Текст книги "Современный зарубежный детектив-13. Компиляция (СИ)"

Автор книги: авторов Коллектив

Соавторы: Дженнифер Линн Барнс,Майкл Коннелли,Бентли Литтл,Джо Лансдейл,Донато Карризи,Сюсукэ Митио,Питер Боланд,Джек Тодд,Лора Перселл
сообщить о нарушении

Текущая страница: 115 (всего у книги 335 страниц)

Оппарицио видел, что я давал судье прочесть какой-то документ, и догадывался, что в моем вопросе есть подвох, поэтому, вместо того чтобы все отрицать, дал туманный ответ:

– Как уже сказал, я отошел от семьи, когда уехал учиться. После этого я о них ничего не знал. И прежде мне ничего не говорили.

Настало время безжалостно подтолкнуть Оппарицио к краю обрыва.

– Не был ли ваш дядя известен под кличкой Энтони Громила Аппарицио, которую получил из-за своей репутации человека жестокого и склонного к насилию?

– Не знаю.

– Не играл ли в вашей жизни дядя роль отца, в то время как ваш собственный отец все ваши юные годы провел в тюрьме за вымогательство?

– Мой дядя обеспечивал нас, но мы не считали его отцом.

– Являлось ли причиной вашего отъезда на Запад в возрасте двадцати одного года желание отстраниться от семьи или распространить возможности семейного бизнеса на западное побережье?

– Это ложь! Я приехал сюда учиться в юридической школе. Приехал без ничего, я оставил все позади, в том числе и семейные связи.

– Вам знаком термин «крот» в том смысле, в каком он используется в расследовании организованной преступной деятельности?

– Понятия не имею, о чем вы говорите.

– Вас бы удивило, если бы вы узнали, что начиная с 1980-х ФБР считало, что гангстерские организации пытаются внедриться в сферу легального бизнеса, посылая представителей своего молодого поколения в высшие учебные и иные заведения с тем, чтобы те пустили там корни, открыли собственные дела, и что таких людей называли «кротами»?

– Я владею законным бизнесом. Никто меня никуда не посылал, и я зарабатывал себе на жизнь во время учебы, работая в фирме по обслуживанию процесса судопроизводства.

Я кивнул – ответ был ожидаемым.

– К вопросу об обслуживании процесса судопроизводства. Вы ведь владеете несколькими компаниями, да, сэр?

– Не понимаю.

– Я перефразирую. Когда вы продали АЛОФТ Фонду «Лемюра», вы сохранили в собственности множество компаний, связанных контрактами с АЛОФТом, верно?

Оппарицио повременил, якобы думая над ответом, а сам бросил взгляд на своих адвокатов: вытащите меня – читалось в этом взгляде. Он уже понял, куда я его веду, и знал, что мне нельзя позволить туда добраться. Но он сидел на свидетельском месте, и выход у него оставался только один.

– Я являюсь владельцем и совладельцем разных фирм. Все они легальны, работают открыто, в соответствии с законом.

Хороший ответ, но хороший недостаточно.

– Какого рода эти фирмы? Какие услуги они оказывают?

– Вы упомянули обслуживание системы судопроизводства, одна из них входит в эту сферу. Есть у меня параюридическая справочная и кадровая службы. Есть компания по подбору офисного персонала и фирма по снабжению мебелью. Еще есть…

– А есть ли у вас курьерская служба?

Свидетель помолчал, прежде чем ответить. Он пытался предугадать два следующих вопроса, но я не собирался сбавлять темп, чтобы дать ему возможность что-то придумать.

– Я лишь инвестор, я не являюсь ее единственным владельцем.

– Давайте поговорим о вашей курьерской службе. Во-первых, как она называется?

– Курьерская служба «Винг Натс».

– Эта компания базируется в Лос-Анджелесе?

– Основной офис здесь, но есть филиалы еще в семи городах. Фирма действует по всему этому штату и в Неваде.

– Какой точно процент акций «Винг Натс» принадлежит вам?

– Я лишь совладелец. Думаю, процентов сорок.

– А кто другие совладельцы?

