Текст книги "Современный зарубежный детектив-13. Компиляция (СИ)"
Автор книги: авторов Коллектив
Соавторы: Дженнифер Линн Барнс,Майкл Коннелли,Бентли Литтл,Джо Лансдейл,Донато Карризи,Сюсукэ Митио,Питер Боланд,Джек Тодд,Лора Перселл
сообщить о нарушении
Текущая страница: 289 (всего у книги 335 страниц)
Смерть девочки, которая не улыбалась
Как было написано в статье, на кенотафе для цветов лежало огромное число букетов.
Десятилетняя девочка погибла на проезжей части. Она упала лицом вниз, а когда прохожие поспешно подбежали к ней, она уже не дышала.
В статье была опубликована прижизненная фотография девочки. На ее лоб падали лучи солнца, проглядывавшие сквозь деревья, она стояла и смотрела на нас с улыбкой, совсем не догадываясь, что с ней случится в будущем.
Я знаю, кто ее убил.
Но, наверное, я умру, так никому и не рассказав об этом.
1
Я допил бульон, оставшийся от быстрорастворимой лапши, и увидел на дне выстроившиеся в ряд буквы «SOS».
Продолжая держать пластиковую плошку обеими руками, я медленно наклонился вперед. Отодвинулся на такое расстояние, чтобы мои дальнозоркие глаза смогли сфокусироваться, но все равно оставшиеся кусочки лапши явно выстроились в «S», «O», «S».
Что означала эта аббревиатура? Я напрягал свою память, вытирая остатки бульона вокруг рта. Точно, это Save Our Souls («Спасите наши души») или Save Our Ship («Спасите наш корабль»). Так объяснял наш учитель английского в институте. Выпустившись, я сам стал преподавать английский и простоял на кафедре в средней школе без малого сорок лет, но так и не перепроверил, какой из вариантов правильный.
– Ответ зависит от вас.
Даже эта моя шуточка, вызывавшая кривые ухмылки у моих бесчисленных учеников, мертво звучала в пустой гостиничной комнате. Я посмотрел вверх. В зеркале, расположенном за столом, отражалось лицо мужчины, выглядевшего на удивление униженным.
Это было мое второе в жизни путешествие за границу. Первое состоялось около двадцати лет тому назад. У племянницы была свадьба на Гавайях, и мы с женой, взяв загранпаспорта, сели на международный авиарейс. Несмотря на то что уже тогда по выслуге лет я был опытным преподавателем английского, на Гавайях я и слова-то по-английски не сказал. Мы все время выходили куда-то вместе с родственниками. Да и бывали мы только в тех местах, где можно было общаться по-японски.
Когда нам минуло пятьдесят, мы с женой обсуждали, что, после того как я выйду на пенсию, поедем вдвоем путешествовать за границу. Вместе будем дышать воздухом другой страны, любоваться пейзажами, отличающимися от японских, общаться с местными жителями и спокойно, не торопясь думать о том, как провести закат своей жизни. Но два года назад, когда мне оставалось два года до пенсии, у жены обнаружили рак толстой кишки. Метастазы в большом количестве распространились на печень, и жена отправилась в те края, которых нет на карте. Детей у нас не было, я остался один. Жена будто унесла с собой белый цветок с пятью лепестками, который стоял у нас дома на подоконнике, – он сразу засох. У него было какое-то длинное заграничное название, никак не мог запомнить.
Я отставил лапшу и посмотрел на свое утратившее блеск серебряное обручальное кольцо. Интересно, если б жена была сейчас жива, какое у нее было бы выражение лица? Если б она увидела, как ее муж, долгое время работавший преподавателем английского, теряется перед иностранцами в аэропорту и в отеле, не может вспомнить ничего из английской грамматики, которая, казалось бы, должна отлетать у него от зубов, и покрывается по́том, несмотря на холодное время года… Я, конечно же, изучал учебники, которые использовал на занятиях, в студенческие годы любил читать романы в оригинале, так что письменный текст в целом мог понять. Но когда дело доходило до устной речи, пиши пропало: знания грамматики и слова, которые я помнил, совершенно не помогали. Конечно, для меня это не было новостью, но стоило мне приехать за границу в одиночку, как я вновь почувствовал полное отсутствие своих разговорных навыков. Никто не говорил медленно, так еще и сильный ирландский акцент… я не мог нормально разобрать ни одного слова. Об акценте было написано в путеводителе по Ирландии, который я заранее прочитал в библиотеке. Но в реальности даже не мог понять, насколько он сильный.
