Текст книги "Современный зарубежный детектив-13. Компиляция (СИ)"
Автор книги: авторов Коллектив
Соавторы: Дженнифер Линн Барнс,Майкл Коннелли,Бентли Литтл,Джо Лансдейл,Донато Карризи,Сюсукэ Митио,Питер Боланд,Джек Тодд,Лора Перселл
сообщить о нарушении
Текущая страница: 110 (всего у книги 335 страниц)
Дело было не только в том, что, обрубив хвост ее делу, я нанес ему болезненный урон, но и в том, что эффектно превратил последнюю свидетельницу обвинения в первую свидетельницу защиты. Прибегнув к стипуляции, я представил дело так, что результаты анализов ДНК стали краеугольными камнями моей защитной стратегии. И Фриман ничего не могла с этим поделать. Она выдала все, больше у нее ничего не осталось. Отпустив свидетельницу, она села за стол и стала просматривать свои записи, возможно, размышляя, не вызвать ли снова Керлена или Лонгстрет, чтобы закруглить свой тур, дав возможность детективам подвести окончательный итог, еще раз собрав воедино все улики, но это было рискованно. Прежде она заранее репетировала с ними их показания, на этот раз нужно было бы действовать спонтанно.
– Мисс Фриман? – окликнул ее наконец судья. – У вас есть еще свидетели?
Фриман обвела взглядом присяжных. Ей нужно было убедиться, что она получит нужный вердикт. Что из того, что доказательства обвинения не были представлены в полном соответствии с сочиненной ею хореографией? Доказательства остаются доказательствами, и они занесены в протокол. Кровь жертвы на молотке и туфле обвиняемой. Этого более чем достаточно. Вердикт уже у нее в кармане.
Она медленно встала, не сводя глаз с присяжных, потом повернулась и обратилась к судье:
– Ваша честь, народ завершил представление доказательств.
Это был торжественный момент, и зал снова замер в мертвой тишине, которая на сей раз длилась не меньше минуты.
– Очень хорошо, – наконец произнес судья. – Думаю, никто из нас не ожидал, что удастся достичь конечной точки так скоро. Мистер Холлер, вы готовы начать представление дела стороной защиты?
Я встал:
– Да, ваша честь, защита готова.
Судья кивнул. Похоже, он до сих пор не оправился от шока, вызванного решением защиты признать улику, указывающую на то, что на туфле обвиняемой найдена кровь жертвы.
– Тогда мы отправимся на перерыв немного раньше срока, – сказал он. – А когда вернемся, приступим к этапу защиты.
Часть четвертая
ПЯТЫЙ СВИДЕТЕЛЬ
39
Если тактика защиты на последних стадиях прокурорского представления дела чрезвычайно всех удивила, то, с точки зрения несведущего наблюдателя, ее первый шаг на пути собственного изложения материалов оказался ничуть не менее ошарашивающим и даже вызывающим сомнения в компетентности адвоката. Когда после перерыва все снова заняли свои места, я вышел на трибуну и огорошил суд еще одним «Что за черт?».
– Защита вызывает обвиняемую Лайзу Треммел.
Судье пришлось призвать присутствовавших к тишине, когда моя клиентка шла к свидетельскому боксу, потому что по залу прокатился гул перешептываний и возгласов. Удивительным было уже само по себе то, что она выступит свидетельницей по собственному делу. А уж то, что она будет выступать первой, и вовсе шокировало. Общепринятое мнение состоит в том, что адвокаты защиты не любят выставлять своих клиентов в качестве свидетелей. Считается, что в этом случае риск непропорционален шансу на успех. Никогда нельзя заранее знать наверняка, что скажет твой клиент, поскольку ты никогда до конца не веришь тому, что он говорил тебе прежде. А быть пойманным хоть раз на лжи, произнесенной под присягой перед лицом двенадцати человек, призванных решить вопрос о твоей виновности или невиновности, равнозначно катастрофе.