– Ну, их несколько. Некоторые из них не частные лица, а другие компании.

– Как, например, «Эй-Эй-Бест консалтентс» из Бруклина, Нью-Йорк, которая в списке корпораций Сакраменто значится совладелицей «Винг»?

Оппарицио снова не спешил с ответом. На сей раз он, похоже, совсем растерялся, судье даже пришлось его поторопить.

– Да, кажется, эта компания – одна из совладельцев.

– Хорошо. Далее: в корпоративных документах, имеющихся в распоряжении администрации штата Нью-Йорк, сказано, что мажоритарный совладелец «Эй-Эй-Бест» – некто Доминик Капелли. Вы с ним знакомы?

– Нет.

– Вы хотите сказать, что незнакомы с одним из своих партнеров по «Винг Натс», сэр?

– Я не знаю лично всех, кто инвестировал средства в «Эй-Эй-Бест».

Фриман поднялась с места. Давно пора. Я ждал, что она начнет протестовать, по крайней мере еще четыре вопроса назад.

– Ваша честь, будет ли конец всему этому?

– Я и сам начинаю задумываться над этим вопросом, – сказал Перри. – Не желаете ли просветить нас на этот счет, мистер Холлер?

– Еще три вопроса, ваша честь, и уверен, что всем станет абсолютно ясно, какое это имеет отношение к делу, – ответил я. – Прошу суд великодушно разрешить мне задать еще только три вопроса.

Пока говорил, я не сводил взгляда с Оппарицио, транслируя ему послание: дергай за рычаг сейчас, иначе все твои секреты станут известны всему миру. Узнает о них «Лемюр». Узнают акционеры. Все узнают.

– Хорошо, мистер Холлер.

– Спасибо, ваша честь.

Я посмотрел в свои записи. Время настало. Если я правильно оценил Оппарицио, то сейчас самый подходящий момент. Я снова посмотрел на него.

– Мистер Оппарицио, удивитесь ли вы, узнав, что Доминик Капелли, ваш партнер, с которым вы якобы незнакомы, числится в нью-йоркском досье как…

– Ваша честь?

Это был Оппарицио. Это он меня перебил.

– По совету своих адвокатов и в соответствии со своим правом и привилегией, гарантированными Пятой поправкой к Конституции Соединенных Штатов и Конституции штата Калифорния, я со всем уважением отказываюсь отвечать на этот и дальнейшие вопросы.

Свершилось.

Я стоял спокойно и неподвижно, но это была лишь видимость. Энергия клокотала во мне. Я почти не слышал гула голосов, пробежавшего по залу. Потом из-за моей спины раздался уверенный голос:

– Ваша честь, позвольте мне обратиться к суду.

Я повернулся и увидел, что это один из адвокатов Оппарицио, Мартин Циммер.

И сразу же послышался голос Фриман, высокий и натянутый, протестовавший и взывавший о новом совещании у судейской скамьи.

Но я знал, что на этот раз совещание не состоится. Знал это и Перри.

– Мистер Циммер, вы можете сесть. Я объявляю обеденный перерыв и надеюсь, что все участники процесса будут на своих местах к часу дня. Присяжным запрещается обсуждать дело друг с другом и делать какие бы то ни было выводы из показаний свидетеля и его обращения к суду.

После этого зал зашумел, журналисты громко заговорили друг с другом. Когда последний присяжный покинул помещение, я вышел из-за трибуны и, наклонившись над столом защиты, прошептал Аронсон:

– Думаю, на этот раз вам будет любопытно поприсутствовать в кабинете судьи.

Она собиралась уже было спросить, что я имею в виду, когда Перри произнес официальным голосом:

– Я хочу, чтобы советник прошел в мой кабинет. Немедленно. Мистер Оппарицио, прошу вас оставаться здесь. Вы можете проконсультироваться со своими адвокатами, но не покидайте зала суда.

С этими словами он встал и решительно направился к себе.

Я последовал за ним.