Я планировал пробыть здесь всего неделю, но вчера и позавчера, сгорбив спину, я бродил только в окрестностях отеля. Моя новенькая записная книжка, которую я купил, чтобы делать записи о чужой стране, так и оставалась нетронутой. Когда, набравшись смелости, я заходил в ресторан, слова, будто камни, застревали у меня в горле, и мне ничего не оставалось, как заказывать блюда, тыкая пальцем в меню. Официант с гладко зачесанными волосами с редкими следами зубьев расчески что-то быстро спросил меня, и я сделал вид, что всё понял, отвечая: «Йес, йес». Мне принесли рагу с хлебом и хлеб одновременно. Я хотел было забрать недоеденный хлеб в гостиницу, но ко мне подошел тот же официант и что-то спросил меня. Я слегка разобрал, как мне показалось, слово working и подумал, что он спрашивает меня, приехал ли я по работе. Я покачал головой: «No», и у меня забрали весь хлеб. Наверняка это был вопрос: «Are you still working on this?» (Вам еще это нужно?). Но я понял, что мне сказали, только после того, как вернулся в отель, и никакого смысла в этом уже не было.
Я постепенно становился неприятен себе, выглядел жалким и сегодня, на третий день, решил не выходить из номера. Повесил на дверь табличку «Не беспокоить» и одиноко засасывал в себя быстрорастворимую лапшу, привезенную из Японии. Я слышал, что большинство людей толстеют в заграничных путешествиях, но я, наверное, похудел. У меня и так телосложение, про которое говорят: «Лучше б набрал немного веса», – а я вот усох еще больше…
Я заглянул на дно стаканчика с лапшой – выстроившиеся в ряд буквы «SOS» разъехались. Я бессмысленно смотрел на них. Вдруг послышался телефонный звонок. Я развернулся и посмотрел на прикроватный столик. Телефона нигде не было. А, нет, он стоял на левом краю стола… У меня развилась глаукома в левом глазу, поэтому все предметы были расплывчатыми, четко видеть я их не мог.
Я выдохнул и взял трубку, ощущая, будто кто-то схватил меня за желудок.
– …Хароу[391]391
Hello – здравствуйте. В японском языке отсутствует звук «эл».
[Закрыть]?
Мой голос, в общем, в этом не было ничего удивительного, громко звучал у меня в ушах.
Звонил молодой мужчина – наверное, сотрудник отеля. Он говорил что-то по-английски с вежливой интонацией, но я ничего не мог разобрать. Мой язык одеревенел, я не мог произнести ни слова. Мужчина продолжил говорить. К моему сожалению, теперь фраза точно звучала как вопрос.
– Ваттайджюлайкастулинъяру? – послышалось мне.
– Сорри[392]392
Простите? (англ.)
[Закрыть]?
– Ваттай джюлайкас туклин яру?
Я подумал несколько секунд и, наконец, догадался: What time would you like us to clean your room? (В какое время вам удобно, чтобы мы убрали вашу комнату?)
– А-а… нау плиз[393]393
Сейчас, пожалуйста (англ.).
[Закрыть].
– Thank you, have a nice day[394]394
Спасибо, хорошего вам дня (англ.).
[Закрыть]. – Это я расслышал.
– Санкью[395]395
Спасибо (англ.).
[Закрыть].
Я положил трубку и некоторое время даже не мог пошевелить рукой. Меня переполнял восторг: вот, только что я поговорил на английском языке; я чувствовал этот восторг так четко, как будто его можно было увидеть.
Но рассиживаться было нельзя. Если я уж сказал: «нау», то, значит, сейчас наверняка придут убирать мой номер. Я резко встал, кинул плошку от лапши в мусорное ведро; чтобы ее не было видно, накинул на нее несколько бумажных салфеток, быстро сходил в туалет и выскочил из номера, будто спасался бегством.
