правду и могу дойти до конца. Никто другой не заберется так далеко.
Джек Кеворкян помогал людям совершать самоубийства – задолго до того, как это признали гуманным. Один из главных составителей первого Оксфордского словаря загремел в психиатрическую клинику для преступников – после того как убил отца шестерых детей. Гениальный математик Пифагор не ел фасоль, полагая, что вместе с газами человеческое тело покидает частица души.
Психи решают вопросы, ага.
Карл не просто так хранит в чемодане фотографию девушки с ключиком. Этот снимок до сих пор с нами. И ключ до сих пор висит на шее у Карла – помню, как он блестел на солнце, когда я беседовала с Гретхен.
Большую часть пути Карл спит. Когда солнце закатывается за горизонт – грудь Карла по-прежнему мерно вздымается и опускается, – я представляю себе такую картину: мы останавливаемся посреди пустыни Чиуауа, я достаю пистолет из консоли и пускаю пулю ему в висок. А потом наблюдаю, как кровь черными дождевыми каплями падает на темное кожаное сиденье. Эта секунда могла бы стать самой приятной в моей жизни. А каждая последующая секунда – расплатой за нее.
Мы на месте. Я бужу Карла – почти ласково. Мы стоим в темноте, вдали от фонарей, и ждем, когда пришельцы, призраки, болотный газ или бог знает что еще приведут в чувство рассудок Карла.
Мы смотрим на рассыпанные по ночному небу пригоршни сияющего сахара – в жизни не видела столько звезд сразу. Пустыня, полная теней, раскинулась до самых гор Чинати, похожих на бугристые мускулы.
Мы немного опоздали. Сегодня никакого бесплатного шоу уже не будет, блуждающие огоньки не начнут свою пляску. Они и так появляются не каждый день, а в столь поздний час их никто не видел.
Мне приходит в голову, что это к лучшему. Без них мои переживания даже глубже: сам воздух будто бы застыл в ожидании. Несмотря на присутствие Карла (а может, благодаря ему), внутри зарождается глубокое, почти религиозное чувство. Я словно протягиваю руку в прошлое – звезды над моей головой умерли миллионы световых лет назад, в песке под моими ногами лежат белые паутины костей – динозавров, индейцев. И убитых Карлом девушек.
Тонкий ручеек смеха долетает до нас со стороны машины, возле которой стоят и пьют вино две парочки.
– Я нашла у тебя в чемодане фотографию девушки, – говорю Карлу. – Ты здесь ее сфотографировал? Вышло очень красиво. Почему ты не включил это фото в книгу?
– Больше не ройся в моих вещах, ладно? За свою жизнь я сделал тысячи фотографий, и далеко не все они вошли в книгу.
– Но девушка явно имеет…
– Спроси уж сразу, убил я ее или нет!
– Ты поставил крестик на этом месте, – не унимаюсь я.
– Да, потому что очень люблю эти края. Хочу, чтобы меня здесь похоронили, – говорит Карл. И тихо добавляет: – Мы все, по сути, – всего лишь взорвавшаяся материя.
Ну скажи мне хоть что-нибудь. Пожалуйста. Что угодно!
Впервые в жизни я обращаюсь к нему с просьбой – пусть и мысленно.
– Огней сегодня не будет. Я их не чувствую, – отрезает Карл и уходит к пикапу.
Я опять ничего не узнала.
Несколько минут я просто стою и жду. Быть может, из этой темноты на меня смотрит Рейчел?
Около 21.30 мы въезжаем на безлюдные улицы Марфы, городка с населением меньше двух тысяч человек. Ни людей, ни машин. Только уличные фонари.
Город насквозь пропылен и пуст. Мы словно попали на заброшенную съемочную площадку какого-нибудь зомби-вестерна. На Земле больше никого не осталось – только убийца, женщина, кошка и пес в салоне пикапа.
Карл что-то болтает о Достоевском – нашел тему! Кажется, мой мозг сейчас лопнет, если он не заткнется.
В голове тоже стоит гомон.
Ну и где этот чертов отель с испанской штукатуркой, о котором Карл твердит на протяжении двадцати миль? Сколько у нас осталось бутылок воды? Как избавиться от кота?
Правда ли, что выстрел в голову – самый быстрый способ убить зомби-ковбоя?