Но в нынешнем деле все было иначе. Лайза Треммел никогда не колебалась, заявляя о своей невиновности. Она ни разу не попыталась увильнуть от прямого ответа, когда речь заходила об уликах против нее. И она никогда даже отдаленно не допускала мысли ни о каком соглашении. Учитывая все это, а также в свете открывшейся связи между Гербом Дэлом и Луисом Оппарицио я несколько изменил свое мнение о ней по сравнению с моментом начала суда. Она настаивала на том, чтобы лично заявить присяжным о своей невиновности, и накануне вечером мне пришло в голову, что нужно дать ей такую возможность при первом удобном случае, то есть она должна стать моим первым свидетелем.
Произнося клятву, обвиняемая едва заметно улыбалась. Кому-то эта улыбка могла показаться неуместной. Поэтому, как только она уселась на место, и ее имя было занесено в протокол, я сразу же спросил:
– Лайза, я заметил, что, произнося клятву говорить только правду, вы слегка улыбались. Почему вы улыбались?
– Ой, знаете, это нервы. И облегчение.
– Облегчение?
– Да, облегчение. Наконец-то у меня появилась возможность высказаться. Сказать правду.
Неплохое начало. Я быстро провел ее через стандартный перечень вопросов: кто она, чем зарабатывала на жизнь, каково ее семейное положение, а также коснулся вопроса о состоянии дел с ее правом собственности на дом.
– Вы знали жертву этого чудовищного преступления, Митчелла Бондуранта?
– Знала ли я его? Нет. Знала ли я о нем? Да.
– Что вы имеете в виду?
– Дело в том, что в последний год или около того, когда у меня начались неприятности с выплатой ипотеки, я видела его. Раза два я ходила в банк, чтобы обсудить с ним мое дело. Меня ни разу к нему не допустили, но я видела его. Внутренняя стена его кабинета сплошь состоит из стекла. Похоже на насмешку: я могла его видеть, но не могла с ним поговорить.
Я украдкой взглянул на присяжных. Не то чтобы кто-то из них сочувственно кивнул, но Лайзин ответ и картинка, нарисованная моей клиенткой, явно произвели нужное впечатление: банкир, отгородившийся стеклянной стеной от обездоленных и бесправных.
– Видели ли вы его еще где-нибудь?
– Утром в день убийства. Я видела его в кофейне. Он стоял в очереди сзади, через два человека от меня. Именно из-за этого и возникла путаница, когда я говорила с детективами. Они спросили меня про мистера Бондуранта, а я как раз в то утро его видела. Но я не знала, что он мертв, и не понимала, почему меня спрашивают об убийстве, сам факт которого мне не был известен.
Пока все шло хорошо. Она разыгрывала роль в точном соответствии с тем, как мы ее задумали и отрепетировали, – всегда упоминая о жертве с полным уважением, чтобы не сказать сочувствием.
– В то утро вы разговаривали с мистером Бондурантом?
– Нет, не разговаривала. Боялась, что он решит, будто я его подкарауливала, и обратится в суд. Кроме того, вы же меня предупредили, чтобы я избегала каких бы то ни было встреч или конфронтации со служащими банка. Так что я быстренько взяла свой кофе и ушла.
– Лайза, вы убили мистера Бондуранта?
– Нет! Разумеется, нет!
– Вы подкрались к нему сзади с молотком, взятым в своем гараже, и нанесли ему по голове удар такой силы, что он умер прежде, чем успел упасть на пол?
– Нет, я ничего такого не делала!
– Вы ударили его по голове еще два раза, когда он уже лежал на земле?
– Нет!
Я сделал паузу, якобы просматривая свои записи. Мне было нужно, чтобы ее многократно повторенные «нет!» эхом прозвучали в зале и в голове каждого присяжного.
– Лайза, вы приобрели немалую известность, борясь за сохранение права собственности на свой дом, не так ли?
– Я не стремилась к известности. Я просто хотела сохранить дом для себя и своего сына и делала то, что считала правильным, но это привлекло к себе большое внимание.
– Для банка такое внимание было нежелательным, верно?