2
Всякий раз, когда смотрю на карту Ирландии, я представляю себе младенца, завернутого в одеялко. По границе – в Северной Ирландии у него голова, а одеялко – в Ирландии. Великобритания, расположенная справа от него, кажется матерью, которая склонилась к младенцу и хочет взять его на ручки. Хотя это просто такое впечатление, исходя из формы островов.
Сейчас в Японии уже опадает сакура, а на улицах Дублина еще холодно. Но если идти по солнечной стороне, то чувствуешь, как солнце греет плечи. По широте Ирландия выше Хоккайдо, но здесь нет морозов. Говорят, это из-за теплого течения, омывающего остров.
Я выбрал этот город для своего путешествия по двум причинам. Первая – безопасность. Считается, что Дублин – одна из первых по безопасности столиц мира, и преступлений тут мало. Здесь полицейские даже не носят оружия, и на самом деле с тех пор, как приехал сюда, я видел нескольких человек в полицейской форме, но не заметил у них на поясе кобуры или чего-то подобного.
Вторая причина – это Лафкадио Херн[396]396
Лафкадио Херн (1850–1904) – ирландско-американский прозаик, переводчик, востоковед, специалист по японской литературе. – Примеч. ред.
[Закрыть], которого я полюбил еще со студенческой скамьи.
Дублин – литературный город: здесь родились и Брэм Стокер, написавший «Дракулу», и Оскар Уайльд, автор «Саломеи», а написавший «Приключения Гулливера» Джонатан Свифт учился в Дублинском университете. Вот и Лафкадио Херн провел здесь детские годы.
В Ирландии с древних времен укоренилась кельтская культура; говорят, что ирландцы уважительно относятся к феям, эльфам и всему мистическому. Даже сейчас дела обстоят аналогичным образом, а во времена Херна это было, наверное, выражено еще сильнее. Вероятно, опыт детских лет, проведенных внутри такой культуры, вызвал в нем интерес ко всему сверхъестественному и вскоре привел Херна к литературному успеху. Так писали в нескольких исследовательских монографиях. Уехав из Дублина, Херн отправился в путешествие по миру и некоторое время спустя добрался до Японии, где решил обосноваться навсегда, получил японское гражданство и во второй половине эпохи Мэйдзи[397]397
Эпоха Мэйдзи – 1868–1912 гг.
[Закрыть] опубликовал под именем Якумо Коидзуми книгу «Квайдан».
Моя встреча с Херном произошла в третьем семестре третьего класса старшей школы, я помню это до сих пор. Я жил тогда дома у своего дяди, который располагался у реки Аракава в Токио. Я успешно сдал вступительные экзамены в университет, поступив на факультет английской литературы, и вскоре после этого обнаружил в углу букинистического магазина издание «Квайдан» в мягкой обложке. Мы как раз прошли на занятиях в школе адаптированный вариант этой книги.
Я вернулся к дяде домой и в углу зала начал читать «Квайдан». Я моментально увлекся текстом Херна. Я реально почувствовал, как меня покалывают иголочки от затылка до поясницы. Я поужинал и продолжил увлеченно, забыв обо всем, искать в словаре незнакомые слова, перелистывая страницы. Наступила ночь, я лег в постель, но никак не мог уснуть: сердце колотилось в груди, как будто начиналось что-то новое.
Я читал до начала занятий в университете, в перерывах, в свободное время; я открывал на столе книгу в оригинале и читал. Медленно, одна за другой, наслаждаясь страшными историями, которые благодаря Херну стали известны всему миру, как, например, «The Story of Mimi-Nashi-Hoichi» (История о безухом Хоити) или «Yuki-onna» (Снежная женщина).
Все эти тексты в настоящее время известны каждому японцу. Мне казалось, что я единственный среди своих друзей-одноклассников, наслаждавшихся последними школьными днями, нашел карту, где спрятана тайна мира.
Я закончил читать «Квайдан» накануне выпускного. В то время я почувствовал, что во мне появилась новая часть, окрашенная совершенно другим цветом. Вскоре я пошел в университет, где жадно проглотил все тексты Херна в оригинале, которые смог достать, и бессчетное число раз их перечитывал. Меня всегда поражали красота его слога и способность проникнуть в глубины японской культуры. В его прошлом было удивительно много совпадений с моей жизнью. И после того как я узнал об этом, мне стало казаться, что его литературный успех является и моим успехом. Развод родителей, который он пережил в раннем возрасте. Брошенный отцом, Херн воспитывался у родственников. В шестнадцать лет, качаясь на качелях, он повредил левый глаз, из-за чего всегда стеснялся своего побелевшего, ставшего мутным глаза. Из-за этого, когда его фотографировали, он обязательно или закрывал левый глаз рукой, или поворачивался правым профилем. С возрастом у меня развилась глаукома на левом глазу, и даже в этом я чувствовал сходство с Херном. Радоваться тут было нечему, но меня глубоко это взволновало.
Что касается глаукомы, то, говорят, если оставить все как есть, то можно упустить шанс сделать операцию, так что надо было лечиться, не упустив момент. При успешном исходе операции глаз, которым стало трудно читать, наверняка придет в норму. Тогда я смогу, как раньше, забыв обо всем, перелистывать страницу за страницей. Я собирался перечитать всего Херна – уже достал книги из шкафа и положил в углу комнаты. Вот и мое путешествие в одиночку должно было добавить вкусных ощущений к радостям моей старческой жизни, но эти три дня я провел так, будто и не уезжал из своего одинокого жилища в Японии.
Я перешел дорогу, по которой туда-сюда деловито спешили автомобили, и добрался до реки Лиффи, разделявшей Дублин на две – северную и южную – части. Перешел через узкий мост, минуя попадавшихся мне пешеходов, чей английский был для меня неразличим, как шум. Здесь находился центр Дублина с маленькими пабами, стоявшими у дороги; но, разумеется, все они были пока закрыты. Я остановился и посмотрел внутрь через стекло. Разливной автомат с «Гиннессом», полка с ирландским виски. На деревянную стойку падал свет из окна; она была блестящей, как приклады ружей, которые я видел в старых фильмах. Пока я стоял и смотрел внутрь паба, не в силах оторваться от очарования чужой страны, у меня за спиной послышался какой-то звон. Как будто кто-то стоял за мной, но в стекле никто не отражался. Я обернулся, напрягшись.
Перед моими глазами замаячил белый стаканчик. Его протягивала мне снизу маленькая девчушка. На плечах у нее был рюкзак грязно-розового цвета, обеими руками она держала передо мной бумажный стаканчик. Девочка выглядела как ученица старшего класса начальной школы, если расценивать по японской классификации. У нее были светлые волосы непонятной длины, завязанные в хвостики в разных местах, больше чем нужно, и голова ее напоминала солнышко, нарисованное нетвердой детской рукой. Она смотрела прямо на меня, выпятив щеки с белесым пушком. В стаканчике лежало несколько евроцентов и монет по одному евро.
Это было уже третий раз за эти три дня. Первым был молодой парень, второй – старушка. Как я мог понять, все они повторяли одно слово: change. Услышав его впервые, я ошибочно подумал, что они хотят поменять монеты в своем стаканчике на что-то, что есть у меня. Но быстро сообразил, что под словом change они имели в виду мелкие монеты. Иными словами, это были попрошайки, которые клянчили у меня мелочь.
О том, что в Дублине много попрошаек, я прочитал еще давно, в путеводителе в библиотеке. Они называли себя бездомными, хотя у восьмидесяти процентов из них на самом деле были дома, куда они возвращались. Попрошайки, нацеленные на иностранных туристов, зарабатывали прилично, так что они лишь изображали из себя бездомных. Подобные фальшивые бездомные жили на деньги, выклянченные у иностранцев, пили виски, покупали нехорошие вещества. Говорят, есть даже люди, которые используют попрошаек в своем бизнесе. Они объезжают по утрам их дома на автобусе, привозят их в центр города, а вечером получают от каждого из них проценты и отвозят обратно домой.
Но в любом случае ребенка-попрошайку я видел впервые. Я обескураженно посмотрел на нее. Девочка отчетливо произнесла два слова и потрясла стаканчиком.
– Чендж, плиз[398]398
Мелочь, пожалуйста.
[Закрыть].
Мимо проходили люди, они мельком бросали на нас взгляды и шли дальше.
– Аа юу а хоумурэсу[399]399
Ты бездомная?
[Закрыть]? – спросил я, согнув колени, чтобы быть с ней на одном уровне. У девочки на шее были бусики, похожие на самодельные. Кожаная веревочка была переплетена тонкой проволокой, на которую были нанизаны желто-зеленые стеклышки. Она покачала головой, стеклышки-бусинки тоже качнулись в разные стороны.
– I am not a homeless.
Я не бездомная…
Девочка говорила медленно, так что даже я мог разобрать. Было неожиданно, что она честно ответила на мой вопрос. Но не менее неожиданным было и то, что я сам естественным образом заговорил с ней по-английски. Может быть, я немного осмелел после недавнего телефонного звонка? Или в разговоре с ребенком я перестаю стесняться и мой язык больше не деревенеет? Язык-то, может, и перестает быть деревянным, но с произношением у меня все равно беда…
– Ховай дууюу пуритендо туубии а хоумурэсу[400]400
Почему ты притворяешься бездомной?
[Закрыть]? – спросил я на волне своего успеха.
И тут внезапно в ее взгляде почувствовалась сила. В принципе, это было понятно. С самого начала она сказала, что не бездомная, и не собиралась ею прикидываться.
– Ай эм соории[401]401
Прости.
[Закрыть].
Я решил дать ей денег в качестве компенсации за то, что обидел ее, и достал кошелек. В отделении для мелочи у меня скопилось много монет: оставалась сдача всякий раз, когда я платил в ресторане. Считать евро и центы мне было сложно, поэтому я первым делом доставал купюры, и мелочи со сдачи у меня становилось все больше и больше. Наверное, в этом и была причина, почему попрошайки так часто обращаются к иностранцам. Они ведь прекрасно знают о мелочи, скапливающейся в их кошельках.
Я задумался, достал два евро и положил в бумажный стаканчик. Это чуть больше двухсот иен, верно?
– Ховатто дуу юу юудзу дис фоо? – спросил я о том, как она воспользуется деньгами. Девочка покачала головой. Я подумал, что она не поняла мой английский, но нет. Она поочередно показала пальцем на бумажный стаканчик и туда, где ничего не было, и ответила:
– Дзе оору гоотумайан.
Даже после того как наконец разобрал ее слова, я мысленно покачал головой. They all go to my aunt (Это всё моей тете). Значит ли это, что тетка девочки отбирает у нее все деньги?
– Юа анто[402]402
Твоя тетя?
[Закрыть]?
«Ну и что такого?» – говорило ее лицо. Она посмотрела на меня сухими глазами.
Ее лицо показалось мне знакомым.
За почти сорок лет моей работы у меня неоднократно были случаи, когда у учеников, у которых я был классным руководителем, были проблемы дома. Одна ученица столкнулась с жестоким буллингом, когда оказалась в детском доме, так как ее родители пренебрегали своими обязанностями по воспитанию ребенка. Был мальчик, который, потеряв свою мать в ДТП, связался с плохой компанией, будучи предоставленным самому себе. Но в школе они выглядели так, будто ничего не происходит. Сами они никогда не обращались к учителям за советом. Даже если расспросить их, они никогда ничего не говорили, сжав губы в тонкую ниточку. Наверное, они не доверяли преподавателям как таковым. Или же их недоверие относилось лично ко мне?
Была ситуация, когда я попросил другого учителя помочь мне, и это увенчалось успехом. Но в большинстве случаев я ничего не мог сделать. Шло время; пока я топтался на месте, проблемные ученики успевали закончить школу. Я раскаивался из-за своей неспособности помочь и пассивности; даже сейчас, уйдя на пенсию, я чувствовал, как муки совести холодным камнем лежат у меня на душе. Наверняка ученики, делая вид, что ничего не происходит, на самом деле ждали, чтобы их ложь раскрыли. Точнее, они, наверное, хотели, чтобы именно их учитель, я, обнаружил эту ложь.
Я смотрел на бледный лобик стоящей передо мной девочки, и камень на моем сердце становился все тяжелее. Я хотел сделать для нее что-нибудь, но наверняка девочка ничего не ждала от меня. Ничего, кроме того, чтобы ее бумажный стаканчик стал полным.
Я отвел взгляд, и это было похоже на бегство. Мне в глаза бросился рекламный плакат на краю дороги. Яркие цвета, три шарика мороженого, кафе вытянутой по горизонтали формы на его фоне выглядело еще более ярко.
Я показал пальцем на кафе и впервые в жизни соврал на английском языке.
– Ду юу уонт туу кам аронгу? – Пойдешь со мной? – спросил я, и девочка резко отвернулась от меня. Она смотрела в сторону кафе-мороженого.
3
Теперь в моей записной книжке, которая до сих пор была пустой, есть несколько рисунков.
На первом изображена девочка с длинными волосами, по ее левую и правую руку стоят мужчина и женщина.
На втором рисунке – мужчина, лежащий на дне.
На третьем – худая женщина на кровати и молодой мужчина со шприцем в руке.
Мы зашли в кафе, я заказал мороженое, и мы подошли к столу; каждый держал стаканчик с мороженым в руках. Я взял шоколадное, а девочка – состоящее из нескольких цветов со вставленными в него маленькими шариками, как в лимонаде рамунэ. Мы сели, и я спросил, помогая себе жестами, почему она попрошайничает. Облизывая ложку от мороженого, девочка вежливо объяснила мне. Правда, про вежливость я понял по длине предложений, а саму речь практически не распознал. Мы немного поговорили с ней по пути в кафе, но, когда дело касалось серьезных тем, похоже, у меня ничего не получалось. Я совершенно не различал «b» и «v», «l» и «r», к тому же все слова слышались мне единым потоком. Как раз в этот момент я и вспомнил, что у меня есть записная книжка. Ведь написанное я могу прочитать и понять.
Я передал девочке блокнот вместе с карандашом, надеясь, что она напишет там текст.
Но она нарисовала картинки.
Рисовала она хорошо. Наверное, ей нравилось это делать. Она даже забыла на это время о мороженом – сжала губы и, шумно дыша через остренький носик, сосредоточенно водила карандашом. Когда она нарисовала молодого человека на третьем рисунке, сначала сделала ему прямой пробор, а потом вдруг остановилась, посмотрела вдаль и переделала его пробор на косой. Закончив картинку, медленно объясняла мне ее смысл, показывая пальцем на ее составные части; мне казалось, что это я превратился в ребенка.
На первом рисунке была изображена девочка и ее родители, на втором – отец, утонувший в море. На третьем – заболевшая мама и ее медбрат.
Если я все правильно понял, ее отец погиб в море, когда девочка еще не ходила в школу. А мать умерла от болезни совсем недавно, около трех месяцев назад. Вроде бы это случилось не в больнице, а в домашней постели. Название ее болезни девочка не знала. Но она говорила, что в процессе лечения мать потеряла волосы, так что, скорее всего, диагноз был тот же, что у моей жены: один из видов рака.
Сейчас девочка принялась за четвертый рисунок. Дом простой формы: квадратик, а на нем треугольник. Внутри – немного широкая фигура женщины. Закончив рисовать, девочка показала пальцем на рисунок и сказала:
– My aunt’s house.
Дом моей тети…
В доме не было никого, кроме ее тетки, а значит, она, вероятно, жила одна. Я смотрел на рисунок. Девочка отложила карандаш и пальцами на столе показала жест, как будто она шла куда-то. Потом опять взяла карандаш и нарисовала себя рядом с теткой.
– Лив тугедзаа[404]404
Живем вместе.
[Закрыть].
– А-а, рибу тугедзаа…
Наверное, три месяца назад после смерти матери тетка взяла ее к себе.
Карандаш девочки опять пришел в движение, и она нарисовала один маленький прямоугольник и несколько кружков. Скорее всего, это были купюра и мелочь. Над ними девочка нарисовала большой крест и сказала не то чтобы грустно или отчаянно, а с ровной обычной интонацией: «Но манэ»[405]405
Нет денег.
[Закрыть]. А потом подняла бумажный стаканчик, который стоял на столе, и потрясла им.
– So I’m doing this.
Поэтому я занимаюсь этим…
Мы с девочкой смотрели друг на друга, и я вспомнил «Ningyo-nо Haka» (Куклина могила), которую написал Херн. Это была небольшая вещь в форме эссе. О доме старика по имени Манъэмон.
Однажды Манъэмон привел домой девочку. Такого же возраста, как девочка, сидящая сейчас передо мной. Звали ее Инэ. Она была худенькая, слабенькая, говорила бесцветным голоском, рассказывая о смерти ее семьи. Сначала от болезни умер ее отец, а вслед за ним – мать. А потом и старший брат лежал в горячке и не мог подняться. На сорок девятый день после смерти матери он поднял палец и закричал, не вставая с постели:
– Там мама!
Состояние его ухудшилось, и в конце концов его сердце перестало биться.
Рассказав эту странную историю, Инэ встала и собиралась было уйти. Херн, чтобы расспросить Манъэмона, собирался пересесть на место, где сидела девочка. И тут она поспешно что-то сказала Манъэмону. А тот, переведя на английский, передал Херну.
– Сначала постучите по татами.
Херн спросил почему. По словам Манъэмона, если сесть на место, которое еще хранит тепло другого человека, вберешь в себя все его горести. Инэ верила в это, поэтому и сказала, что сначала надо постучать по татами, где она сидела.
Однако Херн не последовал этой примете и сел на место, которое еще хранило тепло Инэ. Увидев это, Манъэмон сказал:
– Инэ, господин любезно принял на себя твои страдания.
– …Дзей аа бэри гуддо[406]406
Они очень хорошие.
[Закрыть]. – Я улыбнулся девочке, похвалив ее работы. Но она опустила уголки губ и покачала головой, наклонив ее. Было непонятно, что значил этот жест. Она перевернула страницу записной книжки и стала рисовать новую картинку, прикрыв ее рукой.
Эта картинка отличалась от предыдущих. Я понял это по мелким линиям, которые она рисовала. Может быть, ей хотелось продемонстрировать мне свои способности?
Девочка рисовала бабочку, которая до удивительного была похожа на настоящую. Чем больше становилось линий и теней, тем сильнее казалось, что это фотография бабочки, снятая на «Полароид». Обычно дети рисуют бабочек с закрытыми крылышками, но ее бабочка была и не с полностью открытыми, и не с полностью закрытыми крыльями. На рисунке был точно воспроизведен момент, когда бабочка отдыхала, расслабив крылышки. Да, она не собиралась никуда улетать, ее крылья отдыхали. Я не знал, за счет чего создавался подобный эффект, но он четко ощущался. Это был карандашный рисунок, поэтому он, конечно, не передавал цвет. По внешней стороне крыльев была нарисована черная рамка; интересно, что это за вид? Хотелось бы увидеть эту бабочку в цвете. Но если б я ее увидел, может быть, разочаровался бы – настолько это был совершенный черно-белый карандашный рисунок.
– Ховай аа юу гуддо атто дрооингу? – Почему ты так хорошо рисуешь? – спросил я из искреннего интереса.
Не останавливаясь, она ответила мне:
– My mom.
Моя мама.
– Ilustrator.
Иллюстратор.
Наверное, это гены. Или же, может быть, она много рисовала, подражая матери? Девочка отложила карандаш и резким движением передала мне блокнот. Я взял его и некоторое время смотрел на рисунок, то приближая, то отдаляя его от лица. Мне захотелось посмотреть еще раз на остальные рисунки, и я медленно перелистывал назад страницу за страницей. Девочка и тетя, стоявшие в доме. Лежавшая на кровати мать и медбрат, стоящий рядом со шприцем в руках. В этот момент девочка вытянула руку с противоположной стороны стола и показала на лицо медбрата:
– He speaks like you.
Он говорит, как ты.
– Айсукурииму, – вдруг сказала девочка.
Ее произношение звучало на азиатский или даже на японский манер. И представить себе, что так говорит девочка-иностранка, было так же странно, как если б в европейском ресторане вам внезапно подали отядзукэ – рис, политый зеленым чаем.
– Айсукурииму, – попробовал сказать я. Мне казалось это совершенно обычным, но прозвучало дико странно, и я невольно рассмеялся. Я ожидал, что девочка посмеется со мною вместе, но ее выражение лица осталось прежним.
Однако действительно. Наверное, девочка смогла распознать мой японский английский благодаря общению с медбратом, у которого было произношение, похожее на мое. Конечно, раз медбрат работал в Ирландии, он наверняка в совершенстве владел английским. Но в мире есть много людей, которые бегло говорят на иностранном языке, несмотря на огрехи в произношении.
Только я хотел спросить у девочки, из какой страны был медбрат, как она сама сказала:
– He speaks like you but he is not like you.
Он говорит, как ты, но он не такой, как ты.
– … ховай[407]407
Почему?
[Закрыть]?
– He never looks sad.
Он никогда не выглядит грустным.
Я посмотрел на медбрата, нарисованного у меня в записной книжке, – и, действительно, у него было доброе выражение лица. Он так спокойно улыбался, что это даже выглядело неестественно, учитывая, что он находился рядом с человеком на смертном одре.
– Небаа?[408]408
Никогда?
[Закрыть]
– Небаа.
– Even when Mom died, he was smiling.
Он улыбался даже тогда, когда мама умерла.
– Риарии?[409]409
Правда?
[Закрыть]
Девочка кивнула. И так же, как до этого с помощью рисунков, жестов и коротких фраз, рассказала мне о том, что происходило. Мы нашли секрет общения, который помогал нам теперь понимать друг друга.
Она сказала, это было три месяца назад. Девочка вернулась домой после школы и, как обычно, прошла в комнату через прихожую. Из маминой спальни донесся характерный звук, когда медбрат делал ей укол. Если б она внезапно открыла дверь, то у медбрата могла бы дрогнуть рука, и девочка подождала некоторое время в зале. Звук исчез, и она подошла к маминой спальне. Тут девочка двумя пальцами показала, как медленно она шла. Одновременно с этим наклонила голову, но было непонятно, то ли она так шла, то ли в процессе своего рассказа вспомнила что-то, что ее беспокоило. Прежде чем я успел ее спросить об этом, она показала мне жестом, как открыла дверь.
– Then he smiled at me.
И тогда он мне улыбнулся.
Медбрат сказал, что незадолго до этого состояние матери ухудшилось. Услышав это, девочка подбежала к ее постели. Мать рассеянно смотрела в потолок. Девочка окликнула ее, мать кивнула и достала руку из-под одеяла. Подняла ее и указала на свой рабочий стол, стоявший у стены. На нем лежал альбом для рисунков, который она использовала в работе. Он был открыт. Указывая на него, мать что-то тихонько сказала, но девочка не смогла разобрать ее слова. Это было в последний раз, когда она слышала голос матери. Та уснула – и больше не проснулась.
Рассказав мне это, девочка достала что-то из своего рюкзака. Два прямоугольных картонных листа, положенных один на другой и скрепленных грязной резинкой крест-накрест. Девочка сняла резинку – внутри лежал листок бумаги для рисования.
– The drawing Mom pointed at.
Рисунок, который показывала мама.
Карандаш… Хотя, наверное, нет. Древесный уголь. Картина была монохромной, почти реалистичной, близкой к рисунку с натуры. Ветка с острыми листьями, похожими на османтус. На ветке, раскрыв крылья, сидела бабочка. По краю крыльев была нарисована рамка черного цвета. Кажется, это была бабочка того же вида, что и на рисунке у девочки. Не говоря ни слова, я некоторое время смотрел на рисунок, следя взглядом за тонкими линиями и рассматривая пыльцу на крылышках. Разветвляющиеся тонкие прожилки, напоминающие кровеносные сосуды. Полосатые усики, тоненькие, но сильные шесть лапок. Круглые глаза, похожие на головки спичек, отражали свет, как будто им был известен какой-то секрет.
– Дзабатаарайсурадамо.
Похожее на еду название, но я, должно быть, ошибся. Я повторял в своей голове сочетание звуков, пока не понял, что это было «The butterfly she loved the most» (Бабочка, которую она любила больше всех).
Что же сказала ей мать, указав перед смертью на рисунок бабочки? Мне хотелось найти ответ, и я еще раз внимательно рассмотрел рисунок. Девочка снова замолчала и пристально посмотрела на лист бумаги перед собой, но, когда я внезапно поднял глаза, она приоткрыла свой ротик с бесцветными губами и сказала странно резким голосом:
