Текст книги "Современный зарубежный детектив-4. Компиляция. Книги 1-23 (СИ)"
Автор книги: Дженнифер Линн Барнс
Соавторы: Донна Леон,Джулия Хиберлин,Фейт Мартин,Дэвид Хэндлер,Дейл Браун,Харуо Юки,Джереми Бейтс
сообщить о нарушении
Текущая страница: 314 (всего у книги 327 страниц)
Я возвращаюсь к особняку Соломонов. В окне третьего этажа мерцает свет. Прежде чем я успеваю увеличить изображение, мерцание исчезает. Комната Лиззи, если я правильно рассчитала.
Я перефокусирую объектив, направляю его на окно и больше не отвожу глаз: терпеливый профессионал в ожидании проблеска света.
Мое терпение вознаграждено, я вижу красный холодильник с жестянкой пива «Курс» и ярким походным фонарем сверху. Складной стул.
Я в квартале от особняка, но достаточно близко, чтобы разглядеть складки на щеках Маркуса Соломона.
Мой телефон будит всю округу, а ведь я была уверена, что выставила режим «Не беспокоить». Я чуть не сбиваю прицел.
Моя сестра.
– Привет, Бридж.
– Почему ты шепчешь, Вивви? Где ты? Мне нужно, чтобы ты забрала Уилла на пару часов прямо сейчас. – Бридж в своем репертуаре, по полной программе. – Он проснулся, когда мы с Майком… спорили. И не хочет обратно засыпать. А нам с Майком необходимо договорить. Думаю, ты, как никто другой, должна нас понять. Уилл уже в пижаме. Я соберу его вещи.
– Бридж, ты правда этого хочешь?
– Хоть один раз сделай что-нибудь элементарное, для разнообразия. Подстрахуй меня.
У нас с Майком уходит пятнадцать минут, чтобы пристегнуть автокресло Уилла к спинке этого огромного автомобиля. Мы открываем рот, только чтобы выругаться или попросить затянуть ремень потуже.
Бридж стоит возле дома, на самой высокой точке лужайки, наблюдая, как Уилл нарезает круги в лунном свете. Я невольно задаюсь вопросом, не жалеет ли она, что затеяла этот ночной переполох – не дразнит ли судьбу, пока та не даст сдачи?
– У меня вчера были синие какашки, – сообщает мне Уилл, как только мы отъехали.
– Хм. Ты съел синий карандаш?
– Нет. Учительница говорит, так нельзя делать.
– Значит, кусок неба, который отвалился во время грозы?
Он хихикает:
– Нет.
– Откусил от синего кита?
Молчание.
– Это было бы слишком страшно.
– Слетал на планету Нептун и обнаружил, что там пекут синее печенье?
– Что, правда пекут? А ты не могла бы взять одну из своих ракет и привезти мне попробовать?
– Когда я вернусь, ты будешь таким старым, что забудешь меня.
– Я не забуду тебя через миллион миллиардов лет. На самом деле я съел Бэтмена.
– Использовал криптонит, чтобы подманить его? И как Бэтмен на вкус? Мягкий или хрустящий?
– Тетя Бибби! Криптонит убивает Супермена. А настоящий Бэтмен в телевизоре.
– Просто тебя проверяла.
– Это было печенье с Бэтменом. Сначала я съел уши. Мама просила узнать у тебя, почему какашки стали синими от черной глазури?
– Если смешать равные части красного, синего и желтого красителя для глазури, получится черный. Можем как-нибудь поэкспериментировать у меня дома.
– А почему какашки не стали радужными? – настаивает он. – Это бессмысленно. Черный есть черный. Другие цвета – другие.
Я соображаю, сколько успею ему объяснить.
– В науке черный цвет это отсутствие света.
– Так вот почему у меня в комнате горит ночник. Чтобы монстры не пришли ко мне ночью.
Уилл доволен. Окончательно и бесповоротно. Проблема разрешена.
Его доверчивость почти невыносима. Я едва сдерживаюсь, чтобы не заглянуть в темницу сердечной боли, где мне предстоит обитать, если этот ночник с Микки-Маусом когда-нибудь погаснет.
– А в чем слабость Бэтмена, тетя Бибби? – трубит Уилл. – Тоже крипто… тоже какой-нибудь нит?
И что прикажете отвечать? Уилл, которому еще год ходить в детский сад, чаще, чем все остальные, заставляет меня задумываться над своими ответами.
– Ну-у, – медленно протягиваю я, – некоторые считают, что это его отказ убивать. Но, держу пари, твой папа скажет, что в этом его главная сила.
Я пять раз объезжаю квартал по кругу, высматривая на своей лужайке признаки несанкционированной активности. Уилл каждый раз тычет пухлым пальчиком в сторону дома и кричит: «Стоп!» На третьем круге, чтобы отвлечь его, я предлагаю попрактиковаться со словом «гиперпространство». Мы занимаемся этим, чтобы расширить его словарь. В прошлый раз практиковались с «равноденствием».
– Хорошо, – говорю я, сворачивая на подъездную дорожку. – Думаю, «гиперпространство» ты усвоил. А теперь составь с этим словом предложение.
– Этот твой новый джип просто… просто гипер!
– Превосходно. Ты усвоил урок. Выпрыгиваем. Кажется, у меня есть шоколадное печенье с твоим именем, привезенное с Земли.
Я подхожу к входной двери с Уиллом в одной руке и ключами в другой. Через одно плечо перекинут рюкзак, через другое – сумка фунтов десяти весом, куда Бридж сложила все необходимое, чтобы мой племянник смог продержаться вдали от дома пару часов.
Я все еще вожусь с ключом, когда из-за крыльца раздается легкий скрип. Такой монотонный. У меня галлюцинации? Ключи выпадают из рук на коврик, сверкнув серебром. Почти одновременно из сумки вываливается любимый поросенок Уилла. Он тянется за игрушкой, и я теряю равновесие. Падаю на колени, своим весом прижимая Уилла к крыльцу, и резко оборачиваюсь.
На одном конце качелей виден силуэт девочки, которая мерно раскачивается, не отнимая подошв от земли.
Она напевает мелодию, которой я не знаю.
Зажав фонарик подбородком, она включает его, как делала моя мама, когда рассказывала в палатке истории про привидения.
Я различаю коротенькую ночную рубашку. Губы намазаны ярко-розовым. Волосы торчат в стороны, как колючая проволока.
Уилл кричит.
– Эмм, – выдавливаю я. – Уилл, детка, все хорошо. Это Эмм, моя подружка. Живет по соседству.
– Это игра в прятки? – дрожащим голоском спрашивает Уилл. – Я тоже хочу поиграть.
– Привет, мисс Вивви.
– Эмм, тебе не следует гулять здесь одной. Двенадцатый час. Это… небезопасно.
Я оглядываюсь. Теперь у меня двое маленьких человечков, за которыми нужен пригляд.
Улица – обманчивый натюрморт запертых машин, задернутых штор, растений, украдкой закрывающих цветки. Тени, которые могут решиться и встать с колен, а могут остаться как есть.
– Я скучаю по мисс Астерии, – говорит Эмм. – Без нее мне одиноко. А мама снова на свидании.
Я бросаю взгляд на ее дом – все окна темные, за исключением кухонного, где над раковиной всю ночь, каждую ночь горит лампочка. Белого универсала «вольво» нет на дорожке.
– Ты можешь побыть с нами, пока твоя мама не вернется. Но мы должны ей написать.
Усталость дает о себе знать – битва с Буббой Ганзом, загадочная Лиззи на горячей линии, наблюдение за мучительным бдением Маркуса Соломона.
Что дальше? Видимо, смена в ночном детском саду. Я наклоняюсь поднять ключи.
– Посвети на коврик, Эмм.
Она послушно подчиняется, спрыгнув с качелей.
Пальцы смыкаются над ключами, но что-то цепляется под краем коврика. Хрустящие чешуйки цикад, грязный червячок бечевки, заколка для волос. Никаких новых подвесок.
– Тетя Бибби, где мое печенье? – Уилл настойчиво тянет меня вверх.
– А почему ты зовешь ее тетя Бибби? – спрашивает Эмм, когда они идут вслед за мной на кухню.
– Потому что так ее зовут.
Они продолжают свои дебаты, пока я опускаю жалюзи на кухне и проверяю входной замок. Отправляю сообщение матери Эмм. Она не отвечает. Нахожу открытую пачку печенья «Ахой», высыпаю в общую миску, заливаю тремя стаканами молока.
Настенные часы, которые вечно отстают на шесть минут, показывают 23:22.
– Так, кто-нибудь хочет порисовать? – Изображая фальшивую жизнерадостность, я высыпаю из коробки разноцветные фломастеры. Мама была помешана на раскрашивании астрологических карт.
– Я нарисую Бэтмена, – говорит Уилл. – А ты, тетя Бибби?
Я кладу перед каждым из нас чистый лист. Уилл хватает черный фломастер.
– У меня будет сюрприз!
Эмм тоже схватила три фломастера и уже опустила голову над листом, рукой заслоняя от нас картинку.
– Мне тоже нужен черный, – бормочет она. – Уиллу придется поделиться. Не увиливай, Уилли.
– Увилли-вилли-уилли, – повторяет мой племянник, хихикая.
Я выбираю коричневый, решив, что он не будет пользоваться популярностью. Фломастер скользит по листу бумаги, вслед за ним и я скольжу за грань реальности.
Я внутри фотографии, которую увидела в полицейском участке, поднимаю с земли, усеянной листьями и ягодами, браслет с подвесками-шармами. Цепочка стекает между пальцами, словно прохладная вода. Я верчу ее в руке, глядя, как подвески кружатся наподобие карусели. Перевожу взгляд на листья под ногами. Хрустящие и ровные, будто имбирные пряники, вырезанные формочкой для печенья. Я роняю браслет и подбираю лист. Он крошится в ладони – древний свиток, к которому мне не следовало прикасаться.
– Тетя Бибби! Посмотри на моего Бэтмена! – кричит Уилл.
Я отскакиваю назад. Уилл размахивает листом бумаги, на нем черный шарик с заостренными ушками.
– Ух ты! – восклицаю я. – Это пойдет в музей холодильника.
Уилл рассматривает мою работу, явно разочарованный.
– Зачем ты рисуешь скучные коричневые листья? – спрашивает он. – Я думал, ты нарисуешь планету вроде Луны, только с лицом.
– Луна не планета, – машинально поправляю я.
– А я люблю рисовать листья, – вставляет Эмм. – Больше всего мне нравится конский каштан. У него зубчатые листья со множеством прожилок. Aesculus hippocastanum. Это по латыни. Когда лист отпадает, на коре остается шрам в виде лошадиной подковы.
– Должно быть, ему больно, – замечает Уилл. – Мне жалко гиппопотама, и лошадку тоже жалко.
Я разглядываю серьезное лицо Эмм и свой рисунок, выполненный в строгой академической манере, как будто из книжки, а не из видения.
– А где растет каштан, Эмм?
Она пожимает плечами:
– На Балканском полуострове. В Огайо. Я нашла в интернете отличную схему. Там собраны все листья и где какое дерево растет.
– Пришлешь мне ссылку? – спрашиваю я, стуча по листу бумаги. – Я бы хотела его идентифицировать. Я рисовала… по памяти.
– Конечно пришлю, – отвечает она.
Глаза Уилла начинают медленно, предсказуемо моргать. Он натыкается на рисунок Эмм.
– Какой страшный у Эмм рисунок, – объявляет он, поднимая его вверх.
Эмм нарисовала свою палатку на заднем дворе, соблюдя все законы перспективы.
Клапан открыт. Луна, испещренная кратерами, висит в небрежно заштрихованном черном небе. Рядом с палаткой неясный силуэт девочки, словно застывший во времени.
– Ничего в нем нет страшного, – убеждаю я Уилла. – Это просто Эмм и ее палатка.
Эмм качает головой:
– Это не я. Какая-то другая девочка. Я видела ее из окна верхнего этажа.
С Эмм нельзя торопиться. Пять минут назад глаза Уилла перестали моргать. Эмм помогла мне отнести его на диван, аккуратно просунув поросенка под мышку.
– А он ничего, – замечает она.
– Эмм, когда ты это видела?
– Прошлой ночью. Думаю, это призрак.
– Ты видишь призраков постоянно?
– Нет. Только один раз. Только раз. Тебе нравится моя помада?
– Да. Ты разглядела лицо?
– Нет. Мисс Астерия говорила, что призраки – это энергия, которая неправильно перемещается. Они приходят и уходят. И не всегда говорят, кто они такие. Она считала, я достаточно чувствительная, чтобы увидеть призрака. – Эмм поджимает губки. – Тетя Мириам подарила мне эту помаду на день рождения. Она сказала, умные южные девушки, которые знают, что выглядят ужасно, должны носить сережки и подкрашивать губы. Сказала, что я часто выгляжу ужасно.
Я смеюсь:
– Какая жалость, что в детстве мне никто не давал таких советов.
– Моя тетя психолог, занимается цветами, – важно объясняет Эмм. – Она говорит, что синие огни не дают людям покончить с собой. Железнодорожная станция в Японии установила такие прожекторы, чтобы люди не прыгали на рельсы. Розовый дает надежду, когда тебе грустно, а красный – силу, когда нужно быть храброй.
– Ты поэтому накрасилась розовой помадой, Эмм? Тебе грустно? Ты скучаешь по мисс Астерии?
Молчание.
– Боль вокруг, – говорит она. – Я думаю, каштану больно, когда у него отпадает лист, как сказал Уилл. Как будто мальчишка дернул тебя за косу и вырвал волосок. Я слышала, помидоры кричат, когда их срезаешь. Мама говорит, это теория заговора, чтобы дети не ели овощей. – Ее глаза – маленькие карие пещеры, куда нет хода. – Я слышала, вы говорили сегодня про теории заговора. Что вы о них думаете?
Она слушала шоу Буббы Ганза. Ох.
Я начинаю складывать фломастеры обратно в коробку.
– Есть исследование, утверждающее, что помидоры в течение часа после того, как их подрезали, издают ультразвуковые сигналы тревоги. Возможно, это предупреждение для растений поблизости.
– Вы в это верите?
– Я стараюсь избегать предвзятости.
– Тогда я больше не ем помидоров.
– Эмм, и к чему это приведет? Ты потеряешься в мире безмолвных криков.
В мире навязчивых состояний и бесконечных стуков в стену спальни.
Ее хорошенькое личико постоянно меняет выражение. Эмм изо всех сил старается не расплакаться.
– Хотите знать, почему мне на самом деле грустно? – шепчет она. – Мне грустно, потому что я хотела быть похожей на Илона Маска. После шоу я поискала про него в Сети и обнаружила, что он тоже аутист. А потом прочла, что он считает вероятность того, что люди реальны, равной одной миллиардной процента. Думает, мы живем в компьютерной игре. Я не хочу быть… никем.
Я хотела бы, чтобы Эмм оставалась ребенком. Но ее переключатель давно щелкнул. Как и мой. Она такая же, какой была я в свои двенадцать. Особенная. Девочка, у которой в голове слишком много мыслей и нет даже булавки, чтобы выпустить их наружу.
– Моя начальница, очень-очень умная женщина, написала об этой теории целую книгу. Она полностью ее опровергает.
– А что думаете вы? Мисс Астерия говорила, что вы – вторая самая умная женщина на планете.
Первая – Бридж. Только вряд ли мама сказала это самой Бридж.
Сейчас не время обсуждать с Эмм призраков. Или мои мысли в черные минуты – что нет никакого рая. Что наши души прекращают существование, как только отключается мозг, что наши кости съедаются землей, прах переваривается морем, и от нас не остается ровным счетом ничего. Циничные мысли, теории, способные воспламенить «Твиттер» Буббы Ганза.
Книга моей начальницы полна пробелов. Я попыталась думать, как Илон Маск, и задалась вопросом, почему эти загадочные НЛО, описанные пилотами, ведут себя столь непостижимым образом? Могут ли они быть объектами вне компьютерной симуляции, в которой мы живем, проникать внутрь игры, влиять на события, но не подчиняться законам Ньютона? Объясняются ли их существованием те явления во Вселенной, которые противоречат законам известной нам физики? Безразличная, отстраненная рука настроила вселенский механизм на бесконечное расширение, и истины нам никогда не постичь?
Если это так, то как мало значат Земля и человечество. Девочки вроде Лиззи исчезают по щелчку пальцев. Нас окружает полная бессмыслица. Но это не то, что я сказала Буббе Ганзу. Не то, что собираюсь сказать Эмм прямо сейчас.
– Вивви, разве я не настоящая? – настаивает она.
Я встаю, позволяя ей раствориться в моих объятиях.
– Для меня ты настоящая. Знаешь, что я делаю, когда в чем-то не уверена? Обнимаю того, кого люблю. Смотрю в небо. На горы, грандиозные и величественные. На доказательства. – Я отпускаю Эмм и заглядываю ей в глаза. – И тогда я понимаю, что есть вера, замысел. Бог. Смысл. Что головоломку создали для того, чтобы мы сумели ее разгадать, и не важно, если на это уйдет миллиард лет. Кому нужна пустая головоломка? Уж точно не тебе. На каждый наш вопрос есть правильный ответ, даже если мы не знаем его. А если на все наши вопросы есть правильные ответы, то в мире нет ничего случайного.
– Я все еще беспокоюсь, – говорит Эмм.
Она прикусила губку, намазанную розовой помадой. Я вижу каплю крови.
– Для такого мыслителя, как ты, это статус-кво. Только ешь, пожалуйста, помидоры, ладно?
Я наклоняюсь поднять с пола несколько крошек от печенья.
Мамина цепочка выскальзывает из-под рубашки и начинает раскачиваться, как маятник, при помощи которого мы с Бридж принимали решения. Да или нет. Ее или мое.
Этот кусочек серебра бросает вызов физике; кажется, его достаточно, чтобы утащить меня на дно морское, и одновременно он почти ничего не весит.
Когда я распрямляюсь, взгляд Эмм прикован к моей шее. Она лезет под ночную рубашку и вынимает свою цепочку. С цепочки свисает блестящая серебряная звездочка, такая же, как у меня, и на ней выведено ее имя, словно прекрасная умирающая комета.
– Мисс Астерия и вам такую оставила?
Бесконечные секунды я не могу вымолвить ни слова.
– Эмм, кто тебе это дал?
Прежде чем она успевает ответить, мы вздрагиваем от шума на крыльце. Фанат Буббы. Почтальон с подвесками-шармами. Монстр, который, как считает Уилл, обитает в темноте.
Я пытаюсь задержать Эмм, которая бросается к двери, но ее тонкая хлопковая сорочка с тихим шелестом выскальзывает из моих пальцев.
Шлейф мускусных духов. Ярко-желтый шелковистый полиэстер на фоне блестящей черной кожи. Посткоитальный дурман. Эмм распахнула дверь перед матерью.
– Эмм Луиза Граббс, ты должна была оставаться в постели, и дверь должна была быть закрыта на замок. Мы же договорились. И еще ты не должна открывать дверь, пока не убедишься, кто за ней стоит. – Мэри оборачивается ко мне. – Прости. Я думала, что задержусь на часок. Босс вызвал меня по срочному делу.
Срочное дело. Свидание. Кто я такая, чтобы спорить? Мне хочется ей напомнить, что мисс Астерия умерла и у нее больше нет ежедневного плана «Б».
Моя мама и мать Эмм сосуществовали в хрупком мирке, словно местные кошки, потому лишь, что так было лучше для экосистемы. Для Эмм. По схожим причинам они не были подругами. Эмм сбегала из дома из-за бесконечных ухажеров матери и потока нянек, совсем не таких сообразительных, как их подопечная.
Чтобы рассердиться на кого-то, мне необязательно быть экстрасенсом.
Мэри бросает взгляд на мое осуждающее лицо и выпроваживает дочь за дверь.
Эмм уже летит через двор, на полпути к своему дому.
В трех шагах от крыльца трехдюймовый красный каблук Мэри увязает в мягкой траве. Она приземляется на лужайку, трещит полиэстер, которому требовалось чуть больше пространства для дыхания на ее пышных ягодицах. Я спрыгиваю со ступеней, чтобы помочь ей подняться. Вместо этого Мэри довольно грубо утягивает меня за собой на траву.
– Мы больше не будем тебя беспокоить, – бормочет она. – Ты не представляешь, каково это – растить Эмм. Она никогда не сидит на месте. Сейчас ты здесь, но скоро снова упорхнешь, только тебя и видели. А мы снова останемся вдвоем.
– Я знаю только, что Эмм – подарок судьбы, – говорю я.
Мэри стащила вторую туфлю и потирает босую ступню.
– Вечно ты меня поучаешь. Совсем как твоя мать. Думаешь, я не знаю, что моя дочь – подарок судьбы?
– О чем вы говорите? – кричит Эмм с крыльца. – Я хочу спать.
– О мисс Астерии, дорогая, – кричит Мэри в ответ. – О том, как сильно мы все ее любили.
Я встаю, рывком подтягивая Мэри за собой.
– Где Эмм взяла подвеску, которая сейчас на ней? – спрашиваю я вполголоса.
– Нашла. Пару дней назад. В палатке. Думает, его оставил дух мисс Астерии. Говорит, что подвеска приносит удачу. Делает ее счастливой. Кто возьмется это оспорить? При жизни твоя мать была чудачкой. Может быть, она и после смерти осталась такой. Не в обиду ей, разумеется. Она уважала мою дочь. В отличие от некоторых.
– Завтра Эмм снова останется одна? – спрашиваю я.
– Это не твое дело, но, чтобы ты знала, следующие три дня она проведет со своим отцом.
От изнуряющей жары и усталости наши маски плавятся. Я вижу одинокую усталую мамашу, которая любит свою непростую дочь, но не всегда ее понимает. Не знаю, что видит она.
Предупреждение насчет подвески едва не срывается с моих губ. Я найду время разобраться с этим сама, не сваливая на плечи Мэри лишний груз.
Я откашливаюсь.
– Я просто хотела сказать, что какое-то время Эмм не стоит приходить в палатку. Для ее же собственной безопасности. Я сейчас не самый подходящий объект для общения.
– Думаешь, если бы я могла, я не старалась бы держать ее подальше от вашего дома? Думаешь, я хочу, чтобы моя дочь поверила, будто ты разговариваешь с мертвецами?
Я смотрю, как она ковыляет босиком по двору, красные туфли с ремешками болтаются на подушечках пальцев.
Войдя в дом, я целую Уилла в лобик, чтобы успокоиться, прежде чем прикрепить рисунок Эмм с призраком к дверце холодильника.
Спустя час я передаю спящего Уилла Бридж на крыльце ее дома.
Она написала, что Майк за ним заедет. Этот вариант меня не устроил, и я предложила завезти Уилла сама.
Никто не хочет издавать ни звука, боясь разбудить Уилла или раскачать турбулентность между нами. Мы разыгрываем мощное немое кино, обмениваясь тем, что нам дорого.
Дом сияет всеми окнами, как было, когда я уезжала. Измученная, я опускаюсь на качели. Это одна из редких июльских ночей, когда ветерок почти холодит. Жимолость яростно занимается любовью.
Ночь дежавю. Такое чувство, будто ты в памяти, в смеси настоящего и прошлого, страха и тоски. Я так устала, что у меня болит все.
Опускаю голову на жесткие перекладины. Всего на минуточку, говорю я себе.
Просыпаюсь, не понимая, где нахожусь. Заставляю себя встать.
Он наблюдает за домом с противоположной стороны улицы, прислонившись к машине. Лицо наполовину освещено уличным фонарем, резонируя с каждым нервом в моем теле.
Я спрыгиваю с качелей. Он замечает движение. Другого приглашения ему не требуется.
Нога Майка уже на первой ступеньке. Вторая, третья, четвертая, пятая, шестая. Он не думает останавливаться. На Майке белая футболка и старые джинсы, которые он натянул второпях. На подбородке пробивается утренняя щетина. Я вижу всех Майков, которых любила. В одиннадцать, тринадцать, шестнадцать, двадцать лет.
Я пытаюсь не думать о том, как его сильные руки сжимают меня до тех пор, пока я не забываю про боль.
– Я отвезла Уилла два часа назад, – заикаюсь я.
– Я в курсе.
– Сейчас половина третьего. – (Я понятия не имею, сколько сейчас времени.) – Ты пил?
– Один глоток. Я думал развернуться, если у тебя не будет света. – Он кивает на дом, который светится, будто самый большой ночник в мире. – Бридж сказала мне, Вивви. То, что сказала тебе. Что она никогда не будет чувствовать уверенность, если мы не будем уверены.
– Значит, ты явился сюда за уверенностью.
– Это не так. Я просто хочу поговорить.
Я ему не верю. Я вижу выражение его лица, отнюдь не платоническое.
– Твоя жена хотела услышать от тебя, – неуверенно произношу я, – что ты никогда не станешь спать с ее младшей сестрой. Хотела услышать, что ты любишь только ее, и точка.
– Я люблю ее и знаю, что мы друг другу подходим, как никогда не будем подходить мы с тобой. Но и тебя я люблю, Вивви. Я понял это на свадьбе, когда ты подала Бридж у алтаря мое кольцо. Я понимал это, когда мы были детьми. Я сожалею. Легче смириться, когда тебя нет рядом. Но я не смирился, хотя и пытался. Мне не доставляет удовольствия любить двух женщин, двух сестер. Это каким человеком нужно быть?
Слова, прямой, честный удар.
Наконец он сказал то, что я хотела и боялась услышать. Это не катарсис, которого я ждала. Не стоило произносить этого вслух. Птица, выпущенная из клетки, вдруг понимает, что разучилась летать. Лучше не знать.
– Не надо, – вырывается у меня. – Это нечестно. Говорить мне это сейчас. Говорить это.
Их свадьба – один их худших дней в моей жизни. На мне было голубое платье, которое выбрала сестра и которое струилось сзади, словно водопад, а улыбку я долго тренировала перед зеркалом, пока она не стала походить на улыбку из рекламы зубной пасты. Мне потребовался год, чтобы уговорить себя сходить на свидание. Если я позволю Майку к себе прикоснуться, я снова вернусь к началу пути.
– Если бы ты сожалел тогда, то никогда не втравил бы меня в любое из своих дел, когда я была без ума от горя. Если ты испытываешь сожаления сейчас и если ты муж и отец, каким я хочу тебя видеть, ты немедленно развернешься и уйдешь.
Он делает неуверенный шаг вперед. Я отступаю назад.
– Мне нужно знать, – тихо говорит он, – если бы я… попросил тебя… тогда… ты бы осталась?
– Хочешь, чтобы я тебя отпустила? – Я не верю своим ушам. – Тебе требуется подтверждение, что со мной у тебя ничего не вышло бы? Позволь мне облегчить тебе задачу, Майк. Ты сделал правильный выбор.
Мне хочется кричать. Может быть, и нет никакой судьбы. Нет ни правильного, ни неправильного выбора, есть просто выбор. Красота и боль, хорошие люди и плохие, все диктуется выбором. И мы не зря не способны заглянуть глубоко в историю. Иначе никогда не решились бы выбрать.
– Я не хочу больше причинять боль своей жене, – умоляюще говорит Майк. – Причинять боль тебе. Вивви, ты вся дрожишь. Я не могу на это смотреть.
А я не в силах это контролировать. Я, двадцативосьмилетний астрофизик, и я, семнадцатилетняя девушка, которая только собирается поступать в колледж. Я стою на этом душном крыльце и одновременно на шатком причале, солнце высушивает пузырьки озерной воды на моем теле, и грубая рука Майка развязывает красную тесемку от бикини у меня на шее. И тогда, и сейчас его руки обнимают меня. И тогда, и сейчас я не знаю, кто начал первым. И тогда, и сейчас я целую его так, словно хочу утонуть.
А где же теперь тот, кто вмешался, где третий лишний, попросивший Майка поймать веревку?
Где тот, кто развеял чары?
Лодка старика появилась из ниоткуда, словно тревожная рябь на гладком, как стекло, озере. Закат воспламенил воду, словно факел. Я стояла униженная, дрожащая, прикрывая ладошками грудь, маленькие белые треугольники, выделявшиеся на коричнево-золотистой коже, татуировки утоленного подросткового лета. Вот только моя страсть не была утолена – парень, которого я любила, первый раз повел себя так, словно собирался ответить на мои чувства.
Привязав лодку того рыбака, Майк молча отвез меня домой. Когда я выскочила из машины, он сказал мне в спину, что сожалеет. Сожалеет! Чаша моего унижения переполнилась. Через неделю я уехала в колледж. А в канун Рождества красную ленточку на его подарке развязывала моя сестра. Ожерелье с подвеской в форме сердца, усеянного бриллиантами. Спустя год они обручились.
Все идет, как должно быть? Или в операционной системе что-то сбоит?
Его пальцы блуждают, оставляя жгучие отпечатки на моей коже под рубашкой. Доказательства. Следы, которые проявились бы, если бы моя сестра посыпала их порошком для снятия отпечатков.
Это то, что чувствуют умирающие звезды в своем последнем огненном танце?
Экстаз, который обращается в жгучую боль?
Если сейчас я не заставлю себя поступить правильно, то окажусь не в начале пути.
Я буду в самом его конце.
Я отрываю свои губы от его губ и отступаю назад. На лице Майка такое же ошеломленное выражение, как и на моем.
Отступая и пошатываясь, мы продвинулись на двадцать ярдов вглубь лужайки от тротуара, откуда начали.
В темноте раздается резкий смешок.
– Кажется, Бубба Ганз не всегда ошибается.
Тягучий выговор Джесса Шарпа, словно лассо, которое он набрасывает Майку на шею, оттаскивая его в сторону.
А вот и третий лишний. Лучше поздно, чем никогда.
