Текст книги "Современный зарубежный детектив-13. Компиляция (СИ)"

Автор книги: авторов Коллектив

Соавторы: Дженнифер Линн Барнс,Майкл Коннелли,Бентли Литтл,Джо Лансдейл,Донато Карризи,Сюсукэ Митио,Питер Боланд,Джек Тодд,Лора Перселл
сообщить о нарушении

Текущая страница: 317 (всего у книги 335 страниц)

14. Рут

Говорят, пятна крови можно вывести уксусом. Добавить его в холодную воду и замочить белье. Но темная нутряная кровь въедается в ткань так глубоко, что ее не вывести потом ничем. Можно тереть до тех пор, пока не сотрешь в кровь ладони, – но все впустую.

Именно так и запачкались папиной кровью вещи от миссис Метьярд. Мы с мамой брели вперед, вдвоем неся большой мешок с одеждой и стараясь не наступать на выползавших отовсюду улиток и кучи лошадиного навоза. Лето было в самом разгаре. Повсюду вонь и мухи. Едкая белая дорожная пыль вздымалась из-под копыт лошадей, въедаясь в колеса повозок, и покрывала толстым слоем те травинки, которые еще не сгорели на нещадно палящем солнце. Мы даже не пытались укрыть нашу поклажу от сажи и копоти. Все приобрело какой-то грязно-коричневый цвет, переходящий в желтый в тех местах, где я пыталась отмыть папину кровь. Эти пятна выглядели не как последние капли жизненных сил папы, а, скорее, как содержимое ночного горшка.

Наверное, вы сочтете меня бессердечной, мисс, слыша все это. Мне казалось, что у меня сквозная дыра в том месте, где когда-то билось сердце. Мы с мамой потеряли всё. И всех. И вот бредем по грязной мостовой. Я постоянно окликаю почти ничего не видящую маму, чтобы она не споткнулась или не попала под лошадь. И просто не понимаю, как нам дальше жить.

Миссис Метьярд – это последний кредитор, с которым нам надо рассчитаться. Судебные приставы позволили нам забрать испорченные вещи, поскольку они принадлежали ей. Вот сейчас мы отдадим ей долг – а дальше остается только скитаться по улицам. У нас нет больше дома. А после самоубийства отца с нами никто не хочет знаться.

– Может, мы поедем к твоим родителям и попросим их приютить нас? – начала я ныть. – Я знаю, что им никогда не нравился папа, но теперь…

– Нет! – резко оборвала меня мама. – Я писала им много раз после твоего рождения, умоляя их простить меня и помириться. Но получила ответ только один раз! И там они называли твоего папу такими ужасными словами… Нет, я никогда не смогу простить им этого.

Губы ее снова задрожали, и она, еле сдерживая слезы, добавила:

– Хотя, возможно, они не так уж и неправы… Они, наверное, еще тогда понимали все лучше, чем я. Ведь он в итоге предал нас, разве нет? Оставил одних на семи ветрах. Ну разве не мерзавец? Они именно так и называли его. Как он мог?!

– Мама, он был не в себе. Тот, кто нажал на курок, не был папой.

– Нет? Тогда кто же это был, Рут? Скажи! – Мама смотрела на меня своими помутневшими глазами. Смотрела в упор, хотя почти не видела моего лица. – Скажи, Рут! Кто разрушил нашу семью?!

Она не понимала, что на самом деле это была я.

Мы все шли и шли. Улицы вокруг стали шире. Булыжник под ногами сменился гранитной крошкой. Запах лошадиного пота по-прежнему витал в воздухе, но повозки стали встречаться реже. Их сменили омнибусы, с дороги для которых я еле успевала увести маму на тротуар. Омнибусы были яркие, красочные, обклеенные всевозможными рекламными плакатами. А еще нам стали попадаться богато украшенные двухколесные экипажи. В этой части города уличные торговцы предлагали уже не мидии и маринованные моллюски, а кофе и имбирные пряники. Даже прохожие, что со смесью любопытства и презрения глазели на нас, были здесь другими, из явно более высоких слоев общества: женщины носили разноцветные платья из дорогих материалов, а у мужчин из карманов выглядывали золотые цепочки от часов.

Я вжимала голову в плечи и смотрела только на дорогу, пытаясь спрятать лицо за потрепанными полями капора. Теперь я понимаю, почему Розалинда Ордакл так смеялась надо мной. Вот он – ее мир. А вот это, может быть, ее слуга выгуливает холеных псов…

– Мы уже на Кросс-стрит? – озирается моя почти слепая мама.

– Да!

– Тогда нам надо пройти еще немного вперед. Ее магазин там, по левой стороне.

Магазин Метьярдов был самым последним на этой улице, сразу после парикмахерской. Помещение оказалось больше и просторнее, чем все остальные магазины на этой улице. Оно было похоже скорее на роскошные апартаменты. Я уже видела их вывеску, чуть поблекшую на жарком летнем солнце. И она была обрамлена бриллиантами. Нет, конечно, не настоящими, но эти ограненные прозрачные стекляшки так весело играли в лучах солнца! Несмотря на пыль и грязь вокруг, витрина Метьярдов была отмыта до блеска. В ней стояли манекены. Между ними висели птичьи клетки, увитые цветами, выполненными из разноцветного шелка. Внизу витрина была устлана красным гринсбоном [485]485
  Гринсбон – плотная хлопчатобумажная ткань саржевого плетения (в елочку).


[Закрыть]. В углу виднелась красивая корзинка для пикника.

Когда мы подошли ближе, я смогла рассмотреть платья, надетые на манекены. Мне казалось, что я уже разучилась радоваться и улыбаться после всего, что произошло… Но когда я увидела все эти оборочки, рюшечки и атласные ленточки… Жизнь будто снова заиграла всеми цветами, хоть на пару мгновений! Ах, какой муаровый пеньюар нежно-розового цвета из блестящего на солнце шелка! А какие рукава-фонарики на лазоревом дорожном платье! И какой пелисс [486]486
  Пелисс – верхняя женская одежда, надевавшаяся поверх платья, прообраз пальто.


[Закрыть] цвета свежей мяты, с серебряными пуговицами и атласными лентами… Нанковые [487]487
  Нанка – особо тонкая хлопчатобумажная ткань, изготовленная впервые в Китае, в провинции Нанкин.


[Закрыть] перчатки, канифасовые [488]488
  Канифас – плотная льняная ткань.


[Закрыть] шали… Мне так хотелось потрогать все это, а лучше скупить всю витрину… Хотелось до боли… И слезы сами покатились из моих глаз.

– С черного хода, Рут!

Не для нас эти чисто выметенные широкие каменные ступени, расположенные между шикарными витринами.

Мы обогнули дом и вошли в деревянные ворота на скрипучих петлях. За ними был огороженный каменной стеной довольно неухоженный участок земли. Над ним то тут, то там торчали дымоходы. Посреди квадрата грязи горбилось корявое дерево. В шести-семи футах от него в земле виднелся железный люк с большим кольцом на крышке.

– Мама, а что у них там, под люком?

Мама вздрогнула, но не посмотрела туда, куда я показывала. После недолгого молчания она сказала:

– А, ты, наверное, про угольную яму. Миссис Метьярд не хочет, чтобы перепачканные сажей продавцы разгружали свои мешки внутри дома – могут испортить ткани.

Остальная часть этого участка была выложена плиткой. Здесь имелась и колонка, рычаг которой сильно заржавел. Наверное, ею не пользовались уже очень давно.

Для клиентов, попадающих в магазин Метьярдов через парадный вход, все было оборудовано по высшему разряду – ну просто райский уголок! А торговцы и прочий сброд – в том числе и мы с мамой – ходили через черный ход, и здесь уже никакой роскоши не было: нечего перед свиньями бисер метать!

От долгой дороги по изнуряющей жаре у меня на лбу выступили крупные капли пота. Перчатки стали тоже влажными, и на ткани остался отпечаток моей руки. Но какое это теперь имеет значение?

– Рут, говорить буду я. Ты просто стой рядом и не перебивай меня!

У мамы дрожали руки. Ее почти ничего не видящие глаза расширились и стали неестественно большими.

– Почему? А что ты хочешь ей сказать?

– Я буду просить ее пойти нам на уступку: разрешить платить неустойку частями.

– А если она откажет?

– Она не сможет. Она ведь знает, что произошло с нами. К тому же она сама вдова и должна…

Мама что-то говорила еще, но я ее уже не слушала. У меня было неприятное предчувствие, от которого по спине побежали мурашки. Бедная мама все еще верит в то, что есть люди с добрым сердцем. Я так не думаю. Больше так не думаю.

Собравшись с силами, мама постучала в дверь. Послышались шаги и чьи-то низкие голоса. Я вцепилась в свой узелок, со страхом ожидая, что сейчас на пороге появится шикарная дама и с презрением уставится на меня. Но к нам так никто и не вышел. Мама постучала в дверь снова. Мы услышали за дверью громкий окрик, а потом торопливые шаги. Дверь приоткрылась, и в проеме показалась довольно высокая девушка с огромными, беспокойно бегающими глазами. Она была темнокожей, чернее вороньего крыла.

Я наивно улыбнулась ей. Она не ответила на мою улыбку.

– Мне нужно поговорить с вашей хозяйкой, дорогая, – заискивающим голосом проговорила мама. Я не могла понять, узнала ли мама эту девушку или она просто повернула к ней лицо на звук открывшейся двери. – Не могли бы вы попросить миссис Метьярд выглянуть к нам?

– Она занята с очень важной клиенткой! – Голос темнокожей девушки не был сердитым. Но она словно защищалась от нас, боясь, что мы представляем для нее какую-то угрозу.

– Не могли бы вы все же спросить у нее? Мы подождем на улице.

Ноздри девушки слегка раздулись. В этом читалась не гордость и спесь, как у моих бывших богачек-одноклассниц, а, скорее, страх. Так раздувают ноздри лошади, когда вдруг пугаются чего-то. Видно было, что она колеблется, не зная, как поступить. Но наконец девушка кивнула и сказала:

– Думаю, вам лучше войти и подождать здесь.

Она не открыла дверь шире, а просто отступила в глубь коридора, освободив место для нас с мамой. Мы вошли, и я увидела перед собой следующую дверь, ведущую в большую комнату с выбеленными стенами и полом, покрытым плиткой. Оттуда доносился запах сырости и грязных сапог. Вдоль левой стены располагалась огромная раковина, наподобие тех, что можно увидеть в больших судомойнях. И больше в этой комнате не было ничего.

Я помогла маме подняться по ступенькам. Наша провожатая уже повернулась к нам спиной. На ней было платье цвета карамели. Оно выглядело коротковатым для нее и явно жало в плечах.

– Подождите, пожалуйста! – взмолилась я. – Моя мама не может быстро идти!

Девушка не обернулась и даже не кивнула мне, но замедлила шаг и придержала для нас следующую дверь. После этого она перестала казаться мне такой неприветливой.

Мы вошли в комнату, похожую на кладовую. Вдоль стен была натянута толстая проволока, на которой висели отрезы различных тканей. Наверное, это те, что вышли из моды. Или предназначенные для более прохладного сезона. На вешалках висели рваные и помятые шляпы. Темнокожая девушка убрала с грязного старого кресла плетеную корзину, доверху заполненную обрезками разных тканей, и усадила маму в это кресло.

– Ждите здесь!

Когда наша провожатая открывала другую дверь, чтобы выйти из этой комнаты, я увидела на миг ее правую руку и вздрогнула: на ней не хватало мизинца!

Дверь захлопнулась. Мы остались с мамой вдвоем в кладовой.

Здесь было довольно душно, зато не так жарко. Наши тюки мы поставили на пол. Было приятно избавиться наконец от этой тяжести, хотя мои руки болели намного меньше, чем я ожидала. Они стали сильнее, и я могла бы тащить еще больше и намного дольше.

– Надеюсь, миссис Метьярд не рассердится на нас за то, что мы вторглись к ней во время ее разговора с важной клиенткой. Но ведь ее может подменить мисс Кейт, разве нет?

Я даже не знала, что ответить маме, потому что видела, что пока та темнокожая девушка и не собирается звать к нам миссис Метьярд. В просвет под дверью я рассмотрела ноги нашей провожатой. Она все еще не ушла. Видимо, здесь не принято отрывать миссис Метьярд от разговоров с клиентками.

Прошло минут пятнадцать. Я от скуки разглядывала ткани, мечтая о том, какой замечательный корсет могла бы сшить, получив их в свое распоряжение. А мама просто сидела, уставившись в одну точку. Она была бледна и очень напугана.

Наконец я услышала звон колокольчика на двери: клиентка ушла. В коридоре послышались шаги. Мама сцепила руки и глубоко вздохнула. Я услышала голос той темнокожей. Затем резкий окрик:

– Что? В той комнате?

Мне стало интересно, где же обычно мама говорила с миссис Метьярд, но только я собралась спросить об этом, как дверь резко распахнулась…

Мама вскочила с кресла.

Миссис Метьярд…

Даже если меня оправдают и я проживу до ста лет, никогда не забуду этот миг, когда впервые увидела миссис Метьярд. Не знаю почему, но она сразу не понравилась мне. У нее было квадратное лицо с глубокими морщинами на лбу и вокруг рта. Ее лицо можно было бы назвать красивым, но только не милым. Красота эта казалась какой-то колючей, пугающей. На ней было шелковое платье в мелкую крапинку с узкими рукавами по последней моде. Но выглядела она в нем не женственно, а, скорее, напоминала главнокомандующего на параде. Позже я узнала, что миссис Метьярд была замужем за военным, умершим в звании капитана – отсюда ее осанка и манеры.

Она неплохо выглядела для своих пятидесяти. Но мне кажется – хотя, конечно, вам будет странно услышать такое от меня, – мне кажется, что дурной характер человека тоже заметен сразу. Это какое-то животное чувство, когда ты внутренне ощетиниваешься.

Мама сделала неуклюжий реверанс:

– Миссис Метьярд! Простите за мое вторжение! Это моя дочь – Рут.

Я склонила голову.

– Я ждала вашего прихода, – ответила миссис Метьярд, не обратив никакого внимания на меня. – Читала в газетах о том, что сотворил ваш муж.

– Да…

– Какой позор!

Она повернулась и в упор посмотрела на меня.

– Я не могу просить вас простить моего мужа… – как можно более мягким тоном продолжала мама. – Но… – Она указала на принесенные нами тюки. – Я очень сильно подвела вас и пришла просить прощения. К сожалению… Я нанесла вам ущерб… Ввиду непредвиденных обстоятельств пострадали вещи, отданные мне в работу.

Миссис Метьярд метнула полный колючей злобы взгляд в сторону тюков. А я попробовала взглянуть на них ее глазами. Это ведь не просто испорченная одежда – для нее это еще и оскорбление красоте и роскоши ее магазина!

– Ущерб? Да это во сто крат хуже! Это же кровь! Так этот мерзавец застрелился прямо рядом с вашим шитьем? Боже правый! Самовлюбленная скотина!

Мама вздрогнула и съежилась так, словно ей отвесили пощечину.

Именно в этот момент на меня накатило это чувство: ненависть! Тихая, но от того не менее яростная. Я посмотрела миссис Метьярд прямо в лицо и подумала, с каким удовольствием снесла бы эту квадратную голову с плеч.

– Я бы могла…

– Уже не важно! – снова грубо оборвала маму миссис Метьярд. – Все сроки уже давно прошли. Мне пришлось отдать эти заказы другим портнихам, и они запросили двойную цену за срочность! Зато я успела вовремя, и моя репутация не пострадала. Так что я обошлась и без вас!

– Примите мои извинения, миссис Метьярд!

Как нелепо и больно было смотреть на маму, превратившуюся в покорную девочку для битья. Я никогда не видела ее такой безропотной. В юности она была мисс Джемайма Трассел и сама заказывала себе платья у портних, еще и получше, чем миссис Метьярд. Как же она дошла до такого…

– Хорошо, я принимаю ваши извинения. Теперь извольте выплатить ваш долг и покинуть мой дом. Наверное, вы и сами догадываетесь, что я не намерена продолжать работать с вами. Даже если бы я была уверена, что вы никогда больше не сорвете сроков… – С презрением махнув рукой в сторону наших тюков, она добавила: – Эти ткани вы у меня уже купили, так что оставьте их себе. Мне они в таком состоянии точно не нужны. А вот вам наверняка пригодятся.

– По поводу оплаты… – робко пробормотала мама, не поднимая головы и глядя в пол. – Сейчас… я не могу выплатить всю сумму.

– Не можете? А сколько же вы можете сейчас выплатить, Баттэрхэм?

– Сейчас я не могу выплатить ничего…

– О боже!

Я никогда не слышала, чтобы кто-то говорил с такой издевкой.

– Вот незадача! Похоже, мне придется сообщить об этом куда следует…

– Нет! – с мольбой в глазах воскликнула мама, сделав шаг навстречу миссис Метьярд. – Пожалуйста, только не это! Я найду работу и выплачу вам долг. Все-все, до последнего пенни! Просто дайте мне немного времени – это все, о чем я прошу вас!

– Вы?! Работу?! Ну не обманывайте себя! Вы почти ослепли, Баттэрхэм, и работа ваша никуда не годится. Не думаете же вы, что я не заметила этого? Мне просто было жаль вас, и я не говорила об этом. Рано или поздно мы все равно пришли бы к этому разговору, даже если бы вашему мужу хватило достоинства и совести жить дальше.

– Я найду что-нибудь! – Мама в отчаянии попыталась схватить миссис Метьярд за руку, но та с презрением отступила назад. – Я выплачу долг! Так быстро, как только смогу. Но если вы посадите меня в долговую яму, то не увидите этих денег никогда…

Долговая яма… Так вот чего все это время так сильно боялась моя мама! Комната вдруг разом показалась мне очень маленькой, а рулоны тканей, став огромными, словно сжимали меня со всех сторон.

– Я и так уже никогда не увижу этих денег. И хорошо понимаю это. Но я не так недальновидна, как вы думаете. При других обстоятельствах я бы заперла вас в этих стенах, и вы шили бы день и ночь, пока не закрыли бы свой долг. Но то, как вы делаете это теперь, никуда не годится. Я вам даже края подрубить доверить не могу. Вы же видите?

Видите! Как жестоко с ее стороны было выбрать именно это слово…

На миг мне показалось, что мама вот-вот упадет в обморок. Но вдруг ее лицо просветлело. Она указала на меня и просто спросила:

– Рут?

– Что? Она?! Девочка умеет шить?

– И еще как! Это Рут расшила тогда свадебные перчатки для дочери Линдсеев! Она будет работать за меня.

Я в ужасе уставилась на маму.

Все было как в кошмарном сне: с тобой происходит что-то ужасное, но ты не можешь ничего изменить, а можешь только беззвучно кричать: не-е-ет!

Я еле заметно помотала головой.

– Хм… А сколько ей лет?

– В ноябре будет четырнадцать.

Они даже не смотрели на меня. Говорили обо мне как о какой-то вещи, очередном рулоне ткани… Только темнокожая девушка искоса поглядывала на меня. Но она ни разу не посмотрела мне в глаза.

Миссис Метьярд вздохнула:

– Ну что ж, Баттэрхэм, мне это все, конечно, очень не нравится. Не скрою, мне это совсем не удобно. Но по доброте моей душевной я могла бы, пожалуй, пойти вам навстречу.

Мама слушала, затаив дыхание.

– Я, конечно, хотела себе совсем не такую помощницу. И чтобы на время испытательного срока она платила бы мне за возможность шить для моих клиентов. Но… я могла бы прибавить эту сумму к тому, что вы должны мне. Ваша дочь будет работать у меня, а весь ее заработок пойдет в счет уплаты вашего долга. И так до тех пор, пока долг не будет полностью погашен. Что скажете?

Я стояла как вкопанная и смогла произнести только одно слово:

– Мама?

Но она даже не взглянула на меня. Она уже приняла решение. Отрезала резко, словно кусок ткани по ранее нанесенной разметке:

– Но Рут будет жить у вас. У нее будет хлеб и кров?

– За это я, конечно, буду вычитать из ее заработка, пока она не покроет весь долг. Конечно, ей придется работать у меня довольно долго, чтобы полностью рассчитаться. Но от голода или холода она не умрет.

– Ты должна согласиться, Рут! – Только теперь мама повернулась в мою сторону. – Лишь так я смогу быть уверена, что ты не голодаешь, находишься в тепле и в безопасности.

Я схватила ее за руку и сжала так, что мамина кисть побелела.

– Нет! Ты не можешь…

Мне хотелось сказать так много всего, но я не смогла произнести больше ни слова. Мне хотелось сказать ей, что я лучше умру рядом с ней на улице, чем останусь тут, с этой ужасной миссис Метьярд. Что я потеряла всех родных и любимых и просто не могу остаться еще и без нее… Но тут я представила, что будет в противном случае.

Ведь мы не просто окажемся на улице. Эта тварь отправит мать в долговую тюрьму. Я представила маму, медленно умирающую в углу грязной камеры. Без денег, чтобы купить еды или подкупить тюремщиков. Одинокая, беззащитная, вечно голодная, она проведет остаток своей жизни в страданиях.

– Обо мне не беспокойся, Рут! Я что-нибудь придумаю.

Боже, она лжет даже сейчас! Опять этот делано беззаботный тон, которым она всегда разговаривала со мной при отце.

– Я напишу тебе, как только устроюсь.

Напишет? Да она не видит ничего! Не сможет написать и слова, даже если добудет где-нибудь перо, чернила и бумагу!

– Это единственный выход, как ты понимаешь, – вальяжно произнесла миссис Метьярд и стала увлеченно разглядывать свои ногти, демонстрируя этим, что уже подустала от нас – жалких, грязных людишек. – Если ты откажешься, твоей матери грозит тюрьма.

– Ради меня, Рут, – молила мама. – Согласись ради меня!

И тут я почувствовала сразу тысячу уколов совести: по чьей вине моя мать ослепла и овдовела?!

– Мы согласны, – неожиданно твердо и решительно произнесла мама. – Составляйте бумагу, и я подпишу ее прямо сейчас.

– Хорошо. Надеюсь, вы не забудете моей доброты, Баттэрхэм!

Миссис Метьярд удалилась якобы для того, чтобы составить соответствующий документ, но вернулась так быстро, словно бумага была давно уже готова и ждала своего часа на письменном столе. И тут я вспомнила, как она сказала это маме: «Ваша работа давно уже никуда не годится». Какие же мы с мамой глупые и наивные!

По манере шить человека можно узнать так же, как и по его почерку. Миссис Метьярд, должно быть, сразу заметила по сделанным нами вышивкам, что вот уже несколько месяцев над ее заказами трудятся двое… Она видела разницу между мамиными стежками и моими. Она давно поняла, что в доме подрастает вполне умелая дочь, и давно задумала получить меня в подмастерья.

– Что стоишь, распишись как свидетель! – приказала миссис Метьярд темнокожей девушке, стоявшей все это время рядом в ожидании распоряжений.

Девушка подошла, неловко зажала карандаш в левой руке и поставила крестик там, куда указала ей миссис Метьярд.

Меня расписаться не просили. Вцепившись в перила, чтобы не упасть в обморок, я молча стояла и смотрела на происходящее.

Корсет сильно сжимал мое тело. И я чувствовала темную силу в его цепких объятиях. Я шумно сглотнула. Мои стежки уже унесли жизни двоих людей. Теперь они угрожают едва ли не всем женщинам Оакгейта.

* * *

Я не стану говорить о расставании с мамой. Просто не могу. Все казалось очередным дурным сном и было как в тумане. Я никак не могла поверить, что она вот так возьмет и уйдет сейчас. И эти ее лживые заверения, что она напишет мне! Она без конца твердила это…

Если бы у меня было время подумать, я бы сказала маме, что понимаю ее. Потому что сейчас я действительно все понимаю. Для нее это была единственная возможность спасти меня. Мама ведь тогда представить себе не могла, что произойдет дальше. И я бы обняла ее крепче и простояла с ней так дольше, чтобы еще лучше запомнить запах ее кожи и звук ее голоса. Но уже ничего не воротишь…

Как только мама ушла, миссис Метьярд схватила меня за плечо и буквально вытолкала из кладовой в коридор.

– Кейт! – загромыхала она. – Кейт, где ты?

– Я скручиваю ленты, мама! – Этот голос принадлежал явно молоденькой девушке. И говорила она слегка в нос. Я вспомнила: мама упоминала мисс Кейт, дочь миссис Метьярд.

– Переверни-ка табличку на двери, мы закрываемся, – скомандовала миссис Метьярд.

Затем она повела меня по коридору и вверх по короткой лестнице. Она держала меня за плечо так, что я не могла оглянуться. Но шагов за спиной я не слышала, так что девушка, скорее всего, ушла.

Здесь было очень чистенько и тепло. Стены выглядели свежевыкрашенными. Я чувствовала себя так, словно вышла сюда из сырого подземелья.

Мы подошли к одной из дверей. Свободной рукой миссис Метьярд повернула круглую медную ручку – и вот мы уже в торговом зале.

Я была очарована тем, что видела в витрине, но внутри все выглядело во сто крат шикарнее! Помещение было огромным, в два раза больше, чем классная комната в моей школе. Просто бальная зала, по моим меркам! На ковре кремового цвета стояли три круглых столика, покрытые кружевными салфетками. В огромных зеркалах отражались большие напольные вазы со всевозможными перьями; на полках высились пирамиды из коробок с сатином. Стены выкрашены в нежно-голубой цвет. В стенных нишах были разложены шляпы, ряды перчаток и стояли флаконы духов. С белоснежного потолка свисали хрустальные люстры. Мой взгляд скользнул по манекену, по прислоненным к стене рулонам шелка и бархата и остановился на стеклянном прилавке в левом углу зала. Под стеклом были всевозможные ленты, бейки и застежки. За прилавком стояла молодая девушка. Она скручивала очередную ленту.

Трудно в это поверить, но я была очарована ею. Она была так же прекрасна, как парящая в небе птица или закат над крышами.

По ее плечам рассыпались крупные темные кудри. Они обрамляли очень миленькое личико со слегка заостренным подбородком. Маленький носик был немного вздернутым. Но больше всего меня впечатлила ее кожа: она была гладкой и бархатной, цвета того клочка персикового сатина, которым я больше всего дорожила.

Глазки блестели словно бусины, которыми было расшито ее платье, с воротником под горло, в частую черно-белую полоску. Несмотря на то, что я стояла довольно далеко от нее, я видела, что платье туго затянуто и что талия у нее не больше двадцати дюймов.

В тот момент мы могли стать друг для друга кем угодно. Наши отношения были подобны нетронутому отрезу ткани – бери и крои как хочешь.

Я была готова полюбить ее всей душой. Могла выкроить из этой ткани крепкую дружбу. Или даже сестринскую привязанность. Но первый грубый надрез сделала она.

– Это еще что? – скривилась девушка, метнув на меня полный презрения взгляд.

– Перчатки для Линдсеев помнишь? Я же говорила, что заполучу ее даром.

В ответ послышалось какое-то хрюканье. Уж таких звуков от этой милой на вид девушки я точно не ожидала.

– И когда она приступает?

– Уже.

– Отлично!

Кейт положила скрученную в рулончик красную ленту под стекло. Я ожидала, что она схватит меня за плечо так же, как ее мать, и уведет куда-то. Но она просто проплыла мимо, словно я была пустым местом, вышла из зала и свернула куда-то направо.

Миссис Метьярд вытолкала меня за дверь и закрыла ее. Теперь, после света и роскоши, коридор показался мне темным и тусклым.

– Шевелись давай! Что встала? – прикрикнула Кейт.

Мы миновали парадную лестницу с бордовым ковром и направились дальше, то и дело сворачивая куда-то. Я держалась позади мисс Кейт, разглядывая ее полосатую юбку, чувствуя, что мне ни в коем случае не следует идти с ней рядом. Я должна семенить сзади, глядя на то, как колышутся складки платья под ее перетянутой талией. По комплекции она была явно не в мать, но по тому, как она шла, точнее даже почти парила, едва касаясь ногами пола и с высоко поднятой головой, я поняла сразу, что по характеру она такая же гордячка.

В этой части дома не было уже таких чистеньких коридорчиков, выкрашенных кремовой краской. Стены были облезлыми, с большими трещинами. Кейт достала из кармана маленький ключик и открыла им дверь, настолько узенькую, что она была больше похожа на дверцу буфета. До меня донесся затхлый запах сырости. Между стенами из неотесанного серого камня вниз уходила деревянная лестница.

– Под ноги смотри!

Кейт еще немного приподняла юбки своего платья и начала спускаться.

Я осторожно последовала за ней по старой скрипучей лестнице. Третья ступенька наполовину сгнила. Видимо, ее и имела в виду Кейт, так грубо одернув меня. Я пошатнулась, но удержалась и продолжила спускаться в полумрак, ступенька за ступенькой. После перехода с тяжелыми тюками по полуденной жаре мне бы радоваться прохладе, но никакой радости я, честно говоря, не ощущала. Мне стало не по себе, и по коже побежали мурашки. Мое тело словно уже знало что-то об этом помещении, чего еще не знал мой разум.

На полу кое-где виднелись лужи, в углах стен цвела плесень. Около последней ступеньки даже росло четыре гриба.

– Вот этот твой! – сказала Кейт.

Я перевела глаза с грибов туда, куда она указала, и обомлела от ужаса и отвращения: вдоль стены стояли старые соломенные тюфяки. Где-то непрерывно капала вода.

– Мне на этом… спать?

Она кинула на меня холодный презрительный взгляд и вместо ответа пнула носком ботинка второй слева тюфяк:

– Вы с ней будете спать на этом. Она слева, ты справа.

На правой стороне тюфяка лежала аккуратно сложенная серая ночная рубашка. Она словно давно ждала меня здесь.

Кейт уже стояла руки в боки. Ладошки ее были такие миниатюрные… Впрочем, как и вся она.

– Здесь я главная. Это понятно? – Она не мигая смотрела на меня.

– Да. Но…

– Что еще?

– Но что я буду делать у вас? Работать за прилавком? Или?

– Сегодня ничего. Сейчас ты будешь спать.

Я непонимающе уставилась на Кейт. Это что – проявление милости? Тогда почему она проговорила это с такой злобой в голосе?

– Спать? Но сейчас же только четыре часа дня, и миссис Метьярд сказала…

– Не важно! Ты слышала, что я сказала?!

Ярость так и кипела во мне. Она и рта не дает открыть. Будет издеваться надо мной, как только сможет.

– Вы сказали… Вы сказали, что здесь главная вы.

– Правильно. И я приказываю тебе сейчас спать. – Меня пронзил очередной леденящий душу взгляд. – Поверь мне, другой возможности может не представиться.

* * *

Что ни говори, здесь, в камере, мне гораздо удобнее. После того ужасного сырого подвала новая Оакгейтская тюрьма меня уже ничуть не пугает.

Я попробовала прилечь на тюфяк. Он кололся так, словно был набит не соломой, а битым стеклом. На спине я чувствовала это чуть меньше: меня защищал мой корсет. А кто-то другой сейчас сладко спит на моем матрасе, что забрали судебные приставы. Я всегда считала, что он жесткий и неудобный, но по сравнению с этим казался теперь мягким облачком.

В подвале было довольно шумно: приглушенные голоса, доносившиеся откуда-то сверху, дребезжание колес и шарканье ног на улице… Из узенького окошка под самым потолком пробивался слабый луч дневного света. В окно были видны только ноги и обода колес. И с улицы меня точно никто не увидит – чтобы заглянуть сюда, нужно лечь на тротуар, животом в грязь.

Разные эпизоды из нашей жизни предательски всплывали перед моим внутренним взором, не давая покоя. Какой смысл думать о прошлом снова и снова? Ничего уже не изменить. Я сама, своими руками сшила саван для всей своей семьи. И вот мое наказание: этот подвал и издевательства мисс Кейт.

Мне стало не по-летнему зябко. Там, за узеньким окошком, нещадно палило солнце и прохожие обливались потом. Но здесь, в этом сыром подземелье, я замерзала так, что зуб на зуб не попадал. Казалось, что кровь в венах почти заледенела. Сердце мое сжалось и еле билось. Поворочавшись на сыром колком тюфяке, я наконец провалилась в тяжелый сон.

Ночью я проснулась только один раз. Было так темно, что мне показалось, будто кто-то прижал к моему лицу руку в черной перчатке. Я услышала шарканье, какое-то сопение, а потом передо мной возникла рука и стала отпихивать на правую сторону тюфяка.

Я почти забыла, где я, и уже хотела позвать маму. Но когда зашуршала солома, сразу вспомнила все, что произошло накануне: красивые платья в витрине, разноцветные ленты, плачущую маму… И безапелляционный тон мисс Кейт: «Она слева, ты справа!» Точно, я ведь должна делить с кем-то один тюфяк!

Эта девушка, рядом с которой мне теперь суждено спать… От нее исходил какой-то запах. Не то чтобы неприятный, просто странный. Чужой. Я подумала: а что она будет делать, если я закричу среди ночи, когда мне опять привидятся лужи крови повсюду? Как я поняла, на сочувствие здесь рассчитывать не приходится.