Текст книги "Современный зарубежный детектив-4. Компиляция. Книги 1-23 (СИ)"

Автор книги: Дженнифер Линн Барнс

Соавторы: Донна Леон,Джулия Хиберлин,Фейт Мартин,Дэвид Хэндлер,Дейл Браун,Харуо Юки,Джереми Бейтс
сообщить о нарушении

Текущая страница: 143 (всего у книги 327 страниц)

Спустя три недели…

В день, когда у меня прошел последний синяк, мы написали итоговый экзамен за курс средней школы. В этот же день агент Стерлинг вернулась в наш дом.

Когда мы впятером вернулись с экзамена, она раздавала указания грузчикам, а сама держала в руках большую коробку. Волосы у нее были небрежно завязаны в хвост на затылке, выбившиеся пряди прилипли к потному лбу. Сегодня она надела джинсы.

Я оценила изменения в ее внешнем виде, а также тот факт, что вещи Бриггса вынесли из его кабинета. Что-то изменилось. Куда бы ни завел ее поиск себя, какие бы воспоминания ни пробудило похищение, она пришла к какому-то решению, к чему-то, с чем она могла жить.

Стоявший рядом Дин посмотрел вслед Стерлинг, которая скрылась в своей комнате. Интересно, вспоминал ли он ту женщину, какой она была пять лет назад. Интересно, какое отношение к той женщине имела нынешняя Стерлинг.

– Думаете, это терапевтично – когда все вещи твоего бывшего мужа вытаскивают из дома? – спросил Майкл, когда мимо прошли грузчики со столом Бриггса.

– Есть только один способ узнать. – Лия двинулась в том же направлении, в котором скрылась агент Стерлинг. Через долю секунды мы последовали за ней.

Почти все следы Бриггса исчезли из кабинета: вместо складной кушетки стояла нормальная кровать. Стоя спиной к нам, Стерлинг поставила коробку на кровать и открыла ее.

– Как экзамен? – спросила она, не оборачиваясь.

– Блестяще, – ответила Лия. Она намотала на указательный палец прядь темных волос. – А как психологическая оценка агента федеральным ведомством?

– Как-то так. – Стерлинг повернулась к нам. – Как ты, Кэсси? – спросила она. Что-то в ее тоне подсказывало мне, что она знает ответ.

Говорят, что сломанные кости становятся крепче. В хорошие дни я убеждала себя, что так и есть, что каждый раз, когда мир пытается сломать меня, я становлюсь немножко прочнее. В плохие дни я подозревала, что всегда была сломана, что какие-то части меня никогда не станут нормальными и что именно благодаря этому я хорошо делаю свою работу.

И благодаря этому место, где мы находились, и те, кто в нем жил, стали для меня домом.

– Я в порядке, – ответила я. Лия воздержалась от комментариев по поводу моего ответа. Слоан, стоявшая рядом, наклонила голову набок, озадаченно глядя на Стерлинг.

– Вы вернулись, – сообщила Слоан агенту, наморщив лоб, – вероятность вашего возвращения была довольно низкой.

Агент Стерлинг снова повернулась к коробкам.

– Когда шансов мало, – произнесла она, доставая что-то из одной из них, – ты меняешь правила.

Выражение лица Слоан оставляло мало сомнений в том, что она считала это утверждение несколько сомнительным. Я слишком задумалась о том, что Стерлинг имела в виду, когда сказала, что меняет правила, и потому не уделила достаточно внимания вероятностям или шансам.

Тебя похоронили заживо в стеклянном гробу, и у тебя на груди спит кобра. Я вспомнила игру, в которую играли Стерлинг и Скарлетт Хокинс. Невозможные ситуации требуют невозможных решений. Вероника Стерлинг приехала сюда, намереваясь распустить программу, а теперь она переезжала жить в этот дом.

Что я упустила?

– Значит, вы перестали убегать?

Я повернулась к Джуду, который стоял в дверях позади нас. Я подумала, что не знаю, как долго он уже там находится, и покрутила в мыслях его вопрос. Он давно знал агента Стерлинг. Когда она ушла из ФБР и отказалась иметь дело с этой программой, она создала дистанцию и между ними.