– В восьмидесятых годах девятнадцатого века здесь был крупный железнодорожный узел. До сих пор идут споры, в честь какого персонажа назвали город – из «Братьев Карамазовых» Достоевского или из «Михаила Строгова» Жюля Верна. – Карл на секунду умолкает. – Ты вообще слушаешь?
– Да, – отвечаю я, чувствуя стук в висках. – Говори-говори.
Мир и спокойствие.
– Жена поселившегося здесь железнодорожного чиновника выбрала название из книжки. Но никто точно не знает, какую книгу она читала.
Ну-ну. Это ты, конечно, помнишь.
– Поворачивай, – резко командует Карл. Восемь миль назад я в очередной раз села за руль и с тех пор без конца выслушиваю его указания касательно того, как найти «Пайсано» – старинную гостиницу и памятник архитектуры неподалеку от здания городского суда. Карл заявил, что мы просто обязаны там заночевать. Во время своих фотографических паломничеств он всегда останавливался именно в «Пайсано».
Теперь он тычет куда-то пальцем. Среди черной пустыни возникает оазис белых огней.
– За «Пайсано» плачу я, – совершенно невозмутимо произносит Карл. – И о том, чтобы нас пустили вместе с Барфли, тоже я позабочусь. Ты выспись, а утром увидишь, как прекрасна Марфа.
Я не сказала Карлу, что уже бывала в этом сюрреалистичном, богемно-хипстерском городке посреди пустыни. Я прочла о Марфе в «Техас мансли» и «Нью-Йорк таймс» – газете, которую наверняка смогу найти утром в какой-нибудь местной кофейне, где подают кофе под названием «Вива ла феминиста».
Я знаю все про художественное движение Дональда Джадда: в 1970-х он уехал из Нью-Йорка и начал воздвигать среди техасской пустыни свои грандиозные арт-объекты.
Ряды алюминиевых ящиков на старом оружейном складе превращаются в абстрактное сияющее зрелище удивительной красоты – смотря под каким углом падает на них беспощадное техасское солнце. Вот уже почти пятьдесят лет эти ящики играют здесь с ослепительным светом.
Я знаю все про магазин «Прада», возведенный посреди пыльного ничто. В витринах стоят настоящие сумки и туфли, но на самом деле это не магазин, а гигантская скульптура, которой, по замыслу художника, суждено постепенно слиться с пейзажем.
Жуть, правда?
И на лице Карла сейчас такое же жуткое выражение. Он возится со своим «Никоном», хотя вокруг стоит кромешная тьма – лишь тускло светится голубым приборная доска.
– Только не спускай затвор, – говорю я.
Тот самый бывший парень, упрекнувший меня в суицидальных наклонностях, однажды завез меня в Марфу. Вообще-то мы ехали в национальный парк «Биг-Бенд», но по дороге он хотел взглянуть на гигантские скульптуры Джадда и встать где-нибудь с палаткой – «подальше от языческих огней и хипстерских латте».
Мы остановились в живописном загородном трейлер-парке, где на пыльной твердой земле выстроились кружком сдаваемые в аренду автофургоны, похожие на стильные деревянные кубики пастельных оттенков. Тогда я уже начала заниматься с тренером, и мой парень заметил первые синяки.
Он готов был порвать со мной, потому что я не признавалась, откуда они. Примерно на середине подъема в гору «Биг-Бенда» я частично раскрыла карты. Он заорал, что мне «жить надоело». Его слова нашли отклик. И до сих пор находят.
Мой тренер, разумеется, всецело одобрил наш недельный поход по выжженным землям и коварным каньонам. Наказал ежедневно выпивать по галлону воды, если мне жизнь дорога.
Кажется, это было лет сто назад. В другой жизни. Когда я паркую пикап во дворе мерцающего гирляндами «Пайсано», меня накрывает необъяснимое безразличие. Карл без проблем договаривается с администраторами насчет Барфли – попросту выкладывает на стойку три стодолларовые купюры со словами: «Бедному песику моей дочери прострелили зад».
Свободный номер всего один и называется «Люкс Рока Хадсона». Нам любезно рассказывают, что знаменитый американский актер жил здесь в 1956-м, когда снимался в «Гиганте». Барфли и коту разрешили спать за дверью номера, на просторной общей террасе второго этажа, которая начинается прямо от застекленных французских дверей.