50

К тому времени я уже мог с закрытыми глазами сказать, как расставлена мебель в кабинете судьи и что где развешано у него по стенам. Но я надеялся, что это будет моим последним посещением этого кабинета, и догадывался, что нынешний визит будет самым трудным. Как только мы вошли, судья сорвал с себя мантию и не глядя швырнул ее на вешалку в углу вместо того, чтобы аккуратно повесить на плечики, как он делал во время прежних совещаний при закрытых дверях. После этого он плюхнулся в кресло, громко выдохнул и, откинувшись на спинку, уставился в потолок. У него был крайне раздраженный вид, наводивший на мысль, что решение, которое ему предстояло принять, куда больше заботило его с точки зрения собственной профессиональной репутации, нежели с точки зрения справедливости по отношению к жертве убийства.

– Мистер Холлер, – произнес он наконец так, будто сбрасывал с себя тяжкое бремя.

– Да, ваша честь?

Судья потер щеки.

– Пожалуйста, скажите мне, что это не было задумано вами с самого начала: заставить мистера Оппарицио перед лицом присяжных прибегнуть к Пятой поправке.

– Судья, – ответил я, – я понятия не имел, что он собирается взять Пятую. После отмены ходатайства о невызове его в суд я и представить себе не мог, что он это сделает. Да, я, безусловно, подталкивал его, но только к тому, чтобы он отвечал на мои вопросы.

Фриман иронически скривила губы и покачала головой.

– Вы хотите что-то добавить, мисс Фриман? – спросил судья.

– Ваша честь, я считаю, что на протяжении всего процесса советник демонстрировал не что иное, как презрение к суду и всей системе правосудия. Он даже сейчас не ответил на ваш вопрос. Не опроверг того, что задумал это наперед, а только сказал, что, видите ли, «понятия не имел». Это совершенно разные вещи. И это свидетельствует о трусости защиты и о том, что советник пытался мешать проведению процесса с самого его начала. Теперь он преуспел. Оппарицио все время был для него «кандидатом на Пятую» – соломенным чучелом, которое он специально посадил перед присяжными, чтобы послать в нокдаун, когда тот возьмет Пятую поправку. Таков был его план, и если это не подрыв состязательной системы правосудия, то я не знаю, как еще это можно назвать.

Я взглянул на Аронсон. Вид у нее был униженно-подавленный, и, возможно даже, она была на стороне Фриман.

– Судья, – спокойно сказал я, – я могу ответить мисс Фриман только одно: докажите. Если она так уверена, что это был хитроумный план, то она сможет это доказать. Правда же состоит в том – и моя юная помощница-идеалистка может это подтвердить, – что до последнего дня мы даже не были уверены в причастности Оппарицио к организованной преступности. Мой дознаватель случайно в буквальном смысле слова наткнулся на его преступные связи совсем недавно, когда выяснял, каким имуществом владеет Оппарицио, по финансовым отчетам Комиссии по ценным бумагам и биржевой деятельности. У полиции и обвинения была точно такая же возможность ознакомиться с ними, но они либо предпочли их игнорировать, либо не довели дело до конца. Полагаю, именно этим, а не тактикой, которую я применил в ходе процесса, в значительной мере объясняется раздражение советника.

Судья, по-прежнему рассматривавший потолок, сделал волнообразное движение рукой. Я не понял, что оно означало.

– Судья?

Перри крутанулся в кресле и, подавшись вперед, обратился ко всем нам:

– Ну, и что будем делать?

Первым он взглянул на меня. Я, в свою очередь, – на Аронсон: нет ли у нее идей на этот счет, но она сидела как замороженная. Я снова повернулся к судье.

– Не думаю, что здесь что-нибудь можно сделать. Свидетель прибег к Пятой поправке. Допрашивать его дальше нельзя: мы не можем выборочно позволять ему либо отвечать либо не отвечать на вопросы, пользуясь правом на Пятую тогда, когда ему заблагорассудится. Взял Пятую – до свидания. Следующий. У меня остался только один свидетель, после чего защита тоже закончит представление доказательств. Завтра утром я буду готов выступить с заключительным словом.

Фриман больше не могла сидеть на месте. Она встала и начала нервно мерить шагами короткий отрезок пустого пространства перед окном.

