Текст книги "Современный зарубежный детектив-4. Компиляция. Книги 1-23 (СИ)"

Автор книги: Дженнифер Линн Барнс

Соавторы: Донна Леон,Джулия Хиберлин,Фейт Мартин,Дэвид Хэндлер,Дейл Браун,Харуо Юки,Джереми Бейтс
сообщить о нарушении

Текущая страница: 231 (всего у книги 327 страниц)

Скарпиа, улыбаясь и разговаривая по телефонино, вышел на сцену и сел за стол. Сунул мобильный в карман парчового сюртука, взял в руку перо. Аплодисменты с той стороны занавеса сигнализировали о появлении дирижера. И наконец – начало второго акта…

Брунетти отметил про себя, как успокаивает эта музыка: ни за что не догадаешься, какую трагедию она предвещает. Но потом ее легкость исчезает, и вот уже Скарпиа предается своим насильническим фантазиям. Слова, которые он при этом произносит, глубоко взволновали Брунетти – хотя бы потому, что он часто слышал нечто подобное от арестованных. Нет, мне больше по вкусу принуждать к подчиненью, чем выпрашивать ласку!.. Нет числа богатствам земли, радостям жизни!.. И пить до дна кубок земных наслаждений я буду!

От слов Скарпиа сразу переходит к делу, и разворачивается сцена словесного и физического насилия. Угрозы в адрес Каварадосси, приветствия Тоске… Скарпиа тут же начинает играть с ней, как кот с мышью, пока ее возлюбленного пытают и он стонет от боли. Паника Тоски нарастает, и вот Каварадосси, окровавленного и обессиленного, выволакивают на сцену и сразу же – прочь с глаз…

Музыка смягчается, становится откровенно игривой – странная прелюдия к ужасам сексуального шантажа. Брунетти переключает внимание на Тоску – как раз вовремя, чтобы увидеть, как ее взгляд падает на лежащий на столе изящный ножичек для фруктов – тонкий клинок, достаточно длинный, чтобы осуществить задуманное. Женщина касается ножа, и кажется, что мышцы у нее под рукавом напрягаются от того, с какой силой она сжимает рукоять. Потому ли, что теперь она вооружена, Тоска так прибавила в росте? Или потому, что выпрямила спину и стряхнула с себя эту гипнотическую слабость?

Скарпиа откладывает перо, отодвигается от стола – как человек, который славно потрудился и вот-вот получит награду. Он идет к Тоске, помахивая охранной грамотой, словно это конфетка и он приглашает ее к себе в автомобиль: ну, иди сюда, ко мне, моя сладкая девочка! И когда он уже близко, она вдруг ударяет его в живот, рывком подносит нож вверх, к грудине, и вынимает… Брунетти охнул, когда впервые увидел этот жест на прошлой неделе, и сейчас, когда Флавия была так близко, впечатление, что все это происходит на самом деле, было еще сильнее. И у комиссара снова перехватило дыхание.

Отвернувшись от зрителей, Скарпиа извлекает шприц с «кровью» и выдавливает ее себе на живот, потом поворачивается к Тоске и хватает ее. Она, с раскрасневшимся от гнева лицом, кричит: Тоска крепко целует!, а потом: И женщиной казнен ты! Далее, в числе других реплик: Я ведь здесь, – любуйся, о Скарпиа! – кричит она в лицо умирающему, и Брунетти ужасается ее поступку и… удивляется тому, что ни одна женщина в зале не встала, чтобы воздать ей хвалу.

Вот Тоска вырывает охранную грамоту из мертвой руки, расставляет свечи по обе стороны от головы покойника, кладет ему на грудь распятие и, пока музыка вторит смерти Скарпиа, идет спасать своего любовника…

Занавес закрывается. По ту сторону аплодирует зрительный зал. Скарпиа встает сперва на колени, потом на ноги, отряхивает одежду и протягивает руку Флавии, которая появляется откуда-то сбоку. Каварадосси, с менее окровавленным лицом, выходит и берет ее за другую руку. Они направляются на авансцену через узкий проход, оставленный между «крыльями» занавеса нарочно для этой цели. И попадают в лавину аплодисментов.

– Боже, кто бы мог подумать! – послышался откуда-то сзади голос Вианелло. – Магия какая-то, правда?

«Ну вот, еще один неофит», – сказал себе Брунетти, а вслух произнес:

– Да, опера – это магия. Или может ею быть. Когда певцы в ударе, с этим мало что может сравниться.

– А когда нет? – спросил инспектор, но таким тоном, словно отказывался в это верить.

– Впечатлений все равно хватит надолго, – заверил его Брунетти.

Аплодисменты наконец стихли, и на другой стороне сцены они увидели Флавию в сопровождении двух охранников. Брунетти помахал ей рукой, но певица не заметила этого и ушла со своими «телохранителями». Тяжело стоять на ногах так долго, поэтому полицейские спросили у рабочего сцены, где тут бар, и последовали его инструкциям. Дважды они свернули не туда, но в конце концов нашли то, что искали, заказали два кофе и стали слушать чужие комментарии. Брунетти не уловил ничего сто́ящего, а вот Вианелло внимательно прислушивался, словно что-то полезное в этой болтовне все-таки было.

По наблюдательным постам они разошлись за пять минут до начала третьего акта. Леса, за которыми прятался Брунетти, трансформировались в лестничный пролет, ведущий на крышу замка Сант-Анджело, так что он лишился своего укрытия. Комиссар побродил в темноте по закулисью, пока не нашел место, с которого хорошо просматривалась крыша, где предстояло играть актерам.

Через минуту охранники сопроводили Флавию к ступенькам, ведущим наверх, на замковую стену, и подождали, пока она не поднимется, после чего разошлись по разные стороны сцены.

Главных героев ожидала смерть, но действие тем не менее открылось нежными флейтами и рожками, и церковным колокольным перезвоном. Спокойствие ночи постепенно перетекало в день. Брунетти усилием воли отвлекся от игры света и посмотрел на занятый в процессе техперсонал. Многие стояли, запрокинув голову, чтобы видеть происходящее на крыше замка – на самом верху декорационной конструкции.

Брунетти, который стоял сбоку, видел бо́льшую часть площадки, где предстояло развиваться событиям третьего акта. Над ним возвышалась огромная фигура архангела с мечом, в чью честь замок и был назван. С этого места комиссару были видны также деревянный каркас, поддерживавший декоративную стену, и приставленная к ней со стороны арьерсцены платформа с гидравлическим подъемным механизмом. Она была устелена мягким пенополистиролом. Сюда с метровой высоты предстояло упасть Тоске. Разумеется, и сама платформа, и механизм были скрыты от зрителей. Да и сверху, со стены, их тоже сложно было рассмотреть. От платформы к полу вела лесенка, чтобы чудом воскресшая Тоска могла спуститься по ней и вовремя выйти на поклон.

Комиссар наблюдал за тем, как на сцене разворачивается новое действо: тенор поет свою арию, на сцену выбегает Тоска. Время от времени Брунетти приходилось отвлекаться, чтобы посмотреть по сторонам – не происходит ли за кулисами ничего странного, нет ли опасности. Сверху послышались выстрелы: там умирал Марио, о чем Тоска еще не догадывалась. Терпеливо, спокойно она дожидалась, пока плохие люди уйдут, чтобы умолять Марио поскорее подняться… Но Марио мертв. Музыка словно сходит с ума. Тоска в панике, Тоска кричит. Музыка вторит ей, снова и снова. Героиня бросается влево, и Брунетти видит ее высоко наверху, на краю замковой стены, как она оглядывается, вскидывает руку, в то время как другая ее рука безжизненно повисает вдоль тела. О Скарпиа! Нам Бог судья! – и Тоска прыгает навстречу смерти.

Громкие аплодисменты заглушили шаги Брунетти, занавес скрыл от аудитории то, как он обошел фрагмент декорации, изображавшей пейзаж, и приблизился к платформе с пенополистиролом и лесенкой. Что-то стукнуло, и с платформы свесилась нога в туфле. Отбросив другой ногой край платья, чтобы не мешал, Флавия начала спускаться.

Брунетти подошел ближе и громко позвал ее, надеясь все же перекричать доносившиеся и сюда аплодисменты:

– Флавия! Это я, Гвидо!

Она обернулась, посмотрела вниз, внезапно замерла, вцепившись в перила лесенки, потом прижалась лбом к перекладине.

– Что-то не так? – спросил он. – Что с тобой?

Флавия подняла голову и стала очень медленно спускаться. Уже стоя ногами на полу, она повернулась к нему: глаза закрыты, одна рука все еще цепляется за лесенку. Потом Флавия открыла глаза и сказала:

– Я боюсь высоты.

И только теперь отпустила лестницу.

– Прыгать на этот матрас труднее, чем спеть целую оперу. Каждый раз я умираю от страха.

Брунетти не успел ей ответить: парень с сумкой, в которой лежали инструменты, возник между Флавией и механизмом, поднимавшим платформу к краю замковой стены. То, что он был лет на двадцать моложе певицы, не помешало ему одобрительно улыбнуться ей и сказать:

– Знаю, синьора, вы терпеть этого не можете! Давайте я опущу платформу и увезу всю эту махину подальше.

Продемонстрировав им металлическое кольцо с набором ключей, парень приступил к работе.

Флавия моментально изобразила улыбку и сказала, удаляясь в сторону занавеса:

– Это очень любезно с вашей стороны!

Брунетти покачал головой: даже в этой ситуации она оставалась очаровательной.

– Слава богу, спектакль окончен и ты цела и невредима, – сказал он.

Флавия забыла об улыбке, и та исчезла, отчего лицо певицы сразу стало напряженным и усталым.

– Это было чудесно, – добавил комиссар и кивнул в сторону зрительного зала, откуда доносился рокот рукоплесканий и криков. – Они ждут тебя!

– Тогда я лучше пойду, – отозвалась Флавия, поворачиваясь на шум. И, положив руку ему на плечо, произнесла: – Спасибо, Гвидо!

27

Они с Вианелло стояли в левой части кулис, пока певцы кланялись. Баритон, тенор и сопрано выходили на сольный поклон поочередно, по мере важности своей партии в спектакле, и аплодисменты нарастали соответственно. Флавия появилась последней – что было, по мнению Брунетти, и понятно, и справедливо. Через щель в занавесе он наблюдал за ее первым сольным выходом. Розы на сцену не падают – уже хорошо!

Зрители хлопали и хлопали, и этот шум сливался в закулисье со стуком молотков и чьих-то тяжелых шагов. Стук прекратился задолго до аплодисментов, но когда стали затихать и они, помреж, тот самый парень с двумя мобильными, с которым полицейские разговаривали ранее, сделал знак певцам и дирижеру, чтобы они больше не выходили. Он поздравил всех с удачным спектаклем, подытожив:

– Вы прекрасно поработали, мальчики и девочки. Спасибо всем, и, надеюсь, до встречи на следующем спектакле!

Хлопнув в ладоши, помреж произнес:

– Все свободны! А теперь дружно – ужинать!

Заметив Брунетти с Вианелло, помреж подошел к ним.

– Простите мою грубость, синьори, но я пытался предотвратить катастрофу, и у меня не было времени поболтать.

– Предотвратили? – спросил Брунетти.

Зрители хлопали все тише, пока совсем не перестали.

– Сначала я думал, что да, – поморщился помреж, – а потом получил эсэмэску и все мои надежды пошли прахом!

– Сочувствую, – сказал комиссар, которому этот персонаж, несмотря ни на что, был симпатичен.

– Мне приятно это слышать, – отвечал помреж, – но, как я уже упоминал, я работаю в цирке и вокруг – сплошные хищники.

Он отвесил комиссару вежливый полупоклон и направился к тенору, который почему-то задержался на сцене.

Оглянувшись, Брунетти понял, что, кроме них с коллегой, помрежа и тенора, на сцене больше никого нет. Как нет и шума разбираемых декораций. Техперсонал, похоже, объявил забастовку.

Снова появилась Флавия и теперь разговаривала с помрежем. Тот махнул куда-то в направлении арьерсцены, потом широко раскинул руки в стороны и выразительно пожал плечами. Флавия потрепала его по щеке, и парень ушел приободренным.

Певица повернулась, собираясь уходить, но, заметив Брунетти, приблизилась к нему, и он воспользовался этой возможностью, чтобы представить ей инспектора Вианелло. Тот ужасно смутился, несколько раз пробормотал «спасибо», а потом и вовсе затих.

– Мы проводим тебя домой, – сказал Брунетти Флавии.

– Не думаю, что это необходимо, – попыталась она возразить, но комиссар перебил ее.

– Проводим домой, Флавия. И войдем вместе с тобой в квартиру.

– Чтобы подать мне горячий шоколад? С печеньем? – спросила она, но уже веселее, с легкой улыбкой.

– Нет, но по пути мы можем зайти в любой ресторан, который еще открыт.

– Вы не ужинали? – поинтересовалась Флавия.

– Настоящий мужчина всегда голоден, – сказал Вианелло глубоким голосом настоящего мачо, заставив ее рассмеяться.

– Договорились! Только сначала я позвоню детям. Стараюсь делать это после каждого спектакля, иначе они обижаются.

Привычным жестом, словно они старинные друзья, Флавия взяла Брунетти за запястье, перевернула и посмотрела на часы. И тут же показалась ему гораздо более усталой.

– Лучше бы я пела Лауретту, – проговорила она и, увидев на лице комиссара недоумение, пояснила: – В Джанни Скикки.

– Потому что ей не приходится прыгать? – предположил Брунетти.

Флавия улыбнулась. Мелочь, но он все-таки запомнил…

– И это тоже. Но главное – у нее всего одна ария.

– Артисты! – буркнул Брунетти.

Певица снова засмеялась, подумав о том, что и полицейские наверняка устали.

– Придется еще немного подождать. На то, чтобы снять с себя все это, мне понадобится некоторое время, – проговорила Флавия, проводя ладонями по сценическому костюму.

Брунетти глянул по сторонам, но театральных охранников поблизости не наблюдалось.

– А где твои гориллы?

– А, ушли! – ответила Флавия. – Я сказала им, что после спектакля со мной будут полицейские, они и проводят меня в костюмерную.

Подобно Ариадне, она знала дорогу, сворачивала налево и направо без колебаний и в считанные минуты привела Брунетти и Вианелло к искомой двери. Сидящая тут же, в коридоре, женщина при виде Флавии встала.

– Я не бастую, синьора! – с явным раздражением сказала она. – Это удел ленивых болванов, рабочих сцены.

Оставив при себе замечание насчет солидарности трудящихся, Брунетти спросил:

– Когда началась забастовка?

– О, минут двадцать назад. Уже несколько недель они грозились это сделать, и сегодня профсоюз проголосовал за.

– Однако вы не согласны?

– В стране финансовый кризис, а эти болваны бастуют, – сказала костюмерша с еще бо́льшим раздражением. – Конечно, мы не будем этого делать! Они безумцы.

– Чем это грозит театру? – спросил комиссар.

– Декорации останутся неразобранными, и те, кто придет на завтрашний дневной концерт, будут любоваться замком Сант-Анджело под музыку Брамса.

«Так вот почему звонили помрежу!» – подумал Брунетти. Вот она, катастрофа, которая может помешать провести последний спектакль!

Наверное, уже жалея о своей резкости, костюмерша добавила:

– Вообще-то их можно понять: с ними не подписали очередной контракт на шесть лет. И с нами тоже. Но работать надо. У всех у нас семьи.

Давным-давно Брунетти зарекся обсуждать с незнакомыми людьми политику и социальные гарантии – чтобы разговор не закончился дракой.

– Значит, с последним спектаклем будут проблемы? – спросил он, но Флавия перебила его:

– Я переоденусь и позвоню детям. Возвращайтесь минут через двадцать.

Брунетти и Вианелло прошли дальше по коридору, решив немного прогуляться по этажу.

Когда полицейские скрылись из виду, Флавия сказала, одергивая юбку:

– Я развешу все на плечиках и оставлю в костюмерной. Можете идти домой, Марина. Ключ у вас есть, верно? Сможете завтра сюда попасть?

– Да, синьора. – И тут же добавила, сделав ударение на первом слове: – Я обязательно буду на работе.

Флавия вошла в комнату, включила свет над туалетным столиком и повернулась, чтобы запереться изнутри.

– Добрый вечер, синьора! – произнес женский голос у нее за спиной.

У Флавии перехватило дыхание. Почему, ну почему она поспешила с этими звонками? Почему отмела предостережения Брунетти?

– Вы сегодня прекрасно пели.

Заставляя себя сохранять спокойствие, с вымученной улыбкой на лице Флавия обернулась и увидела у стола женщину. В одной руке у нее был букет желтых роз, в другой – нож. «Не с ним ли она набросилась на Фредди?» – было первое, о чем подумала певица. Но потом заметила, что клинок у этого ножа длиннее, чем тот, от которого, по предположениям врачей, пострадал ее друг.

Флавия смотрела на незнакомку во все глаза, но сосредоточиться ей не удавалось: она видела лишь отдельные части тела, а не полную картину. Как она ни напрягалась, в поле зрения оказывались либо глаза женщины, либо нос, либо рот. Как собрать все это вместе, чтобы понять, как она выглядит? То же самое с фигурой. Она высокая? Или низенькая? Что на ней надето?

Флавия постаралась расслабить лицевые мышцы, ни на мгновение не выпуская из виду зыбкий силуэт возле туалетного столика. Собаки нюхом чуют, когда их боишься – так ей говорили. И они нападают, если чувствуют слабость.

Флавии вспомнилась бабушкина поговорка: Da brigante uno; a brigante, uno e mezzo: «Бандит тебе одно, ты ему – полтора». Но для начала нужно утихомирить эту бандитку; надо убаюкать чудовище.

Нож, напротив, постоянно оставался в фокусе, однако Флавия старалась его игнорировать.

– Значит, это вы присылали мне розы. – Она указала на цветы. – Я рада, что могу наконец вас поблагодарить. Не представляю, где вы достаете их в это время года. Да еще в таких количествах!

Глупая болтовня, наивная хитрость – но ничего лучше Флавия придумать не смогла. Эта женщина все равно видит ее страх; скоро она его еще и учует.

Судя по всему, незнакомка сочла комментарий Флавии вполне естественным (а почему, собственно, нет?) и ответила:

– Я не знала, какой цвет вам понравится больше, но потом вспомнила, что несколько лет назад на том ужине в Париже вы были в желтом платье. И выбрала желтые розы.

– А, то старое желтое платье! – пренебрежительно произнесла Флавия, как будто разговаривала с подружкой. – В свое время я нашла его на распродаже и купила – ну, знаете, как это бывает. А потом не могла решить, идет оно мне или нет.

– По-моему, вы выглядели в нем великолепно, – сказала женщина таким обиженным тоном, словно это она подарила Флавии платье, а та отвергла ее презент.

– Спасибо, – проговорила Флавия и очень медленно и естественно направилась к туалетному столику, отодвинула стул и уселась напротив зеркала. Указав на диван, она предложила: – Может, присядете?

– Нет, я постою.

– Вы не против, если я сотру грим? – спросила Флавия, протягивая руку к коробке с салфетками.

– Вы нравитесь мне в гриме, – ответила незнакомка таким астрально-холодным голосом, что рука Флавии зависла над коробкой, отказываясь ей повиноваться.

Певица не могла ни взять салфетку, ни уронить руку обратно на колени, где покоилась ее другая рука. Флавия посмотрела на свои пальцы, желая пошевелить ими, стиснуть их. И мгновение спустя ей это удалось: ее рука упала рядом с другой, пальцы сжались в кулак.

– Вы лжете, – спокойно произнесла женщина.

– О чем? – спросила Флавия, стараясь, чтобы в ее голосе прозвучало любопытство, а не желание оправдаться.

– О цветах.

– Но они прекрасны.

– Тот человек, ну, с которым у вас был роман, вынес их и выбросил на улицу, в тот же вечер, когда я вам их подарила, – запальчиво возразила собеседница и уже ледяным тоном сообщила: – Я видела его.

– Вы о Фредди? – спросила Флавия с усмешкой. – Он ужасно боится свою жену, не хочет, чтобы она подумала, будто это он их мне прислал. Едва увидев букет, Фредди запаниковал и сказал, что их нужно поскорее убрать из дома.

– Но это не помешало ему поселить вас у себя, не так ли? – спросила женщина тоном, каким обычно делают ядовитые намеки.

– Это было идеей его жены, – легко парировала Флавия. – Она сказала, что так ей будет легче присматривать за нами обоими. – Она хотела добавить пару ремарок насчет глупых ревнивиц, потом взглянула в лицо незнакомки и передумала. – Вообще-то она прекрасно знает, что между нами давно ничего нет. – И, словно это только что пришло ей в голову, выпалила: – С тех пор прошло двадцать лет!

Женщина, чье отражение Флавия теперь видела в зеркале напротив, не ответила. Внезапно певице ужасно захотелось расслабиться, закончить этот дурацкий спектакль, но зеркало безжалостно демонстрировало ей нож. Ощутив новый прилив сил, Флавия спросила:

– Зачем вы здесь?

Однажды она пела партию Манон в одноименной опере, и тенор во время репетиции плюнул на нее. Так вот, такую же теплоту, что и в этот вопрос, она вложила в свои с ним дуэты, и столько же актерского мастерства.

– Я видела вас и раньше, – сказала женщина.

Флавия удержалась от замечания, что это и так понятно, раз она видела ее в Париже в желтом платье, и вместо этого сказала:

– И как я пою, полагаю, тоже слышали?

– Я вам писала, – с ожесточением заявила незнакомка.

– Надеюсь, вы получили ответ, – произнесла Флавия, улыбаясь их общему отражению.

– Получила. Но вы сказали «нет».

– По поводу чего? – уточнила Флавия с любопытством, которое ей даже не пришлось изображать.

– По поводу уроков музыки. Три года назад я написала вам с просьбой об уроках, но вы мне отказали.

Флавия неотрывно смотрела, как женщина наклоняется и кладет цветы на пол. Только цветы.

– Простите, но я этого совершенно не помню.

– Вы мне отказали, – настаивала незнакомка.

– Извините, если я вас обидела, – сказала Флавия, – но я не даю уроков пения. – И чтобы это было похоже на принципиальную позицию, добавила: – У меня нет к этому способностей.

– Но вы разговаривали с той студенткой! – выпалила женщина голосом, в котором сквозила ярость.

– С той девушкой? – переспросила Флавия с весьма убедительным пренебрежением. – Ее отец – лучший рипетиторе театра, с ним все хотят работать. Что еще я могла ей сказать?

Она задала этот вопрос тоном, каким мы обычно признаемся другу в своих слабостях.

– Вы бы стали давать ей уроки, если бы она вас об этом попросила?

Вспомнив первый акт Травиаты, Флавия воспроизвела презрительный возглас – несколько нисходящих, звонких нот, – который издавала, когда Альфред впервые признавался ей в любви.

– Прошу вас, не смешите меня! Если бы я и давала кому-то уроки пения, то не этой юной глупышке! Она не знает даже азов сольфеджио!

Впервые с начала этого кошмара рука с ножом слегка опустилась, хотя бы до уровня бедра.

Женщина наклонилась, и Флавия смогла наконец рассмотреть ее лицо. Выглядела она на тридцать с небольшим, но усталый взгляд и мешки под глазами прибавляли ей лет. Нос маленький и прямой, глаза – непропорционально большие, как у человека, резко похудевшего во время тяжелой болезни.

Губы женщина плотно сжимала, то ли от привычки все осуждать, то ли от постоянной боли. «Хотя внешность это портит одинаково», – подумала Флавия. На незнакомке было расстегнутое простое пальто из черной шерсти, под которым угадывалось темно-серое платье до колен.

– Так вы дадите мне урок? – спросила она.

Флавия заметила крошечное пятнышко света, пробившееся сквозь замочную скважину в темницу, где эта женщина заперла их обеих. Даст ли она урок?

В дверь костюмерной постучали.

– Флавия, ты тут? – раздался голос Брунетти.

– Ciao, Гвидо, – отозвалась певица с несколько наигранной беззаботностью. – Да, я тут, но еще не готова. Дочка болтает по скайпу со своим бойфрендом и попросила перезвонить ей минут через пять. А сыну я еще даже не звонила.

Ну, хотя бы часть из этого – правда…

– Я передумала насчет ужина, так что можете с женой спокойно идти домой. Увидимся завтра?

Замолчав, Флавия посмотрела вниз, на свою руку, и увидела, что ногтями прочертила две полоски на ворсистом платье.

И снова послышался голос Брунетти, будничный, спокойный:

– Ты, конечно, устала. Я понимаю. Мы пойдем потихоньку в Antico Martini[432]432
  Ресторан в Венеции.


[Закрыть]. Если хочешь, можешь по дороге домой составить нам компанию. А если нет, увидимся завтра утром, около одиннадцати. Ciao, и спасибо за прекрасный спектакль!

Словно этого вторжения и не было, незнакомка повторила вопрос:

– Так вы дадите мне урок?

Флавия изобразила на лице непринужденную улыбку и сказала:

– Пока на мне сценическое платье и парик – нет! Если б вы только знали, как тяжело во всем этом петь!

И она усталым движением пробежала пальцами по корсажу вниз, к тяжелой сборчатой юбке.

– А когда переоденетесь, вы дадите урок? – спросила женщина с маниакальным упорством.

Улыбка Флавии стала ослепительной.

– Если я переоденусь, то дам вам урок… да хоть чечетки!

Она перестала улыбаться, предоставив собеседнице оценить эту шутку. Но та, похоже, не поняла юмора. Если судить по разговору, эта женщина воспринимала каждое ее слово совершенно серьезно и оставалась глуха ко всему, кроме буквального значения слов. С такими лучше не шутить…

– Если мне можно будет переодеться и привести себя в порядок, я подумаю и об уроке, – произнесла Флавия.

– Тогда переодевайтесь, – сказала женщина, взмахнув ножом.

При виде клинка, устремленного ей в лицо, или в грудь, или в живот, – да какая, ради бога, разница? – Флавия застыла. Тело отказывалось ей подчиняться. Певица не могла говорить и едва-едва дышала. Она уставилась в зеркало, не видя ни себя, ни стоящей у двери незнакомки, и уже не в первый раз подумала о важных неоконченных делах, о людях, которых обидела, и о глупостях, из-за которых когда-то так беспокоилась.

– Я сказала, вы можете переодеться, – нелюбезно повторила женщина, и, судя по тону, с ней лучше было не спорить.

Флавия заставила себя встать и направиться в ванную.

– Моя одежда там, – сказала она.

Женщина сделала неуверенный шаг в ее сторону.

– Можете вынести ее сюда.

Это был не вопрос, не просьба – приказ.

Флавия прошла в крошечную ванную и взяла свои брюки-слаксы, свитер и туфли. Высоко вскинув голову, она посмотрела в зеркало, чтобы проверить, если ли у нее шанс быстро повернуться и закрыться изнутри. Но женщина уже стояла в дверном проеме и смотрела на нее, так что с этой идеей пришлось попрощаться. «Так в человеке и подавляют волю, – подумала Флавия. – Сперва ограничивают в мелочах, а потом ему уже не хочется браться за что-то большее».

Удерживая вес тела на правой ноге, незнакомка отодвинулась, давая певице пройти, но спиной все еще загораживая входную дверь. Флавия проследовала мимо нее и швырнула вещи на стул. Закинула руки за спину и нервными пальцами попыталась ухватиться за змейку на платье. Поймала ее, упустила, нащупала снова. Расстегнула до половины. Потом поменяла положение рук и наконец расстегнула змейку сверху донизу. Платье упало на пол, и Флавия сняла ужасно тесные бархатные туфли-лодочки, которые шли в комплекте с ним.

Оставшись в одном белье и избегая глядеть в зеркало, Флавия взяла пару шерстяных синих брюк, которые часто надевала в театр (не то чтобы она верила, что синий отводит дурной глаз, но…). Застегивая сбоку змейку на слаксах, певица опустила голову и сквозь длинные пряди парика, упавшие ей на лицо, посмотрела на женщину. Выражение ее лица заставило Флавию вспомнить монахинь из своего личео. В подобных ситуациях они выглядели так же: наигранная усталость, а под ней – жадное любопытство, очень смущавшее юных учениц.

Не потрудившись избавиться от бутафорской тиары, Флавия стащила с себя парик и швырнула его на стол, затем посмотрелась в зеркало, собираясь снять и резиновую шапочку. Волосы певицы были мокрыми от пота. Она натянула свитер, и как только ее груди оказались прикрыты, ей чуточку полегчало. Флавия надела туфли и завязала шнурки, радуясь тому, что обувь плотно сидит на ноге и у нее резиновая подошва.

Все еще склоняясь над туфлями, певица попрактиковалась в улыбке и подумала, что еще немного – и ее лицо, как и сердце, разорвется от напряжения. Когда губы снова стали ее слушаться, Флавия выпрямилась на стуле и спросила:

– Урок пения нужен вам?

– Да, пожалуйста, – вежливо отозвалась женщина.

Это прозвучало так по-детски, так радостно, что Флавия чуть не закричала от ужаса.

Теперь бы вспомнить, о чем учитель спрашивал ее на первом частном занятии… Память ее не подвела.

– Вы сейчас над чем-нибудь работаете?

Женщина посмотрела вниз, на свои туфли, и попыталась сцепить руки, но в одной из них был нож. Она что-то невнятно пробормотала.

– Простите? – переспросила Флавия.

– Над Тоской, – сказала женщина, и Флавии вдруг стало нечем дышать.

Она постаралась успокоиться. «Я спрошу у нее! Спрошу! Нормальным, деловым тоном – спрошу!»

– Какой акт?

– Третий. Финальная сцена.

– О, это трудно, не так ли? Героиня испытывает массу самых разнообразных эмоций. Как вы полагаете, что это за эмоции? – спросила Флавия, надеясь, что ее голос звучит педантично и бесстрастно.

– Никогда об этом не задумывалась, – произнесла женщина неуверенно. – О музыке и о том, как спеть ноты, – вот о чем я размышляла.

– Но ведь это связано с эмоциями героини, они определяют все!

Репетировать последний акт Тоски и никогда не думать об эмоциях? Да это существо всадит в нее нож без колебаний!

Флавия сделала серьезное лицо.

– Вот она поднимается на крышу и видит Марио. У нее – охранная грамота, ради которой она заколола Скарпиа. Значит, Тоска испытывает радость, но она только что лишила жизни человека… Тоска вынуждена просить Марио притвориться убитым, когда в него начнут стрелять. Потом она радуется, что у нее все получилось, и хвалит его за убедительное притворство. После, когда они остаются одни, она понимает, что он мертв и все потеряно. За ней приходят солдаты, и Тоска осознает, что единственное ее спасение – смерть. Такой резкий перепад эмоций сложно себе представить, вы согласны?

Лицо женщины оставалось бесстрастным, когда она проговорила:

– Знаю, это трудно спеть. Особенно первый дуэт.

Лучше соглашаться, пусть думает, будто знает об опере все, что только можно!

– Это так, – проявила покладистость Флавия. – Вы совершенно правы.

– А потом она умирает, – добавила женщина, и у Флавии снова надолго прервалось дыхание.

Она попыталась придумать, что бы еще сказать, но ум, воображение, смекалка – словом, все, что делало ее личностью, – попросту перестали ей служить. Флавия посмотрела на шнурки и подумала, какие они красивые, как аккуратно сделаны и как удобно зашнуровывать туфли, да и туфли тоже очень удобные, в них не упадешь. Не упадешь… Безопасность…

Певица выпрямилась на стуле и спросила:

– Вы не против спеть последний фрагмент?

– Хорошо.

Значит, шанс выйти из костюмерной у нее все-таки есть!

– Но, конечно, мы не станем делать это здесь, – сказала Флавия. – Тут слишком тесно и я не смогу составить впечатление о вашем голосе. – Она сделала вид, будто размышляет. – Это самый драматический момент во всей опере, вы согласны? – Певица говорила обычным тоном, но любой, кто сведущ в музыке, счел бы ее заявление глупым и вульгарным. – Может, нам удастся найти репетиционную?

Она изобразила легкое сомнение, оставив незаданным вопрос, где еще они могли бы позаниматься.

– Все они слишком малы, – сказала женщина, заставив Флавию задуматься: откуда ей об этом известно?

– Тогда у нас нет выбора. Останемся тут! – сказала она, с явным неудовольствием направляясь к малогабаритному пианино у стены напротив.

– А почему не на сцене? – спросила женщина.

Флавия, которая была готова к этому, надеялась на это, желала всеми фибрами души, отозвалась вопросительно:

– Что, простите?

– Сцена. Почему бы нам не пойти на сцену?

– Потому что… – начала Флавия. – Но ведь там… – И, словно любопытство все же победило и для нее самой это стало откровением, она воскликнула: – Ну конечно! Конечно! Там же никого сейчас нет. И мы сможем там позаниматься.