Сам люкс оказывается изрядно потрепан, но по-хорошему: эдакое ретроочарование. Одну стену едва ли не целиком занимает огромный старинный камин из белого кирпича. В воздухе едва ощутимо пахнет золой и пылью. Есть небольшая кухонка, которой мы не воспользуемся, две уборные и одна спальня без дверного замка.
Прежде чем я успеваю поднять эту тему, Карл заявляет, что они с Уолтом и зверями поспят на улице, в спальных мешках.
– Можешь запереть двери, если хочешь, – говорит он. – Впрочем, ты и так это сделаешь.
Как только он закрывает за собой стеклянную дверь, на меня накатывает невыносимое одиночество. Площадь пустыни Чиуауа равна 200 000 квадратных миль, и львиная ее доля приходится на Мексику. Я готова почти на все, но и у меня есть пределы. Колесить по пустыне в компании двух покалеченных животных и серийного маньяка в надежде вернуть ему память – это уже абсурд. Я на такое не подписывалась.
Сквозь стекло я вижу, как на террасе суетится и расстилает спальные мешки Карл. Наконец он падает в одно из уличных кресел и затихает. В темноте загорается знакомый огонек. Можно даже не спрашивать, где он взял траву – мы же побывали в Остине, настоящем растаманском рае.
Интересно, сколько у Карла осталось моих денег – и трудно ли будет выкрасть их обратно? Хорошо хоть мне хватило ума стащить у него запасные ключи от машины и спрятать их в колесной нише.
Вздохнув, достаю из рюкзака крекеры с арахисовой пастой и пару яблок.
Когда я распахиваю французские двери, моему взору предстает безмятежная картина: гирлянды освещают террасу теплым светом, а кот мирно сидит на подоконнике, глядя в темноту на что-то, что видят одни только кошки. Барфли свернулся калачиком на спальном мешке.
Карл моментально оборачивается на скрип дверной ручки. Он подставляет мне стул, и я молча сажусь. Предлагаю ему яблоко. Он протягивает мне косяк. Я откидываюсь на спинку стула и делаю первую затяжку.
– Дурь называется «Белая вдова», – докладывает Карл. – И надо сказать, она просто душка!
Лишними вопросами я не задаюсь – например, почему мне так трудно прикасаться к Карлу, но совсем нетрудно подносить к губам его слюну, его ДНК. Почему я продолжаю холить и лелеять этого старика, словно прихотливый цветочек.
Две затяжки – и мой разум выходит на новую орбиту.
– Бывают иные встречи, совершенно даже с незнакомыми нам людьми, которыми мы начинаем интересоваться с первого взгляда, как-то вдруг, внезапно, прежде чем скажем слово, – говорит Карл.
Хоть бы он замолчал.
Я закрываю глаза и взлетаю. Мимо пробегает промокшая до нитки девушка, а Карл стоит за деревьями и смотрит. Красотка на пустынной дороге просит подвезти ее до города. Две маленькие девочки пропадают в лесной глуши. Николь качает на качелях своего сына. На стены старого викторианского особняка брызжет кровь. У кромки воды еще видны следы Виолетты.
Моя сестра с улыбкой крутит педали велосипеда. Она была такой циничной – и такой милой.
Косяк падает из моих рук на пол. Карл нагибается и поднимает его.
– Это Достоевский, – говорит он. – «Преступление и наказание». Прекрасные слова. Я бы даже сказал, мой девиз. Именно так я обычно делаю выбор. Решаю, кто достоин вечной жизни. На пленке и фотобумаге, разумеется.
51Мой блокнот с советами по выживанию. Составлен в возрасте 11 лет.
Как съесть призрачный перчик с маминого огорода
1. Сперва проглотить четыре таблетки от изжоги.
2. Пососать лимонную дольку.
3. Зажать нос.
4. Откусить кусочек перца.
Карл в очередной раз замыкается в себе, причем это связано не столько с помутнением сознания, сколько со зверским голодом. Он отказывается говорить, пока я не принесу ему нормальной еды. Крекеры и яблоки – не дело. Затем он вспоминает про одно местечко, которое работает до глубокой ночи, потому что у Марфы собственный, весьма странный и непредсказуемый режим дня.