Фриман заявила протест: мол, я задаю Треммел вопрос, на который она не компетентна ответить. Судья принял ее возражение и велел мне спрашивать о чем-нибудь другом.
– Настал момент, когда банк решил положить конец вашей протестной деятельности, не так ли?
– Да, меня вызвали в суд и выдали запретительный судебный приказ: мне больше не разрешалось протестовать перед банком, поэтому я перешла к зданию суда.
– И к вам стали присоединяться люди?
– Да, я открыла веб-сайт, и сотни людей – таких же, как я, тех, над кем нависла угроза лишиться дома, – присоединились ко мне.
– Вы стали весьма заметной фигурой как лидер этой группы, правильно?
– Наверное. Но я никогда не стремилась привлечь внимание к себе. Мы лишь хотели показать всем, что происходит, какие мошенничества они совершают, чтобы отобрать у людей дома, кооперативные квартиры и прочее.
– Как вы думаете, сколько раз вас показывали в новостях по телевизору или писали о вас в газетах?
– Я не считала, но несколько раз показывали, даже по национальным каналам, по Си-эн-эн и Фоксу.
– Кстати, к вопросу о «национальных» институтах: Лайза, в утро убийства вы возвращались в Шерман-Оукс мимо «Уэстленд нэшнл»?
– Нет.
– Так это были не вы на тротуаре всего в полуквартале от банка?
– Я не хочу никого называть лжецом, но это была не я. Может, свидетельница просто ошиблась?
– Спасибо, Лайза.
Заглянув в свои записи, я сменил направление допроса. На первый взгляд желая этой переменой застать врасплох свою клиентку, на самом деле я намеревался застать врасплох присяжных. Я не хотел, чтобы они опережали меня догадками. Мне было нужно их безраздельное внимание, и я собирался скармливать им свою историю кусочками и в том порядке, который выстрою я сам.
– Вы обычно запираете дверь своего гаража? – спросил я.
– Да, всегда.
– Почему?
– Ну, он не прилегает к дому. Чтобы попасть туда, надо из дома выйти. Поэтому я всегда запираю дверь. Там в общем-то всякий хлам, но есть и ценные вещи. Мой муж относился к своим инструментам как к сокровищу, а у меня там стоит гелиевый аппарат для надувания воздушных шариков по праздникам, нельзя допустить, чтобы соседские ребята до него добрались. Еще я когда-то читала про женщину, у которой был такой же, отдельный от дома гараж, который она никогда не запирала. Однажды она вошла, а там оказался вор. Он ее изнасиловал. Так что я всегда держу дверь запертой.
– Представляете ли вы себе, почему эта дверь могла оказаться незапертой, когда полиция обыскивала ваш дом в день убийства?
– Нет. Я всегда ее запираю.
– До начала этого процесса, когда вы в последний раз видели молоток из вашего комплекта инструментов на своем месте в гараже?
– Я вообще не помню, чтобы видела его. За инструментами следил мой муж. Я мало что смыслю в инструментах.
– А как насчет садовых инструментов?
– Ну, если вы имеете в виду их, то беру свои слова обратно. В саду работаю я, и садовые инструменты – моя епархия.
– Есть ли у вас соображения насчет того, как капля крови мистера Бондуранта могла попасть на вашу садовую туфлю?
Лайза уставилась в пространство перед собой с озабоченным видом. Когда она заговорила, ее подбородок немного дрожал.
– Понятия не имею. У меня нет объяснения. Я давно не надевала эти туфли, и я не убивала мистера Бондуранта.
Последние слова она произнесла почти с мольбой. В ее голосе звучали отчаяние и искренность. Я повременил, чтобы закрепить впечатление, которое, как я надеялся, слова Лайзы произвели на присяжных.
Еще с полчаса я расспрашивал ее, разрабатывая те же темы и получая отрицательные ответы на все вопросы о причастности к преступлению. Более детально остановился на ее встрече с Бондурантом в кофейне, а также на деле об отъеме ее дома и ее надеждах на его благополучный исход.
