Текст книги "Современный зарубежный детектив-13. Компиляция (СИ)"

Автор книги: авторов Коллектив

Соавторы: Дженнифер Линн Барнс,Майкл Коннелли,Бентли Литтл,Джо Лансдейл,Донато Карризи,Сюсукэ Митио,Питер Боланд,Джек Тодд,Лора Перселл
сообщить о нарушении

Текущая страница: 315 (всего у книги 335 страниц)

– Разве мы все еще можем позволить себе покупать виски? – спросила я.

Мама с тревогой смотрела вслед папе.

– Мне кажется, он перешел на джин.

Я осторожно разложила на полу одеяло и убедилась, что надежно закрыла забрызганный краской пол и холсты. Мама расположилась в папином кресле, а я на полу. Мы работали почти молча. Мама сосредоточилась на стежках, я – на своем дыхании.

Вдох – выдох. Вдох – выдох. При каждом вдохе я ощущала крепкие объятия моего корсета. Мне нравилось это ощущение, и я старалась дышать глубже. Я чувствовала корсет всегда, даже во время моих ужасных видений. И это ощущение помогало.

Когда я оторвала взгляд от шитья, через окно уже пробивались первые рассветные лучи. Я не чувствовала ни рук, ни ног. И у меня болела спина. С большим трудом я встала на колени. Мама так и сидела под лампой, не разгибаясь, но свет не отражался в ее глазах. Зрачки настолько пересохли, что казались каменными.

– Мама, у тебя всё?

– Почти.

Я видела, что это неправда. Ее стопка аккуратно сложенной готовой одежды была гораздо меньше моей. Я глянула на ее шитье и увидела неровные неаккуратные стежки.

– Я могу взять еще…

– Нет, Рут, иди спать.

Вставая на ноги, я едва не упала. Усталость буквально обрушилась на меня. В один миг сказались и бессонные ночи, проведенные в работе над корсетом, и прерывистый сон, перемежаемый кормлениями и укачиванием Наоми. Еле держась на ногах, я взяла одеяло сестры и вышла с ним из мастерской.

Добравшись до своей комнаты, я увидела, что угольки в камине едва тлеют. В их красноватом свете над колыбелькой склонился папа. В руке у него была бутылка. Не с молоком. С джином.

Мне было противно видеть его пьяного рядом с малышкой. Он дышал на нее перегаром! В глубине души я до сих пор ненавидела его за то, что он заставил меня проделать с мамой. И поведение отца во время ее восстановления после этого кошмара не оправдало его в моих глазах. Кто сейчас ходит за молоком, бегает с рассветом за горячими булочками, обваривает руки в попытке справиться в одиночку со стиркой? Не он!

– От нее что, плохо пахнет? Ее надо помыть?

Папа вздрогнул и резко выпрямился, услышав мой голос.

А я намеренно говорила очень громко.

– Нет, она такая молодец! Так крепко спала всю ночь, не заплакала ни разу!

Странно… Я думала, Наоми станет истошно кричать от голода, пока мы с мамой будем работать, и мне придется то и дело давать ей размоченный хлеб. Но она так сладко спала, что мне стало жалко будить ее. Я просто накрыла одеяльцем ее маленькое тельце. Папа заметил вышитого мной ангелочка и улыбнулся. Точнее, попытался улыбнуться, но на деле вышла лишь странная гримаса.

– Она и правда ангелочек, да? А я вот подвел ее… Так подвел…

Сейчас я жалею, что не подбодрила его в тот момент. Надо было найти слова, сказать ему что-то хорошее. Но я слишком устала, совсем вымоталась. Хотелось только одного: чтобы он скорее ушел из комнаты.

– Ведь это я вернул ее к жизни, помнишь, Рут? Нам обоим сначала показалось, что она мертва. Но я не сдался! Растирал ее, шлепал и тряс, и она ожила! – Папа сделал большой глоток прямо из бутылки. – Мне не надо было делать этого, Рут! Надо было оставить ее в мире ангелов…

Я не помнила, как отец растирал и шлепал Наоми. В этот момент я едва не тонула в крови своей матери.

– Папа, ты пьян! – отрезала я. – Хватит нести всякий бред! Дай Наоми спокойно поспать!

Он резко повернулся ко мне, пошатнулся и схватился за колыбельку, чтобы не упасть. Я ожидала увидеть ярость в его глазах – ведь я раньше никогда не отчитывала его. Но он смотрел сквозь меня, в какой-то только ему одному ведомый ад.

– Я скопировал ее, понимаешь? – вдруг произнес он.

– Папа, ты бредишь?

– Та картина с собакой… Я скопировал ее. Я думал, тот художник никогда не узнает об этом…

Я понимала, что папа пытается сказать мне что-то очень важное. Но у меня уже не было сил думать.

– Папа… У тебя проблемы?

Вместо ответа он снова отхлебнул из бутылки. Потом потрепал меня по голове и быстро вышел из комнаты.

Мне едва хватило сил раздеться. Я не стала убирать волосы. Стянув рубашку и чулки, просто бросила их на пол. Мои пальцы потянулись к ряду крючков на корсете. Я собиралась расстегнуть их, чтобы освободить тело от слишком тесных объятий. Но мне не хватало на это сил! Несколько раз я попробовала сделать это на ощупь, однако металлические крючки больно впивались в кровоточащие от долгой работы пальцы.

– К черту! – прошептала я, упала на кровать и, так и не раздевшись до конца, уснула в тот же миг.

10. Рут

Этот жуткий запах: тухлое мясо, гниющая плоть. Я пытаюсь не дышать и убежать – но все напрасно. Запах становится все сильнее, душит меня.

Откуда он? Я никак не могу понять. Вокруг меня одна липкая темнота.

Я слышу какое-то хлюпанье. Осторожно дотрагиваюсь до запястья левой руки. Ее пальцы еле двигаются в какой-то липкой жиже.

Кап, кап, кап… Алые брызги разлетаются повсюду. Красные шарики на фоне беспросветной темноты. Кап, кап, кап… Все быстрее и быстрее…

Алое, пурпурное, бордовое… Тысячи оттенков, как на папиной палитре. Только это не краска. Текстура и плотность совсем другая. Это другая жидкость, но очень знакомая мне…

И она повсюду: у меня в глазах, в ушах, стекает по лбу, я тону в ней!

Стук в дверь выдернул меня из этого кошмарного сна. Я резко села в кровати. Огляделась. В моей комнате никого не было, и она выглядела как обычно: все тот же обшарпанный пол и те же обветшалые стены. Никакого моря крови вокруг. А по лбу у меня стекала не кровь, а капелька пота.

Наоми тоже проснулась. Она закричала так сильно, как никогда раньше. Мне показалось, что я сейчас оглохну от этого крика.

Кто-то опять постучал в дверь. По скрипу половиц я поняла, что папа спускается вниз. То ли чтобы открыть, то ли чтобы сбежать из дома через кухню. Я не стала больше прислушиваться, вскочила с постели и кинулась к Наоми.

В колыбельке я увидела не милое детское личико, а гримасу ярости. Она, наверное, жутко проголодалась. Иного объяснения и быть не может. Малышка всю ночь и почти все утро ничего не ела. Я взяла ее на руки и понюхала, как уже привыкла делать. Она была абсолютно сухая, но пахла все же как-то странно. Не парным молоком, как обычно, а чем-то скисшим. От крика на лобике проступили вены. Ноздри раздувались, и в них что-то булькало. Я промокнула их краешком одеяла – и на нем остались следы зеленоватой слизи.

Мама крепко спала, и я попыталась разбудить ее, держа Наоми на руках.

– Покорми ее!

– М-м-м…

– Наоми! Она хочет есть! Покорми ее!

– О!

Мама еле открыла глаза и принялась распутывать завязки на своей рубашке. Я передала ей сестру и отвернулась.

Наоми фыркнула, как поросенок при виде еды.

– Проголодалась, бедняжка! – погладила малышку мама. – Мне кажется, ей не хватает моего молока. Ты еще даешь ей размоченный хлеб?

– Да, но что-то она все меньше ест его. А что можно сделать, чтобы у тебя было больше молока?

– Мне поможет только сытная еда и вино.

Именно то, что мы больше не можем себе позволить. Я на минутку задумалась.

– Мама, а ты можешь брать больше работы у миссис Метьярд? Я справлюсь! И тогда, может быть, мы сможем покупать тебе настоящую еду, а не только эту бесконечную картошку.

Не успела мама и рта раскрыть для ответа, как Наоми поперхнулась и закашлялась.

Кашель был какой-то странный: глубокий и лающий. Я обернулась.

Что-то было не так. Наоми выглядела странно. Я подхватила ее, прижала к своему левому плечу и три раза сильно стукнула ее по спине. Она срыгнула молоком.

– Наоми в порядке?

– Похоже, просто подавилась.

Я подняла девочку и посмотрела ей в лицо. Ее немного заплывшие глаза на миг встретились с моими, и она снова закашлялась.

Мне надо было сменить рубашку, поэтому я передала Наоми маме и пошла к себе. Мама качала Наоми, стараясь ее убаюкать.

Даже сейчас, после сна и при свете дня я не могла расстегнуть свой корсет. Крючки словно вросли в петли и не слушались. Мне удалось лишь слегка ослабить шнуровку. С большим трудом я вытащила руки из рукавов рубашки и стянула ее с себя. Теперь корсет был прямо на моем теле, на моей коже. Он двигался вместе со мной, вместе со мной дышал.

Наоми кричала без остановки. У меня уже в ушах звенело от ее крика. Наспех переодевшись, я поспешила к ней. У нее в носу продолжало булькать, зеленой слизи становилось все больше.

Мама потрогала ее лобик:

– Должно быть, она простудилась. Она вся горит.

– Я побегу за доктором!

Но мама тут же остановила меня:

– Успокойся, Рут! Это всего лишь простуда. Ты сотни раз простужалась, когда была маленькой.

– Я могу помочь?

– Мало чем. Будем давать ей кордиал Готфри [481]481
  Кордиал Готфри, известный также под просторечным названием «друг матери», – сироп с опиумной вытяжкой, активно использовавшийся для лечения прежде всего младенцев в Англии в XIX в.


[Закрыть] и держать в тепле. Вот так. Одеяльце до самого подбородка. Если до завтра ей не станет лучше, дадим настойку ревеня и касторовое масло.

Но на следующий день лучше не стало. Наоми становилось все хуже. Она вся горела и слабела с каждым часом. Настойка ревеня и касторка прочистили ее кишечник, но это не помогло. Переодев малышку во все чистое, умыв и освободив носик от слизи, я стала внимательно осматривать ее.

Выглядела она ужасно. Сначала я думала, что она просто вжимает голову в плечи, но потом поняла, что это шея ее распухла и стала в два раза больше, чем раньше. Во рту у нее все покрылось каким-то серым налетом. На шее появились три розовых пятнышка, словно кто-то надавил на кожу в этих местах. Мне стало не по себе.

– Наоми, тебе трудно дышать?

В ответ она опять закашлялась.

Я дала ей еще немного кордиала. Три капельки на ее маленький язычок. Она доверчиво, безропотно приняла лекарство из моих предательских рук.

Но ни она, ни я тогда еще не понимали, что эти руки уже совершили.

* * *

И вот Наоми перестала плакать. У нее просто закончились силы. Она почти все время спала. Мама думала, это признак улучшения. Но даже во сне Наоми часто заходилась в кашле, заставляя меня вскакивать по несколько раз за ночь.

Шить я не могла. Стоило притронуться к игле, как сердце ёкало: а как же там бедная Наоми? Мама одна работала над заказами от миссис Метьярд, склоняясь над шитьем при свете масляной лампы отца. Едва ли не каждый час я приносила малышку маме, чтобы она еще раз попробовала ее покормить.

– Она почти совсем не сосет грудь, – вздыхала мама. – И с каждым днем все только хуже…

Я заглядывала Наоми прямо в ее впавшие глаза, пощипывала землистые щечки и умоляла хоть немного поесть. Но она только кашляла.

Глаза мамы были полны слез.

– Она так исхудала, Рут! Я не знаю, что делать…

Мое сердце сжалось от ужаса. Как и все дети, я знала, что если взрослый человек плачет, значит, положение просто безнадежное.

– Надо позвать врача! – в сотый раз повторила я. В эти дни я твердила это без конца. Тогда я еще верила в медицину, в то, что принято называть натурфилософией.

– Беги к миссис Симмонс. Ее муж был врачом – светлая ему память! Она уж точно посоветует что-нибудь дельное.

Так быстро я не бегала еще никогда. Миссис Симмонс охотно согласилась прийти и посмотреть малышку. Она была очень хорошая и добрая, эта почтенная полная матрона с кружевным воротничком.

Войдя в дом, мы с ней сразу направились в студию папы. Миссис Симмонс сняла перчатку и потрогала огненный лобик Наоми. Потом она заглянула ей в ротик:

– Боже правый!

Мама в ужасе схватила миссис Симмонс за руку:

– Вы знаете, что это?

– Да, я видела подобную картину раньше. – Миссис Симмонс удрученно замолчала.

Мама не могла решиться повторить свой вопрос.

– Так что же это? – набравшись смелости, спросила я за нее.

Миссис Симмонс продолжала молчать.

– Что? Ради всего святого, что?!

– Мне так жаль, дорогие мои… Но это… «удушающий ангел»! [482]482
  «Удушающим ангелом» в Англии называли дифтерию, эпидемия которой пришлась как раз на период, описываемый в романе.


[Закрыть]

Мама в ужасе вскрикнула:

– Что?!

Миссис Симмонс положила мне руку на плечо. Рука показалась мне свинцовой.

– Мне так жаль, девочка моя. «Удушающий ангел» поцеловал твою сестренку.

Что?! Ангел?! Но это же невозможно!!! Или…

Я выбежала из мастерской, едва не сбив папу с ног.

– Что случилось? – вскрикнул он. – Рут? Что случилось?

Не ответив ему, я вбежала в свою комнату и захлопнула дверь. Я кинулась к колыбельке и едва не рухнула рядом с ней. Одеяло Наоми лежало на полу. В правом нижнем углу сверкал вышитый мной ангелочек. Я подняла это лоскутное одеяльце дрожащими руками… и принялась яростно рвать его!

Ткань была тонкой и легко поддавалась. Быстрее, еще быстрее! Клочок за клочком! Белые нити и вата разлетались по всей комнате. Уже все вокруг было в лоскутках и вате, но я все рвала и рвала… Нужно распустить все до последнего стежка!

– Рут! – окликнула меня мама.

Отдышавшись, я окинула комнату взглядом. Колыбелька была полна лоскутков, обрывков ваты и ниток. Серебряная нить пропала совсем. От ангела не осталось и следа.

– Рут, иди сюда сейчас же!

Я думала, что если разорву одеяло, уничтожу этого жуткого ангела, то Наоми станет лучше. Но… войдя в мастерскую папы, я увидела Наоми, лежащую без движения на столе. Вокруг нее стояли папа, мама и миссис Симмонс. Губы Наоми совсем почернели. Между ними торчал ее болезненно красный язычок.

– Прости меня, Наоми, прости, – в ужасе лепетала я. – Я не хотела…

Глаза Наоми закатились, и мы услышали ее последний хриплый вздох.

Мамины рыдания, попытки остальных вдохнуть жизнь в бездыханное измученное тельце Наоми, слезы горя и отчаянные мольбы – все это я видела как в тумане. Но не могла отвести взгляда от шеи малышки с тремя пятнышками, очень напоминавшими следы чьих-то пальцев. Эти пятнышки изменили цвет: стали не красными, а серыми. Я приложила к ним свои дрожащие пальцы, и они точно совпали с этими отметинами.

11. Доротея

Весна в самом разгаре. Как же я люблю это время года, когда проклевывается первая чистая зелень, свет становится мягким и возникает ощущение, что весь мир освобождается от какого-то кошмарного сна! Снег совсем растаял, исчезла мокрая грязная каша под ногами, но еще не появилась летняя пыль. В такое время можно дышать полной грудью и гулять, не боясь замочить ноги или испачкать обувь.

Розовые лепестки устилают нам дорогу. Мы с Тильдой идем по Ботаническому саду к нашей заветной лавочке. На газонах уже не подснежники и крокусы, а, как вдохновенно писал мистер Вордсворт [483]483
  Уильям Вордсворт (1770–1850) – английский поэт-романтик, представитель так называемой «озерной школы». Воспевал Природу и Человека. Его называют одним из лучших английских поэтических пейзажистов.


[Закрыть], «нарциссов хоровод».

Быстро нагнувшись, я срываю один цветок, чтобы полюбоваться им. Его лепестки похожи на кусочки свежего сливочного масла.

– Вообще-то здесь запрещено рвать цветы! – укоряет меня Тильда.

– Тише! Это не для меня!

Я все думаю о тех женщинах, которых навещаю в тюрьме. Они отрезаны от всего мира, не видят его пробуждения, не слышат радостного щебетания птиц. Конечно, есть площадка для прогулок, но пройдут годы, пока деревца подрастут. Сейчас же там царит вечная зима.

Мы с Тильдой садимся на белую железную скамью. Та еще не успела прогреться на солнце, и я чувствую холод даже сквозь юбки.

– Не следует вам здесь сидеть, мисс, – как обычно, ворчит Тильда. – Еще только весна и слишком холодно!

Вообще-то она абсолютно права: без движения я сразу стала зябнуть на прохладном ветру. Солнце хоть и стало ярче, но не набрало еще силу. Однако не в моих правилах безропотно соглашаться, поэтому я просто отмахиваюсь от Тильды:

– Пустяки!

Мимо нас проходит няня с коляской и тремя спаниелями. И вот наконец появляется слегка запыхавшийся Дэвид. По воскресеньям у него выходной, и он в штатском. Хотя я понимаю, что в Лондоне полицейским иногда приходится работать и по выходным.

– Констебль Ходжес, какой сюрприз!

На нем серовато-коричневый костюм, жилетка в тонкую красную и зеленую полоску. Эти цвета освежают его лицо. Без полицейского цилиндра он выглядит чуть ниже ростом и не таким серьезным.

– Мисс Трулав!

Он приподнимает коричневую шляпу, что позволяет мне на миг увидеть его волосы. Они не напомажены по последней моде и слегка вьются. Волосы у него какого-то неопределенного цвета и похожи на иголки ежа, но это ничуть не портит Дэвида.

– И как это молодой леди пришло в голову присесть на лавочку на таком прохладном весеннем ветру! И почему ваша компаньонка не ругает вас за это!

Тильда смотрит на Дэвида так, словно готова обрушить на него все ругательства.

– О, ругает, и еще как! Вы просто пропустили это… – отвечаю я с легкой улыбкой.

На щеках его играют солнечные зайчики. Какой же он красивый на фоне этих ранних цветов и свежей зелени! Мне нравится его юмор, его манера постоянно подшучивать. Ведь сами обстоятельства, что свели нас вместе, были довольно смешными. Пока мы перешучиваемся, я украдкой разглядываю его и еще раз убеждаюсь, что ему нет равных. Вокруг меня множество мужчин более благородного происхождения, но Дэвид – единственный, кого я действительно уважаю. А ведь именно уважение – залог крепкого брака. К сожалению, я слишком хорошо знаю, что значит быть под властью мужчины, которого по-настоящему не можешь уважать.

– Пропустил? Правда? Тогда не сочтите за наглость, но я присоединяюсь к ней и тоже стану журить вас за то, что не бережете себя. Да вы только посмотрите на небо! – И правда: его весеннюю голубизну быстро затягивала белая пелена, похожая на молоко. – Позвольте мне немедленно увести вас в теплицу. А то вдруг вы простудитесь? Ваш отец никогда мне этого не простит.

Тильда фыркает, а я сдерживаю смешок. Простуда стала бы моим самым невинным прегрешением, по мнению папы.

Дэвид галантно берет меня под руку, и мы идем в сторону огромной теплицы в середине Ботанического сада. Тильда следует за нами. Подол моего нового цветастого платья запачкался, волочась по дороге. На котелок Дэвида то и дело падают лепестки. Но мы не замечаем этого. Мы вообще не замечаем ничего, кроме тепла наших ладоней и того, как плавно и в такт мы шагаем по дорожке сада. Мы словно парим в танце любви. Мы созданы друг для друга.

Если бы увидела сейчас того самого воришку, что в тот день выхватил у меня ридикюль и пустился с ним наутек, то поблагодарила бы, ведь без него я не встретила бы свою любовь.

Около входа в теплицу нас встречают пышные кусты магнолий. Еще пара солнечных дней, и они зацветут. Тюльпаны на газонах тоже пока не раскрылись. Им нужно еще немного ласки весеннего солнца, и тогда они превратятся в пурпурный ковер. А вот и сама теплица, по форме напоминающая опрокинутый корпус судна. Только вместо дерева и медных скоб здесь более изящные материалы – стекло и блестящий металл. Если бы не запотевшие окна, можно было бы принять эту конструкцию за корабль-призрак.

Дэвид свободной рукой распахивает дверь, и меня сразу накрывает волна теплого воздуха.

Мы вступаем в зачарованное царство пышной зелени. Под самой крышей теплицы раскинули свои огромные листья пальмы. А какие приятные и свежие ароматы! Есть и пальмы пониже, растущие в больших глиняных кадках. Стволы у них шершавые, в маленьких чешуйках-ромбиках, напоминающих кожуру ананаса.

Теплица полна посетителей: здесь можно встретить и парочки с бдительными компаньонками, и шумные компании из нескольких человек. К счастью, я не заметила никого из знакомых, и мое с Дэвидом появление не вызвало ни у кого интереса. Эта теплица – наш маленький мирок, наше тайное место. Мы сворачиваем направо. Широкие листья какого-то экзотического растения скользят по нашим плечам. Пару раз я различаю недовольное ворчание у себя за спиной. Скорее всего, это Тильда, лицо которой задевают отпущенные мною ветки.

– Как у тебя дела? – ласково сжимает мою руку Дэвид. – Мы не виделись, кажется, целую вечность!

– Да, целую вечность, и я рада, что она наконец закончилась.

Дэвид хмурится:

– Что случилось?

– Ничего серьезного… Так, мелкие неурядицы. Я редко бываю в тюрьме в последнее время. И в своих исследованиях в области френологии совсем не продвинулась.

– Да? Странно… Я думал, эта девочка, Рут, будет занимать твои мысли по крайней мере пару месяцев…

Пару месяцев?! Да мне не хватит и нескольких лет, чтобы понять ее душу! Когда я думаю о ней, понимаю, что распутать все хитросплетения в ее сознании так же сложно, как разобрать на волокна ту толстую пеньковую веревку, что она теребила в руках в мой первый визит к ней.

– Она, безусловно, интересует меня, Дэвид. Но я не ожидала, что эта девочка будет настолько… не в себе.

Легкая улыбка трогает губы Дэвида.

– Не ожидала? Дотти, сделать то, что совершила она, мог только сумасшедший человек.

– Я не учла этого. Возможно, ты и прав. Но я уже изучала форму черепов женщин-убийц. Миссис Смит, миссис Рэн… Прочитав твои бумаги, я надеялась, что получу возможность изучить форму черепа человека очень… порочного. Человека на ранней стадии развития порока.

– Ну… я скорее рад, что эта девочка все же не оказалась такой.

– А я вот не рада совсем! Представляешь, как было бы здорово, если бы нам удалось создать некую классификацию особенностей строения черепа человека, явно свидетельствующих о его предрасположенности к тем или иным преступлениям. Ведь эти особенности можно было бы выявлять в раннем возрасте! Сколько горя удалось бы предотвратить! И насколько облегчить работу полиции!

Он некоторое время молчит, обдумывая мои слова, и в наступившей тишине до меня долетают звуки падающих капель.

– Ты же знаешь, Дотти, я не приверженец натурфилософии. Мне не нравится идея о том, что особенности характера человека предопределены формой его черепа. Ведь это означает отсутствие свободы выбора. – Дэвид прокашливается. – Скажи, а какая же она, по-твоему, эта Рут Баттэрхэм? Она что, действительно сумасшедшая?

Сумасшедшая? Нет, не совсем…

– Знаешь, она скорее просто безнадежно невежественна, – медленно говорю я. – Представляешь, уверяет меня, что убила свою сестру, наслав на нее «удушающего ангела»!

Дэвид вздрагивает:

– Это что, дифтерия, что ли?

– Да-да! Весьма распространенная детская болезнь. К сожалению, она очень опасна. Резкий отек глотки – и младенец задыхается. Так вот, представь себе: когда сестренке стало совсем плохо, они позвали соседку, и та сказала, что всему виной «удушающий ангел». Ты же знаешь, что в народе эту болезнь называют именно так. Ну а эта дурочка всерьез полагает, что она – и она действительно верит в это! – призвала этого ангела к своей сестре, чтобы тот убил ее!

Я вижу, что Дэвиду стоит огромных усилий не рассмеяться.

– О господи! И как же она его призвала? Неким магическим заклинанием?

– Нет! При помощи иглы и нитки! Она вышила ангелочка на одеяльце малышки!

Дэвид больше не может сдерживаться, и на его лице появляется снисходительная улыбка:

– О боже! Похоже, ее придется перевести в психиатрическую лечебницу.

– Если меня не увезут туда раньше, Дэвид! На этой неделе я чуть не лишилась рассудка, заказывая все эти цветочки и салфеточки в тон. Папа задумал прием в честь моего дня рождения…

По поджатым губам Дэвида я вижу, что он обиделся.

– О, милый, не надо так! Ты же понимаешь, мне это не в радость, ну ни капельки – ведь там не будет тебя!

– Ну, ты вряд ли была бы рада видеть меня у себя в гостиной… Среди всех этих расфранченных представителей высшего общества… Я выглядел бы нелепо, – тихо говорит он.

– Нелепо? Да нет же, наоборот! Скорее они выглядели бы нелепо рядом с тобой, с этими их глупыми бабочками и шелковыми платочками. Если бы ты появился там, то этим бы показал, что все их наряды – мишура, пустая трата времени и денег. Ты же знаешь, я ненавижу светские приемы и всегда ищу повод отвертеться от их посещения. Но тут…

С наигранно виноватым видом я склоняю голову набок. Конечно, ему не может нравиться эта картина: я в шикарном платье, окруженная не менее шикарно одетыми молодыми джентльменами, эдакими марионетками, которых за ниточки будет дергать в этот вечер мой отец. Да меня и саму она не очень-то прельщала, и меньше всего – этот хваленый сэр Томас Бигглсуэйд. Мне почему-то кажется, что в этот раз будет очень трудно отвадить очередного жениха, которого хочет навязать мне отец.

– И все же, Дотти, разве тебе не хочется просто повеселиться?

– Если честно, я, может, и повеселилась бы немного, но перспектива присутствия там одной дамы не оставляет и шанса на радость и веселье. Меня трясет от одного ее имени! А я вынуждена была пригласить ее по настоянию отца…

– Миссис Пирс? – спрашивает Дэвид с сочувствием в голосе… Если бы не присутствие Тильды, он бы в знак поддержки обнял меня.

– Я ничего не могла поделать. Папа не оставил мне выбора.

– Ох, моя бедная Дотти!

Дэвид приостанавливается и поглаживает рукой огромный лист пальмы.

– А почему бы тебе не…

Я тоже останавливаюсь рядом с Дэвидом и смотрю ему прямо в глаза.

– Почему бы тебе не начать свою жизнь? – продолжает он. – Ты была хозяйкой в этом доме столько лет, тебе будет трудно уживаться с другой женщиной. Даже если твой отец остановил бы выбор на самой достойной.

– Да, Дэвид, похоже, ты прав…

– Ну и пусть! Пусть он женится на ком хочет! Удачи ему! А когда они хватятся тебя, мы будем уже далеко, в нашем маленьком уютном домике. И бог с ними, с деньгами. Мы не пропадем!

Наивная, чистая душа! Как бы я хотела быть хоть немного такой, как он! Я не сомневаюсь, что он смог бы это сделать: все забыть и простить, начать с чистого листа. Но одна мысль о том, что в нашем с отцом доме, в котором долгое время хозяйкой была моя милая мамочка, воцарится эта жуткая особа… Одна мысль об этом рождает во мне столько черных и нехристианских чувств, что они смогли бы отравить нашу жизнь, где бы мы ни были.

– Если честно, мой дорогой, я думаю, что он добивается именно этого: чтобы я вышла замуж и покинула наш дом, и тогда его любовница наконец сможет занять мое место.

Между пальмами мелькает Тильда, и от меня не ускользает ее очередной колкий взгляд.

– А если у них будут дети, то я не смогу получить дом в наследство.

– И что? Как это может повлиять на нашу жизнь?

– Не сильно, я думаю. Но моя мама там, на небесах, вряд ли будет рада такому повороту событий…

В густой листве медленно поднимается облачко пара. Воображение тут же подсказывает, что это дух моей мамы, мятущийся, не знающий покоя и никогда не покидающий меня.

– Это прежде всего ее дом, понимаешь? Папино состояние – это в основном ее деньги. И ты только представь, что все это достанется ужасной миссис Пирс и ее детям!

– Твоей маме больше всего хотелось бы только одного: чтобы ты была счастлива, Дотти!

Я смотрю на его честное молодое лицо, на котором из-за жары выступили мелкие капельки пота. Да, в этих вопросах он никогда не сможет понять меня до конца. У него череп такой правильной формы, без единого изъяна… Достойнейший человек. А у меня же на черепе…

– Я думаю, твоя мама спросила бы тебя то же, что и я вот уже столько раз спрашивал: чего ты медлишь? Чего именно ждешь?

Я пытаюсь подобрать нужные слова для ответа, но не могу. Если честно, я жду какого-то чуда. Жду, что найдется способ выйти замуж за того, кого я люблю, не услышав при этом, как за моей спиной навсегда захлопнутся двери родного дома. Я хочу стать женой Дэвида, не перестав быть дочерью моей матери. Ну не может мир быть таким жестоким, чтобы ставить меня перед выбором: или любовь, или то, что принадлежит мне по праву.

– Ты прав, время идет… – медленно говорю я. – Мне стоит назначить дату…

В это мгновение перед нами появляется Тильда. Щеки ее горят, но явно не от смущения. Она вся красная, как помидор.

– Прошу прощения, мисс, но нам лучше поспешить домой.