Травка заметно выветривается к тому времени, когда мы с Карлом подходим к его «местечку»: единственному столику для пикников во дворе крошечной пивной под названием «Планета Марфа». Посетителям также предлагается сесть в салоне старого автобуса или в яме, над которой соорудили вигвам. Мы заказываем тарелку сырных начос с двойной порцией халапеньо и две бутылки пива «Курс». Угощает Карл.
Он успевает смести половину начос, прежде чем замечает на столе книгу. Свою книгу. Со всех сторон торчат розовые листочки, которыми я перед выходом из отеля отметила нужные страницы.
Он проводит пальцем по заклеенному корешку и задерживается на словах «Путешествие во времени».
– Где ты это взяла?
– Не важно. Когда мне было восемь, я нашла у себя дома, под лестницей, копию твоего снимка.
Карл поднимает голову, прищуривается.
– Вот так новости! Что же ты раньше молчала? Теперь кое-что проясняется. Может, ты поделишься своими тайнами, а я – своими… Так и поговорим! Ладно? Колись: что за фотография? Что за дом?
– Всему свое время. Сначала твоя очередь. – Наконец я хоть немного владею положением. Это приятно. Может, позвать в игру и Уолта? Нет, у нас с Карлом что-то завязалось, нельзя это портить.
Он легонько поглаживает пальцем корешок.
– Кстати, я с удовольствием подпишу для тебя книгу – только обещай, что впредь будешь лучше с ней обращаться.
– На протяжении шести лет я просматриваю ее почти каждый вечер – пытаюсь тебя раскусить.
– Весьма почтен.
– Сейчас я покажу тебе несколько фотографий. Когда я открываю страницу, называй первое слово, какое приходит на ум.
Карл молча складывает семь кусочков халапеньо в башню и водружает ее на один чипс.
– Память можно встряхнуть, если показать человеку изображение, связанное для него с сильными эмоциями, – со знанием дела говорю я.
Поначалу я действительно так думала, когда выкладывала перед ним фотографии жертв и их родных. Но потом мне пришло в голову: а что, если он не испытывал по отношению к ним сильных эмоций? В таком случае что может быть значимее для фотографа, чем дело его жизни – картины, которые он сначала запечатлевал у себя в голове и лишь потом на пленке?
– Слово называть только одно? – уточняет Карл.
Киваю.
И показываю ему фотографию одинокого белого креста под мостом на 17-й улице Уэйко, где полицейские искали зарытый труп Николь Лакински.
– Первое слово, пришедшее на ум. Говори! – приказываю я.
– Барфли.
Надеюсь, бедный пес сейчас не воет во всю глотку на террасе «Пайсано».
– Твой ответ – Барфли?
– Ага. Мы там его нашли. Обожаю Барфли. Столько куча эмоций. Да, это мой ответ.
– Ты убил Николь Лакински?
– Меня оправдали.
Я перелистываю несколько страниц и показываю ему ветхий викторианский особняк в Калверте – место, куда убийца притащил тело Викки Хиггинс.
– Скелет, – говорит Карл, запихивая в рот очередной начо. – Ну, как мои дела?
– Под скелетом ты имеешь в виду тело Викки Хиггинс?
– Нисколько.
Открываю фотографию шаров, взорвавшихся ярким светом над пустыней.
Карл медлит.
– Мы же только что там были! – нетерпеливо говорю я. – Первое слово, говори!
– Если уж быть совсем честным, – гнусавит Карл, – мне пришло на ум выражение «чушь собачья». Это считается?
– Ты закопал в пустыне убитую девушку? Ту самую, чей ключ носишь теперь на шее? – Или, может, еще кого-нибудь?
– Нет. Кстати, не знал, что ты заметила ключ. А забавная игра!
Дрожащими пальцами я открываю следующий разворот. Искаженное криком лицо в водах Мексиканского залива. Сто лет спустя после великого Галвестонского урагана Виолетта Сантана пришла на этот пляж повеселиться с друзьями. С тех пор ее никто не видел.
– Печаль, – говорит Карл. – Таков мой ответ. Даже не описать словами, как это печально. Расскажешь о самом печальном событии своей жизни?