– Как это нечестно и как укладывается в план мистера Холлера. Он вытягивает из свидетеля те показания, которые ему нужны, во время прямого допроса, потом подталкивает его к Пятой поправке и лишает обвинение возможности провести перекрестный допрос и уравнять позиции. Ваша честь, разве это похоже на справедливость?

Перри не ответил. Да и необходимости не было. Всем присутствовавшим было ясно, что ситуация обернулась несправедливо по отношению к обвинению: Фриман лишилась возможности допросить Оппарицио.

– Я исключу все его показания из протокола, – объявил Перри. – И велю присяжным не принимать их во внимание.

Скрестив руки на груди, Фриман в отчаянии покачала головой.

– Колокольный звон вышел слишком громким, чтобы можно было его не услышать, – сказала она. – Для обвинения это катастрофа, судья. И это совершенно бесчестно.

Я ничего не сказал, потому что Фриман была права. Судья мог сколько угодно наставлять присяжных не принимать во внимание то, что говорил Оппарицио, но было слишком поздно. Послание дошло до них и застряло в голове у каждого. Что и требовалось.

– Как ни печально, но альтернативы я не вижу, – сказал Перри. – Сейчас мы прервемся на обед, и я подумаю, что еще можно предпринять. Советую всем сделать то же самое. Если кто-то что-то придумает до часу дня, я, безусловно, рассмотрю предложение.

Все промолчали. Было трудно поверить, что это действительно случилось. Стал виден конец, и фрагменты мозаики улеглись именно так, как планировалось.

– А теперь все вы можете идти, – добавил Перри. – Я скажу своему помощнику, что мистера Оппарицио можно отпустить. В коридоре наверняка ждет целая свора журналистов, жаждущих сожрать его. И в этом он, вероятно, винит вас, мистер Холлер. Так что лучше бы вам избежать встречи с ним, пока он находится в здании суда.

– Да, ваша честь.

Пока мы гуськом направлялись к выходу, Перри снял трубку, чтобы вызвать помощника. Я шел за Фриман по коридору до самого зала, и когда она в конце, обернувшись, одарила меня взглядом, полным испепеляющего гнева, меня это ничуть не удивило.

– Ну, теперь я знаю, Холлер.

– Знаете – что?

– Почему вы с Мэгги никогда снова не будете вместе.

Я сбился с шага от неожиданности, и Аронсон, шедшая за мной, воткнулась мне в спину. Фриман снова развернулась и зашагала дальше.

– Микки, это был удар ниже пояса, – сказала Аронсон.

Подождав, пока Фриман войдет в зал, я ответил:

– Нет. Не был.

51

Моим последним свидетелем стал мой верный сыщик. Деннис Циско Войцеховский занял свидетельское место после обеда и после того, как судья сообщил присяжным, что все показания Луиса Оппарицио изымаются из протокола. Циско пришлось дважды по буквам повторить свою фамилию секретарю, но в этом не было ничего нового – ему это приходилось делать всегда. На нем действительно была та же самая вчерашняя рубашка, но теперь – ни пиджака, ни галстука. Флуоресцентное освещение зала делало чернильно-черные цепи, опоясывавшие его бицепсы, ясно видимыми сквозь обтягивавшие рукава этой бледно-голубой рубашки.

– Если не возражаете, я буду называть вас просто Деннисом, – сказал я. – Так будет проще для протоколиста.

По залу пробежала волна вежливого смеха.

– Ничего не имею против, – ответил свидетель.

– Хорошо. Итак, Деннис, вы работаете на меня, проводя расследования, необходимые для защиты клиентов, верно?

– Да, именно этим я занимаюсь.

– И вы провели большую работу по делу об убийстве Митчелла Бондуранта, так?

– Так. Можно сказать, что я перелопатил кучу материалов, накладывая собственное расследование на расследование, проведенное полицией, чтобы убедиться, что они ничего не упустили или в чем-то случайно не ошиблись.

– Делали ли вы что-нибудь за пределами материалов следствия, переданных защите обвинением?

– Да, делал.

