Текст книги "Современный зарубежный детектив-4. Компиляция. Книги 1-23 (СИ)"
Автор книги: Дженнифер Линн Барнс
Соавторы: Донна Леон,Джулия Хиберлин,Фейт Мартин,Дэвид Хэндлер,Дейл Браун,Харуо Юки,Джереми Бейтс
сообщить о нарушении
Текущая страница: 308 (всего у книги 327 страниц)
Внезапно какой-то звук заставляет нас вздрогнуть. Мелодичный. Диссонирующий. Почти одновременно мы оборачиваемся.
Колокольчики «музыки ветра» на соседском крыльце взмывают в воздух. Так сказала бы моя сестра.
Феи выбивают чечетку на железных перилах. Вероятно, так объяснила бы мама.
Что сказать мне? Я молчу. Но когда закрываю глаза, девушка без лица яростно звенит браслетом.
Шарп наклоняется вперед, борясь с ветром, поднимает крышку люка. Я надеюсь, что лунный свет перережет лицо, обнажив его тайну, но и луна, и Шарп скрываются во тьме.
Я снова в буфетной, стою на коленях. Град бьет по треснувшим окнам. Кости дома ноют.
Шарп не проронил ни слова, пока раскладывал лестницу, чтобы я могла спуститься. На этот раз я преодолеваю три коридора и две лестницы впереди на манер заключенной. На кухне он объявляет, что пришло время общественных работ.
В зубах у него зажат гвоздь. У меня в ладони еще дюжина.
Шарп аккуратно приколачивает кусок фанеры с внутренней стороны собачьей дверцы. Пока он искал фанеру на заднем дворе, а молоток на полке, я обшаривала пол в поисках гвоздей, которых тут немало.
– И пусть Соломоны предъявляют мне иск за материальный ущерб, – мрачно замечает он. – Я все равно заколочу эту чертову дверцу. А Лиззи пусть разбивает окно, чтобы проникнуть в дом. Она будет не первой.
Я подаю гвозди один за другим, как прилежная медсестра. С каждым ударом его молотка внутри у меня все подпрыгивает.
В его руках нет мягкости, в движениях – аккуратности, он совершенно уверен в себе. Он создает, и он же разрушает, в этом нет никаких сомнений. А я хочу увидеть маленького мальчика, которым он был когда-то, но не могу его вызвать. Начинал ли он с наблюдений за сложным поведением муравьев? Знаете, когда дети топчут муравейники, чтобы посмотреть, как муравьи копошатся, и беспечно поджигают их спичками?
Барабанная дробь опасности в его ДНК уже присутствовала, когда мать укачивала его перед сном? Или это приобретенное, взлелеянное с каждой засечкой на его мифическом прикроватном столбике?
Я видела четырехнедельный эмбрион внутри незнакомки, задевшей меня плечом на улице, но я не вижу, что внутри у Джесса Шарпа.
Наверняка я знаю одно: с ним бывает очень спокойно, а бывает, напротив, страшно – смотря как он решит, – и с тех пор, как мы спустились с крыши, мне, скорее, страшно.
Судя по моим часам, ураган продвигается быстро, но сейчас мы в его центре. Протечка с крыши образовала сзади на рубашке Шарпа мокрый полуостров.
Я очень устала, мне не терпится, чтобы эта ночь поскорее закончилась. Пусть уже произнесет, до скорого, цыпочка, или пока, Рыжая, – любую из своих умеренно сексистских фразочек, только бы отпустил меня домой.
На миг я задумываюсь, не стоит ли перепрыгнуть через него, выскочить под дождь и влезть по толстому дубовому стволу – у мужчины его габаритов не получится повторить за мной этот трюк.
Шарп лежит на полу лицом вверх и гримасничает, оценивая свою работу. Его адамово яблоко, которое всегда выглядит обгоревшим, прямо передо мной, и я легко могу вонзить в него гвоздь.
Догадывается ли он, что почти каждая женщина старше шестнадцати рассуждает подобным образом? Что полтора часа назад я вошла в буфетную и подумала, что в замкнутом объеме банка антикоррозийного аэрозоля «WD-40» в случае чего сойдет за перечный спрей? Что привычка оценивать обстановку – как зудящая вторая кожа? И если бы женщины, подобные мне, действовали под влиянием каждой тревожной мысли, плохих мужчин на свете осталось бы куда меньше?
Мой взгляд скользит по четырем дверям буфетной. Все, за исключением ведущей на кухню, закрыты. Я разглядываю дверь с навесным замком и четко понимаю: сил, чтобы сбежать, у меня не осталось.
– Куда ведут остальные двери? – бормочу я, чтобы нарушить молчание. – Одна, должно быть, в столовую, чтобы слугам было удобно накрывать стол. А та, что со стеклянной ручкой? А с висячим замком? В башню? Как в том старом шоу «Давай заключим сделку». Мы с сестрой часто смотрели повторы в гостиничных номерах, между переездами из дома в дом. Один участник, три закрытые двери. В зависимости от того, какую ты выбираешь, ты можешь получить двух коз, пять бушелей фасоли или новехонький автомобиль.
Понятия не имею, слушает ли он меня. Я бы на его месте не стала. Шарп закидывает руки за голову и тянет фанеру с обеих сторон, проверяя на прочность. От этого усилия рубашка задирается, обнажая подтянутый живот и пистолет.
– У участников шоу всегда был шанс получить желаемое. – Кажется, меня снова понесло. – Мы с сестрой хотели коз или ослика. В теории вероятности есть задача, названная в честь ведущего. Парадокс Монти Холла. Но Монти Холл утверждал, что эту задачу невозможно решить статистически, потому что он манипулировал участниками, играя на их психологии. Говорил, что исход всегда не определен, кроме как, возможно, для него самого. А математика тут ни при чем.
Монти Холл думал совсем как ты, Шарп.
Последний удар молотком по гвоздю, как восклицательный знак, заставляет меня умолкнуть. Шарп принимает сидячее положение, небрежно обхватив руками колени. Понятия не имею, куда он дел молоток.
– Вот тебе задача на вероятность. – Шарп растягивает слова. – Ты, Рыжая, в ловушке серийного убийцы. В самом центре техасского циклона. Если это разговор, который ты решила завести с ним, чтобы он тебя пожалел, тебе конец.
Стремительным движением Шарп поднимает меня на ноги. Бежать некуда. Его тело возвышается надо мной, словно стена. Гвозди со стуком падают на пол из моей ладони.
Его налитые кровью усталые глаза всего в семи дюймах от моих, и меня не покидает ощущение, что он не договорил.
– Почему бы тебе завтра не спросить об этом у матери Лиззи? – интересуется он. – О вероятностях, что скрываются за дверями? За второй, третьей, четвертой? О том, велики ли шансы, что она не убивала свою дочь?
Я из последних сил пытаюсь сохранить невозмутимое выражение лица, в животе опять все переворачивается.
– Правильно, Вивви. Я знаю о твоей завтрашней встрече в тюрьме «Маунтин-Вью». Будь осторожна. Там колючая проволока.
Когда Шарп отпускает меня, ураган закончился. Дом устал держать оборону. Когда Шарп размахивал молотком, его дыхание не было таким частым и прерывистым.
И тут до меня доходит.
Он тоже видит во мне опасность.
Уже за полночь, когда я добираюсь до маминой спальни, на ее автоответчике мигает лампочка – новая порция чьих-то проблем. Меня переполняет ответственность. Но я здесь не для этого. Я пристально всматриваюсь в телефонную трубку. После знакомства с собачьей дверцей и повторного – с дубом, когда кора впилась мне в кожу, как колючки на ананасе, – царапины на животе кровоточат. Волосы никак не высохнут после мокрых дубовых листьев. Я почти не помню, как мы расстались с Шарпом в доме Соломонов, вроде бы он резко велел мне убираться тем же путем, каким я вошла.
Задев последнюю перекладину забора и получив боковой удар по лодыжке, я возненавидела его еще сильнее.
Но сейчас меня интересует старый телефонный аппарат. Никаких царапин или других следов вмешательства на трубке. Я выдвигаю столик и проверяю кабель. Ни адаптера, ни маленькой белой коробочки, которым тут не место.
Пока что нет никаких признаков жучка, подслушивающего устройства, DNS-доступа, «Патриотического акта», «Ричарда Никсона», или как там в полиции принято это называть. Майк вечно шутит над полицейским сленгом, как сбежавший из сериала «Прослушка».
Даже в нынешнем подавленном состоянии мой разум близок к паранойе. В любом месте комнаты может быть установлен датчик частоты звука.
Я исследую бисерный абажур на прикроватной лампе. Ничего, только полный рот пыли.
Снимаю с комода фотографию: я и Бридж на моем выпускном балу. Размышляю над тем, чтобы посветить фонариком за разросшимися кустами. Кусты ползут по стене дома и стучат в окно, как дурная машинистка.
Подумываю перебежать улицу и постучаться в приблудный бежевый фургон – мамин сосед, тип, склонный к мелким правонарушениям, утверждает, что паркуется перед домом в те дни, когда жена выгоняет его из дома. Я сроду не видела, чтобы он заводил мотор, хотя жена громко заявляет всем соседским любителям петуний, что держит пистолет наготове и ради любимого мужа готова пустить его в дело. Все окна закрыты занавесками, ветровое стекло – солнцезащитным козырьком с флагом Конфедерации. Пятеро соседей клянутся, что требовали у властей убрать фургон. Копы могли установить там параболическую антенну, которая преобразовывает вибрации от окна в звуковую запись. Иногда я жалею, что слишком хорошо разбираюсь в науке.
Я достаю из кармана сотовый, нажимаю тройку, посылаю вызов. Раздаются два гудка, прежде чем он отвечает.
– Какого дьявола? – яростный шепот на том конце трубки. – Мы… спим.
– Копы прослушивают мамин телефон? – набрасываюсь я на него. – Давно? Говори, много ли она знала про Лиззи Соломон? Говори. Сейчас же.
– Все в порядке. – Голос приглушен. Прикрыв динамик рукой, Майк успокаивает не меня, а мою сестру. – Это с работы. Я разберусь. Ложись спать. Я проверю, как там Уилл, и вернусь.
– Подожди. – Голос Майка снова в трубке. – Я иду на кухню.
Так и вижу, как он – коп, поднятый по тревоге, – выскальзывает из постели в своих белых боксерах, только что невинно солгав жене. Загорелая обнаженная грудь, которую я помню с детства после всех этих водных лыж по выходным на дорогой маневренной лодке его отца. Однажды в такой выходной – всего однажды – сто два градуса[553]553
Около 39 градусов по Цельсию.
[Закрыть], шесть жестянок «Короны» и распущенные завязки моего первого и последнего красного бикини едва не перевели наши отношения в новое русло. До сих пор этому удивляюсь.
Я знаю все о преданности Майка белым боксерам, о плотных белоснежных простынях – 700 нитей на квадратный дюйм – и диком сексе. Однажды вечером после нескольких бокалов вина Бридж поделилась со мной постельными привычками Майка, словно я была случайной подружкой, а не родной сестрой, которая тоже любила ее мужа. Словно мы с Майком покончили с этим навсегда. Потому что, пьяная или трезвая, Бридж на это надеялась.
Я тоже виновата, что притворялась.
Однажды, когда я сидела с Уиллом, я складывала боксеры Майка рядом с пеленками моего племянника, еще горячими после сушилки. Стринги у моей сестры тонюсенькие, я связываю их, как резинки. Порой я вижу, как ее ноги сплетаются с ногами Майка, и это не только ради удовольствия, они заняты важным делом – и то, что в результате их усилий на свет появился Уилл, кажется мне единственно правильным решением. А порой мне чудится, что эти четыре ноги обхватывают и душат за шею меня.
– Я была в особняке Соломонов, – говорю я сердито. – Твой приятель Шарп настоял, чтобы я с ним там встретилась. А закончилось все прогулкой по «вдовьей площадке».
– Что? Как ты? Ты же психуешь даже на колесе обозрения!
Кажется, Майк искренне удивлен. Если только… если только сам не сказал Шарпу, что крыша – подходящее место, чтобы меня встряхнуть.
– Если полиция меня не прослушивает, то откуда Шарп узнал, что сегодня я собираюсь повидаться в тюрьме с Николетт Соломон? Если, конечно, он тоже не экстрасенс. – Я сглатываю. – Разве вам, копам, не требуется ордер, чтобы вторгаться в частную жизнь?
– Сегодня? – Майк в замешательстве.
– Сегодня. Как только взойдет солнце.
– «Маунтин-Вью»? Плохая идея, Вив. Каждая криминальная знаменитость в Техасе зовет это место родным домом. Дарли Рутиер, Эмбер Гайгер, Иоланда Сальдивар[554]554
Дарли Рутиер из Роулетта осуждена за убийство сына в 1996 г., ожидает в тюрьме смертного приговора; бывшая полицейская Эмбер Гайгер из Далласа в 2018-м приговорена к 10 годам заключения за убийство предполагаемого грабителя в собственной квартире; Иоланда Сальдивар из Сан-Антонио в 1995 г. была приговорена к пожизненному заключению (и до сих пор его отбывает) за убийство кантри-певицы Селены Кинтанилья-Перес, президентом фан-клуба которой она являлась.
[Закрыть]. Журналисты и съемочные группы постоянно запрашивают интервью. И то, что ты решила заскочить в гости, – это настоящий скандал, учитывая, что знаменитый подкастер выходит в «Твиттере» на тропу войны. Бридж весь вечер пыталась до тебя дозвониться. У нас тоже был дерьмовый день. Она беспокоится, что болтовня Буббы Ганза просочится…
– В ее такую прелестную, такую беззаботную жизнь? – перебиваю я его. – Хочешь сказать, она беспокоится, что ее группа мамочек будет злословить про ненормальную сестру, вместо того чтобы обсуждать, стоит ли прочесть «Неукротимую» или «Как стать антирасистом»?[555]555
Гленнон Дойл «Неукротимая», Ибрам Х. Кенди «Как стать антирасистом» – обе книги написаны в жанре документальной прозы, поднимают важные социальные проблемы и в свое время стали бестселлерами.
[Закрыть] – Я тут же успеваю пожалеть о своих словах. Ненавижу себя, когда бываю такой язвой.
Майк шумно вздыхает:
– Иисусе – и я обращаюсь непосредственно к Нему каждой каплей своей католической крови, – как бы я хотел, чтобы вы двое разобрались между собой. Ваша мать что-то сделала с вами обеими.
– Не надо обвинять во всем мою мать, – замечаю я сухо. Полагаю, нам стоит притвориться, что ты дотронулся до моего подбородка – тогда, в баре – совершенно непредумышленно.
– Вивви… я…
– Прекрати, – перебиваю его я. – Или объяснись, или не начинай.
– У меня нет никаких скрытых намерений. – Защищается. – Лиззи Соломон заслуживает правды. Все дела, к которым я тебя привлекал, заслуживают справедливого решения.
– Трудно поверить, что твои амбиции и амбиции Шарпа не играют в этом деле никакой роли.
– Может, поговорим об этом утром?
– Майк. Полиция прослушивала телефон моей матери?
Молчание.
– Нет. Насколько я знаю, нет.
– Так вот, Николетт Соломон звонила на автоответчик моей матери не с тюремного телефона. В начале не было записанного механического голоса с предупреждением, что мне звонят из тюрьмы. Она оставила простое и не слишком дружелюбное сообщение, будто стояла за соседней дверью. Должно быть, воспользовалась одноразовым телефоном.
– Точно.
– Их до сих пор продают тайком за решеткой?
Его молчание способно вместить грузовик.
– Майк, ты должен мне сказать.
На мои глаза наворачиваются слезы.
– Хорошо, Вив. – Тяжкий вздох. – Мы много лет слушали Николетт Соломон. Это часть стандартных действий по поиску тела Лиззи. А последние два месяца наша стукачка спит на соседней койке так близко, что различает, как Николетт скрежещет зубами по ночам.
Я слышу скрип закрываемой двери. Майк ходит по заднему двору.
– Я могу провезти тебя в тюрьму в патрульной машине, чтобы не нарываться на стервятников Буббы. И даже подожду внутри. Бридж скажу, чтобы ехала на озеро к родителям вместе с Уиллом. Скажу, срочная работа.
Майк хочет, чтобы я вступила в игру. Однако игра идет по его правилам. И я никогда еще не доверяла ему меньше, чем сейчас.
– Отправляйся на озеро, Майк. И прекрати врать жене. Это лишнее напоминание, что мне ты тоже врешь.
Я кладу трубку и на ощупь бреду в свою спальню. Падаю на простыни и вперяюсь в единственную слабенькую звезду, которая до сих пор смотрит с потолка, словно предсмертное желание, с тех пор как шестнадцать лет назад я ее туда прилепила.
Я борюсь с желанием сжать пальцы в кулак.
Проигрываю борьбу.
Стучу.
Тише, потом громче.
Пятьдесят раз.
Копыта топчут мою грудь. Бридж кричит. Майк удерживает ее с таким выражением на лице, которое убеждает меня, что гибель грозит мне.
Когда я приподнимаюсь на кровати, набирая в грудь побольше воздуха, в спальне раздается только стук моего сердца. Сны про Синюю лошадь бывают и похуже. Главное, на этот раз Майк спасся.
Я насчитываю двадцать солнечных полосок на полу. Делаю столько же вдохов. Я знаю распорядок.
Борюсь с желанием позвонить Бридж, убедиться, что с ней все хорошо, или пролистать «Твиттер» Буббы Ганза, или нервно поскроллить утренние воскресные заголовки. Я даже не пытаюсь уменьшить свою вину, прочтя кучу сообщений от сестры. Я знаю, что в них. Позвони мне.
Палец делает то, что делал всегда, чтобы меня успокоить, то, что должен был делать по памяти прошлой ночью. Палец тянется вверх по стене, обводя девять звезд Андромеды, Прикованной к утесу, – одному из восьмидесяти восьми созвездий на светящемся в темноте плакате, пришпиленном к стене. Прекрасная Андромеда удостоилась семисот двадцати двух квадратных градусов неба после того, как отец приковал ее обнаженной к утесу в жертву морскому чудищу.
Когда мы переехали в Техас, мама засунула меня в дальнюю спальню, подальше от своей и Бридж, чтобы я могла стучать в стену сколько душе угодно. Это Бридж не смирилась, не оставила меня в одиночестве биться в компульсивной спирали.
Она купила этот плакат за семьдесят пять центов на гаражной распродаже и сидела со мной каждый вечер, пока обводить пальцем очертания Кентавра, Льва, Орла или Кассиопеи не понравится мне больше, чем сбивать костяшки о стену.
Бридж убеждала меня, что Персей поспел вовремя. Впрочем, она же уверяла, что не важно, была ли спасена Андромеда, ведь это выдумка. Греческий миф. Я задала вопрос, которому суждено было стать рефреном всей моей жизни: откуда нам знать, что ее и вправду спасли?
Я набрасываю тонкий мамин халат и босиком подхожу к окну гостиной. Отдергиваю портьеру. На улице по-воскресному тихо. Пока. Все в церкви или едят на завтрак грейпфруты и тако. Никаких полицейских машин. Ни Майка. Ни Джесса Шарпа. Даже уродливого фургона соседа с надписью где-то сбоку: «Качу куда хочу».
Тишина не спасает от боли, оставшейся после того, как Синяя лошадь истоптала мне грудь. Костяшки ободраны. Головокружительное чувство, будто я цепляюсь за утес, словно Андромеда, а финал не известен никому, кроме тех, кто читает мою историю.
Сдираю фольгу с просроченного черничного йогурта и устраиваюсь за кухонным столом с ноутбуком, чтобы изучить маршрут до тюрьмы, который займет два с половиной часа. Я ознакомилась с громоздким списком правил в тюрьме, название которой обещает горы и великолепный вид, но где нет ни того ни другого.
Туда нельзя проносить смартфоны, пузырьки с лекарствами, такие, казалось бы, невинные предметы, как ручки и блестящий лак для ногтей в бутылочках, которые могут быть превращены в оружие.
Нельзя, чтобы длина юбки была больше трех дюймов выше колен, и засуньте свое декольте целиком в кроличью нору, если не хотите, чтобы вам любезно предложили переодеться в бумажное платье.
Примерив перед маминым запотевшим зеркалом три разных образа, останавливаюсь на слегка помятом желтом платьице чуть выше колена из гардероба Бридж, летнем кремовом свитере, защищающем от кондиционера, и розовых шлепках с желтыми звездочками – приятный сюрприз! – на внутренней стороне подошвы. Шлепанцы разрешены, хотя я понимаю, что за них можно получить по физиономии.
Большая часть содержимого моего рюкзака, да и сам рюкзак – запрещенная контрабанда, поэтому я решаю не усложнять задачу. Пишу номер заключенной Николетт Мари Соломон, который нашла в интернете, на клочке бумаги. Сую его в прозрачный зип-пакет с моими водительскими правами. Кладу туда еще десять долларов мелочью, которые нашлись в мамином туалетном столике, – для торговых автоматов, если у меня хватит щедрости купить осужденной пачку чипсов или «Сникерс». Хотя это вряд ли.
Собираю волосы в исключительно небрежный пучок, не прибегая к помощи заколок или резинок. Затемняю корни, нанеся черную тушь сбоку и на макушке – хочу придать себе бывалый вид, – прежде чем провести той же щеточкой по ресницам.
С подводкой, пожалуй, я переборщила, что для меня редкость. Роюсь в мамином ящике в поисках незасохшего тонального крема и решаю, что обойдусь. Мой пустынный загар немного поблек, но не настолько. Материнская кожа почти без видимых пор – единственный дар, который мы с Бридж принимаем без возражений.
На случай, если Майк прав насчет медийных троллей, хочу как можно меньше походить на пять своих фотографий, которые появляются на экране, если ввести в поисковой строке: «Вивиан Буше».
Снимок сотрудницы обсерватории – бледная, без улыбки, как раз в ходе напряженного исследования. Если про кожу можно сказать: белая, аж светится, то это про меня.
Вторая, школьная фотография, на которой я, в возрасте десяти лет, запечатлена с копной рыжих волос и испуганными глазами за очками в тонкой оправе. Она появилась в местных газетах после того, как я спасла Майку жизнь.
Третья, четвертая и пятая – снимки, сделанные журналистами возле арендованного дома на Голубом хребте до того, как копы затолкали нас в фургон и отвезли в мотель.
На них я предстаю в виде расплывчатого силуэта, на двух даже нет моего имени. Все камеры были обращены к Бридж. Я никогда ей не завидовала, правда никогда. Красота – цепи, почище тех, которыми была прикована к утесу Андромеда.
Всего несколько лет назад я увидела репродукцию «Андромеды» Рембрандта. Он подвесил ее с обнаженной грудью к скале за запястья. Изобразил ужас, а вовсе не красоту.
Его Андромеда уязвима и несовершенна – такой, я полагаю, Бридж хотела бы выглядеть в глазах окружающих, сумей она отринуть собственные ожидания и ожидания остальных.
Андромеду принесли в жертву морю из-за хвастовства ее матери, и я не сомневаюсь, что именно хвастуньей всю жизнь считает Бридж нашу маму.
Я завожу джип около половины первого. Повернув зеркало заднего вида, замечаю белый капот – пикап Шарпа выжидает в квартале от дома.
