Текст книги "Современный зарубежный детектив-4. Компиляция. Книги 1-23 (СИ)"

Автор книги: Дженнифер Линн Барнс

Соавторы: Донна Леон,Джулия Хиберлин,Фейт Мартин,Дэвид Хэндлер,Дейл Браун,Харуо Юки,Джереми Бейтс
сообщить о нарушении

Текущая страница: 298 (всего у книги 327 страниц)

58

Можно было не беспокоиться насчет Карла – он явно не пытается от меня сбежать. Даже остановился на пару минут, чтобы я его догнала. Дорогу сквозь лесную чащу он прорубает себе с помощью мачете – любимого инструмента туристов-походников и маньяков.

На всякий случай я держусь подальше, футах в пятнадцати от Карла. Нет, я не боюсь, что в один прекрасный миг в нем проснется жажда крови. Но случайно выпустить мачете из рук он еще как может. Барфли шагает чуть впереди, причем вид у него такой же настороженный.

У нас под ногами действительно нечто похожее на старую лесную тропу. Мой фонарик несколько раз выхватывал из темноты намалеванные на стволах стрелки – оранжевые и белые. Для охотников? Для юных натуралистов? Для бойскаутов или куклуксклановцев? Стрелки указывают в самых разных направлениях, некоторые – даже в небо. Насколько я могу судить, Карл не обращает на них никакого внимания и решительно идет по той самой карте, что хранится у него в голове.

Я мысленно твержу себе: пациенты с деменцией помнят отдельные подробности из своего прошлого. Не исключено, что Карл действительно знает дорогу. Но его темной комнатой вполне может оказаться не комната с четырьмя стенами, а весь этот проклятый лес.

Около получаса мы с Барфли шагаем вслед за Карлом. Он тем временем бодро рубит растительность и поет «Боевой гимн Республики». До меня долетают лишь отдельные слова и фразы. Я увидел, как во славе сам Господь явился нам.

Переходим вброд мелкий каменистый ручей.

Славься, славься, Аллилуйя!

Я осматриваю рану на боку у Барфли. Швы выглядят прекрасно. Время от времени я развешиваю по кустам клочки салфеток из закусочной – белые флажки, по которым я пойду обратно. Настрой у меня стал оптимистичнее, чем в машине. По дороге сюда я почти не сомневалась, что еду на верную смерть – именно здесь меня ждет испытание, на подготовку к которому я потратила столько времени и денег.

Пение смолкло. Карл вышел на поляну и замер на месте. У нас над головой пятачок темно-серого неба с зазубренными краями, будто ребенок вырезал дыру в крышке картонной коробки, чтобы впустить туда немного света и воздуха.

Впереди среди деревьев стоит небольшой домик.

Он целиком покрыт зеленым гонтом, а ставни и рамы – черные. Возможно, таким образом хозяин пытался спрятать его в лесной чаще, замаскировать. К дому пристроено широкое крыльцо с ветхими белыми качелями. Перед крыльцом – два больших треснувших мексиканских вазона. Если бы домик не прятался в глухом лесу и не выглядел так, словно вот-вот рассыплется на части, я бы подумала, что раньше здесь жили хорошие люди.

Рев цикад в этой богом забытой дыре так оглушителен, что я начинаю гадать, уж не из-за него ли Карл остановился. Может, шум его дезориентировал, вытеснил из головы все мысли? Я и сама-то с трудом соображаю.

– Положи мачете на землю, Карл, – громко говорю я, подходя ближе. Он только еще крепче сжимает рукоятку. – Бросай, сказала!

– В этом нет нужды. Обещаю не метать его в тебя. Пойду лучше посижу на крылечке.

Я возмущенно открываю рот, но тут же затыкаюсь. Карл подходит к крыльцу. Я иду по пятам. Когда он плюхается на качели, они издают очень даже предсмертный стон и, кажется, вот-вот рухнут на пол. Но нет, все нормально. Карл выключает фонарь и кладет его рядом с мачете на пол.