Выводя Лайзу на свидетельское место, я преследовал троякую цель. Во-первых, мне требовалось, чтобы в протокол были занесены ее твердое отрицание своей вины и ее объяснения по этому поводу. Во-вторых – чтобы она лично вызвала сочувствие со стороны присяжных и дело об убийстве, так сказать, обрело человеческое лицо. И наконец – чтобы присяжные задумались: могла ли эта миниатюрная и хрупкая на вид женщина сидеть в засаде, а потом нанести сокрушительный удар молотком по голове здорового мужчины? Причем трижды.
К моменту окончания прямого допроса у меня создалось ощущение, что удалось недурно продвинуться вперед к достижению этой тройной цели, и я решил завершить наше выступление собственным маленьким крещендо.
– Вы ненавидели Митчелла Бондуранта? – спросил я.
– Я ненавидела то, что он и его банк делали со мной и с другими такими же, как я. Но к нему лично я ненависти не испытывала. Я ведь его даже не знала.
– Но разрушился ваш брак, вы потеряли работу и оказались под угрозой потери дома. Разве вам не хотелось взбунтоваться против тех сил, которые, с вашей точки зрения, причинили вам все эти несчастья?
– А я уже бунтовала. Я выражала свой протест против несправедливого отношения ко мне – наняла адвоката и с его помощью боролась за сохранение своего дома. Да, я сердилась, но у меня в мыслях не было прибегать к насилию. Я вообще к насилию не склонна. Я ведь школьная учительница. Я бунтовала, если воспользоваться вашим выражением, но единственным известным мне способом: путем мирных протестов против того, что считала несправедливым. В высшей степени несправедливым.
Взглянув на ложу присяжных, я, как мне показалось, заметил, что одна женщина в заднем ряду смахнула слезу. Дай Бог, чтобы это мне не показалось. Снова повернувшись к своей клиентке, я перешел к гран-финалу:
– Еще раз спрашиваю вас, Лайза: вы убили Митчелла Бондуранта?
– Нет.
– Вы нанесли ему удар молотком по голове в гараже банка?
– Нет, меня там вообще не было. Меня там не было!
– Тогда каким образом молоток из вашего гаража оказался орудием убийства?
– Я не знаю.
– Как кровь жертвы попала на вашу туфлю?
– Я не знаю! Я этого не делала! Это все подстроено!
Немного помолчав, я, прежде чем закончить, спокойно сказал:
– Последний вопрос, Лайза: какой у вас рост?
Она посмотрела на меня в недоумении. В тот момент она напоминала тряпичную куклу, которую швыряют из стороны в сторону.
– Что вы имеете в виду?
– Просто скажите, какой у вас рост.
– Пять футов три дюйма.
– Благодарю вас, Лайза. У меня все.
Фриман пришлось искать подходы к Лайзе Треммел. Та была упертым свидетелем, и прокурор не собиралась ее ломать. Она попробовала там-сям подловить ее на противоречиях, но Лайза была более чем последовательна в своих ответах. После получаса попыток Фриман вскрыть замок с помощью зубочистки я начал верить, что моя клиентка сможет выплыть. Но никогда нельзя делать выводов, прежде чем твоего клиента отпустят со свидетельского места и он окажется снова рядом с тобой за столом. У Фриман в рукаве была еще минимум одна карта, и в конце концов она ее оттуда извлекла.
– Когда мистер Холлер недавно спросил вас, совершили ли вы это преступление, вы ответили, что не склонны к насилию, что вы школьная учительница и насилие вам не свойственно, помните?
– Да, и это правда.
– А не правда ли то, что четыре года назад вы были вынуждены сменить школу, где преподавали, и пройти курс лечения от вспышек жестокости, после того как ударили ученика треугольной линейкой?
Я стремительно вскочил и, заявив протест, попросил о совещании у судейской скамьи. Перри разрешил нам приблизиться.
– Судья, – зашептал я прежде, чем тот успел что-либо сказать, – в материалах следствия нет ни единого упоминания о треугольной линейке. Откуда она взялась?