– В материалы следствия входил список автомобильных номерных знаков, верно?

– Да, в гараже «Уэстленд нэшнл» над въездом и выездом имеются камеры наружного наблюдения. Детективы Керлен и Лонгстрет изучили записи с этих камер и зафиксировали номера всех машин, которые побывали в гараже между семью часами, когда гараж открывается, и девятью, когда, как было установлено, мистер Бондурант уже был мертв. Потом они прогнали эти номера через свою компьютерную базу данных, чтобы выяснить, нет ли у кого-нибудь из владельцев этих машин криминального прошлого, и не требует ли кто-либо из них дальнейшего пристального внимания по каким-то иным причинам.

– Были ли на основании этого списка предприняты какие-нибудь дальнейшие расследования?

– Согласно их протоколам – нет.

– Деннис, вы сказали, что перелопатили кучу материалов, накладывая собственное расследование на расследование, проведенное полицией. Перепроверяли ли вы этот список номерных знаков сами?

– Перепроверял. Все семьдесят восемь штук. Конечно, настолько, насколько это можно сделать, не имея доступа к полицейской информационной базе.

– Узнали ли вы что-нибудь новое, что привлекло ваше внимание, или пришли к тем же выводам, что детективы Керлен и Лонгстрет?

– Одна машина, с моей точки зрения, заслуживала внимания, поэтому я ею занялся.

Я попросил разрешения передать свидетелю копию списка семидесяти восьми номерных знаков. Судья разрешил.

– Какой из этих номерных знаков обратил на себя ваше внимание?

– Дабл'ю-эн-ю-ти-зед девять.

– Почему вас заинтересовал этот номерной знак?

– Потому что к тому времени, когда я стал изучать этот список, мы уже далеко продвинулись по другим линиям расследования. Я знал, что Луис Оппарицио является совладельцем фирмы «Винг Натс», и подумал: вдруг обнаружится какая-то связь с машиной, зарегистрированной под этим номером.

– И что вам удалось обнаружить?

– Эта машина принадлежит «Винг Натс» – курьерской службе, совладельцем которой является Луис Оппарицио.

– Еще раз спрошу: почему это показалось вам заслуживающим внимания?

– Видите ли, как уже сказал, я имел преимущество во времени. Керлен и Лонгстрет составили этот список в день убийства. Им не были известны все ключевые факты и лица, причастные к делу. Я же изучал его несколькими неделями позже, уже в разгар расследования, и знал, что жертва, мистер Бондурант, направил мистеру Оппарицио враждебное письмо, в котором…

Фриман заявила протест против такого определения письма, и судья велел вычеркнуть из протокола слово «враждебное», после чего я попросил Циско продолжить.

– С нашей точки зрения, это письмо делало мистера Оппарицио лицом, представляющим интерес для следствия, поэтому я начал изучать все, что имело к нему отношение. Я проследил его связь через «Винг Натс» с партнером по имени Доминик Капелли. Капелли известен правоохранительным органам Нью-Йорка как человек, близкий к криминальному семейному клану, возглавляемому неким Джерри Джордано. Есть у Капелли многочисленные связи и с другими пользующимися дурной славой…

Фриман снова заявила протест, который судья поддержал. Я постарался изобразить страшное разочарование, давая понять присяжным, что судья и обвинитель пытаются скрыть от них правду.

– Ладно, давайте вернемся к списку и к тому, что касается автомобиля, принадлежащего «Винг Натс». Что следовало из этого списка?

– Из этого списка следовало, что автомобиль въехал в гараж в восемь ноль пять.

– А выехал?

– Камера на выезде зафиксировала, что машина покинула гараж в восемь пятьдесят.

– То есть она въехала на парковку до убийства, а покинула ее после. Я правильно понял?

– Да, правильно.

– И принадлежит эта машина компании, основным владельцем которой является человек, напрямую связанный с организованной преступностью. Это тоже правильно?

– Да, именно так.

– Хорошо. Вы выяснили, был ли реальный деловой повод для машины, принадлежащей службе «Винг Натс», находиться в гараже банка?