Затем протягивает вперед руки, шевелит пальцами, похожими на ехидных червяков, и прячет ладони за голову.

– Так нормально? – осведомляется он. – Перестань светить мне в глаза! Боже, от этих цикад такой грохот стоит – хуже, чем на рок-концерте. Это факт, между прочим. Самые громкие насекомые на планете. Стрекот цикад может превышать по силе сто пятнадцать децибел. А ты знала, что они на нас ссут прямо с деревьев? Хе-хе, в детстве мы называли это медовой росой.

Я начинаю гадать, действительно ли это его дом. Может, он замер на тропинке, потому что не знал, есть ли кто внутри? А может, ему просто захотелось присесть – и он нашел себе скрипучий стул?

– Цикады упоминаются в «Илиаде» Гомера, – продолжает Карл.

– Мы на месте – или просто сделали привал? – Я умолкаю на минуту. – Здесь кто-нибудь живет?

Не знаю, слышит ли меня Карл. Он опустил голову и уперся подбородком в грудь. В темноте он выглядит очень бледным. Глаза – узкие щелки. Барфли положил морду ему на ноги – на собачьем языке это значит, что все хорошо. Я освещаю фонариком потолок и крюки для качелей. Они кажутся на удивление прочными и надежными. У Карла и его мачете тоже умиротворенный вид.

Я опускаюсь на бетонный пол, сбрасываю с плеча рюкзак и начинаю в нем рыться. Достаю неопреновую бутылочку – воды в ней меньше половины. Эх, зря я не прихватила из машины последнюю бутылку воды. Поторопилась за Карлом и ничего не взяла.

Сделав большой глоток из бутылки, я осматриваю поникший силуэт Карла. Хлопаю его по колену.

– Не вешай нос! Вот, глотни.

Пока он жадно допивает мою воду, я пытаюсь понять, где мы. Если прибавить полчаса к тому времени, что я увидела на табло в машине, получается, что после моей очередной отключки Карл ехал около четырех часов. Значит, мы до сих пор в Техасе. Судя по ландшафту, в Пайни-Вудс.

Теперь я понимаю, почему в этих краях регулярно видят Бигфута, а в пору Гражданской войны дезертиры устраивали здесь схроны. Плохая новость: местность Пайни-Вудс по площади превышает 20 000 квадратных миль, а загуглить карту в голове у Карла я не могу.

Обвожу лучом фонарика все крыльцо.

– Мы на месте? – снова спрашиваю я.

Нет ответа. Входная дверь крепко заперта. При ближайшем рассмотрении она оказывается новее, чем могла бы быть, учитывая состояние обшивки и качелей. Замок большой и надежный. Огромное панорамное окно за качелями тоже прочное – с двойным противоударным стеклопакетом. Лесные жители и вандалы не причинили ему никакого вреда. Внутренние ставни – как закрытые глаза Карла.

Я понимаю, что этого не может быть… Но я как будто уже здесь бывала.

На этом самом крыльце. В этом самом лесу.

Две девочки в белых платьицах, одна – словно призрачное пятно. Две Мэри. В сказках, которые я сочиняла у себя в шкафу, их всегда звали по-разному.

Кто-то ползет по моей шее. Я прихлопываю ладонью местного жителя – паучка. Нет, это все девочки, хулиганят, хихикают, щекочут меня пером. Может, это они меня сюда привели?

Может, мне следовало докопаться до истины – узнать, что с ними случилось? Я никогда не включала двух Мэри в список жертв Карла Фельдмана. Убеждала себя, что они существуют только на картинке, и я распоряжаюсь их жизнями по собственному усмотрению – не выходя из шкафа. В том лесу не могло случиться ничего плохого.