– Судья, – зашептала Фриман, не дав Перри ответить, – это новая информация, которая стала нам известна лишь в конце прошлой недели. Нам пришлось ее проверять.
– Да бросьте вы, – сказал я. – Вы хотите сказать, что не располагали полным послужным списком моей свидетельницы до конца прошлой недели? И надеетесь, что мы вам поверим?
– Вы можете верить, во что хотите, – огрызнулась Фриман. – Мы не включили эту информацию в материалы следствия, потому что я не намеревалась использовать ее, пока ваша клиентка не начала разглагольствовать о своем мирном характере, что является очевидной ложью, а следовательно, дает мне полное право задать этот вопрос.
Я снова сосредоточил все внимание на Перри.
– Судья, ее оправдания не имеют значения. Она играет не по правилам. Вопрос должен быть снят, и ей не должно быть позволено развивать эту линию допроса.
– Судья, это…
– Советник прав, мисс Фриман. Вы можете приберечь это в качестве контрдоказательства, но здесь не имеете права использовать. Для этого следовало включить информацию в материалы следствия.
Мы вернулись на свои позиции. Придется поручить Циско разобраться с линейкой, потому что можно было не сомневаться, что Фриман еще вытащит ее на свет. Меня это злило, потому что одно из первых заданий по делу, которое я ему дал, состояло в том, чтобы выяснить всю подноготную нашей клиентки, а он упустил такой важный факт.
Судья велел жюри игнорировать вопрос прокурора, после чего разрешил Фриман продолжить, избрав другую линию допроса. Но я понимал, что звонок прозвучал, причем громко и ясно, и жюри его услышало. Вопрос можно было вымарать из протокола, но не из их памяти.
Фриман продолжила перекрестный допрос, наобум стреляя в Лайзу там и сям, но не смогла пробить броню ее прямых показаний. Мою клиентку невозможно было сбить с толку: она не проходила мимо «Уэстленд нэшнл» в утро убийства, и все тут. Если не считать треугольной линейки, начало получилось чертовски хорошим: нам удалось сразу же внедрить в головы присяжных, что мы собираемся вести защиту конструктивно и не намерены сдаваться без борьбы.
Прокурор дотянула допрос до пяти часов, сохранив за собой, таким образом, право выступить утром с чем-нибудь, что удастся нарыть за ночь. Судья объявил перерыв до завтра и распустил всех по домам. По домам отправились все, кроме меня, я устремился в офис. Надо было еще многое сделать.
Перед тем как покинуть зал, я наклонился к своей клиентке и сердито прошептал:
– Спасибо, что предупредили меня о треугольной линейке. Чего еще я не знаю?
– Ничего. Это было глупо.
– Что было глупо? То, что вы ударили ребенка линейкой, или то, что не рассказали мне об этом?
– Это случилось четыре года назад, и мальчишка этого заслуживал. Больше я об этом говорить не собираюсь.
– Не вам решать. Фриман еще может поднять этот вопрос на стадии контрдоказательств, так что начинайте думать о том, что вы будете отвечать.
На ее лице появилось озабоченное выражение.
– Как она может это сделать, ведь судья велел присяжным забыть о том, что этот вопрос был задан.
– Она не имеет права поднимать этот вопрос в ходе перекрестного допроса, но найдет способ вернуться к нему позднее. Насчет контрдоказательной стадии существуют разные правила. Так что вам лучше рассказать мне все и об этом, и обо всем другом, что я должен был знать, но о чем вы не соизволили мне поведать.
Она посмотрела поверх моего плеча, я знал, что она ищет взглядом Герба Дэла. Ей было невдомек, что открыл мне Дэл, не знала она и о роли двойного агента, которую он теперь исполнял.
– Дэла здесь нет, – сказал я. – Говорите со мной, Лайза. Что еще мне следует знать?
Вернувшись в офис, я застал Циско в приемной. Засунув руки в карманы, он болтал с Лорной, сидевшей за своим столом.