– Поводом могла служить доставка – ведь это курьерская служба. Ее услугами регулярно пользуется АЛОФТ для доставки документов в «Уэстленд нэшнл». Однако меня заинтересовало то, что машина въехала в гараж и покинула его до девяти часов утра, то есть до начала рабочего дня в банке.

Я сделал паузу, глядя на Циско. Чутье подсказывало мне, что я получил все, что мне нужно. На косточке еще оставалось мясо, но порой бывает полезно отодвинуть тарелку, не обглодав косточку до конца. Иногда лучше оставить присяжных с закравшейся в голову догадкой.

– У меня больше нет вопросов, – сказал я.

Цель моего прямого допроса была четкой: коснуться только вопроса о номерных знаках. Так я оставлял Фриман очень ограниченное поле действия для перекрестного допроса. Правда, ей удалось приплюсовать себе очко, заставив Циско признать перед лицом присяжных, что «Уэстленд нэшнл» занимает лишь три этажа в десятиэтажном здании. Курьер «Винг Натс» мог привезти почту для какой-нибудь другой организации, что объясняло бы его ранний приезд.

Можно было не сомневаться: если у Фриман к началу представления последних контрдоказательств найдется свидетельство курьерской доставки не в банк, а в какой-нибудь другой офис, располагающийся в том же здании – или люди Оппарицио волшебным образом предоставят его ей, – она не преминет предъявить его.

Полчаса спустя Фриман выбросила полотенце на ринг и села на место. Судья спросил, есть ли у меня еще свидетели.

– Нет, ваша честь, – ответил я. – Защита закончила представление доказательств.

Судья отпустил присяжных до утра, велев им собраться в совещательной комнате к девяти часам. Когда те покинули зал, Перри перешел к окончательной стадии процесса и спросил у сторон, хотят ли они представить опровергающие доказательства. Я сказал – нет. Фриман заявила, что резервирует за собой право вызвать свидетелей, имеющих контрдоказательства, утром.

– Хорошо. Тогда оставляем утреннее время для опровергающих доказательств, если таковые найдутся, – сказал Перри. – Заключительные речи назначаю на послеобеденное время и устанавливаю регламент для каждой из сторон – один час. При благоприятном развитии событий и отсутствии новых сюрпризов жюри завтра приблизительно в это же время удалится в совещательную комнату для вынесения вердикта.

После этого Перри удалился. Я остался за столом с Аронсон и Треммел. Лайза протянула руку и накрыла ею мою ладонь.

– Это было бесподобно, – сказала она. – Вы блестяще провели все утреннее заседание. Думаю, присяжные наконец все правильно поняли. Я наблюдала за ними, и мне кажется, что теперь они знают правду.

Я перевел взгляд с Треммел на Аронсон – два совершенно разных выражения лиц.

– Спасибо, Лайза. Думаю, нам не придется долго ждать, чтобы выяснить это.

52

Утром Андреа Фриман удивила меня тем, что ничем не удивила. Она встала и сказала, что не имеет свидетелей, располагающих контрдоказательствами, после чего заявила: обвинение окончательно завершило представление доказательств.

Это дало мне передышку. Направляясь в суд, я был абсолютно уверен, что нам предстоит еще как минимум одна, заключительная схватка: по поводу свидетельства, объясняющего присутствие машины «Винг Натс» в гараже, или, возможно, начальник Дрисколла станет чернить его, или, вероятно даже, у обвинения найдется эксперт по ипотечным делам, который рискнет опровергать утверждения Аронсон. Но – ничего. Фриман свернула свою лагерную палатку.

Она решила сделать ставку на кровь. Удалось мне украсть у нее апофеоз ее «Болеро» или нет, она собиралась опереться на самый неопровержимый аспект всего процесса: на кровь.

Судья Перри распустил суд до обеда, поэтому стороны могли поработать над своими заключительными речами, а он сам – удалиться к себе в кабинет и подумать над наставлением присяжным – последним инструктажем, которым они должны руководствоваться в ходе обсуждения вердикта.