Когда Карл еще был на пике славы, один нью-йоркский критик высказал предположение, что вторая – призрачная – Мэри попросту наложена на снимок. Карл якобы пытался воспроизвести тревожную атмосферу культового снимка Дианы Арбус (та случайно увидела на празднике двух близняшек и отвела их в сторонку, чтобы сфотографировать). Отец Кэтлин и Колин Уэйд позже заявил, что портрет вышел сквернее некуда: девочки сами на себя непохожи. Фото действительно нагоняет жуть. Говорят, подбирая актрис-близняшек для «Сияния», Стэнли Кубрик вдохновлялся именно портретом сестер Уэйд.

Тот же самый критик разнес в пух и прах еще два снимка из книги Карла – блуждающих огней в Марфе и призрачного лица среди водорослей на галвестонском пляже. «Фельдман – иллюзионист и мелкий жулик, а не документалист», – писал о нем критик. Это было еще до того, как Карла обвинили в грехах пострашнее.

Что же ответил Карл на статью критика? «Разве не все в нашей жизни – иллюзия? Мне жаль вас – вы подохнете в своей нью-йоркской квартире размером с туалетную будку, съев макароны из микроволновки, в которых вам попадется кошачий волос».

Я пытаюсь соотнести прежнего Карла, злого и острого на язык художника, с тем, кто привел меня в это чистилище между адом и лунным светом. Цикады по-прежнему трещат, не смолкая. Я оглядываюсь на дворик, густо усыпанный блестками светлячков.

Внезапно качели вскрипывают, и я подскакиваю от страха. Луна исчезла, будто ее подстрелили. Я роняю фонарик на пол – второй «выстрел» гасит единственный источник света. Резко оборачиваюсь. Карл стоит в темном углу крыльца.

– А ты знала, что светлячки светятся синхронно? – Он протягивает мне руку. – Не дергайся, я всего лишь даю тебе ключи от дома.

В темноте не разглядеть, что за мелкий предмет лежит у Карла на ладони. И все же я шагаю вперед и дотрагиваюсь до него – меня слегка ударяет статическим электричеством. Металл теплый и чуть скользкий от влажных ладоней.

Мне уже приходило в голову, что это может быть тот самый загадочный ключик, который он носит на шее – принадлежавший девушке из пустыни. Но нет, это самый обыкновенный ключ.

Неизвестно, какую дверь он открывает – эту или другую. Номер в мотеле или дом миссис Ти. Может, Карл подобрал его на парковке, когда мыл «золото».

Рука болит глубоко изнутри. Ох, сейчас бы еще таблеточку… А лучше две или три. Сейчас бы ополоснуть лицо водой, намылить покусанные насекомыми и расцарапанные руки и ноги, которое уже начали зверски зудеть. Сейчас бы просто откинуться назад, лететь, лететь и упасть в мягкую бесконечность. Никогда не думала, что на исходе долгих поисков, на самом пороге истины меня одолеют подобные мысли.

– Чей это дом, Карл?

– Теперь мой. Я унаследовал его от тетки.

Он поднимает с пола мой фонарик и с видом бывалого фокусника принимается его трясти. Фонарик чудесным образом включается, выхватывая из сумерек необработанные стойки качелей и пол под ними. На полу лежит и бьет хвостом Барфли, слегка касаясь кончиком зазубренного края мачете.

– Света внутри нет, – сообщает Карл, услужливо протягивая фонарик. – Он тебе понадобится.

Я сую ключ в карман и беру фонарь. Сломанная рука – чудовищная помеха. Я не способна даже на самые элементарные действия.

В ту же секунду Карл проворно вытаскивает что-то из кармана джинсов. Небольшой железный баллончик. Перцовый?!

– Да чего ты так дергаешься, а? – ворчит он. – Боже, это всего лишь WD-40! Смазать дверной замок.

Я уже вижу, что так и есть. У него в руках знакомый сине-желтый баллончик со смазкой. Обходя меня стороной, Карл приближается к двери. Раздается шипение.

– Будь как дома, – ехидно произносит Карл, распахивая москитную сетку.

– Ты поймал тех девочек в этом самом лесу, верно? Двух Мэри? Поймал в кадр, то есть. Сделал их портрет. – Я заговариваюсь. Черт! – Расскажи, что с ними произошло.

– Они давно умерли, – отвечает Карл. – Заходи, сама все увидишь. Надеюсь, я тебя не разочарую.

59

Ключ подходит и без малейшего труда отпирает замок. До сих пор я еще сомневалась, что Карл сознательно привел нас к этому дому – несмотря на знакомое крыльцо, несмотря на жуткую легенду об автомобильном кладбище Джеймса Дина, несмотря на зловещий комментарий Карла о девочках-близняшках (мол, заходи, внутри тебя ждут их скелеты: белые вуали задорно прибиты к черепам).

Девушка из пустыни тоже может быть в этом доме. И девушка под дождем. Николь. Викки. Виолетта.

И моя сестра.

– Ты первый, – говорю я Карлу. Слова липнут к языку.

– Э нет, я туда не пойду. – Карл вновь миролюбиво поднимает руки: сдаюсь, мол. Шевелит пальцами. – Я побуду здесь, на крылечке, с Барфли. На свежем воздухе. А тебе советую сразу открыть все окна. Непременно загляни в рукодельный шкафчик моей тетки. Шедевр плотницкого искусства. Такого нигде не увидишь. Шкаф смастерил ее отец, учтя все пожелания тети, и подарил им с дядей на свадьбу.

Я слегка поддаю дверь ногой – она открывается дюйма на четыре. Внутри чернильная тьма. В принципе, я могла бы войти в дом чуть позже, когда станет светлее, но что-то подсказывает: каждая секунда на счету. Зажав фонарик под мышкой, я пытаюсь очистить пальцы от смазки и вытираю их об джинсы. Карл, похоже, вылил на замок целый баллончик.

У меня в голове – портрет сестры, который больше никто не видел и не увидит. Эту мысленную «фотографию» я сделала за два дня до ее исчезновения и с тех пор регулярно рассматриваю.

Она только что вышла из душа и сидит, скрестив ноги, на своей кровати. Темные мокрые волосы оставляют влажные пятна на желтой пижаме. Лицо чистое, отмытое от косметики. Ресницы похожи на светлую кружевную бахрому.

Под голубыми глазами – темноватые круги, от которых она никак не может избавиться, сколько бы ни спала. По-моему, эти круги придают ей сходство с феей, тонкой и прозрачной. В такие моменты моя старшая сестра красива как никогда.

– Ну, чего боишься? – раздраженно спрашивает Карл.

В том-то и дело. Я стою на пороге, и меня приглашают войти, а я понятия не имею, чего боюсь.

За дверью меня встречает вовсе не призрак маленькой девочки, а едва уловимый запах химикатов. Формальдегид? Нет, скорее, реактивы – химическая ванна для бальзамирования фотографий.

В полной темноте я принимаю решение, что единственной здоровой рукой буду держать фонарик, а не пистолет. Окидываю лучом комнату: не подкрадывается ли ко мне кто-нибудь? Не устроил ли мне Карл западню с участием тех головорезов, например?

Надо было попросить у Карла его профессиональный фонарь. Какие нелепые и извращенные отношения нас связывают: я почему-то уверена, что убийца моей сестры с удовольствием отдал бы мне свой фонарь, который гораздо лучше моего. А пару минут назад я без задней мысли позволила ему допить мою воду.

Беглый осмотр показывает, что слева от меня просторная гостиная, а справа – кухонка и обязательный для лесной хижины камин. Тихо закрываю за собой дверь и запираю ее на замок. Для верности задвигаю и засов – весьма крепкий. Не хватало еще обнаружить Карла у себя за спиной. Я хочу быть уверенной, что в этом доме ничто живое меня не потревожит.

Дважды щелкаю выключателем на стене. Как и говорил Карл, света нет.

