Текст книги "Современный зарубежный детектив-4. Компиляция. Книги 1-23 (СИ)"
Автор книги: Дженнифер Линн Барнс
Соавторы: Донна Леон,Джулия Хиберлин,Фейт Мартин,Дэвид Хэндлер,Дейл Браун,Харуо Юки,Джереми Бейтс
сообщить о нарушении
Текущая страница: 316 (всего у книги 327 страниц)
Шарп обошел джип и смотрит на меня с недоумением:
– Ты будешь выходить?
Я встаю, слегка пошатываясь. Улица погружена в послеполуденную дрему. Между тем восемнадцатиколесные грузовики снова заводят двигатели у меня в голове. Они почти заглушают голоса, которые взбираются от узлов в животе к моему мозгу. Пот выступает на коже, льнет к бедрам, увлажняет волосы на затылке.
Красный кирпич, красный кирпич, красный кирпич.
Об этом твердят голоса.
Это плохой дом.
Было бы жестоко просить Шарпа остаться в джипе и, подвергнув опасности заболеть раком, сократить его дни.
На полпути к дому все прочие запахи забивает аромат ванили.
Шарп раз двадцать молотит кулаком в дверь, пока крупная женщина в летящем и заляпанном розовом кимоно не открывает входную дверь, таща за собой кислородный баллон.
«Чертов Шарп», – первые слова, которые срываются с ее губ. Вчера вечером после недолгого поиска на «Белых страницах» я сузила список адресов до двух. Шарп вычеркнул первый – дом в городишке Пондер неподалеку от земель, принадлежавших Челноку, и отправил меня по второму адресу, в том же городишке. Теперь я вижу, что он не просто ткнул пальцем в небо.
Разумеется, Шарп отработал все пункты. Опросил каждого родственника Челнока, каждого друга и коллегу. Как и я, он рисовал концентрические круги, пока не осталось ничего, кроме пустого воющего пространства, где больше нечего взять. Причем он сделал это дважды. Не только после исчезновения Лиззи, но и после того, как пропал Челнок. И возможно, еще много раз.
– И тебе доброго дня, Хелен, – сухо произносит Шарп.
– Какой план на сегодня? Вытащишь трубки у меня из носа, пока будешь допрашивать?
Она поворачивается ко мне, блуждая по моему телу исполненным ненависти взглядом, которым владеют суровые техасские женщины и не знают себе в этом равных. Такой взгляд останавливает пищеварение, уменьшает рост на дюйм в день, острыми когтями впивается в сердце. Прямо сейчас он заставляет умолкнуть голоса в моей голове, как будто прихлопывает их.
– Не знаю, кто ты, черт подери, такая, – шипит она, – но будешь моим свидетелем.
Оставив дверь распахнутой, она ковыляет во тьму, таща за собой баллон. Я различаю очертания дивана, кофейного столика, голубоватый отблеск телевизора, который орет на полную мощь.
Шарп придерживает сетчатую дверь и кивает мне, чтобы заходила.
В нос сразу ударяет другой запах – женщины, которая с трудом поддерживает гигиену. Я знаю, что Хелен не всегда была такой – над ее головой висит портрет углем в раме, где она изображена верхом на жеребце прекрасной американской четвертьмильной. Когда-то у нее были достаточно сильные бедра, чтобы с ним справляться.
А из скопления клеток в ее теле сформировался чемпион родео.
Под портретом Хелен – фотография мальчика, вероятно Челнока, только мельче, ничтожнее. Красная ковбойская шляпа, на вид лет восемь, размахивает лассо.
Хелен плюхается в откидное кресло, глаза снова впиваются в экран, где идет повтор инвестиционного шоу «Акулы бизнеса».
– Я могла бы изобрести чертову скамеечку к унитазу, – говорит она.
Шарп подходит к ее креслу, берет с подлокотника пульт и выключает звук. Мужчина берет дело в свои руки, но внезапно на меня обрушивается поток образов, и я оставляю его действия без внимания.
Деревянная ложка в ящике стола. Бейсбольная бита в шкафу в прихожей. Кожаный ремень, закопанный неглубоко в грязи на заднем дворе. «Спасите», написанное восковым карандашом задом наперед на стекле в окне спальни.
Веревка обматывается и обматывается вокруг кроватного столбика.
– Хелен, это Вивиан, – говорит Шарп. – Она экстрасенс. В последнее время пользуется большой популярностью.
– Чертов экстрасенс, – буркает Хелен.
Я выхожу из транса, одаривая Шарпа гневным взором за такое представление. Впрочем, моя суровость не способна ни на дюйм уменьшить его рост или остановить процесс переваривания бургера в его желудке.
– Так-так. – Хелен с пробудившимся интересом меня разглядывает. – Ты видишь на дне озера моего мальчика, Челнока? Можешь показать место на карте? Взять лодку, поднять его со дна, как Иисус, чтобы я могла наконец по-человечески его похоронить?
– Мне жаль, что это случилось с вашим сыном. – Слова застревают у меня в горле, пока образы – веревка и ремень, ложка и бита – дразнят меня, будто призрачные предметы из страшной сказки.
Мне жаль, что он у тебя родился. Этого мне по-настоящему жаль. Не родись он на свет, я не стояла бы тут и не дышала этой вонью.
– Конечно, тебе жаль. Давай дальше. Что тебе от меня надо?
– Вы не могли бы вспомнить, что делал Челнок в день исчезновения Лиззи Соломон? – спрашиваю я. – А еще раньше? Может быть, это позволит мне… очистить его имя.
– Мы с Хелен уже все обсудили, – резко встревает Шарп. – Не бери на себя работу полицейского управления.
– Вот так веселье, – ухмыляется Хелен, переводя взгляд с меня на Шарпа. – Смотреть, как вы, голубки, поклевываете друг друга, куда забавнее, чем на мамаш, толкающих свое чертово органическое детское питание миллиардерам, у которых есть няньки. Эти женщины хотят уморить наших деток голодом, вот что я вам скажу. Челнок вырос на «СпагеттиОс» в банках и чипсах «Доритос», и у него было больше мускулов и мозгов, чем у Троя Айкмана[568]568
Трой Айкман (р. 1966) – бывший игрок в американский футбол, квотербек, выступавший за «Даллас ковбойз», актер и продюсер.
[Закрыть].
– Мы с Шарпом никакие не голубки. – Мне не терпится ее поправить. – Мы ненадолго объединили наши усилия, чтобы найти Лиззи Соломон.
Она кивает, закатывая глаза:
– Конечно-конечно. У вас чисто деловые отношения. И ты хочешь восстановить доброе имя моего мальчика? Я уже говорила твоему дружку, что мне жаль ту девчушку, но по совету адвоката я больше не отвечаю на вопросы о моем сыне. Я официально обвинила Соломонов в причинении смерти в результате противоправных действий. На самом деле речь идет о намеренном убийстве, но я не могу доказать, что эта женщина и ее муж велели его убить. Мой мальчик стал свидетелем того, что они сделали с той девчушкой. Он пытался остановить их.
Гордая, не имеющая за душой ни единого доказательства, кроме собственного богатого воображения.
Глаза Хелен сужаются. Кажется, ее осеняет.
– А ты не та цыпочка из программы Буббы Ганза? Ученая дама-экстрасенс из вчерашнего выпуска? Хорошо ты его отбрила в ответ на дичь, которую он нес. – Она оценивающе меня разглядывает. – Мне по душе женщины, которые не дают мужикам спуску. Присаживайся.
Хелен, неожиданно преисполнясь ко мне дружеских чувств, хлопает по грязному дивану рядом с собой. Меня принуждают сесть, ибо она продолжает похлопывать и улыбаться, но я твердо намерена держать свою задницу подальше от биологической опасности. Хелен легонько помахивает эмоциональным хлыстом, которым каждый день сдирала с сына кожу. Мать была быком, в схватке с которым он неизменно проигрывал.
Нравлюсь я ей или не нравлюсь. Садиться или не садиться. Я не сажусь. Она перестает похлопывать по дивану.
– Дорогая, позволь я расскажу тебе про моего Челнока. В двенадцать отец заставлял его бегать по холмам, пока он не валился с ног. К пятнадцати мой сын переплывал это озеро. Хочешь знать, что случилось за день до того, как мой сын пропал? В последний раз я видела его восемь лет назад в мае. Мой мальчик поцеловал меня в щеку, сказал, что идет рыбачить и вернется завтра к одиннадцати с тортом из «Костко». Это был мой день рождения. Какой сын покончит с собой накануне дня рождения матери? И нет такого озера в Техасе, которое способно его поглотить. Разве что океан, создание Господа. Но не какое-то глупое озеро, творение человеческих рук. Шарп, ты снова мне скажешь, что пятнадцатилетнему подростку не под силу переплыть Тексому?
– Нет, Хелен, не скажу.
Она фыркает, довольная тем, что одержала победу. Смотреть, как меняется ее настроение, все равно что наблюдать за осьминогом, который разворачивает и сворачивает щупальца.
– Пока не докажете, что мой сын невиновен, и не найдете тело, мне вам сказать нечего. Шарп, ты с подружкой сам найдешь выход. Держу пари, секс у вас сегодня будет отменный.
Она увеличивает звук телевизора.
Голос рекламирует узкие зеркала для примерочных, чтобы женщины, которым понравится свое отражение, покупали больше одежды.
– Я вернусь, если сумею что-нибудь доказать. – Я пытаюсь перекричать звук телевизора. – В том числе вашу причастность.
Ей не требуется много времени, чтобы уловить намек. Хелен в ярости толкает качалку вперед, словно маятник, чтобы до меня дотянуться. Но ее вес слишком велик. Она откидывается назад, задыхаясь от одной попытки.
Я сую руку в карман и прижимаю большой палец к острому краю заколки, принадлежавшей Лиззи.
– Что у тебя в кармане, девчонка? Нож? Баллончик? Думаешь, я с тобой не справлюсь? Да ты хуже Шарпа!
Теперь она вопит, все еще сражаясь с креслом.
– Думаешь, я сама убила своего чертова сына?
– Нет, не думаю. Вряд ли ты удерживала его голову под водой. Но убить его тебе было раз плюнуть.
С Шарпа довольно. Он тянет меня через всю комнату к двери. Хелен давит на клавишу пульта, пока комната не начинает содрогаться от звуков.
Шарп плотно закрывает за нами дверь, сжимая мою руку.
Я вырываюсь.
– Находиться в этом доме – все равно что читать двадцатистраничную предсмертную записку, – выпаливаю я. – Откуда у тебя столько уверенности, что Челнок не нырнул в то озеро сознательно, чтобы счастливо упокоиться на дне? Не важно. Просто скажи, почему Хелен не унаследовала землю сына? Почему не живет как королева?
– У Челнока было оформлено завещание, по которому все имущество отходило местному мужскому клубу. Он хотел быть уверен, что мать не получит ни цента.
– Держу пари, составляла его Никки Соломон, – говорю я без обиняков. – Его любовница.
– Так и есть. Никки подготовила завещание. Тогда же они познакомились.
Не дойдя до джипа, я останавливаюсь.
– Никто не знает наверняка, мертв ли Челнок, – говорю я открыто. – Но его мать в это верит. Она не покрывает его, это точно. Она умеет лгать только себе самой. – Я запинаюсь. – В этом доме случилось что-то ужасное. Давным-давно. Я не вижу всех подробностей.
Судя по выражению его лица, я права.
– Что здесь случилось? – настаиваю я. – Говори.
Шарп смотрит мимо меня, в сторону дома.
– У Челнока была младшая сестра, Джун. Она погибла на заднем дворе, когда ей было восемь месяцев. Утонула в детском пластиковом бассейне. Там воды-то всего на два дюйма. Челноку было велено за ней присмотреть, пока Хелен отошла поговорить по телефону. Ему было пять.
У меня перехватывает дыхание. Я опускаюсь на бордюр.
Два дюйма, семь минут – жизнь такая хрупкая, такая дразнящая.
Словно все мы, притворяясь, смотрим в одно большое, вытягивающее зеркало.
Я больше не понимаю, какие чувства вызывает у меня Челнок. Отвращение уступает место жалости.
Я поднимаю голову.
– Поэтому ты решил, что он причастен к исчезновению Лиззи? – спрашиваю я. – Думаешь, он испытывал патологическое сожаление, извращенную печаль? Или был хладнокровным психопатом, намеренно убившим их обеих?
– Второе. Но я бы поставил на оба варианта. Я также готов рискнуть деньгами, что Челнока больше на этом свете нет.
– Ты так в этом уверен.
– Как и в том, что та девушка с браслетом мертва.
Я потрясена. Ничего себе. Сам про нее вспомнил.
– Я знаю, что ты хранишь ее фотографию в своем пикапе, – говорю я тихо. – Знаю, что это та самая девушка, которой принадлежал браслет с места преступления на фотографии. Можешь рассказать мне о ней, или когда-нибудь она сделает это сама. Тебе решать.
– Я понял, что ты обшарила мой пикап, через пять секунд после того, как вернулся.
– Это ты оставил подвеску у меня на пороге? – Не хочу, чтобы голос выдавал волнение. – У Эмм точно такая же. Ты что, играешь со мной в какую-то игру? Все выясняешь, не мошенница ли я?
– Это ты у нас игрок, Вивви. Я стараюсь не отставать.
Шарп наблюдает, как я достаю из кармана заколку Лиззи и собираю волосы в небрежный пучок.
Я указываю на мавзолей красного кирпича за спиной.
– Если я достану это кровавое лассо из твоего багажника и покажу матери Челнока, не заявит ли она, что оно принадлежало ее сыну?
– Судя по моему опыту, это будет зависеть от уровня алкоголя в ее крови. Иногда лассо, Вивви, это просто лассо. А пятно крови – просто пятно. Иногда мужчина пропадает без вести, а исчезнувшая девушка давно мертва, и лучше оставить их в покое.
Это не те слова, которых ждешь от полицейского, по крайней мере такого, каким Шарп хочет казаться. Я спотыкаюсь о бордюр.
Он открывает мне дверь с водительской стороны и захлопывает ее за мной. Пока я включаю зажигание, он все еще стоит ко мне спиной, разговаривая по телефону. Я размышляю, не нажать ли на газ и не оставить ли его там, где стоит, но размышляю слишком долго.
Он в джипе, пристегивается ремнем. На лице снова гладкая резиновая маска.
– Сегодня Брандо не работает, – сообщает он.
– Что?
– Брэндон, он же Брандо Уилберт, охранник на полставки, следующий в твоем списке.
Спокойно, как будто мы только что не выясняли отношения на тротуаре.
– Но я же звонила в тюрьму, – возражаю я. – Человек, до которого я в конце концов дозвонилась, его приятель, оказался разговорчивым. Сказал, сегодня Брандо работает внештатным сотрудником в приемном отделении в центре города.
– Нигде он сегодня не работает, у него незапланированные выходные. Там дело щекотливое, и лучше ему пока посидеть дома. К Соломонам это отношения не имеет. Он довольно надежный полицейский агент.
– Ты его знаешь?
– Знаю.
– Адрес квартиры Брандо сразу под адресом тюрьмы в моем списке. Просто вбей его.
– Там его тоже нет. Я удивлен, где твоя хваленая интуиция?
– Просто отвези меня к нему, ладно?
Мне не хочется признаваться, что красной кирпичной кладки перед моими глазами стало еще больше.
Мы едем в молчании. Шарп вбил в навигатор «Просто бар», заведение в Форт-Уэрте с неприметной дверью, замысловатыми авторскими коктейлями и девизом: «Всевозможные слегка эзотерические возлияния». А что там с фасадом?
Красный кирпич.
Девиз бара не выговорить техасскому любителю пивка из трущоб, каким я нарисовала Брандо в своем воображении. «Просто бар» – последнее место, где будет зависать, тратя свои жалкие гроши, двадцатидевятилетний охранник из умирающего жилого комплекса на юге Форт-Уэрта, работающий в тюрьме на полставке.
За пятнадцать минут мы добираемся до Магнолия-авеню – полосы эклектичных баров, бистро и велопарковок.
Пятнадцать минут полной тишины и арбузного освежителя воздуха.
И снова Шарп, истинный джентльмен, открывает мне дверь в прохладное темное убежище «Просто бара», как будто у нас свидание. Глазам требуется несколько секунд, чтобы отвыкнуть от жгучего солнечного света. Когда я была здесь в последний раз, на барном стуле, ослепляя завсегдатаев пышным бюстом, восседала новоиспеченная невеста, перебравшая «Утти-Путти», «Мамаши Тейлор» и «Тихих дискотек».
Начало вечера, самое барное время, но заведение почти пустует. Парочка в угловой кабинке и парень за стойкой в футболке Megadeth с видом Пикассо вырезает из лимонной кожуры изящные завитки. Шарп устраивает нас на барных стульях в другом конце зала.
Шарп – истинный знаток в искусстве манипуляций, но, если он решил напоить меня и разговорить, закажу «Месть Эль Химадора».
Он кивает бармену, тот делает вид, что нас не замечает. С тех пор как мы вошли, техника нарезки лимонных завитков изменилась. Теперь он слизывает с пальца капельку крови. Смотрит на нас, затем оглядывается, словно не может решиться. Затем, перебинтовав кулак большим барным полотенцем, словно мумию, крадется к нам.
– Эй, чувак, мой босс не в курсе, что я работаю в тюрьме, – хнычет он. – Я сказал им, что осенью поступлю в кулинарную школу. Они думают, мой вайб придает этому бару… атмосферу.
– Если просто ответишь ей на несколько вопросов, – Шарп тычет в меня пальцем, – и сделаешь мне «Кровавую Мэри» без крови, через пятнадцать минут нас тут не будет.
– Хорошо.
Бармен нервно поворачивается ко мне:
– Что ты хочешь знать?
Меньше всего я ожидала такой сговорчивости.
– Что ты вычеркнул из письма, которое некая Астерия Буше написала Никки Соломон?
– Я читаю много писем, – расплывчато отвечает он. – Всего не упомнишь.
– На нее это не действует, – сухо замечает Шарп. – Она экстрасенс.
Я бросаю на Шарпа сердитый взгляд. В который раз это не то откровение, с которого следует начинать.
Впрочем, его слова производят на Брандо сильное впечатление. Он становится еще более нервным. Нетерпеливым. Наклоняется ко мне. Я чувствую запах лимонов.
– Моя сестра умрет? – спрашивает он.
– Что?
– Моя младшая сестренка, Шелби. Она в центре Кука с лейкемией. Я отдам тебе все свои чаевые за вечер, если ты мне что-нибудь скажешь.
Его невыразительные карие глаза жалобно таращатся на меня со щекастого лица.
Хватит, хватит, хватит.
Хватит с меня этих злодеев, у каждого из которых есть предыстория, раздирающая сердце в клочья.
– Я правда не знаю, Брандо, – осторожно отвечаю я. – Я ничего не знаю про твою сестру. Хорошо бы у тебя был предмет, к которому она прикасалась.
– У меня есть, – немедленно разоблачает он мой блеф, буквально закатывая рукав. – Это один из ее идентификационных больничных браслетов. Я никогда его не снимаю.
Прежде чем я успеваю остановить Брандо, он рассекает браслет ножом, которым вырезал завитки.
– Вот, держи.
Я разминаю пальцами скользкую бумажную полоску. Читаю имя. Шелби Лин Уилберт. Дата рождения. Ей всего одиннадцать.
Я пытаюсь. Действительно пытаюсь. Ничего. вместо браслета это могла быть метка морской черепахи под угрозой исчезновения. Шарп с интересом наблюдает за неожиданным поворотом.
Разумеется, он ждет, что я использую слабое место Брандо в своих целях.
Увы, он будет разочарован.
– Прости, Брандо. Правда, прости. Я ничего не могу сказать про твою сестру. Я бы с радостью, но нет. Но мне нужно кое-что знать, про другое.
– Вы арестуете меня за то, что я скажу? – обращается он к Шарпу. – Скажете моему боссу?
– Которому?
– Любому.
Их говор становится протяжнее, один подражает другому, трехбуквенные слова становятся двусложными. Во-о-от.
– Пожалуйста, Брандо, – умоляю я. – Это касается пропавшей девочки. На ее месте могла оказаться твоя сестра.
– Ладно, ладно, чего ты сразу. Мне позвонил один парень и сказал, что, если я буду читать ему всю переписку Никки Соломон, он будет класть триста долларов в почтовый ящик моей матери десятого числа каждого месяца. Что я и делаю все это время. Видела бы ты больничные счета моей сестры.
Снова предыстория. Которая меня убивает.
– Я читал ему письма Никки по телефону, – продолжает Брандо, – и он говорил мне, что вычеркнуть. Официальную переписку, вроде писем от ее адвоката, запрещено цензурировать, поэтому я имел дело только с ее личной перепиской.
Он говорит с таким видом, словно это его оправдывает.
– Не знал, что это входит в обязанности охранника, – перебивает Шарп. – Просмотр переписки.
Прежде чем ответить, Брандо одаривает его пристальным взглядом.
– Ну, это как бы неофициально. Не важно, но тому парню не понравилось, когда эта Буше сказала, что знает похитителя Лиззи Соломон, и написала его фамилию и телефон. Я сказал ему, что такие дурацкие послания заключенные получают каждый день, но он настоял, чтобы я это вымарал. Возможно, там стояло его имя. А знаешь, этот парень, который хотел, чтобы я читал ее письма, всегда назывался мистером Анонимусом, когда мне звонил.
– Ты помнишь фамилию, которую вычеркнул? – выпаливает Шарп. – Или номер?
– Учителя говорили, у меня плохо с запоминанием имен и цифр. Вот только я прекрасно помню, что на прошлой неделе он не оставил в почтовом ящике обычные триста баксов. Думаю, решил отказаться от моих услуг. Больше я ничего не знаю. Еще не расхотели «Кровавую Мэри»?
– С собой, – говорит Шарп.
Брандо отворачивается, направляясь к сияющей стене из бутылок на другой стороне бара.
– Постой. – Я протягиваю ему разрезанный больничный браслет. – Не забудь.
Брандо нерешительно разворачивается.
– А ты не хочешь его поносить? Ну так, на всякий случай, вдруг что-то почувствуешь?
Я не сразу говорю «нет», и мои колебания Брандо принимает за согласие. Спустя пять минут он возвращается с двумя «Кровавыми Мэри» в пластиковых стаканчиках и скотчем.
На одном из стаканчиков написано «Брандо» и номер телефона. Этот стаканчик он дает мне, другой – Шарпу.
Затем отрывает кусок скотча.
Я протягиваю ему запястье.
На мне пугающее количество украшений. Триада металла, бумаги и боли. Больничный браслет, словно наручник, приковывает меня к душе сестренки Брандо, которая сражается за жизнь. Подвеска, оставленная на пороге неизвестно кем, стягивает шею, как серебряная петля, напоминание о девушке Шарпа, умоляющей меня найти ее. Заколка с окровавленного банта Лиззи, которую я стащила в участке, будто сломанный ноготь, застрявший в волосах и царапающий кожу.
Жива.
Три девушки тянут в разные стороны, раздирая меня на части.
– Как ты? – спрашивает Шарп. – На тебе лица нет.
Я киваю, забираюсь в джип, не собираясь объяснять, почему у меня нет для него другого лица.
Прежде чем сделать первый вдох, я опускаю все четыре стекла. Отпиваю из стаканчика ровно столько, чтобы не расплескать содержимое, соус «Табаско» обжигает горло.
Сидящий рядом Шарп уже проглотил половину своей порции, отпихнув в сторону оливку, фаршированную сыром с голубой плесенью, и перчик халапеньо, обжаренный во фритюре, и теперь так громко грызет сельдерей, что я слышу хруст, несмотря на рев проезжающего мимо мотоцикла.
С детства у меня была склонность к мизофонии, или, по-научному, ненависти к звукам. Еще одна особенность в арсенале моей сверхчувствительности. Еще одна особенность, которую Шарп использует против меня, догадывается он об этом или нет.
Обычные звуки вроде чужого дыхания в постели или чавканья за столом могут истошно вопить у меня под кожей, как обезьяна-ревун. Постукивание карандашом по столу. Чирканье ногтем по приборной панели.
Так бывает не всегда, но достаточно часто. Мама говорила, что я слышу, как растет ноготь или падает звезда. Первое или второе – зависело от того, была ли она в романтичном настроении или нет.
Шарп мог бы с таким же успехом хрустеть на зубах детской косточкой. Я откидываю спинку, в салоне становится тесно.
– Что ты думаешь о Брандо? – спрашиваю я.
Шарп откусывает сельдерей:
– Примерно то же, что и раньше.
– А таинственный парень, который платил ему за чтение писем Никки, тебя не заинтересовал?
– Брандо же сам сказал. Сумасшедших хватает. Это необязательно куда-то ведет.
Шарп лжет.
Он протягивает длинную руку и поднимает список с пола под моим сиденьем, куда его уронил.
– Похоже, на сегодня экскурсии закончены. Сейчас около пяти. Самое время зарегистрироваться в отеле. Не слишком рано, чтобы тебе успели подготовить номер, не слишком поздно, чтобы поменять его, если там будет пахнуть носками. Если департамент откажется, я сам за тебя заплачу.
Я включаю зажигание.
– Я подброшу тебя до твоего пикапа.
– Ночевать дома – это неоправданный риск.
– Я рассчитывала риски для ракет, которые доставляли людей в космос. Думаю, я сумею оценить, стоит ли мне сегодня спать в своей постели.
– Хотелось бы верить.
– Может быть, станет понятнее, если я попробую объяснить. Если говорить о коммерческих рейсах, то Федеральное авиационное агентство заботится не столько о том, выживут или погибнут космические туристы, сколько о расчете рисков для людей на земле. Представь себе, что ракета взорвется и горячие обломки и части тел посыплются с неба на пляж. Мы заботимся о невинных людях. О космических туристах тоже заботимся, но они своего рода каскадеры, которые идут на риск осознанно. – Я хочу, чтобы Шарп окончательно это понял. – Я думала так про себя лет с десяти. Я каскадер, и я хочу выжить – и приложу все усилия, чтобы выжить, – но прыгать в неизвестное, никогда не теряя бдительности, для меня обычное дело.
Я не уверена, что выразилась достаточно ясно. Я не хочу выглядеть мученицей. В мою ДНК с рождения заложен риск, только и всего.
Шарп качает головой:
– Ты так долго не протянешь. Говоришь, что до последнего вздоха предана голосам в твоей голове? Ты не миллионер на увеселительной прогулке в честь дня рождения. И ты не просила этого чокнутого придурка, помешанного на заговорах, собирать фанатиков на твоей лужайке. Это реальная физическая опасность, Вивви.
Это больше, чем все остальное, похоже на извинение, самое явное проявление его беспокойства, но я сосредоточиваюсь на оборотах, которые меня задели. Долго не протянешь. До последнего вздоха.
– Откуда ты знаешь, протяну или нет? – замечаю я сухо. – Меня все устраивает. Это я не устраиваю тебя и таких, как ты.
Так ли это? Все ли меня устраивает? Сейчас мне лучше или хуже, чем было в десять, пятнадцать, двадцать лет? Мысли возвращаются к пузырьку с четырьмя розовыми таблетками, и не первый раз за этот день. Скоро останется три. Две. Одна. Что я буду делать потом? Крадучись, проберусь в кабинет незнакомого психиатра и буду сорок пять минут безуспешно уговаривать выписать мне рецепт на девяносто дней?
Возможно, я больше похожа на Шарпа, чем мне хотелось бы. Если ты долго смотришь в бездну, бездна тоже смотрит в тебя[569]569
Ф. Ницше. По ту сторону добра и зла (1886). Перевод Н. Полилова.
[Закрыть]. Спасибо тебе, Ницше, за веру, что наука убила Бога. Я могу искать свет в небесах, но на земле следую своим самым темным инстинктам, как цепочке грязных следов.
Совсем как Шарп.
Взгляд падает на его ботинки, покрытые коркой грязи. Я вижу перед собой забытую могилу девушки. Вот только какой из них?
Мы едем молча, пока я не упираюсь в кузов джипа, стоящего за его пикапом. Шарп не спешит выходить. Он протягивает руку и подсовывает палец под больничный браслет, и его прикосновение к моей коже словно оголенный провод.
– Должно быть, это нелегко, – говорит он.
Я понимаю мгновенно. Это не про сестренку Брандо, которая сражается с драконом на больничной койке.
Шарп говорит обо мне, добавляющей в свой флот и ее дракона.
Он проводит пальцем вниз по моей ладони, прежде чем отдернуть его.
Я ненавижу себя за то, что хочу вернуть его палец.
Шарп вылезает из джипа, хлопнув дверцей.
Затем просовывает голову в открытое окно:
– Больше не спрашивай о девушке и браслете.
У него в горле комок.
Он уходит прежде, чем я успеваю ему ответить.
Я паркую джип в переулке. Я все увереннее перелезаю через забор, совсем как подросток, но все меньше уверенности испытываю, пытаясь проникнуть в темноту, носящую имя Джесс Шарп.
Больше не спрашивай о девушке.
Его слова словно червячок в моей голове, который копошится и копошится. Так трудно найти баланс между двумя Шарпами – тем, кто сочувствует моим драконам, и тем, который предупреждает меня не заходить слишком далеко.
Я крадусь по двору, огибая столбики палатки и норы тарантулов, и браню себя.
Мне следовало спросить его напрямую: это ты убил Челнока его собственным лассо и оставил лассо в качестве сувенира?
Мне следовало быть более кинематографичной: вытащить подвеску из-под рубашки и поинтересоваться, не он ли забыл ее на моем крыльце? И в палатке Эмм. Я спросила бы, откуда он вообще знает, как пишется ее имя, сокращенное от имени прабабки Эммелин? Я ничего не понимаю ни про него, ни про эти подвески.
Моя голова забита Шарпом, словно ватой, и до меня не сразу доходит, что с лужайки больше не доносятся вопли из мегафона. Вообще ни звука, кроме дальнего скрежета газонокосилки.
Когда я перебрасываю ногу через подоконник в ванной, тишина внутри плотная, словно жижа, в которой я сейчас увязну.
По дороге в гостиную я врубаю кондиционер, отчаянно желая ощутить хоть чье-то присутствие, хоть что-то, что нарушит эту тишину.
Замок на входной двери цел. Разбитых стекол нет. Единственный человек за окном – бегунья-многозадачница с детской коляской и немецкой овчаркой, натягивающей поводок.
Пробегая мимо, бегунья с тревогой оглядывает мой дом.
Причину ее тревоги я понимаю, выйдя на крыльцо.
С качелей на веревке свисает чучело.
На футболке надпись: «Конец близок». Голова-глобус. Вытаращенные глаза, моток рыжей шерсти вместо волос. Нарисованный рот в виде кричащей звезды. Полагаю, это я.
Детская игрушка, ракета, воткнута в грудь там, где должно биться мое сердце.
Я перерезаю веревку и тащу чучело к мусорным бакам в переулке. И только потом решаюсь выйти на лужайку, которая захламлена, как после дня рождения у бесенят.
Сломанные садовые стулья, пустые бутылки из-под воды, обертки от сэндвичей, пакеты из-под чипсов и плакаты раскиданы по траве. Уродливое масляное пятно в виде амебы на подъездной дорожке. Арендованный автомобиль тоже исчез, быстро, как и обещали в автомастерской. Или его украли. Я не хочу об этом думать.
Я подпрыгиваю, когда в кармане жужжит телефон.
Сообщение от Бридж.
По телевизору показывают Буббу Ганза перед нашим домом. Как ты?
Я тычу пальцем в телефон, испытывая облегчение оттого, что она протягивает мне руку. Тот поцелуй с Майком – словно кусок свинца в моем сердце, который шевелится всякий раз, когда я двигаюсь.
Только что вернулась. Демонстранты разошлись.
Все спокойно.
Про чучело я не упоминаю.
Три точки в сером пузыре на том конце катаются на своих плоских американских горках.
Все гораздо хуже, чем я думала. Не следовало тебе ходить на его шоу.
Я начинаю писать ответ, но серый пузырь появляется снова. Бридж печатает. Все еще печатает. Пузырь исчезает, теперь это тревожный пузырь. Для меня. Она удалила что-то про Майка? Он рассказал ей про то, что случилось вчера? Одному из моих коллег пришлось пройти курс психотерапии из-за эмоционального ущерба, причиняемого этими исчезающими цифровыми пузырями.
Я смотрю на экран.
Ничего.
Бридж закрыла за собой дверь. Я чувствую где-то в животе щелчок, как в детстве, когда она исчезала в синем коконе своей спальни.
Куда бы мы ни переезжали, она красила стены своей спальни в один и тот же колер. «Святая святых».
Никакой другой оттенок от другого бренда не подходил, даже если был почти в той же гамме и даже если маме приходилось в субботу прочесать восемь магазинов, чтобы найти нужный. Мы втроем красили стены до утра – мама поощряла этот ритуал, потому что Бридж была одержима и не ложилась в кровать, пока стены не обретали оттенок «Святая святых».
Колер на стенах спальни, в которой она спит с Майком, называется «Пармезан». Интерьерный дизайнер, берущая двести долларов в час, настояла на том, что покрасит стены сама, поэтому окантовка вышла такой идеально ровной, что на нее больно смотреть.
Я таращусь в телефон еще пять минут. Больше никаких пузырей. Больше никакой Бридж.
Я выпиваю две бутылки пива «Модело», прежде чем вытащить из-под раковины мусорный пакет и выйти на крыльцо. Почти сразу я замечаю патрульную машину, припаркованную через два дома. Один коп. Очки-авиаторы, такие же, как у Шарпа, на лысине.