– Это платье принадлежало девушке по имени Виолетта? – Меня так и подмывает нарушать правила игры.
– Откуда мне знать? Я просто нашел в воде эту тряпку. И кстати, неплохо подзаработал на фотографии – мне даже стало немного совестно. Большую часть тех денег я перевел в исторический фонд Галвестона – на реставрацию архитектурных памятников. Они же получают все авторские отчисления за этот снимок.
Совестно, говоришь? Уже почти полночь. Я открываю «Девушку под дождем».
– Первая ассоциация?
– Первая.
– Да, да, мы ведь давно играем, пора бы запомнить.
– Нет, «первая» – это ответ. Она первая, к кому я был неравнодушен, и потому до сих пор меня преследует. Сейчас она, кстати, тоже на террасе – обсыхает и треплется с Уолтом. Поэтому я оттуда сбежал.
Карл двигает мне тарелку с чипсами – их осталось пять штук.
– А теперь сыграем в мою игру. Называется «правда или начо». Если не хочешь отвечать на вопрос – съедаешь один чипс. Отвечать можно как угодно, необязательно одним словом. Готова?
– Сейчас моя очередь задавать вопросы!
– Какая досада. Зачем ты всем врешь, что я – твой отец?
Пожимаю плечами.
– Просто так было проще выкрасть тебя у миссис Ти. И это объяснение ни у кого не вызывает лишних вопросов.
– Правда или начо: как умерла твоя сестра? Ее застрелили? Зарезали? Задушили? Утопили? – Он четко, с расстановкой произносит каждое слово.
– Тело до сих пор не нашли, – шепотом отвечаю я. Вот зачем, спрашивается? Зачем я вообще ему отвечаю?!
– Сочувствую. – Он дает мне книгу. – Какую фотографию ты нашла у себя дома?
А вот это правильный поворот. Я судорожно листаю страницы, открываю нужную и показываю Карлу.
Несколько секунд он молчит.
– Две Мэри, – наконец мрачно произносит он. – Ну, разумеется.
– Разумеется? В каком смысле?
– Ты любила сестру? – резко спрашивает он. – Правда или начо: она тебя когда-нибудь бесила?
– Прекрати, Карл.
– Правда или начо. Правда или начо: сестра когда-нибудь тебя бесила?
– Да, Карл, я ее любила. И да, иногда она меня бесила.
У Рейчел все было чересчур, все на полную катушку.
– Почему?
– Все думали, что из нас двоих Рейчел самая… смелая.
– Красивое имя было у твоей сестры. Так вот в чем смысл этих маленьких гастролей – показать Рейчел, на что ты способна?
От ярости я теряю дар речи.
Молча беру с тарелки начо и кладу в рот. Оно тут же взрывается огнем.
Карл захлопывает книгу.
52По обоюдному молчаливому согласию мы покинули «Планету Марфа». Я иду к пикапу и уже почти перешла дорогу. Карл отстает шагов на десять. Внезапно из-за угла вылетает машина с выключенными фарами.
За миллисекунду до того, как я сама успеваю сориентироваться, Карл вскрикивает. Я ныряю вперед. Машина проносится в нескольких дюймах от моих ног.
Никогда не падай на правую руку. Вспоминаю это предостережение тренера за миг до удара об асфальт. Левая рука с хрустом ломается, точно сухая ветка.
Боль невыносима. Краем глаза я успеваю заметить черный силуэт – верный признак того, что сейчас я потеряю сознание. С трудом поворачиваю голову. Карл с разинутым ртом бежит по дороге и яростно машет руками.
Его криков я не слышу – мне полностью отшибло слух. Содержимое моей сумочки высыпается на тротуар. У ног валяется вновь разломившаяся пополам книга Карла.
Оглушительный белый шум стоит в ушах. Я заставляю себя сесть: на случай, если придется защищаться. Со стороны бара ко мне бегут две женщины, одна уже куда-то звонит по мобильному.
Женщина с телефоном подбегает, падает рядом на колени и ласково кладет теплую руку мне на плечо. Она показывает на себя и на свою спутницу, что-то говорит. Я мотаю головой. Ничего не слышу. Мозг наконец отказал? Как же шумно.
Я смотрю на ее губы, и до меня наконец доходит: медсестры. Они с подругой – медсестры. Видимо, пьяные, рассеянно замечаю я. От них пахнет текилой. Они опускают меня на землю, укладывают мои руки на живот – и покалеченную левую тоже. Она согнута под странным углом. «Лежите, – говорят женщины. – Не двигайтесь!»
К моменту прибытия «Скорой» я уже неплохо вижу и что-то слышу. Рука горит синим пламенем.
– Уберите носилки, – говорю я странным тоненьким голоском. Он словно принадлежит крошечному человечку, который сидит где-то у меня в ногах. – Я в норме.
– Приятно познакомиться, Внорме. Меня зовут Эндрю, – весело отвечает один из санитаров. – Вы только не переживайте. Мы все сделаем в лучшем виде.
Легко, как пушинку, они укладывают меня на носилки.
Карл наклоняется и, обдавая меня запахом халапеньо, шепчет:
– Кому ты насолила, а? Те придурки в машине метили в тебя!
Его губы едва ощутимо касаются моего уха. Меня передергивает. Карл решительно забирается мне под футболку – в районе живота, – и тут же отходит, чтобы санитары могли погрузить меня в машину. Так, теперь я поеду через пустыню под вой сирены и мерцанье проблескового маячка. Тоже мне, невидимка.
Карл не садится со мной в машину – впрочем, он и не обязан.
Он весело машет мне на прощанье. На плече у него моя сумочка, под мышкой две половинки книги. Уверена, что пистолет теперь тоже у него – за ним он и полез под футболку.
В сумочке, которую я ношу крайне редко, лежат ключи от пикапа и рулончик наличных из чемодана. Все остальное (что не присвоил Карл) спрятано в ванной комнате нашего люкса. Пряча деньги, я думала о сокровенных тайнах: своих, Карла, Рока Хадсона.
– Ни о чем не волнуйся! – успевает проорать Карл.
И двери машины захлопываются.
Неподалеку от мечтательной Марфы, оказывается, есть Алпайн, городок с собственным пунктом неотложной помощи. Ну, то есть как неподалеку – в тридцати милях. Хорошо, что у меня всего лишь перелом, а не инфаркт миокарда. Всю дорогу до Алпайна в салоне «Скорой» орет местное радио, по которому в данный момент зачитывают тексты лучших кантри-песен за всю историю человечества.
Жаль, не текут из носа деньги – я б их все прошмыгал на тебя.
Эндрю явно плеснул мне в капельницу что-то веселенькое, потому что слова «Знай, если твой телефон не звонит, это я» надолго вгоняют меня в ступор.
С огромным трудом я пытаюсь переварить новость о том, что кто-то хочет меня убить. Возможно, это уже вторая попытка. Могут ли у Карла быть сообщники? Или мне настолько плохо дается роль невидимки?
Через два часа после «несчастного случая» молодой врач приемного отделения хмуро разглядывает рентгеновский снимок моей руки. Осложненный перелом. Потребуется операция, которая ему не по зубам. Сегодня мне просто наложат шину, которую я должна носить до тех пор, пока не спадет отек – тогда мне необходимо обратиться к хирургу-ортопеду.
– Три дня – это максимум, – строго предупреждает врач. – Ни в коем случае не тяните!
Киваю. Врачу я представилась липовым именем и вежливо улыбнулась на его комментарий о моем удивительном сходстве с секретаршей из сериала «Безумцы», который он сейчас смотрит в «айтюнсе». Минуты бегут, а я думаю только о том, где сейчас Карл, машина, мой пистолет, деньги, бумаги, липовые документы, одежда и краска для волос (воспользоваться последней теперь будет непросто – одной-то рукой).
– Готовы? – спрашивает доктор. – Сейчас будем накладывать шину. Процедура не из приятных.
– Ну… рука у меня и так адски болит, – говорю я, вместо того чтобы процитировать только что сочиненную песенку в стиле кантри: Маньяк украл мою собаку и авто – не жизнь, а долбаное шапито.
– Не волнуйтесь, я вам выпишу болеутоляющее.
Пока врач бережно накладывает повязку, я скрежещу зубами.
– Вы местная?
Какой лапочка, изо всех сил пытается меня отвлечь!
– Нет, – отвечаю, – я ехала в гости к сестре.
