Текст книги "Современный зарубежный детектив-13. Компиляция (СИ)"

Автор книги: авторов Коллектив

Соавторы: Дженнифер Линн Барнс,Майкл Коннелли,Бентли Литтл,Джо Лансдейл,Донато Карризи,Сюсукэ Митио,Питер Боланд,Джек Тодд,Лора Перселл
сообщить о нарушении

Текущая страница: 322 (всего у книги 335 страниц)

22. Доротея

– Вы знаете, что они назначили дату?

Главная надзирательница сидит за столом. Перед ней раскрыто дело Рут. Хоть я и сижу с противоположной стороны, мне все же удалось разобрать слово «улучшение», написанное на ее деле карандашом.

– Дату?

– Да-да. Подошла наша очередь, и судья назначил дату суда над Баттэрхэм.

Эти слова главной надзирательницы вызвали какое-то странное ощущение: словно на меня накинули лассо и резко дернули за него.

Осталось не так много времени на мои изыскания.

– Ах да-да. Понятно. Но ведь она же сама во всем призналась. Вряд ли суд над ней продлится очень долго?

– Они продолжают допрашивать свидетелей со стороны обвинения. На тот случай, если она откажется от своих показаний. Или если ее адвокат будет возражать против смертной казни. – Надзирательница принимается в задумчивости барабанить пальцами с коротко остриженными ногтями по делу Рут. – Это вполне возможно.

– А почему бы и нет? Примите во внимание ее возраст! Я была бы рада, если бы ее приговорили к тюремному заключению или даже отправили на каторгу. Ведь если ее повесят, шансов для спасения ее души не останется совсем.

Главная надзирательница сжимает губы.

– Я не стану спорить с вами, мисс Трулав, – цедит она сквозь зубы, хотя по ее лицу ясно, что она совершенно не согласна со мной. – Хотя… Как известно, леопард не меняет своих пятен… [496]496
  Старинная английская пословица, означающая, что никто не может изменить свою натуру. – Примеч. ред.


[Закрыть]

Какая удачная фраза, не правда ли? Как будто заключенные – это дикие звери, а не люди, наделенные бессмертной душой.

– Мне бы очень хотелось увидеть Рут Баттэрхэм сегодня. Вы не проводите меня в ее камеру?

Главная надзирательница шумно захлопывает папку.

– Как раз сейчас она моет в своей камере пол. У нас так принято, это приучает заключенных к трудолюбию. Вы не могли бы побеседовать с ней сегодня в комнате для свиданий?

Я падаю духом. Это никуда не годится! Я же не смогу измерять голову Рут на глазах у других заключенных и их адвокатов! Но и откладывать уже некуда – я так долго готовилась, да и суд уже совсем скоро.

– Нет! – возможно, слишком резко вскрикиваю я. – То есть… Спасибо, вы очень добры, но я предпочла бы говорить с заключенными в их камерах, как и раньше. Мокрые полы не пугают меня.

Главная надзирательница осуждающе вскидывает брови, но не возражает.

Я никогда еще не шла по этим выбеленным известкой коридорам в таком приподнятом настроении. Звяканье ключей на поясе у надзирательницы и скрежет песка под ногами сливаются для меня сейчас в некую своеобразную, но очень приятную мелодию. Солнечный свет, льющийся сквозь арочные окна, так приятно греет руку, которой я прижимаю к себе свою сумочку. Этот момент – я уверена в этом – станет апогеем моего изучения френологии. Рут – эта странная, почти безумная девочка – наконец подтвердит правильность моих теорий.

На двери камеры Рут уже появилось ее имя, написанное печатными буквами. Но приговора пока нет. Именно это и вселяет в меня надежду. У меня еще есть время. Пока человек жив, у него всегда имеется возможность искупить свои грехи. Будущее этой девочки все еще не определено.

Я открываю железную заслонку смотрового окошка в двери ее камеры и смотрю в него. Какое-то взъерошенное создание ползает по полу. Оно кажется мне четвероногим, и я даже на миг отшатываюсь от окна. Как сказала главная надзирательница? Леопард?

Но уже в следующий момент прихожу в себя: это же просто Рут! Она передвигается по камере на четвереньках, натирая пол.

– Добрый день, Рут! – кричу я в окошко двери. – Мы сейчас зайдем к тебе!

Она слегка вздрагивает, услышав мой голос, но я вижу, что она рада видеть меня. Рут бросает щетку для пола в ведро с водой. Она раскраснелась, волосы растрепались.

– Осторожно, мисс, тут довольно мокро!

Главная надзирательница открывает дверь. Рут отступает к своей кровати. Я осторожно вхожу. В камере сильно пахнет уксусом и мылом.

– Надеюсь, я не наслежу, – неловко говорю я. – Ты столько трудилась!

Рут пожимает плечами, словно это не имеет особого значения. Пожалуй, она действительно не привыкла, чтобы ее труд ценили.

Она вытирает руки о передник – и я замечаю, что кожа на руках сухая и в мелких трещинках. Вода в ведре от грязи стала коричневой, и по ее поверхности плавает несколько пузырей.

Я усаживаюсь и кладу сумку с краниометром и книгами по френологии рядом с собой. Содержимое сумки издает приятный гулкий звук.

Главная надзирательница позвякивает ключами:

– Если что – сразу зовите меня!

Она все-таки обижена на меня? Или это предупреждение? Наверное, и то и другое.

Дверь закрывается за ней, и я слышу удаляющиеся шаги.

– Ну вот, Рут… Как ты думаешь, что мы с тобой будем сегодня делать?

– Измерять мою голову. Вы же просили.

– Да-да! – отвечаю я, вскакивая и уже хватаясь за свою сумку. – Это ведь намного интереснее, чем мыть полы, правда?

– Вам виднее, мисс!

Безразличие Рут слегка обескураживает меня, но тут я достаю из сумки блестящий краниометр и книги – и вот она уже смотрит на меня широко раскрытыми глазами.

– Это еще что такое? Похоже на какой-то хирургический инструмент!

– О нет-нет! Это совсем не больно! – говорю я, с улыбкой слегка притрагиваясь указательными пальцами к своим вискам. – Это такой специальный измерительный прибор. Вроде штангенциркуля или компаса. Помнишь из школы?

Рут непонимающе смотрит на меня:

– Наверное, я ходила не в такую школу, как вы, мисс!

Я усаживаю Рут на единственный в камере шаткий стул и поворачиваю ее голову так, чтобы та приняла нужное мне положение.

– Удобнее всего измерять голову у сидящего человека. Только пожалуйста, держи спину ровно, чтобы голова была на одной линии с позвоночником!

Осторожно взяв ее за подбородок, я слегка тяну его на себя. Ее спина сгибается.

– Если бы вы снимали с меня мерку, чтобы сшить мне корсет, вы бы сейчас наклонили мою голову вперед, – говорит в задумчивости Рут. – А потом нащупали бы самый большой позвонок и приставили к нему конец ленты, чтобы измерить высоту по спине.

– Да? Но я собираюсь измерять не спину, а голову. И совсем для других целей. Кстати, измеряю я не мерной лентой, а вот этим специальным прибором, который называется «краниометр». Так что мне придется ощупать твою голову. Ты ведь не против?

Рут снова пожимает плечами. После этого мне приходится опять придать ее голове правильное положение.

– Вот так, отлично! Давай начнем!

Я торопливо расстегиваю пуговички на перчатках и стягиваю их. Щеки вдруг заливаются краской. Сама не знаю, почему я так стесняюсь снимать перчатки при этой маленькой, но уже успевшей сотворить столько зла девочке. Но я действительно стесняюсь. Без перчаток я чувствую себя такой же маленькой и беззащитной, как черепаха без панциря.

– Сначала… – говорю я нарочито громко, чтобы скрыть свое волнение, – сначала давай измерим зону, отвечающую за склонность к разрушению.

Я приставляю указательные пальцы к внешним уголкам глаз Рут. Она часто моргает. Тихонько провожу пальцами до верхних точек ушных раковин. Вот! Под этими темными пружинами волос и скрыты ответы на многие мои вопросы.

Я так волнуюсь, что еле дышу.

Осторожно коснувшись волос Рут, чувствую, какие они мягкие и сухие. Они густые, но очень послушные и тонкие, как нити паутинки.

Зона разрушения у Рут большая, как я и предполагала. И расположенная прямо над ней зона скрытности тоже немаленькая: три четверти дюйма. Однако к макушке обхват головы сильно уменьшается, что говорит о том, что скрытность не главное качество Рут. И цифры, что показывает мой краниометр, подтверждают это. Вообще мозг Рут, похоже, имеет довольно много крупных зон. Как он при этом помещается в такой сравнительно маленькой черепной коробке? Проведя пальцем от заушной области вверх к макушке, я нащупала шишку воинственности. А если принять во внимание, что и зона, отвечающая за желание быть во всем первой, у нее тоже большая, то становится очевидно, что она сможет дать отпор любому обидчику.

Как и у большинства женщин, в зоне самооценки я нащупываю заметную впадину. Но других впадин, которые я ожидала нащупать, не нахожу. Зона жизнерадостности и зона нравственных качеств намного больше, чем я думала.

– Как часто ты говоришь с капелланом, Рут?

– Я видела его всего два или три раза. Если не считать воскресной службы, конечно.

Неужели изменения могли наступить так быстро? Неужели так быстро могла измениться форма ее черепа? Хотя… Она ведь ребенок! Ей всего шестнадцать, это надо учитывать. Дети растут и меняются очень быстро. Может, и детский череп тоже?

– Сейчас я проведу линию у тебя над левым глазом. И смогу сказать, насколько ты проворна в работе!

Восприятие цветов, аккуратность, творческий подход – все эти качества отражаются в строении лба. Неудивительно, что она стала такой умелой портнихой. Но потом я замечаю нечто, что заставляющее меня вновь взять в руки краниометр: небольшой изгиб чуть ниже середины лба.

Рут замерла и даже не моргает. Она смотрит прямо перед собой, пока я измеряю, перевожу дыхание и снова прикладываю краниометр.

Этот изгиб находится в зоне запоминания деталей, подробностей и всех обстоятельств произошедшего. Как правило, эта зона у детей больше, чем у взрослых. Но даже принимая во внимание эту закономерность, я вынуждена констатировать, что у Рут эта зона просто огромная, что свидетельствует о замечательно долгой памяти.

Меньше всего я ожидала увидеть у Рут именно это. Мне казалось, что ее воспоминания должны быть отрывочными и беспорядочными, отсюда и ее цветистые рассказы. Я полагала, что после всех потрясений ее ум рождает небылицы о сверхъестественных способностях. Но если она действительно помнит во всех подробностях все события, приведшие ее к убийству…

В таком случае она просто лжет мне. Намеренно морочит мне голову. Другого объяснения у меня нет.

– Я закончила! – говорю я довольно резко, находясь под впечатлением от своего открытия.

Она, похоже, намеренно прикидывалась все это время.

Я отворачиваюсь от нее, избегая смотреть в ее лживые глаза, и начинаю делать записи в блокноте. Несмотря на то что я все чаще бываю у нее, она все еще не доверяет мне. Или того хуже: она просто считает меня идиоткой. Глупой барышней, которую можно от нечего делать запугать страшилками о смертоносных иглах.

– Ты можешь встать, Рут.

– А можно полистать ваши книги?

– Если хочешь.

Что бы Рут ни плела мне, ее интерес к моим книгам с цветными диаграммами неподделен. Я продолжаю писать в своем блокноте, а Рут разглядывает книги одну за другой. Она листает их, то и дело удивленно восклицая. Каждый раз, когда она видит схему черепа, разделенного на зоны, она с любопытством ощупывает голову.

– То есть наш мозг словно соткан из лоскутков, примерно так, да? – Рут показывает мне одну из иллюстраций в книге. На ней мозг подразделен на зоны желтого, оранжевого и красного цвета. – Похоже на лоскутное одеяло, нет, мисс?

– Это просто схема. Она приведена здесь для того, чтобы доходчивей объяснить назначение тех или иных зон. Я думаю, в реальности мозг выглядит по-другому, конечно.

Уголки губ Рут опускаются. Она явно разочарована.

– Ой, как жаль. Я думала, что в теле человека есть хотя бы один участок, который выглядит… красиво.

– Полагаю, это душа.

– Внутренности – это просто ужасно, – говорит она, не отрывая взгляда от книги.

Не желая продолжать дискуссию на эту тему, я снова углубляюсь в свои записи. Все труды насмарку! Полученные измерения никак не совпадают с моими расчетами.

Как же я буду составлять диаграмму развития ее черепа, если большинство зон у Рут уже вполне зрелые и большие? Если они еще увеличатся, то станут просто гигантскими. Но ведь Рут будет расти, ей всего шестнадцать! Соответственно, и зоны эти тоже должны будут увеличиться! И если передо мной голова убийцы, то что же тогда сказать о людях, у которых зоны совестливости и раскаяния еще меньше, чем у нее? Они что – дьяволы во плоти?

– Если бы меня не забрали из школы, – вздыхает Рут, – мы бы, наверное, изучали все это там. Я всю жизнь мечтала учиться по книгам, таким, как эта. Тогда мне было бы гораздо легче жить. С ее помощью я бы сразу понимала, кто хороший, а кого следует остерегаться.

Услышав такое от нее, я вздрагиваю.

– Все не так просто, Рут! Основная цель френологии, как мне кажется, – выявить, какими зонами мозга человек пользуется чаще всего, и по возможности устранить пагубный дисбаланс. Иными словами, френология показывает человеку, как ему нужно измениться, чтобы стать лучше.

– Изменить форму черепа? Это как, молотком, что ли? – саркастически улыбается она.

В другой обстановке я бы от души рассмеялась. Но в этой камере, пропахшей едким уксусом и наедине с этой девочкой-убийцей, преступные пальцы которой листают самые дорогие для меня книги, не до смеха. Мне вообще кажется, что я напрочь утратила чувство юмора.

– Пожалуйста, не надо так шутить. Для меня это очень важно.

Рут отводит взгляд в сторону.

Боже, какое облегчение я чувствую, достав из сумочки перчатки и снова надев их на вспотевшие от волнения ладони. Эти аккуратно сшитые кусочки лайковой кожи – моя броня. Похоже, я переборщила и была слишком откровенна с этой опасной девочкой.

И зачем я только попросила ее позволить мне измерить ее голову?

Ох, лучше бы я никогда в жизни с ней не встречалась!

23. Рут

Когда глаза слипаются от усталости, очень трудно во время шитья заставить себя думать о чем-то хорошем. Иногда мне вообще кажется, что я могла бы быть намного лучше, если бы просто больше спала. Но бальный сезон был в самом разгаре, и все дамы желали поскорее обновить свой гардероб и уехать с ним в Лондон. Ведь в столице цены баснословные на все – в том числе и на услуги портних. Но, как это часто бывает с женщинами, спохватываются все эти леди в последний момент: дня за три до отправления. И никак не могут взять в толк, почему их роскошные платья нельзя сшить за одну ночь.

И нам действительно приходилось шить ночи напролет, чтобы успеть за половину обычного срока. «Иначе…» – многозначительно грозила Кейт. Тогда я и понятия не имела о том, как ужасно это «иначе».

Она так и не спросила, как я выбралась тогда из угольной ямы. Наверное, просто забыла, что бросила меня туда. В тот день дверной колокольчик магазина не смолкал, и Кейт почти не выходила из торгового зала.

Мне и Мим было велено шить юбки для пышного платья в шотландскую клетку. На нем должно было быть два ряда воланов – довольно безвкусно, учитывая желто-лавандовый рисунок. Поскольку Кейт не стерегла нас, как Цербер, мы могли разговаривать за шитьем. И я считала, что так лучше для всех. Ведь разговоры отвлекали меня от тягостных мыслей. Например, о том, как я смертельно устала и как ненавижу Айви за то, что она меня подставила, и как я чуть не умерла из-за нее в этой угольной яме. Чем меньше я думаю об этом, тем меньше злобы зашиваю в платье. А ведь той, для кого мы его шьем, и так придется несладко: этот наряд будет откровенной безвкусицей, и ей понадобится вся выдержка, чтобы не расплакаться от колких взглядов и насмешек.

– Я тут пару дней назад говорила с мистером Рукером, – бросила Мим, не отрывая при этом глаз от иглы.

И слава богу! Она не видела, как я вмиг раскраснелась при одном только упоминании его имени.

– Он спросил, есть ли у меня родные, – продолжала Мим.

– Он очень милый, – осторожно отвечаю я. – И галантный, прямо как настоящий джентльмен.

– И он умеет читать, – добавила Мим.

Эти слова так удивили меня, что очередной стежок получился слишком большим. Покачав головой, я принялась распускать его.

И ведь действительно, я никогда не задумывалась о том, что получила лучшее образование, чем эти девочки. Я была уверена, что в Оакгейтском приюте воспитанников учат всему, что может пригодиться им для будущего. Но, видимо, по мнению воспитателей, умение читать – это уже лишнее. Да и разве нужно девочке уметь что-то, кроме шитья и готовки?

Мим продолжала почти шепотом:

– Я всегда знала, что на рыбке, что оставила мне мама, написано какое-то слово. С той стороны, что более шершавая. Я попросила мистера Рукера прочитать его. Он сказал, что там написано Belle’s.

Боже мой! Все это время она каждую ночь перебирала в руках эту рыбку, лежа бок о бок со мной. Я могла прочитать ей это слово уже давным-давно.

Облизав подушечку пальца, я вдела нить в иглу и исправила свой стежок.

– А что это такое – Belle’s?

– Мистер Рукер сказал, что это большой игорный дом в Лондоне.

– Твоей маме пришлось далеко уехать из Лондона, раз устроила тебя в приют здесь, в Оакгейте. – Я постаралась сказать это как можно более спокойно. Это не значит, что мне не было жаль Мим, просто я не хотела обсуждать наших мам в обстановке этой чердачной комнатушки. Ведь иначе та леди, что наденет так старательно расшиваемое мною платье, будет долго и горько плакать.

– Но она собиралась вернуться и забрать меня! – не унималась Мим, уже едва не плача от волнения. – Она бы не оставила мне эту рыбку, если бы не планировала вернуться и забрать меня! А теперь я могу найти ее! Мне бы только как-нибудь добраться до Лондона и отыскать этот игорный дом…

– А что потом?

– Не знаю… – Мим прекратила шить, уставилась в пустоту и дала волю своим мечтам. – Может, мы сядем на корабль и поплывем… в Африку. Главная воспитательница в приюте часто говорила мне: тебе место в Африке!

Да… Похоже, эти воспитательницы были и сами не очень-то образованными.

– Нет, Мим, это просто нелепо. Ты родилась здесь, в Англии! Здесь тебе и место.

– Да-да, я понимаю, – покачала она головой. Было видно, что Мим не согласна со мной, но не желает спорить и ссориться. Хотя я бы на ее месте…

– Та воспитательница часто говорила мне всякие гадости. Но это заставляло меня задумываться. Я узнала, что в Африке жара круглый год. И даже дожди там идут теплые. Люди носят одежду очень ярких цветов. И едят много фруктов, о которых мы здесь и понятия не имеем. Так что в Африке, наверное, не так уж и плохо. И уж вряд ли местные относились бы ко мне хуже, чем миссис Метьярд!

Так вот как Мим справлялась со всем этим кошмаром: она придумала для себя мир, в который когда-нибудь непременно попадет, волшебную страну, где всегда тепло и все люди добры и отзывчивы. Прекрасная сказка… Но ведь это просто сказка, несбыточная мечта! Настоящая Африка – если Мим действительно имеет какие-то африканские корни – наверняка не так уж прекрасна. Но я не настолько жестока, чтобы разрушать ее мечту.

– Можешь поехать с нами, – прошептала Мим, – если хочешь…

Я вздохнула. Если мне суждено выбраться из этого ада – и кто знает, когда это будет? – я бы не рискнула доверить свою жизнь морю. Да и мама ни за что не смогла бы прожить на корабле целых полгода, чтобы добраться до Африки.

– Не стоит брать меня с собой, Мим. Я приношу одни несчастья.

Она положила ладонь на мою руку:

– Ты что! Ты стала моей подругой! Единственной настоящей подругой! Ты не принесла мне никаких несчастий!

Боже мой, как долго я ждала этих слов! Но вот только почему-то они не принесли той радости, о которой я мечтала. Вместо нее я почувствовала безмерную тоску по маме. И слезы опять навернулись на глаза. Бедная моя мама! Почти слепая, без мужа и детей!

– Пока нет.

Послышались торопливые шаги по лестнице. Мы все пятеро замолчали и стали шить гораздо быстрее, чем делали это почти весь день сегодня. В комнате было тихо, мы трудились в поте лица. Именно такую картину и увидела Кейт, когда вошла к нам на чердак.

Она раскраснелась и слегка запыхалась оттого, что быстро бежала вверх по лестнице.

– Рут! – громко начала она.

Так, ну вот… Сейчас мне, похоже, все-таки всыплют за то, что я сбежала из угольной ямы. Я подняла на Кейт глаза, но руки продолжили шить. Эти монотонные движения успокаивали.

– Мисс Метьярд?

– Отложи иглу! Покажи мне свои руки!

Я переглянулась с Мим. Довольно странное приказание… Но я не дерзнула перечить. Нехотя я отложила иглу в сторону.

– Живее!

Я оперлась локтем на лежавшую передо мной гору материала в шотландскую клетку и положила на нее руку ладонью вниз. Кейт взяла меня за плечо, потом подняла мою руку и отвела в сторону.

– Он прав! – проговорила она. Ее тонкие пальчики ощупывали меня, постукивали и скручивали, словно она выбирала кусок мяса. – Ты сильная! – заключила она.

Физическая сила развилась в моем теле почти незаметно для меня самой. Наверное, это все из-за корсета. Ручки Кейт на фоне моих выглядели просто кукольными. От этого я вдруг стала казаться себе каким-то гигантским монстром.

– Я… думаю, да.

– Тогда я выбираю тебя. И не халтурить!

Я в недоумении смотрела на Кейт.

– Я не…

– Кейт, что думаешь? Нам это подойдет? Мы сможем брать больше таких заказов?

Даже Кейт вздрогнула, услышав голос матери над самым ухом. Миссис Метьярд прокралась на чердак незаметно, как хитрая кошка, и, стоя в дверях, сверлила нас взглядом.

– Да, мама. Билли был прав: у Рут руки и вправду очень крупные.

Крупные?! Неужели Билли сказал именно так? Я не смотрела в этот момент на Айви, но от этого было не легче: я чувствовала на себе ее взгляд, полный злорадства.

– Крепче, чем у Мириам?

– Мне кажется, да.

– Хорошо. Значит, этим займешься ты, Рут. И будешь очень стараться! Иначе твоя мать пожалеет!

Как только она упомянула маму, меня словно молнией ударило. А если я не справлюсь с этим заданием? Чем это грозит ей?

– Пожалуйста, миссис Метьярд! – начала я.

– Ну что еще?

– Объясните мне, пожалуйста, что именно я должна буду делать?

Кейт хмыкнула.

– Раньше мы делали корсеты на китовом усе. И сегодня сразу несколько дам заказали именно такие.

– Но я никогда не работала с китовым усом! – запротестовала я.

– Билли работал! Я попросила его научить кого-то из вас обстругивать и протягивать китовый ус. Но для этого нужны сильные руки. Билли сказал, у тебя самые сильные.

Значит, он сказал все-таки «сильные», а не «крупные»!

– Я буду делать эти корсеты в одиночку?

– Нет. Вместе с Билли.

Делать корсеты вместе с Билли – эта перспектива одновременно и радовала, и страшила меня. Как же я буду часами работать с ним бок о бок? Мое сердце будет биться так часто, словно я пробежала огромное расстояние.

– Но ты должна будешь работать очень прилежно и быстро всему научиться! – пригрозила мне миссис Метьярд. – Отец не может надолго отпустить его, так что вы сделаете несколько штук вместе, а дальше ты будешь делать их сама!

Научиться? Боже правый! Да как только я его вижу, у меня руки начинают трястись так, что я с трудом удерживаю в них иглу! А ведь эта работа требует аккуратности, корсет – очень деликатная вещь. Бедной моей маме опять достанется за каждый мой неверный стежок!

– У нас есть небольшой закуток за торговым залом, – продолжила Кейт. – В нем клиенты примеряют одежду. Вот там ты и будешь делать корсеты.

Я буду работать в торговом зале, всего лишь за ширмой! Бок о бок с Билли Рукером! Буду слышать его смех, видеть его улыбку, чувствовать его ладони на своих…

Айви уже не ухмылялась, теперь ее взгляд был полон ледяной ненависти.

* * *

Вы когда-нибудь видели лампу для кружевниц? Она выглядит как трехногий табурет с пятью торчащими вверх подпорками. На той, что в центре, ставится свеча, а на остальных четырех, расположенных по углам, – стеклянные колбы с водой. Вот при такой лампе мы и вышивали ночами. Колбы с водой нужны были для того, чтобы усиливать свет. Может быть, они и усиливали его, но мне все равно казалось, что в комнате очень темно. А вышивать ночами Метьярды заставляли довольно часто.

Со стороны мы, наверное, были похожи на ведьм, колдующих впятером при свете лампы. На лицо Айви падал желтоватый отсвет, и, я клянусь, голова ее словно пылала в огне.

В ту ночь она стала просто настоящей злой ведьмой.

Я сосредоточилась на своей работе: вышивала розы тонкой золотой нитью по черному шелку. И лишь на ощупь могла определить, где кончается черный шелк и начинается кромешная темнота нашей комнатушки. Мне приходилось вышивать почти вслепую. Звездной пылью по тени.

И вдруг свет задрожал.

Я заморгала, почувствовав, как кружится голова. По моим коленям побежали золотые волны. Когда я подняла взгляд, это ощущение только усилилось, словно я тонула в золотом пруду.

– Что происходит?

Айви держала в руках нежно-розовый лиф жакета, который вышивала Мим. Та отчаянно тянула Айви за рукав, глядя на нее огромными от ужаса глазами. Лампа опасно пошатывалась.

– Прекрати! – кричала Мим. – Отдай немедленно!

– Что вы опять ссоритесь?

Айви не ответила. Но она уставилась на меня и зловеще улыбнулась.

Этого и следовало ожидать: она решила отомстить мне за то, что для работы с Билли Рукером выбрали именно меня. О да, Айви очень умна и догадлива! Она прекрасно знает, что больнее всего мне можно сделать, обидев Мим.

– Отдай!!!

– Осторожно! – пропела Айви. – А то еще сломаешь тут что-нибудь!

Нелл, сидевшая рядом со мной, крепко прижала к себе свое шитье:

– Айви, перестань сейчас же! Немедленно! Ты сейчас пожар тут устроишь!

– Да что ты! И что же ты ей скажешь, дорогуша? Так и скажешь: «Это все Айви виновата»? Ты же знаешь, как она любит, когда ябедничают!

На лице Нелл появилось упрямое выражение.

– Я ей ничего не скажу. Но я не хочу сгореть здесь заживо. Прекрати немедленно!

Айви рассмеялась. И смех этот был нехороший, истеричный. Возможно, она просто тронулась умом. Слишком долго пробыла у Метьярдов, в этом бесконечном кошмаре. И ей было уже все равно, останется ли она жить дальше или сгорит, как свечка.

– Отдай лиф Мим, Айви! – строго сказала я. – Она не сделала тебе ничего плохого!

– Не твое дело! Ты сейчас работаешь с мистером Рукером, а не с нами! – С этими словами Айви стала подносить лиф жакета, который расшивала Мим, все ближе к пламени свечи. – Такая изящная вещица… Ах, как жаль будет, если с ней что-то случится…

– Не надо! – Мим стала в отчаянии тянуть жакет на себя. На стыке рукава начал расходиться шов. – Она просто убьет меня, Айви! Не надо! Она убьет меня!

– Нет, только не она! Она будет бить тебя, пока ты не станешь молить о смерти. Но она не избавит тебя от мучений. – Пламя свечи дрожало от дыхания Айви. Запахло жженым сатином. – Она не настолько добра, чтобы убить тебя!

Мы с Нелл подскочили и стали умолять Айви отдать жакет Мим. Даже Дейзи перепугалась и вжалась в уголок. Но Айви было уже не удержать: она просто смотрела прямо на пламя свечи.

И вот на жакете разошелся еще один шов.

– Отдай немедленно!

Неожиданно Айви отпустила жакет.

Мим, так сильно тянувшая его на себя, упала, а стул ее с грохотом отлетел к шкафу.

Дейзи испуганно завизжала:

– Мим!

Я бросилась к ней. Она лежала на полу, свернувшись клубком, с гримасой боли на лице и прижимала к себе розовый жакет так сильно, что костяшки пальцев побелели.

– Мим, тебе больно?

Не думаю, что Айви в тот момент отдавала себе отчет в том, что делает. В порыве безумия она схватила горящую свечу и бросила ее в сторону Мим.

Кто-то вскрикнул. Не знаю кто, потому что я не могла оторвать взгляда от свечи. Как мне показалось, она медленно пролетела по комнате, оставляя за собой световую дугу, и с характерным шипением приземлилась прямо на нежно-розовый жакет.

Я быстро схватила ее и загасила пальцами, даже не почувствовав боли. От свечи отлетела искорка. В воздухе повис запах горелой ткани. И я начала изо всех сил выбивать и растирать жакет. Так сильно, как никогда раньше.

От искорки на жакете осталось только маленькое пятнышко. Маленькое коричневое пятнышко в темно-розовом кружке. Искра не успела прожечь дырку. Но все равно жакет был безнадежно испорчен.

– Что у вас тут происходит?! – гулко прогремела миссис Метьярд. Наверное, шум от нашей борьбы разбудил ее. – Рут! Мириам!

Мы обе лежали на полу, вцепившись в жакет. Мим лежала плашмя под ним, я рядом, на боку. Картина, прямо скажем, не очень приглядная.

– Что у вас тут происходит?

Я не могла заставить себя поднять глаза на миссис Метьярд. Если бы я это сделала, я не смогла бы проронить ни слова. Но я смотрела на Мим. На то, как снова раздуваются от ужаса ее ноздри, и выпалила в порыве безумного сострадания, не успев толком все обдумать:

– Это я виновата, миссис Метьярд. Я уронила свечу. Мим тут ни при чем.

Я полагала, что меня опять швырнут в угольную яму. Ничего, я уже была там. И пойду туда еще раз. Вместо Мим. И, может быть, Билли Рукер опять придет вызволять меня оттуда.

В следующий миг миссис Метьярд подскочила ко мне, схватила за волосы и рванула к себе. Было так больно, словно меня заживо скальпируют. Она протащила меня за волосы мимо стола и поволокла дальше, вниз по лестнице.

Бум, бум, бум…

Я до крови прикусила губу.

Потом вокруг меня была кромешная темнота. Только на одну секунду я увидела отсвет на лице миссис Метьярд, которое, освещенное снизу, казалось еще ужаснее. Оно напоминало лицо мертвеца, только глаза неестественно сверкали.

В какой-то момент я поняла, что она тащит меня не в угольную яму. На этот раз – в какое-то другое место.

* * *

Я так долго мечтала подняться по этой шикарной парадной лестнице, покрытой бордовым ковром, – и вот я наконец попала в комнаты, где обитают Метьярды. Но другим путем. Она долго тащила меня за волосы по этой лестнице, и единственным моим впечатлением о ковре стало то, что он сильно натер мне щеку.

В носу щипало, но все же я уловила этот уже знакомый мне запах ландышей. А еще дров и фиалок. Так вот как пахнет там, где живут Метьярды, где хранится все самое ценное.

Приоткрыв один глаз, я увидела сияющий белой краской плинтус. Он был все ближе и ближе – и вот миссис Метьярд резко завернула за угол и со всего маху приложила меня головой об этот плинтус. Видимо, на какое-то время я потеряла сознание.

Конечно, она выждала, пока я снова приду в себя. Я тут же осознала, что не могу пошевелиться. Моя спина была плотно прижата к шершавой холодной стене. Руки подняты над головой. Я не могла опустить их: скорее всего, их привязали к крюку, вбитому в потолок.

Я находилась в комнате, в которую мне не доводилось заходить раньше. Обои с расплывчатым рисунком, похожим на осенние листья, на полу коричневый ковер. Слева горел камин, перед решеткой которого стоял красивый экран в форме веера.

Справа виднелось окно с задернутыми шторами. Свет шел только от камина и от торшера с бахромой по низу абажура. Мебель была из массивного темного дерева: большой платяной шкаф и зеркало в полный рост.

И около зеркала… манекен. Такой же, как в витрине. Только вместо платья на нем был алый мундир с белыми полосками и светлые брюки. На плечах сияли золотые эполеты, но меня привлек не их блеск, а сверкающие ножны, висящие на талии. Из них торчала рукоять сабли. И венчал все это великолепие черный кивер с перьями, висящий там, где у манекена должна была быть голова.