Я позвонил Рохасу и велел ему отвезти меня в «Делано». Мне не хотелось возвращаться в контору. Там слишком много отвлекающих факторов. Расположившись на заднем сиденье «линкольна», я разложил на нем свои папки и записи. Вот где мне легче всего думалось и где я мог наилучшим образом подготовиться к финалу.

Ровно в час заседание суда возобновилось.

Как и во всем остальном, в порядке произнесения заключительных речей система уголовного правосудия предоставляет преимущество государству. Обвинитель выступает первым и последним, защите оставляется середина.

Фриман, судя по всему, избрала обычный обвинительный формат: сначала возвести здание на фундаменте фактов, а затем дергать за ниточки эмоций.

Кирпич за кирпичом она выстраивала улики против Лайзы Треммел, не упуская ничего из того, что было представлено или хотя бы упомянуто в ходе процесса. Изложение было сухим, но насыщенным. Соединив средства и мотив, она скрепила все кровью: молоток, туфли, неопровержимый результат анализа ДНК.

– Я говорила вам в начале процесса, что решающее слово скажет кровь. И она его сказала. Можно не принимать в расчет все остальное, свидетельства крови и так достаточно, чтобы отбросить любые сомнения в виновности подсудимой. Я уверена, что, прислушавшись к голосу собственной совести, вы так и сделаете.

Она села, наступил мой черед. Я встал прямо перед ложей присяжных, чтобы обращаться к каждому из двенадцати непосредственно. Однако стоял я там не один. С предварительного разрешения судьи, я поставил рядом с собой Мэнни. Верный помощник доктора Шамирам Арсланян стоял, выпрямив спину, с молотком, прикрепленным к макушке, и головой, запрокинутой под углом, который был бы необходим, чтобы Лайза Треммел могла нанести роковой удар.

– Дамы и господа, члены жюри, – начал я, – у меня хорошая новость. К концу сегодняшнего дня все мы покинем этот зал и вернемся к своей нормальной жизни. Я благодарю вас за терпение и внимание, с которым вы участвовали в этом процессе. Я благодарю вас за вдумчивое отношение к представленным на ваш суд уликам и не собираюсь злоупотреблять вашим временем, потому что хочу, чтобы вы как можно скорей оказались дома. Сегодняшний день не будет трудным. И он не будет долгим. Вердикт по делу, которое мы рассматриваем, с моей точки зрения, может оказаться из тех, которые я называю «пятиминутными». Разумные основания для сомнений в предъявленном обвинении настолько очевидны, что единогласный вердикт, я уверен, будет вынесен вами при первом же голосовании.

Далее я ясно и четко суммировал доказательства, представленные защитой в ходе процесса, а также сделал упор на противоречивости и неубедительности доказательств, представленных обвинением, и снова огласил вопросы, на которые ответы так и не были даны. Почему портфель лежал открытым? Почему молоток так долго провалялся на месте, прежде чем его нашли? Почему гараж Лайзы Треммел оказался незаперт, и зачем было человеку, чье дело об отъеме дома завершилось на данном этапе столь успешно, нападать на Бондуранта?

Это естественным образом подвело меня к самому важному моменту заключительной речи – к манекену.

– Достаточно демонстрации, проведенной доктором Арсланян, чтобы усомниться в состоятельности обвинительных заключений. Даже если отбросить все остальные доказательства защиты, Мэнни убеждает нас в обоснованности сомнений. По ранам на коленях жертвы мы знаем, что мистер Бондурант стоял, когда ему нанесли смертельный удар. А коли так, то это, – я указал на манекен, – единственная для него поза, которая позволила бы заподозрить Лайзу Треммел в его убийстве. Голова до предела откинута назад, лицо обращено к потолку. Спросите себя: разве такое возможно? Разве это похоже на правду? Что могло заставить Митчелла Бондуранта так запрокинуть голову? Что он мог рассматривать там, вверху?

Засунув руку в карман и приняв непринужденно-уверенную позу, я сделал паузу и проверил реакцию присяжных. Все двенадцать неотрывно смотрели на манекен. Выпрямив голову манекена и потянувшись к ручке, я медленно приподнял молоток так, чтобы он оказался на уровне замаха, достаточного для удара, и ручка располагалась под углом девяносто градусов к поверхности темени, – это было явно слишком высоко для Лайзы Треммел.

– Ответ, дамы и господа, ясен: он не смотрел вверх, и, следовательно, Лайза Треммел его не убивала. Она в этот момент ехала домой со своим стаканом кофе, между тем как кто-то другой приводил в исполнение план: ликвидировать угрозу, которую стал представлять собой Митчелл Бондурант.

Еще одна пауза, чтобы сказанное осело в головах присяжных.

– Митчелл Бондурант разбудил спящего тигра своим письмом Луису Оппарицио. Намеренно ли, нет ли, письмо стало угрозой для двух вещей, дающих тигру силу и могущество, – для денег и власти. Оно грозило чему-то более важному, нежели то, что представляли собой Луис Оппарицио и Митчелл Бондурант сами по себе, – выгодной сделке. А следовательно, с этим нужно было что-то делать.

И сделали. Лайзу Треммел выбрали на роль козла отпущения. Зачинщикам этого преступления она была известна, они следили за ней и сочли подходящей кандидатурой – у нее был правдоподобный мотив. Она была идеальным подставным персонажем. Никто не поверит ее утверждениям, что она этого не делала. Никто даже не даст себе труда задуматься. План был приведен в исполнение и удался беззастенчиво и эффективно. Мертвого Митчелла Бондуранта оставили на цементном полу гаража, рядом – раскрытый портфель. Тут появилась полиция и моментально бросилась в погоню.

Я осуждающе покачал головой, изображая отвращение, которое должно было бы испытывать к содеянному все общество.

– Полиция работала в шорах – таких, какие надевают лошадям, чтобы они не отклонялись от проложенной дороги. Для полицейских это была дорога, ведущая к Лайзе Треммел, и они не видели ничего другого. Лайза Треммел, Лайза Треммел, Лайза Треммел… А как же АЛОФТ и десятки миллионов долларов, которым угрожал Митчелл Бондурант? Нет, это их не интересовало. Лайза Треммел, Лайза Треммел, Лайза Треммел… Поезд мчался по рельсам и нес их к намеченной цели.

Я несколько раз прошелся взад-вперед перед ложей жюри и впервые бросил взгляд в зал. Он был полон, у задней стены люди даже стояли. Среди них я заметил Мэгги Макферсон, а рядом с ней – нашу дочь и замер на миг, но быстро спохватился. Повернувшись обратно к присяжным, чтобы завершить дело, я испытывал приятное удовлетворение.

– Но вы-то видите то, чего не увидели или не захотели увидеть они. Вы видите, что они пошли по ложному пути. Вы видите, что ими умно манипулировали. Вы видите правду.

Я сделал жест в сторону манекена.

– Их физические улики не работают. Косвенные доказательства – тоже. Дело не выдерживает тщательного рассмотрения при свете дня. Единственное, что вытекает из представленного обвинением дела, – это разумные и обоснованные сомнения. Это подсказывает здравый смысл. Это подсказывает интуиция. Я призываю вас освободить Лайзу Треммел. Позволить ей уйти домой. Этого требует справедливость.

Поблагодарив присяжных и на ходу похлопав Мэнни по плечу, я вернулся на свое место. Как и было договорено заранее, Лайза схватила и сжала мою руку, как только я сел, и так, чтобы видели все присяжные, одними губами произнесла: «Спасибо».

Незаметно, под столом, я взглянул на часы, увидел, что моя речь длилась всего двадцать пять минут, и, приготовившись ко второй части выступления прокурора, услышал, как Фриман попросила судью убрать из зала манекен. Судья распорядился сделать это, так что мне пришлось снова встать.

Я донес манекен до двери, где Циско, находившийся среди зрителей, перехватил его у меня.

– Давай, босс, – сказал он, – я его вынесу.

– Спасибо.

– Ты отлично сработал.

– Спасибо.

Фриман вышла на площадку перед ложей жюри, чтобы произнести заключительную часть своей итоговой речи, и, не теряя времени, обрушилась на защиту: