Текст книги "Современный зарубежный детектив-13. Компиляция (СИ)"

Автор книги: авторов Коллектив

Соавторы: Дженнифер Линн Барнс,Майкл Коннелли,Бентли Литтл,Джо Лансдейл,Донато Карризи,Сюсукэ Митио,Питер Боланд,Джек Тодд,Лора Перселл
сообщить о нарушении

Текущая страница: 314 (всего у книги 335 страниц)

8. Рут

Было уже около полуночи. Пустынные улицы освещал тусклый серп луны. И свет от него шел не белый и не серебряный, а какой-то болезненно-желтый.

Я сидела на холодном полу около окна, придвинувшись поближе к еле тлевшей тонкой сальной свече. От нее противно пахло жиром. Я очень боялась, что искры попадут на корсет, над которым я так долго работала. Но выбора не было. Мне требовалось хоть какое-то освещение.

Корсет лежал у меня на коленях, подобно телу птицы с распластанными крыльями. Он ждал, что я вдохну в него жизнь: продерну шнуровку, которая и придаст грации моей фигуре. И, может быть, работая над ним, я сама упаду бездыханной. Но других материалов, с которыми легче было бы справиться, у меня все равно нет и не будет.

Так уж вышло.

Старательно разгладив шнур, я просунула его в ушко толстой иглы для работы с гобеленовой тканью. Между подкладкой и внешним слоем прошила узкие канальцы, в которые предстояло продернуть шнур. Наконец мне удалось немного приподнять концом иглы верхний слой из нежнейшего персикового сатина. Я пропихнула иголку в канал и начала протаскивать ее.

Это было так же сложно, как тащить качающийся зуб. Стараясь действовать осторожно, я натягивала материал на шнур, но с каждым титаническим усилием он продвигался лишь на пару миллиметров. Пальцы были уже стерты почти в кровь, запястья ныли от боли. Но я понимала, что таковы правила этой игры: без боли и почти нечеловеческих усилий у меня не получится то, чего я так жажду. Я закусила губу и продолжала тянуть. Сильнее! Еще сильнее!

Примерно через час такой работы мои пальцы начали кровоточить и пачкать ткань. Мне хотелось сдаться и заплакать. Но я должна была взять себя в руки и терпеть! Именно сдавшись и не сдержав слезы, я позволила тогда этим тварям сломать мой корсет. Я больше не могу быть такой слабачкой. Сильнее! Еще сильнее!

На миг я представила, что этот шпагат обвит вокруг шеи Розалинды Ордакл, и снова потянула изо всей силы. Сильнее! Еще сильнее!

И вдруг услышала крик.

Я вздрогнула и, открыв глаза, принялась озираться в своей холодной мрачной комнате. Это не мог быть крик Розалинды, но он не приснился мне! Он явно доносился откуда-то снизу.

Я бросила корсет на кровать, схватила свечу и выглянула в окно. Улицы были все так же пустынны, их медленно окутывал густой туман.

И снова крик! Это где-то в доме!

Дрожа все телом, я приоткрыла дверь своей комнаты и выглянула в наш маленький коридорчик. Из-под двери родительской комнаты пробивался свет. Я услышала голос папы. Он был очень взволнован. Мама не отвечала.

Сердце забилось еще сильней. Это же не…

Мама снова закричала.

Я в два прыжка очутилась в комнате родителей.

– Мама!!!

Папа стоял в ногах кровати спиной ко мне. Его ночная рубашка была вся мокрая внизу и прилипла к ногам. Со стороны могло показаться, что он описался. Он что-то говорил маме, но это были не извинения. В его голосе не было стыда, только страх.

– Что мне делать? Джемайма, скажи, что я должен делать?

Из-за спины отца я не могла разглядеть маму.

– Папа, ради бога, что случилось?!

Он обернулся, пламя свечи закачалось. Я увидела, что низ его ночной рубашки был в кровяных разводах.

– Началось? Мама рожает?

– Да… Ребенок…

Я рванулась было к маме, но на секунду инстинктивно отступила: резкий животный запах ударил мне в нос. Вся кровать была в этой желто-кровавой жиже.

– Скоро! – еле слышно прошептала мама. – Совсем скоро!

Папа начал торопливо натягивать штаны.

– Я сбегаю за… За… Как их там зовут?

– Не надо! Ночь на дворе!

– Ну они же знали, на что соглашались. Миссис Симмонс, да?

Мама натужно улыбнулась:

– Миссис Симмонс с дочерью в Дорсете. Она полагала, что у нас еще есть пара недель.

– А вторая? Такая полная женщина?

– Миссис Винтер.

– Где она живет? Ах да! Я вспомнил. На, Рут, возьми! – Отец протянул мне горящую свечу и втиснул в дрожащие руки.

Я не понимала, о чем они говорят. Папа начал искать чистую рубашку. А я в ужасе смотрела на маму. Она лежала в таком неприглядном виде, раскинувшись в этой жиже. Хорошо, что больше никто не видит ее сейчас. Каждый раз, когда она стонала, ее набухшие груди так и ходили ходуном под мокрой рубашкой.

– Будь хорошей девочкой и поухаживай за мамой! – велел отец. – Я скоро!

Он взъерошил свои и без того растрепанные волосы и выбежал из комнаты.

От волнения у меня сильно зашумело в ушах.

– Не бойся, Рут! – прохрипела мама. Но от этого мне стало еще страшнее. Она выглядела такой обессиленной. – Рут, мы справимся, я и ты. Мы ведь уже справились с этим однажды. Только с тобой было намного легче. Да, дольше, но зато схватки были реже, а сейчас… А-а-а-а!

Собрав волю в кулак, я заставила себя подойти к маме, встала около нее на колени и взяла ее руку в свою. Она вмиг сжала мои пальцы, словно тисками.

Я не могла найти слов утешения или ободрения для нее, просто держала за руку и смотрела на нее. А она так тяжело дышала. Она ничего не говорила. Просто шумно вдыхала и выдыхала, словно пыталась вытолкнуть из себя эту боль. Казалось, прошла целая вечность. Я устала держать свечу и бросила ее в камин. Она упала в кучку золы и еле тлела там.

К тому времени как папа наконец вернулся, моя рука почти посинела от того, что ее все время сильно сжимала мама. Но я вмиг забыла об этой боли, когда отец произнес:

– Она не может прийти.

– Что?!

Это вскрикнула я. У мамы уже не было никаких сил.

– У ее дочки корь. Она не может оставить ее. И прийти к нам тоже не может – эта болезнь очень опасна и для беременных, и для новорожденных.

– Но она же обещала! Она должна!

Мы с папой долго молча смотрели друг другу в глаза. Первый раз за всю жизнь мы смотрели друг на друга так долго. А он, оказывается, выглядит моложе, чем я думала. Молодой и очень напуганный.

– Все нормально, – сказал он, наконец, скидывая обувь. – Джемми, все нормально. Мы справимся сами! Мы же никого не звали, когда ты рожала Рут, правда?

Думаю, мама заметила его наигранно бодрый тон, точно такой, каким родители обычно разговаривали со мной. Но она ничего не ответила. Казалось, она вообще не воспринимает нас сейчас. Схватки теперь накатывали, как волны, одна за другой.

– Дай-ка я взгляну, – проговорил папа. – Посмотрим, насколько продвинулся малыш.

С этими словами он отогнул одеяло и поднял мамину ночную рубашку, мокрую и запачканную кровью. На мгновенье я увидела сплошное красное месиво между ее ног. А посередине выступало что-то гладкое.

Я попыталась высвободить руку, но мама сжимала ее мертвой хваткой.

– Это голова, – со странной улыбкой сказал папа, словно это ужасающее зрелище доставляло ему эстетическое наслаждение. – Малыш выходит правильно, слава Богу! – Он взглянул на меня и заметил, как я побледнела. Я была близка к обмороку. – Прости меня, Рут! Наверное, тебе, такой маленькой девочке, тяжело видеть все это. Но мне нужна будет твоя помощь.

– Папа, беги за доктором! – умоляла я. – Роды начались раньше – значит, что-то может быть не так!

– Я не могу. Если б я только мог!

– Папа, попроси его приехать в кредит! Я с рассветом пойду в ломбард и заложу все, что у меня есть! Пожалуйста, спаси маму!

– Я не могу, Рут! Старый добрый доктор Барбер видел на прошлой неделе, как я едва не подрался с продавцом вина из-за долгов. Он не поедет к нам. Он понимает, что я не заплачу ему.

– Папа, что я должна делать?

– Пойди вскипяти воды. И маме нужно глотнуть чего-то крепкого, найди хоть что-нибудь. Хоть каплю вина. Или… Вроде у меня еще оставалось немного виски.

– Я не могу отойти от мамы!

Папа взглянул на мою ладонь, уже заметно посиневшую от маминой хватки. Она уже не кричала, а лишь хрипло стонала, шевелила губами, лепеча что-то бессвязное.

– Я посижу пока с ней.

Папа с большим трудом разжал мамины пальцы, высвободив мою ладонь.

Я выскочила из комнаты, не оглядываясь. Ноги были как ватные. Я боялась, что упаду с лестницы. Добравшись до своей комнаты, я рухнула на кровать и еле успела нашарить под ней горшок. В него меня и стошнило.

После этого стало немного легче. Я быстро достала рубашку из грязного белья и надела ее, а поверх накинула теплый платок.

Когда я спустилась вниз, все вокруг показалось каким-то нереальным: и липкая темнота в комнате, и пустынная ночная улица за окном. Я сама казалась себе нереальной, торопясь к колонке среди ночи со звякающим ведром.

Я надавила на рычаг, и колонка сердито забулькала, словно ворча, что ее разбудили в этот неурочный час. С полным ведром я заспешила обратно, и каждый шаг гулко отзывался в темноте. Вода выплескивалась через край и выливалась мне на ноги. С большим трудом я дотащила ведро до кухни.

Найти дрова, разжечь огонь и вскипятить воду оказалось не такой уж легкой задачей. Ну и хорошо! Это хоть как-то отвлекало от мрачных мыслей. Я старалась не думать о том, что происходит там, наверху, прислушиваясь к потрескиванию дров в камине, а не к звукам, доносящимся из комнаты родителей. Вина в доме не было ни капли, но мне удалось найти виски. Его оставалось примерно четверть бутылки. Помешкав секунду, я не стала наливать виски в стакан, схватила бутылку и поспешила в родительскую комнату.

Когда я шла наверх, ноги подкашивались еще сильнее, и я вся дрожала не столько от холода, сколько от страха. Что я там увижу сейчас?

Это было еще хуже, чем я представляла себе: мама стояла на четвереньках прямо посередине комнаты и мычала, словно корова на рынке. Спутанные волосы закрывали ее лицо, а сзади было просто бесформенное кровавое месиво.

Папа сразу выхватил бутылку виски из моих рук. Он сделал большой глоток и только потом поднес бутылку к губам мамы. Она попробовала отпить немного, но тут же закашлялась. Я поставила таз с горячей водой на пол.

– Ну что ты стоишь как вкопанная?! – закричал папа. – Неси чистое белье, перестели постель! И дай какую-нибудь тряпку помыть маму!

Мама снова взвыла от боли.

Он гладил ее по спине, напряженно вглядываясь в то, что было у ее между широко расставленных ног. Его лицо сморщилось, как печеное яблоко.

– Рут, как долго тебя не было?

– Не знаю… Может, час?

– Кажется, даже дольше… А ребенок так и не продвинулся.

Я позволила себе поплакать, меняя постель. Ни мама, ни папа не обратили на это никакого внимания. Мне казалось, что от этого станет легче. Но слезы принесли не облегчение, а лишь еще большую усталость и головную боль. Возможно, именно в этот момент я поняла истинный смысл фразы «слезами горю не поможешь».

Потихоньку занималась заря, хотя светлее не становилось. Просто иссиня-черное ночное небо постепенно серело. В комнате все казалось каким-то выцветшим и потертым.

Мама наконец перестала мычать, но от этого лучше не стало. Она совсем ослабла. Тело ее выглядело почти безжизненным, когда мы перетаскивали ее на застеленную свежим бельем кровать. Она просто упала туда, как мешок. Лицо ее было такого же цвета, как белая наволочка на подушке. Я положила руку на ее лоб – она горела в лихорадке.

Папа места себе не находил:

– Она совсем ослабла! У нее просто не хватит сил тужиться, чтобы вытолкнуть ребенка!

Я открыла окно. Одетые во все черное клерки шли мимо нашего дома, торопясь в свои конторы. Те же, кто работал у реки, направлялись в противоположную сторону.

Отец хлопнул рукой по подоконнику:

– Нет, больше мы ждать не можем! Придется мне взяться за нож!

– Нож!!!

– Ну посмотри сама! – велел мне отец, показывая рукой.

Преодолевая страх и отвращение, я снова посмотрела туда, где среди кроваво-красной, измученной маминой плоти был виден край головы ребенка.

– У нее неполное раскрытие, понимаешь? И у нее нет больше сил. Единственная возможность спасти ее и ребенка – сделать надрез!

Я вздрогнула от ужаса:

– Надрез?! Папа, не смей!

– Я должен!

– Она же истечет кровью и умрет!

– Рут! – Он положил обе руки мне на плечи и посмотрел так серьезно, как никогда раньше. – Рут, соберись! Как только я достану ребенка, тебе надо будет быстро зашить маму!

Если бы он не держал меня крепко за плечи, я упала бы в обморок.

– Зашить?! Маму?! Там, внизу?!

– Да! Иначе никак!

– Нет, папа! Я не могу! Папа, пожалуйста! Нет!!!

– Нам придется, Рут! Если мы не сделаем этого сейчас, и мама, и ребенок умрут!

В этот момент я ненавидела его. И маму тоже. Точнее, то изуродованное и почти бездыханное тело, которым она стала за эту ночь.

Отец вышел и скоро вернулся в комнату с перочинным ножом. Я взяла в руки игольницу, которая представлялась мне теперь набором орудий для пыток. Выбрав самую толстую иглу, я продела в ее ушко прочную толстую хлопковую нить. От волнения я не успевала сглатывать наполнившую рот слюну. Меня бросало в пот и тошнило от одной мысли о том, что предстоит сделать.

Смогу ли я? Веки отяжелели, руки едва слушались после этой тяжелой бессонной ночи. Кажется, сейчас я была вообще не способна держать иглу в руках. А ведь мне предстояло сделать такое… Это в сто раз тяжелее, чем самая сложная работа для миссис Метьярд! Один неверный стежок будет стоить… самого дорогого… Боже, я не хочу даже думать об этом!

Мы с папой встали с обеих сторон от мамы, напоминая двух сообщников, собирающихся совершить ужасное преступление. Света в комнате было немного, но лезвие ножа в руках папы зловеще сверкало.

– Нам надо продезинфицировать иглу и нож. Раскалить их, а потом обмокнуть в виски.

Я принялась машинально выполнять то, о чем он говорил. Моя игла раскалилась докрасна, а потом зашипела в папином виски, над которым взвился едва заметный пар. Резкий запах ударил мне в нос.

– Так!

Папа закатал рукава рубашки. Руки его дрожали.

– Теперь смотри внимательно! Я покажу тебе, что буду делать.

Мы оба склонились над мамой. Она даже не дрогнула, пока я закатывала ее рубашку до самой груди. Голова ребенка по-прежнему полумесяцем выдавалась из почти уже синей маминой плоти.

– Вот, смотри! – Дрожащим пальцем папа прочертил две линии на теле мамы: одну над головой ребенка, другую под ней. – Сначала сверху, потом снизу. Я возьму ребенка руками и выну его. Как только я это сделаю, сразу зашивай! И как можно быстрее! Пока ты зашиваешь, может выйти послед. Не пугайся, просто шей дальше!

Я понятия не имела, что такое послед, но спрашивать не стала.

– А вдруг ты заденешь ножом голову ребенка?

Он побледнел, видимо, такое до сих пор не приходило ему в голову.

– Не задену!

Я все смотрела на эти складки кожи. На набухшие вены между ними. А что будет, если он порежет одну из них?

Игла моя была все еще горячей. Я вертела ее в руках, пока пальцы не привыкли.

– Готова?

Я не видела выражения лица папы, потому что смотрела только на кончик его ножа, нависший над головой ребенка. На миг я подумала, что все это – просто дурной сон. Он же не сделает этого сейчас? Но вот он сделал первое резкое движение рукой. Нет, это не сон! Это ужасная явь!

Мама вскрикнула.

Кровь полилась фонтаном, еще более ужасающим, чем я думала.

Второе резкое движение – и снова мамин крик. Я была рада ему, потому что он заглушил звук рвущейся плоти.

Папа бросил окровавленный нож на пол и обхватил руками голову ребенка, скользкую от крови и слизи. Я словно отключилась на пару мгновений. То, что происходило дальше, отложилось в моей памяти отдельными образами: окровавленное папино обручальное кольцо; разошедшаяся плоть мамы; странные, мечущиеся по комнате тени. Не успела я опомниться, как папа уже бежал мимо меня с каким-то сгустком плоти на руках, крича:

– Давай, Рут, зашивай!

И как у меня тогда хватило решимости подойти к ней? Этот жуткий запах! И кровь повсюду…

«Не смотри! – сказала я себе. – Стань слепой!»

Все вокруг было мокрое. Мои пальцы с трудом хватали и сжимали плоть мамы, сшивая края. Я с шумом вдыхала и выдыхала, и снова втыкала иглу в мамино тело.

Оказывается, сшивать человеческую плоть в сто раз сложнее, чем работать с самой плотной и неподатливой тканью. Нить, пропитанная кровью, была такой тяжелой и так медленно протягивалась.

Не смотреть! Не видеть!

Шов получался неаккуратный, кожа стала в этом месте бугристой и красной.

Из мамы вдруг начало выползать что-то бесформенное и горячее. Это, должно быть, тот самый послед, о котором говорил папа.

Только не смотреть туда! Я сильно зажмурилась. Только не смотреть! Мои руки двигались на ощупь, как тогда, когда я почти в полной темноте расшивала шелковые перчатки. Ослепни! Ослепни!

За спиной у меня сновал туда-сюда папа, что-то растирая без конца.

Иголка была толстой, она хоть и туго, но проходила сквозь кожу, сквозь содрогающуюся живую плоть. Боже, какой ужас!

Резкий крик привел меня в чувства. Через пару мгновений картина вокруг стала четче: я увидела свои окровавленные руки, промежность мамы, рассеченную и все еще кровоточащую, но все же зашитую мелкими стежками… Похоже, я сделала невозможное.

Папа стоял напротив меня. По лицу его текли ручьем слезы.

– Она жива! Она не дышала, но мне удалось…

И снова этот крик, заглушающий все вокруг.

Она… Девочка… Я вытянула шею, чтобы получше рассмотреть ее.

Моя сестра показалась мне просто скрюченным кричащим красным куском мяса. Ее щеки были покрыты слизью. Она уставилась на меня своими крошечными глазками и снова закричала.

Я смотрела на нее без капли ненависти. Ненависть исчезла.

9. Рут

Теперь я просыпалась не от того, что мне опять снился кошмарный сон про рычащего огнедышащего дракона. Стоило моей сестре пошевелиться, как я подскакивала и сонно брела к ее колыбельке.

Мама обещала, что оградит меня от забот о малышке. Но пока она с трудом передвигалась из-за большой потери крови. Она крепко спала все эти долгие темные ночи. Счастливая! А я… Колыбельку поставили в мою комнату. И примерно каждые четыре часа мне приходилось вставать и кормить сестру, ложечкой запихивая в ее слюнявый кричащий ротик размоченный хлеб. Но и в перерывах между кормлениями я спала очень чутко, просыпаясь от каждого еле уловимого звука, доносившегося из колыбельки.

В первых рассветных лучах я склонилась над малюсенькой девочкой, которую папа назвал Наоми, и стала разглядывать ее.

Она родилась без единого волоска. Головка ее была такой маленькой, и мне все казалось, что ей холодно. Я положила ладонь ей на голову – и она тут же прижалась к моей руке. Она не просила есть, а просто хотела, чтобы кто-то побыл с ней рядом.

Я все смотрела на нее, и у меня вдруг странно защемило сердце. Она была очень похожа на меня. То же лицо, только очень маленькое. Такой же нос, такой же огромный подбородок. Мне стало жалко Наоми, и я взяла ее на руки, крепко прижав к себе.

Разве не об этом я молила украдкой? Чтобы в моей жизни появился человек, который понимал бы меня и любил такой, какая я есть! Моя верная и единственная настоящая подруга. Наконец-то!

– Тебе нужен будет чепчик, – сказала я Наоми. – Пойдем.

Даже в такой ранний час папа был в своей студии. Я услышала звон стекла и поняла, что он как-то добыл себе виски. Он говорил, что выпивка помогает ему творить, писать картины. Но я знала истинную причину, потому что по этой же самой причине каждую ночь вскакивала вся в поту от ужаса.

Мучения мамы, конечно, тоже не прошли для него без следа, оставив у него на сердце раны, не видимые никому. Кроме меня.

«Не видеть!» – повторяла я, зашивая маму. И тогда мне казалось, что эти слова помогают. Но все-таки я все видела и запомнила каждую ужасающую деталь.

Я сильнее прижала малышку к себе и пошла вниз по лестнице.

– Без ленточек и кружев, уж прости, – шепнула я ей. – Просто чепчик.

Даже эта задача казалась почти непосильной для меня.

Я положила Наоми на кресло, а сама села к окну, туда, где обычно работала мама. Все лоскуты были для меня какого-то одинакового серовато-грязного цвета. Я стала искать стопку тех, что раскроила на чепчики несколько дней назад. Все они были не подшиты, так как мне казалось, что до рождения ребенка еще есть время. Наверное, такое со многими случается.

– Ну вот. Я сейчас, быстренько.

Наоми повернула свою головку набок и стала с любопытством разглядывать меня своими глазенками, белки которых сверкали в полумраке комнаты.

Я устроилась поудобнее и принялась шить. Стежок, еще стежок. Белая нить по белому хлопку. Стежок за стежком. Белым по белому.

Красное!

Я вздрогнула. Нет, это просто блики в темноте. Нет ничего красного.

Наоми начала хныкать.

Я поежилась и продолжила шить.

Сделала еще три стежка – и мои руки начали дрожать. Кровь, море крови вокруг…

Как только я взялась за иглу, на меня нахлынула паника. Все эти ужасные картины начали опять проноситься перед моим внутренним взором: кричащая мама, ее истерзанная плоть, море крови… Я ничего не могла с этим поделать.

Продолжая шить, стежок за стежком, я думала уже только об этой ужасной кровавой ночи. Но руки работали сами, выполняя привычную работу.

Наоми уже не хныкала, а рыдала во весь голос.

* * *

Я обманула сестренку. Мне потребовалось очень много времени, чтобы просто подрубить чепчик. Моя душа была сплошной раной, зашитой наспех. И шов этот был очень непрочный. Казалось, он вот-вот разойдется. Мне часто приходилось останавливаться и ждать, пока в глазах не перестанет двоиться.

Были моменты, когда кровавые видения исчезали, переставая мучить меня. Я часто думала о пистолете, что лежал в ящичке у папы. Представляла себе, как прижимаю его дуло к своему виску… Какое облегчение это принесло бы мне!

В один из таких моментов я вдруг услышала чьи-то неуверенные шаги. Вздрогнув, я обернулась. Мама, пошатываясь, спускалась по лестнице. Она была бледной тенью самой себя, привидением. Впалые щеки, запекшиеся потрескавшиеся губы.

– Ты зачем встала? Ложись сейчас же! – прошептала я.

– Рут, мне нужна твоя помощь! – Ее голос был каким-то низким, пугающим.

– Что случилось? Тебе плохо?

– Нет. Но я задолжала много работы миссис Метьярд. Будет большой штраф.

Мама дрожала всем телом, прикрытым лишь тонкой ночной рубашкой.

– Мама, ну какая сейчас работа?!

Я подбежала к Наоми, чтобы проверить, не разбудила ли ее своим восклицанием. Малышка крепко спала, зажав в кулачке уголок одеяльца, что я положила ей под щечку, и посасывая во сне его краешек.

– Мама, ну о чем ты? Ты еле на ногах стоишь!

Словно в подтверждение моих слов, она пошатнулась и еле успела ухватиться за перила, но при этом упрямо закачала головой:

– Станет еще хуже, если у нас не будет денег на хлеб и уголь. Мне нужно работать.

Завязав последний узелок, я обрезала нитку и подняла чепчик для Наоми к свету. Сквозь тонкую ткань просвечивали мои пальцы.

– Ты поможешь мне, Рут? Ну пожалуйста! Мне стыдно просить тебя. Я вижу, что тебе и так приходится много делать сейчас по дому и для малышки. Но мне ни за что не справиться одной, даже если работать ночи напролет.

До рождения Наоми я ждала заказов от миссис Метьярд как манны небесной. Сейчас взяться за эту работу для меня было так же страшно, как оседлать резвого скакуна. Я потратила несколько часов, отгоняя кровавые видения, – и все только ради этого маленького простенького чепчика. Как же я справлюсь со сложными заказами от миссис Метьярд?

Я молча подошла к Наоми, приподняла ее головку и надела чепчик. Веки ее глазок слегка подрагивали, пока я завязывала ленточки у нее под подбородком.

– Ну вот! Так-то лучше.

Наоми вдруг открыла глаза и удивленно посмотрела на меня.

И меня опять накрыло этой удушливой волной: вокруг лужи крови, как на бойне, и этот тошнотворный запах… Я часто задышала, в горле у меня мигом пересохло.

– Рут, ты будешь мне помогать?

– Мама, я сейчас, сейчас…

Едва способная видеть сквозь красные пятна, мерещившиеся мне повсюду, я схватила маленькую Наоми и прижала к себе. Ее сердечко стучало рядом с моим.

Мне казалось, что если я буду держать ее на руках, прижимать к себе крепко, то тепло ее маленького тельца прогонит мои видения прочь.

– Что ты делаешь, Рут? Вернись сейчас же!

Я поднялась по лестнице, крепко прижимая к себе Наоми, и вбежала в нашу комнату. Постепенно красные пятна ушли, видение исчезло. Я сидела на краю своей кровати, держа на коленях Наоми, которая продолжала таращиться на меня.

Бедняжка! Что за жизнь у нее с самых первых дней? Личиком явно не красавица, кругом нищета, отец – пьяница. У нее даже нет нормальной матери. Есть что-то вроде сиделки, роль которой поочередно исполняем мы с мамой. Я забрала у Наоми одеяло, которое она так и не выпускала из рук. Какое оно простецкое и заурядное! Она достойна лучшего. Надо его хоть как-то украсить.

Я положила Наоми в колыбельку и накрыла своей шалью.

Мама ждала меня внизу. Смогу ли я шить бок о бок с ней? Как бы не участились мои приступы паники, эти кровавые видения… Как мне пережить все это? Где найти силы? Я видела только один ответ на этот вопрос.

Трясущимися от волнения руками я достала из своего тайника главное «сокровище» и развернула ситцевый сверток. В нем лежало мое произведение: корсет из коричневой плотной ткани со вставками из парусины, персикового ситца и бежевой саржи. Я обшила каналы для шнуровки нитью сливового цвета. Кое-где корсет был запачкан кровью моих стертых пальцев.

То, что у меня в итоге получилось, нельзя было назвать особенно изящным. Миссис Метьярд наверняка скривила бы губы, увидев его. Да я и сама, несмотря на всю свою гордость, видела много недочетов. Корсет был коротковат. Я не учла того, что материал подсядет, когда я продерну шнуровку. Но все-таки я сама сделала его.

Я надела корсет и затянула шнуровку, почувствовав, как она обхватила меня, придавая телу новые очертания. Поверх корсета я надела рубашку. Корсет был совсем не заметен. Только я знала, что он на мне. Это был мой секрет. И мой талисман.

Спускаясь по лестнице, я увидела, что мама сидит у окна и трет глаза, безуспешно пытаясь вдеть нитку в иглу. Глаза ее уже начали слезиться от напряжения. Она пробовала снова и снова, но нить совсем не слушалась.

– Дай-ка мне! – сказала я и, облизнув кончик нити, в один миг продела ее в игольное ушко.

– Спасибо! – грустно улыбнулась мама. – Я разучилась шить всего за пару дней! – попыталась она перевести все в шутку.

Я села в кресло – и спина моя при этом осталась удивительно прямой. Без корсета мое тело расплылось бы по креслу, как бесформенная медуза. А в корсете я просто не могла не сохранять идеальную осанку. Я отодвинула свое кресло в глубину комнаты, подальше от мамы. Это должно помочь сосредоточиться на работе. Не обязательно сидеть у окна, хотя в городе весной все еще достаточно тусклый свет. Мама однажды сказала мне, что за городом весна кажется чистой, светлой и полной сладких ароматов. Но для меня весна – это зловоние, что приносит ветер от вскрывшейся реки, и извечная грязь на мостовой.

– Ты могла бы начать вон с той стеганой юбки? – попросила мама. – Ее надо сдать уже завтра.

Я глубоко вздохнула и принялась за работу.

То ли из-за новых ощущений в корсете, то ли из-за срочности заказа, но видения не так сильно мучили меня на сей раз. Перерывы между ними были длиннее, и проходили они быстрее. Одним словом, мне удалось на время забыться. В какой-то момент я подумала, что даже рада вновь работать с мамой – это будет отвлекать от будничных забот.

Как только начало смеркаться, мама встала и зажгла сальную свечу. Она молчала, но я видела, как наморщен ее лоб. Мама явно пребывала в тягостных раздумьях. Раньше она зажигала свечу только далеко за полночь.

Воспользовавшись тем, что мама отвернулась, я украдкой отрезала немного серебряной нити для украшения одеяла Наоми. Я могла позволить себе вышить только что-то крошечное, чтобы мама не заметила и не догадалась, что я ворую материалы миссис Метьярд.

Гладью, так аккуратно, как только могла, я вышила маленького серебряного ангелочка в нижнем правом углу одеяльца. Он слегка поблескивал в тусклом свете, и я довольно улыбнулась.

– Нет, я так больше не могу! – вскрикнула вдруг мама так громко, что я даже подскочила от испуга. – Здесь слишком темно, я не могу так работать! Темно ведь, Рут?

Я оглядела комнату. Тускло светила свеча. Догорал закат, но солнце еще не зашло.

– Ну… темновато, да.

– Я почти не вижу иглу, Рут! Я вообще ничего не вижу!

– Может, поднимемся наверх? Масляная лампа в папиной студии намного ярче…

Мама явно раздумывала над моими словами. Я молча ждала, вколов иглу. Интересно, что она ответит?

– Боюсь, его краски испачкают ткань.

– Нет, если мы сядем у окна и постелем на пол какое-нибудь старое одеяло.

– Похоже, у нас нет выбора, – тихо ответила мама, – иначе я просто не выполню заказ вовремя. Я думаю, папа не будет возражать.

Когда мы собрали все необходимое для работы, я задула свечу. Дымок от нее пару секунд висел в воздухе. Мы начали подниматься наверх. Обычно я шла позади мамы, слегка подталкивая ее. Но сейчас она все время останавливалась, и я решила ее обогнать. Не дожидаясь маму наверху, я открыла дверь папиной студии и вошла.

В последний раз я была здесь еще до рождения Наоми. Атмосфера в студии казалась довольно унылой: на стенах появилось еще больше следов от краски, груда холстов подросла и съехала вбок.

На столе лежало сломанное перо, а рядом с ним… перочинный нож. Тот самый! Опять перед моим взором всплыли эти ужасные картины: вот он сверкает в ночной темноте, и я слышу, как он рассекает живую плоть!

Что за человек мой отец? Он спокойно точит перья тем же ножом, которым он… Ноги мои подкосились.

– Это еще что такое? – воскликнул папа и ухватил меня за плечи. Мне удалось удержаться на ногах, но я тут же заметила, что и его довольно заметно шатает. От отца сильно несло спиртным.

– Рут, с тобой все в порядке?

– Нож… – едва шевеля губами, произнесла я.

Папа посмотрел в сторону стола. Волосы его были взъерошены больше обычного.

– Я тут просто… писал письмо. – Он произнес это каким-то странным голосом. Что-то лежащее на столе явно беспокоило его, и похоже, это был вовсе не нож.

– Папа, убери его, пожалуйста!

Убедившись, что я твердо стою на ногах, он подошел к столу, взял нож, перо и стопку бумаг и положил все это в карман своего коричневого кожаного фартука. Его руки сильно дрожали.

В дверях наконец показалась мама.

– Джеймс, извини за вторжение, дорогой. Ты не против, если мы поработаем при свете твоей лампы? Внизу шить уже невозможно. Слишком темно.

Папа с удивлением посмотрел на нее. Как и я, он прекрасно понимал, что еще недостаточно темно, чтобы зажигать свечи или лампы.

– Ну… пожалуй, да. Только ничего не трогайте!

Мама схватилась за ручку двери:

– Не будем, конечно! Мы устроимся в уголке и расстелем на полу одеяло. Прости еще раз, что мешаем тебе работать, но…

– Вы мне не помешаете, – резко ответил папа. – Я уже закончил на сегодня. Пойду посижу с Наоми.

Он так хотел поскорее уйти от нас, что просто прошел мимо мамы, даже не поцеловав ее. Судя по звуку его шагов, он не свернул в мою комнату, где спала Наоми, а спустился вниз, на кухню. И я опять услышала звон стекла…