Запах химикатов тошнотворен – и за ним вроде бы прячется другая вонь.

Качели на крыльце пришли в движение. Их протяжный и мерный вой сочится сквозь стены вместе с треском цикад.

Следи за своей нервной системой, контролируй возбуждение. Если гонки нет, бежать не надо.

Я уделяю минуту любимому упражнению, которое называется «4×4». Четыре секунды вдыхаю, четыре – выдыхаю. Повторяю пятнадцать раз. Качели по-прежнему скрипят.

Тогда я мысленно представляю себе предстоящие поиски. Вижу, как методично осматриваю каждую комнату – не пропуская ни дюйма. И через пятнадцать минут целая и невредимая выхожу на улицу, на яркое солнце. Идиотское упражнение, согласна, однако в прошлом оно не раз меня выручало.

Своего тренера я нашла в даркнете, где его посты, подробные и пугающие, стабильно получали оценку в пять звезд. В конце безумной тренировочной программы меня ждала награда: банка ледяной колы. Сейчас, в тисках ужасной гробовой тишины, я вспоминаю именно своего тренера.

Однажды он задал мне вопрос: заметила ли я, что самое страшное – это долгие паузы. Неопределенность. Ожидание чего-то, что невозможно предсказать.

Я послушно кивнула. Ледяная кола – вкуснее я ничего не пила – уже плескалась у меня в желудке.

Человека загоняет в могилу его собственный разум. Тело можно прокачать, но разум? Сознание? С этим бывает загвоздка даже у солдат.

«Под моим присмотром ты не умрешь, гарантирую», – клялся тренер. Я никогда не верила. Может, поэтому он и был так хорош в том, что делал. И по той же причине хорош Карл. Между нами царит негласное взаимное недоверие.

Я вновь обвожу фонариком всю комнату, на сей раз более тщательно, по часовой стрелке. На окнах – плотные жалюзи. Я словно очутилась в подводной пещере.

В гостиной стоит сосновый диван с подушками и два огромных кресла – вся мебель явно самодельная. На большом стеклянном столике аккуратным полукругом разложены книги по фотографии. Пол Стрэнд, Кит Картер, Диана Арбус, Роберт Фрэнк. Великие фотографы. Самые лучшие. И Анри Картье-Брессон, мастер реализма, подлинный Хемингуэй от фотографии.

Здесь нет ни телевизора, ни стереосистемы, ни полок, ни журналов с датами. Зато есть потертый дощатый пол. На всех поверхностях лежит толстый слой пыли. В грязном очаге – обугленное полено. Над камином висит потрясающий пустынный пейзаж, ярко-ржавый, безжизненный. В правом нижнем углу я замечаю подпись Карла, крошечные буквы «клф». Он редко делал цветные снимки, почти все его творчество – черно-белое.

Не сходя с места, осматриваю кухню. Газовая плита, холодильник, микроволновка, посудомойка. Я делаю шаг в коридор, и тут же в нос и горло ударяет резкий запах – словно распыленный табаско.

В коридоре я насчитываю три двери, все плотно закрыты. Две слева, одна справа.

В конце коридора мой фонарик упирается в шкаф – сосновую громадину с множеством ящичков и дверец всех размеров. Видимо, этот тот самый шкафчик для рукоделия, о котором говорил Карл.

Такого гиганта сложно не заметить. Он упирается в потолок. Круглые фарфоровые ручки расписаны маргаритками.

Подойдя ближе, я замечаю, что почти на всех ящиках и дверцах висят белые ярлычки, а на ярлычках – уверенный и неповторимый почерк Карла.

Элизабет Энн. Мари-Луиза. Джин. Сэнди. Клара. Бэтти. Крошка Бу.

Дань уважения жертвам, думаю я. Совсем как список имен на мемориале в Уэйко.

Дрожащей рукой обвожу лучом весь шкаф.

В поисках имени «Рейчел».

Элеонора, Белла, София, Роза. Вивьен. Дикси. Лулу. Сэйди.