– Я никуда не уеду, – ответила ему Стерлинг. Она подошла к тумбочке и освободила от упаковочной бумаги предмет, который держала в руках.

Фотография в рамке.

Еще до того, как я присмотрелась поближе, я уже знала, что увижу на этом фото.

Две маленькие девочки, одна с темными волосами, другая со светлыми. Обе широко улыбались в камеру. У младшей – Скарлетт – не хватало двух передних зубов.

– Я никуда не уеду, – повторила Стерлинг.

Я посмотрела на Дина и интуитивно поняла еще до того, как наши глаза встретились, что наши мысли двигались синхронно. Стерлинг всю жизнь держала эмоции в узде. Она столько лет пыталась заставить себя быть равнодушной, пыталась держать под контролем ту себя, какой она была раньше.

– Не хочу прерывать трогательный момент, – сказал Майкл, и в его голосе звучало достаточно язвительности, чтобы я подумала, что он не только про момент между Стерлинг и Джудом, а также про синхронность между мной и Дином. – Но я замечаю в вашем подбородке некоторое напряжение, агент! – Взгляд Майкла метнулся направо, затем налево, каталогизируя элементы позы Стерлинг и ее выражения лица. – Не столько стресс, сколько… предвкушение.

В этот момент позвонили в дверь, и Стерлинг выпрямилась, став немного более внушительной, чем за секунду до этого.

– Гости, – коротко сообщила она Джуду, – несколько.

Первым вошел Бриггс, а за ним директор Стерлинг. Я подумала, что это все, но вскоре стало ясно, что они ждут кого-то еще, кого-то важного.

Через несколько минут подъехал темный седан. Из него вышел мужчина в дорогом костюме и красном галстуке. Он шел целеустремленно, словно каждый шаг был частью великого плана.

Как только мы разместились в гостиной, агент Стерлинг представила нам директора Службы национальной разведки.

– Главный советник Совета национальной безопасности, – выпалила Слоан, – подотчетен непосредственно президенту. Руководитель Разведывательного сообщества, которое включает в себя семнадцать организаций, включая ЦРУ, Национальную службу безопасности, Управление по борьбе с наркотиками…

– И ФБР? – язвительно подсказала Лия, прежде чем Слоан успела перечислить все семнадцать агентств, за которые отвечал этот человек.

– До прошлой недели, – произнес мужчина в красном галстуке, – я понятия не имел о существовании этой программы.

Становилось ясно, для чего понадобилась эта встреча. Если шансов мало, ты меняешь правила. Агент Стерлинг сообщила о программе вышестоящим.

– Я тщательно обдумал ваш отчет, – сообщил директор Службы национальной разведки агенту Стерлинг, – плюсы и минусы программы, ее сильные стороны, ее слабости.

Он задержался на слове слабости. Лицо директора Стерлинга окаменело. Этот человек был его начальником. Он мог распустить программу. С точки зрения директора ФБР, директор Национальной разведки способен и на худшее. Сколько законов нарушил отец агента Стерлинг, сохраняя программу в секрете?

Агент Стерлинг переезжает сюда. Я уцепилась за этот факт. Это определенно означало, что начальник ее отца приехал сюда не для того, чтобы все закрыть. Определенно.

Ощутив, что его слова заставили напрячься не только директора Стерлинга, глава национальной безопасности обратился к остальным:

– Похоже, агент Стерлинг убеждена, что эта программа спасает жизни и, если вам позволят участвовать в активных расследованиях, вы сможете спасти еще больше людей. – Директор Национальной разведки помолчал. – Также она считает, что вам нельзя доверять действовать самостоятельно и что ни на одного агента, который работает над активным расследованием, какими бы благими ни были его намерения, нельзя полагаться, ожидая, что он будет отдавать приоритет вашему физическому и психическому благополучию.

Я бросила взгляд на агента Стерлинг. Это не просто обвинение в адрес программы – это обвинение в ее адрес из-за того, что она лично позволяла нам делать.

Что, если они разрешат нам остаться, но не подпустят к реальным делам? До того как я приехала сюда, обучения профайлингу могло оказаться достаточно, но теперь мне этого мало. Мне необходимо, чтобы мои действия имели какой-то смысл, мне нужна цель. Мне нужно помогать другим.

– Основываясь на оценке рисков этой программы, проведенной агентом Стерлинг, – продолжил директор Национальной разведки, – и следуя ее рекомендации, эта программа должна быть реструктурирована таким образом, что Джуд Хокинс будет назначен вашим полномочным представителем, и каждое отклонение от протокола будет одобряться данным представителем независимо от потенциальной выгоды для дела.

«Реструктурирована» – я обдумала это слово. Директор Стерлинг, сидевший напротив меня, слегка сжал зубы, но его лицо оставалось невозмутимым. Если рекомендации его дочери примут, Джуду будет принадлежать право решать, что позволять нам, а что нет. Джуду, а не директору Стерлингу.

– В течение года вам всем исполнится восемнадцать? – спросил человек, который пришел сюда решать наше будущее. Из уст человека, который отвечал непосредственно перед президентом, это прозвучало скорее как приказ, чем как вопрос.

– Через двести сорок три дня, – подтвердила Слоан. Остальные ограничились кивками.

– Они остаются за сценой. – Он обратил тяжелый взгляд на директора. – Таковы правила.

– Согласен.

– Агент Стерлинг и Бриггс будут контролировать их участие во всех делах и получать одобрение от майора Хокинса. Когда принимается решение о том, что входит, а что не входит в сферу компетенции этой программы, последнее слово принадлежит ему, а не вам.

Директор застыл, но не промедлил с ответом:

– Согласен.

– И в следующий раз, когда вы решите проспонсировать неподотчетную инновационную программу, не надо этого делать.

Директор Национальной разведки не дал директору Стерлингу шанса ответить. Он просто кивнул нам и вышел.

– Думаю, я выражу общее мнение, – произнес Майкл, – если спрошу: что тут только что произошло?

«Правила изменились», – подумала я.

– Просто над программой обучения прирожденных установлен некоторый контроль, – ответила агент Стерлинг. – Будут введены некоторые новые правила, новые протоколы. И не просто так. Никаких больше особых исключений – даже для меня. – Ее лицо казалось строгим, но Майкл, похоже, заметил что-то, чего не видела я, потому что он улыбнулся. Агент Стерлинг тоже улыбнулась, глядя прямо на меня.

– Нам понадобятся эти правила, – добавила она, – потому что с завтрашнего дня вы пятеро получаете доступ к работе над активными расследованиями.

Программу не закрывали. Напротив, нас допускали к работе. Вместо того чтобы отнять у меня цель, в нее вдохнули новую жизнь.

Нам открывался целый новый мир.

Дженнифер Линн Барнс
Ва-банк

© М. Карманова, перевод на русский язык, 2025

© Издание на русском языке, оформление. ООО «Издательство „Эксмо“», 2025

Ты

Подсчитать можно все. Сколько волос у нее на голове. Сколько слов она тебе сказала. Сколько вдохов ей осталось.

На самом деле это прекрасно. Числа. Девушка. Все твои расчеты.

То, кем тебе предначертано стать.

Глава 1

Канун Нового года выпал на воскресенье. Проблем было бы меньше, если бы бабушка не считала «Собирай семейство свое за воскресным столом» непреложной заповедью или если бы дядюшка Рио не назначил себя виночерпием.

Вина было в избытке.

К моменту, когда мы стали убирать со стола, было вполне ясно, что никто из взрослых поехать домой в ближайшее время будет не в состоянии. Учитывая, что у моего отца было семеро братьев и сестер, все семейные, некоторые с детьми на десяток лет старше меня, «взрослых» здесь было в избытке. Когда я несла стопку тарелок в кухню, у меня за спиной кипело с десяток или больше споров, и их почти – но не совсем – заглушали взрывы неистового смеха.

Со стороны это выглядело как хаос. Но для профайлера все было просто. Легко понятно. Объяснимо. Это была семья. Какая именно семья, из каких людей она состояла – это читалось в деталях, в том, как рубашки были заправлены или надеты навыпуск, как звякали столовыми приборами – громко и одновременно бережно.

– Кэсси. – Мой двоюродный дедушка блаженно улыбнулся, глядя на меня затуманенным взглядом, когда я вошла в кухню. – Скучаешь по семье, а? Приехала навестить своего старого дядюшку Рио!

Все в этом доме считали, что последние шесть месяцев я провела в программе для одаренных детей, которую оплачивало государство. Вроде закрытой школы. Отчасти это была правда.

Вроде того.

– Пх! – Бабушка неодобрительно хмыкнула в сторону дядюшки Рио, взяла у меня из рук стопку тарелок и переместила их к раковине. – Кэсси вернулась сюда не ради старых дураков, которые слишком много пьют и слишком много говорят. – Бабушка закатила глаза и открыла кран. – Она приехала повидать бабулю. Извиниться за то, что не звонила.

Два обвинения в одной реплике. Дядя Рио почти что сохранил невозмутимость. Я же, как бабушка и рассчитывала, ощутила укол вины и подошла к раковине следом за ней.

– Давай, – сказала я. – Все сделаю.

Бабушка хмыкнула, но отодвинулась. Было что-то успокаивающее в том, что она не менялась, оставаясь прежней: отчасти мать-наседка, отчасти диктатор, который правит своей семьей с помощью запеченных зити[65]65
  Зити – разновидность макаронных изделий, распространенная в Южной Италии. Запеченные зити популярны в итало-американской кухне.


[Закрыть] и железной хватки.

«Но я не прежняя. – От этой мысли было не уйти. – Я изменилась». У новой Кассандры Хоббс стало больше шрамов – и метафорических, и буквальных.

– Она так сердится, если ты слишком долго не звонишь, – сообщил мне дядя Рио, кивнув на бабушку. – Но, может, ты занята? – Его лицо осветила некая мысль, и он пристально всмотрелся в меня. – Сердцеедка! – заявил он. – Скольких парней ты от нас скрыла?

– Нет у меня парня.

Дядя Рио уже много раз обвинял меня в том, что я не рассказываю ему о своих парнях. Теперь он в первый и единственный раз оказался прав.

– Ты, – бабушка показала на дядюшку Рио лопаткой, которая появилась у нее в руке будто из ниоткуда. – Вон.

Он настороженно взглянул на лопатку, но не уступил.

– Вон!

Через три секунды мы с бабушкой остались в кухне одни. Она стояла и разглядывала меня; ее лицо слегка смягчилось.

– Парень, который забирал тебя прошлым летом, – сказала она. – Тот, с модной машиной. Он хорошо целуется?

– Бабушка! – воскликнула я.

– У меня восемь детей, – сообщила она. – Я разбираюсь в поцелуях.

– Нет, – быстро ответила я, сосредоточившись на мытье тарелок и стараясь не слишком задумываться о ее словах. – Мы с Майклом не… У нас…

– Аххх, – понимающе произнесла бабушка. – Не так уж и хорошо целуется. – Она утешительно похлопала меня по плечу. – Он еще молодой. Научится!

Этот разговор повергал меня в ужас сразу на нескольких уровнях, не в последнюю очередь из-за того, что целовалась я не с Майклом. Но если бабушка предпочитает считать, что я так редко звонила домой, потому что погрузилась в любовные страдания, не буду ей мешать.

Эту пилюлю было легче проглотить, чем правду: я погрузилась в мир жертв и мотивов, убийц и трупов. Меня брали в заложники. Дважды. Я по-прежнему просыпалась ночью, вспоминая, как стяжки впиваются в запястья, как в ушах звенит от звука выстрелов. Иногда, закрывая глаза, я видела, как свет играет на окровавленном лезвии ножа.

– Тебе нравится эта твоя школа? – Бабушка изо всех сил постаралась, чтобы это прозвучало непринужденно. Но меня она не обманула. Я прожила с бабушкой со стороны отца пять лет, прежде чем вступила в программу обучения прирожденных. Она хотела, чтобы я была в безопасности, чтобы я была счастлива. Она хотела, чтобы я осталась здесь.

– Да, – ответила я ей. – Нравится. – Мне не пришлось врать. Впервые в жизни я чувствовала, что нахожусь на своем месте. С другими прирожденными мне не приходилось делать вид, что я не та, кем являюсь на самом деле. Да я и не смогла бы, даже если бы хотела.

В доме, полном людей, которые видели то, что упускали все остальные, скрывать что-то было невозможно.

– Ты хорошо выглядишь, – неохотно признала бабушка. – А теперь, когда я тебя неделю кормила, еще лучше. – Она снова хмыкнула, а потом мягко оттолкнула меня в сторону и взялась за мытье посуды. – Я дам тебе еды с собой, – заявила она. – Этот парень, который тебя забирал, он слишком худой. Может, начнет лучше целоваться, если нарастит немного мяса на костях.

Я прыснула.

– Что за разговоры о поцелуях? – послышалось от дверей. Я ожидала увидеть одного из братьев отца. Но вместо этого я увидела его самого. Я замерла. Сейчас он работал за границей, и мы не ожидали его возвращения в ближайшие пару дней.

В последний раз я видела его больше года назад.

– Кэсси. – Папа неловко улыбнулся мне – на пару оттенков слабее настоящей улыбки.

Я подумала о Майкле. Он бы смог точно прочитать, что означает напряжение на лице отца. Я же была профайлером. Я могла взять набор мелких деталей – вещи, которые человек брал с собой, слова, которые он выбирал, чтобы поздороваться, – и соединить их в общую картину – кто он такой, чего он хочет, как он будет вести себя в той или иной ситуации.

Но что именно означает эта не-совсем-улыбка? Какие эмоции скрывает отец? Испытал ли он вспышку признания, или гордости, или хоть каких-то отцовских чувств, когда посмотрел на меня?

Этого я не знала.

– Кассандра, – с упреком сказала бабушка, – поздоровайся с папой.

Прежде чем я успела что-то сказать, бабушка обняла его и крепко сжала. Она поцеловала его, потом несколько раз стукнула, потом поцеловала снова.

– Ты рано вернулся. – Бабушка наконец-то отпустила своего блудного сына. Она посмотрела на него – наверное, она так же смотрела на него, когда он был маленьким мальчиком, который натащил грязи на ковер. – Почему?

Папа перевел взгляд на меня:

– Мне нужно поговорить с Кэсси.

Бабушка прищурилась.

– И о чем это тебе нужно поговорить с Кэсси? – Бабушка ткнула его в грудь. Несколько раз. – Ей нравится в новой школе, и у нее есть парень, худой такой.

Я едва заметила, что она произнесла это с нажимом. Отец поглощал все мое внимание. Он выглядел слегка помятым. Будто не спал всю ночь. Он избегал смотреть мне в глаза.

– Что случилось? – спросила я.

– Ничего, – ответила бабушка голосом шерифа, объявляющего военное положение. – Все в порядке. – Она повернулась к отцу. – Скажи ей, что все в порядке, – приказала она.

Папа пересек комнату и мягко положил руки мне на плечи.

Обычно ты обходишься без таких нежностей.

Я мысленно перебрала все, что знала о нем, – наши отношения, то, каким человеком он был, то, что он вообще оказался здесь. Желудок словно наполнился свинцом. У меня внезапно возникло ощущение, будто я уже знаю, что он скажет. Это знание парализовало меня. Я не могла дышать. Я не могла моргать.

– Кэсси, – тихо сказал папа. – Это насчет твоей матери.

Глава 2

Между «считается погибшей» и «погибла» есть разница – разница между моментом, когда ты входишь в мамину гримерную, залитую кровью, и моментом, когда через пять лет тебе сообщают, что обнаружено тело. Когда мне было двенадцать, тринадцать, четырнадцать, я каждую ночь молилась, чтобы кто-то нашел маму, чтобы полиция оказалась не права, чтобы каким-то образом, несмотря на все улики, несмотря на количество крови, которое она потеряла, ее все-таки нашли. Живой.

В конце концов я перестала надеяться и начала молиться, чтобы нашли ее тело. Я представляла, как меня вызовут опознавать останки. Я представляла, как попрощаюсь с ней. Я представляла, как ее похороню.

Такого я не представляла.

– Они уверены, что это она? – спросила я тихо, но спокойно.

Мы с папой сидели напротив друг друга на качающейся скамейке, подвешенной на крыльце. Только мы и больше никого – максимальная степень уединения, которой можно было добиться в бабушкином доме.

– Место совпадает. – Он ответил, не поднимая глаз на меня – глядя в ночь. – И время тоже. Они пытаются опознать по состоянию зубов, но вы двое столько переезжали… – Внезапно он осознал, что рассказывает мне то, что я и так знаю.

Найти мамину стоматологическую карту будет непросто.

– Они нашли это. – Папа показал мне тонкую серебристую цепочку. На ней висел маленький красный камень.

У меня перехватило горло.

Это ее.

Я сглотнула, отгоняя эту мысль, словно могла забыть ее отчаянным усилием воли. Папа протянул цепочку мне. Я покачала головой.

Это ее.

Я понимала, что мама почти наверняка мертва. Я знала это. Я верила в это. Но теперь, глядя на ожерелье, которое было на ней той ночью, я не могла дышать.

– Это улика, – с усилием выговорила я. – Полиция не должна была отдавать ее тебе. Это улика.

О чем они думали? Я работала с ФБР всего шесть месяцев. Большую часть этого времени я оставалась за сценой, но даже я знала, что нельзя нарушать правила хранения улик только для того, чтобы девочка, потерявшая мать, смогла получить что-то, что принадлежало матери.

– На нем не было никаких отпечатков, – заверил папа. – Никаких следов.

– Пусть оставят себе, – выдавила я, встала и подошла к краю крыльца. – Им может понадобиться. Для идентификации.

Прошло пять лет. Если они искали стоматологические записи, значит, мне там опознавать уже нечего. Остались только кости.

– Кэсси…

Я перестала его слушать. Я не хотела слушать, как человек, который едва знал маму, рассказывает, что у полиции нет зацепок, что они считают нормальным компрометировать улики, потому что никто из них не ожидал, что это дело будет раскрыто.

Через пять лет нашли тело. Это уже улика. Следы на костях. То, как она была похоронена. То, какое место выбрал убийца. Должно быть что-то. Какое-то указание на то, что случилось.

Он пришел за тобой с ножом. Я приняла точку зрения матери, пытаясь понять, что произошло в тот день, как делала уже много раз. Он застал тебя врасплох. Ты сопротивлялась.

– Я хочу увидеть место преступления. – Я повернулась к отцу. – Место, где они нашли тело. Я хочу это увидеть.

Папа подписал разрешение, чтобы меня зачислили в программу агента Бриггса по обучению одаренных детей, но он понятия не имел, что за «образование» я там получаю. Он не знал, в чем суть программы. Он не знал, на что я способна. Убийцы и жертвы, неизвестные субъекты и тела – для меня это был родной язык. Мой язык. А знание о том, что случилось с моей мамой?

Оно тоже принадлежит мне.

– Не думаю, что это хорошая идея, Кэсси.

Это не тебе решать. Я подумала об этих словах, но не произнесла их. Спорить с ним не было смысла. Если я захочу получить доступ – к месту, где ее нашли, к фотографиям, к любому подобию улик, которое они все-таки обнаружили, – спрашивать об этом нужно не Винсента Батталью.

– Кэсси? – Папа встал и неуверенно шагнул ко мне. – Если ты хочешь об этом поговорить…

Я повернулась и покачала головой.

– Я в порядке, – произнесла я, отвергая его предложение. Сглотнула, протолкнув комок в горле. – Я просто хочу вернуться в школу.

«Школа» – это, конечно, преувеличение. В программе обучения прирожденных насчитывалось всего пять учеников, а у наших уроков было, можно сказать, практическое приложение. Мы не просто учились. Мы были ценным ресурсом.

Элитной командой.

У каждого из нас был талант, дар, отточенный до совершенства средой, в которой мы выросли.

Ни у кого из нас не было нормального детства. Я не переставала думать об этом снова и снова, когда через четыре дня стояла рядом с бабушкином домом, в начале подъездной дороги, ожидая, когда за мной приедут. Если бы оно было нормальным, мы бы не стали прирожденными.

Вместо того чтобы думать о том, как провела свое детство, переезжая из города в город с мамой, которая обирала людей, убедив их, что она экстрасенс, – я вспоминала об остальных – об отце-психопате Дина, о том, как Майклу пришлось научиться читать эмоции, чтобы выжить. О Слоан и Лии, о том, какие подозрения у меня были насчет их детства.

Мысли об остальных прирожденных вызывали у меня определенного рода ностальгию. Мне хотелось, чтобы они оказались здесь – все они, каждый из них, – так сильно, что я едва могла дышать.

– Станцуй это, – произнес мамин голос в моих воспоминаниях. Я буквально увидела, как она, с рыжими волосами, влажными от холода и снега, замотавшись в темно-синий шарф, включает приемник в машине и выкручивает громкость на максимум.

Это был наш ритуал. Каждый раз, когда мы переезжали – из одного города в другой, от одной отметки на карте к следующей, от одного представления к другому, – она включала музыку, и мы танцевали на наших сиденьях, пока не забывали обо всем и обо всех, оставшихся позади.

Мама была не из тех, кто считал, что о чем-то можно тосковать подолгу.

– Выглядишь весьма задумчивой. – Низкий серьезный голос вернул меня в настоящее.

Я отогнала воспоминания и поток эмоций, которые хотели нахлынуть вместе с ними.

– Привет, Джуд.

Человек, которого ФБР наняло присматривать за нами, секунду разглядывал меня, а потом подхватил мой рюкзак и закинул его в багажник.

– Прощаться будешь? – спросил он, кивнув на крыльцо.

Я обернулась и увидела, что там стоит бабушка. Она любила меня. Яростно. Решительно. С того момента, как ты меня встретила. Меньшее, что я ей должна, – это попрощаться.

– Кассандра? – бодро спросила она, когда я подошла. – Что-то забыла?

Многие годы я считала себя сломанной, считала, что моя способность любить – яростно, целеустремленно, свободно – умерла вместе с мамой.

Последние несколько месяцев показали мне, что я ошибалась.

Я обняла бабушку, и она обхватила меня руками и сжала изо всех сил.

– Мне нужно идти, – сказала я через несколько секунд.

Она потрепала меня по щеке чуть более энергично, чем следовало бы.

– Позвони, если что-то тебе понадобится, – велела она. – Что угодно.

Я кивнула.

Она помолчала.

– Мне так жаль, – осторожно произнесла она. – Что с твоей мамой это случилось.

Бабушка никогда не встречалась с мамой. Она ничего о ней не знала. Я никогда не рассказывала отцовской части семьи, как мама смеялась, или как она придумывала игры, чтобы научить меня читать людей, или то, как мы говорили «несмотря ни на что» вместо «я тебя люблю», потому что она любила меня всегда, вечно и несмотря ни на что.

– Спасибо, – сказала я бабушке. Голос прозвучал слегка хрипло. Я постаралась скрыть скорбь, которая поднималась изнутри. Рано или поздно она меня настигнет.

Мне всегда лучше удавалось отделять и прятать нежелательные эмоции, чем избавляться от них.

Я отвернулась от бабушкиного пристального взгляда и пошла к Джуду и машине. Из головы все не шел мамин голос.

Станцуй это.