Золушка, Большая Берта, Гертруда, Скарлетт, Пенелопа, Фиона, Тина.

Я произношу эти имена вслух.

А когда умолкаю, скрипа качелей больше не слышно.

60

Имени Рейчел на шкафу нет. И трех остальных имен, с которыми мне удалось связать Карла. Понятия не имею, что это значит. Если вообще что-то значит.

Я посчитала. Двенадцать ящиков и десять дверец. Мое воображение так и рвется с цепи. Но ни одну дверцу я открыть не могу.

Пусть Карл открывает. И пусть объяснится, гад – пока я держу пушку у его виска. Пусть сам трогает все, что там лежит, а я даже пальцем не прикоснусь.

Боль и ярость захлестнули меня с головой. Эта сволочь еще хотела, чтобы я полюбовалась мастерством плотника.

Возможно, в памяти Карла живо лишь то, что хранилось в шкафчике раньше – радужные отрезы ткани и наборы ниток, острые иглы с невидимыми ушками, россыпи пуговиц в старых банках из-под майонеза.

Не важно. В глубине души Карл все знает. Он привел меня сюда с определенной целью – и явно не для того, чтобы я связала ему теплые носки из тетушкиной пряжи.

Быть может, Карлу уже удалось каким-то образом проникнуть в дом. Но мне кажется, я бы его почувствовала. Быстро возвращаюсь к двери, отодвигаю засов, приоткрываю дверь. Слушаю.

На луне уже включили лампочку. Я выхожу на улицу и сразу вижу все.

Пустые качели.

Карла нет. Барфли тоже.

На земле рядом с ветхой шпалерой стоит поддончик из-под старого цветочного горшка. Карл превратил его в собачью миску для воды.

На качелях аккуратно разложены мои вещи.

Как это понимать? Он решил проявить милосердие? Или наоборот – вежливо подтолкнуть меня в пропасть безумия? И то, и другое?

Я вижу пузырек с болеутоляющим – крышка заботливо отвинчена. Бутылку с водой. Три «тампакса». Один батончик мюсли. Полиэтиленовый пакет с камешками. Крошечный ключ на цепочке – тот самый.

Бутылка наполнена до краев. Где Карл взял воду? Отвинчиваю крышку и принюхиваюсь. Из ручья?

Направляю луч фонарика в угол, где припрятала рюкзак (пока Карл сидел с закрытыми глазами). Рюкзака нет. Мой ноутбук, дорожный набор инструментов, компас, одноразовые телефоны – все это исчезло в ночи вместе с Карлом. Он благополучно сломал мне вторую руку.

Тренеру бы точно не понравились мои следующие действия. Глотать воду из бутылки, которую неизвестно чем наполнил серийный убийца. Притуплять острые края пульсирующей в руке боли – а ведь именно она, возможно, позволяет мне ясно мыслить.

Выхожу на середину двора и поднимаю взгляд к звездному кладбищу.

– Карл! – ору я во все стороны сразу.

Никакого эха здесь нет. Лес проглатывает все звуки.

61

Начинаю с первой двери слева.

Небольшая спальня. Одно окно. Жалюзи плотно закрыты, сосновая двуспальная кровать накрыта пестрым лоскутным одеялом, а под ней – ничего, кроме мышиного помета. Пустой комод. Шкаф с шестью пустыми «плечиками» и мужской гавайской рубашкой неизвестно какого года выпуска.

Срываю рубашку с вешалки и перебрасываю через плечо – может пригодиться. Спальня, по всей видимости, хозяйская – с собственной тесной и затхлой ванной комнатой. В мутном фацетном зеркале отражается растерянная девушка с вытаращенными глазами.

В последний момент я замечаю возле кровати старую книжную полку, заставленную черно-белыми фотографиями в простых рамках. Свечу фонариком на первый снимок.

Мужчина средних лет опирается на лопату. Рядом с ним – такая же хмурая женщина с опущенной головой. Дядя и тетя Карла? Фотографии оформлены безыскусно, никакой дополнительной подсветки у полки тоже нет.

И тут я замираю.

На цветастом диване чинно сидят две Мэри – они как будто меня ждали. На этом снимке они чуть постарше, чем в том лесу, на год или два. Их руки лежат на коленях, ноги словно вот-вот готовы сорваться и убежать, на лицах – широченные улыбки. Я всегда считала их близняшками.

А теперь вижу, что девочки разные. Они сидят рядом, обе в фокусе, и все отличия как на ладони. У одной нос поизящнее, у другой – глаза побольше.

Шелковистые волосы у обеих девочек уложены в аккуратный короткий «боб», а не торчат во все стороны, как в лесу. Я кладу фонарик на полку – так, чтобы луч падал прямо на фотографию, – и разбираю рамку. Стекло выпадает вместе с задником, оставляя на моем большом пальце неглубокий порез. Я посасываю кровь и читаю.

На память о соседках Мэри Фортсон и Мэри Читэм, 11 лет, Пайни-Вудс. Последнее совместное фото. Обе родились 5 мая 1935 года, умерли 6 и 7 ноября 1946-го с разницей в один день.

О причине смерти – ни слова. Но это и не важно. Когда они умерли, Карла еще не было на свете.

Критик был прав. Карл – иллюзионист и жулик. Он никогда не фотографировал двух Мэри. Видимо, нашел где-то старые пленки. Или украл чужую работу. Создал новое из старого.

Придумал сказку про двух девочек, гулявших в глухом лесу. Хотя настоящая история кажется куда страшнее и интереснее.

Все это доказывает, что Карл – лжец. Вор. Так я и знала.

Нет времени оплакивать подружек детства. Кладу двух Мэри обратно в рамку, закрываю дверь – и оставляю их мертвыми. Они мертвы уже очень давно, и, кажется, я об этом догадывалась.

Осмотр второй комнаты – кладовки – занимает буквально минуту. На голой белой плитке лежит синий матрас. В шкафу только швабра. Окна задушены такими же жалюзи, как и в остальных комнатах.

Полагаю, здесь Карл коротал ночи после суда. Картинки целиком я не вижу, но потихоньку начинаю складывать кусочки.

Останавливаюсь перед последней – третьей – дверью.

Запах тут сильнее всего. Я научилась задерживать дыхание на десять минут – это в пять раз больше, чем среднестатистический здоровый человек может не дышать в спокойной обстановке, в бассейне.

А я умею не дышать даже со связанными руками и ногами, когда вокруг ползает техасская змея неизвестной породы. Жаркой летней ночью я провела так три часа – в помойке, рядом с дохлым енотом. Да, я – сама себе реалити-шоу.

Поворачиваю ручку, и луч моего фонаря вспарывает абсолютную темноту частично переоборудованной ванной комнаты. Стены и окно закрашены черной краской. Линолеум липнет к ногам. На розовой раковине – жуткий ожог, покрытие сходит пластами. В углу стоит розовый унитаз с закрытой крышкой. Я ненароком задеваю шеей длинный шнур, протянутый вдоль комнаты, как бельевая веревка.

В углу помещается фанерный столик в форме буквы «Г». На нем – фотоувеличитель, стопка лотков, несколько бутылок. Фиксаж. Стоп-ванна. Проявитель. Пузырек с фиксажным раствором кто-то прогрыз: от дырки по фанерной столешнице и на пол стекает длинное пятно.

Виновница происшествия – дохлая крыса – лежит в шести дюймах от моей ноги.

В темной комнате, где фотографии должны занимать все свободные стены и сушиться на веревке, нет ни одной фотографии.

Я откидываю крышку унитаза. Он сухой, но воняет канализацией.

И тут происходит сразу две вещи.

Крыса на полу дает понять, что еще не сдохла.

Мой фонарик падает в унитаз и подыхает.