– Что происходит? – требовательно спросил я. – Я думал, ты уже едешь в аэропорт встречать Шами.
– Я послал туда Баллокс, – ответил Циско. – Она ее уже встретила, и они едут сюда.
– Баллокс должна была сидеть здесь и готовиться к своим показаниям, которые ей, вероятно, придется давать уже завтра. Ты дознаватель, это ты должен был поехать в аэропорт. Они даже вдвоем едва ли смогут дотащить манекен.
– Расслабься, босс, он в упаковке, и они прекрасно справляются. Баллокс только что звонила с дороги. Так что сохраняй хладнокровие, все остальное мы сделаем.
Я уставился на него. Не важно, что он на шесть дюймов выше меня и на семьдесят пять фунтов тяжелее. Основной груз все равно тащу я.
– Ты советуешь мне расслабиться? Хочешь, чтобы я сохранял хладнокровие? Да пошел ты, Циско! Мы только приступили к защите, и проблема в том, что нам нечем защищаться. У меня куча слов и манекен – это все. И если ты не вытащишь руки из своих дурацких карманов и не найдешь мне хоть что-то, то манекеном буду выглядеть я. Так что не советуй мне сохранять хладнокровие, ладно? Это я стою перед присяжными каждый день, черт побери, а не ты.
Первой расхохоталась Лорна, за ней Циско.
– Вам это кажется смешным?! – взорвался я. – Это не смешно! Что, черт возьми, вас так развеселило?
Циско поднял руки в жесте «сдаюсь» и держал их так, пока не успокоился.
– Прости, босс, просто, когда ты заводишься… и я представил себе тебя в виде манекена…
При этих словах на Лорну снова напал приступ смеха. Я мысленно отметил, что надо будет уволить ее по окончании процесса. А лучше – обоих. Вот это будет действительно смешно.
– Послушай, – сказал Циско, видимо, почувствовав, что я не склонен расценивать ситуацию как юмористическую, – иди к себе в кабинет, сними галстук и сядь в свое большое кресло. А я пойду возьму свои причиндалы и покажу тебе, что я наработал. Я весь день прокручивал Сакраменто, дела продвигаются медленно, но я уже приблизился к цели.
– Сакраменто? Криминалистическую лабораторию штата?
– Нет, корпоративные документы. Бюрократия, Микки. Вот почему на это уходит куча времени. Но ты не волнуйся. Делай свое дело, а я буду делать свое.
– Мне довольно трудно делать свое, пока ты не сделал своего.
Я направился к себе в кабинет, на ходу бросив злобный взгляд на Лорну. Это только рассмешило ее еще больше.
– Очень смешно, – сказал я. – Ты достала туфли, которые я велел тебе достать?
– Да. У тебя есть все, что нужно.
Не сказав ни слова в ответ, я прошел к себе и закрыл за собой дверь.
40
Меня не приглашали и не ждали. Но я не видел дочку целую неделю – из-за процесса пришлось отменить блинчики в среду, – к тому же в последний раз мы расстались с Мэгги на напряженной ноте, поэтому я чувствовал потребность заглянуть к ним в Шерман-Оукс. Мэгги открыла дверь, вид у нее был неприветливый, наверное, она заранее увидела меня в глазок.
– Неподходящий вечер для незваных гостей, Холлер, – сказала она.
– Я на минутку, только повидать Хейли, если позволишь.
– Неподходящий вечер как раз у нее.
Она отступила в сторону, давая мне пройти.
– Вот как? А в чем дело?
– У нее куча домашней работы, и она запретила отрывать ее, даже мне.
Из передней я посмотрел в гостиную, но не увидел там дочери.
– Она в своей комнате и дверь закрыла. Желаю удачи. Я убираю в кухне.
Она оставила меня, а я посмотрел на верхнюю площадку. Там находилась комната Хейли, и подъем по лестнице сразу показался мне запретным. Моя дочь пребывала в подростковом возрасте и была подвержена свойственным ему перепадам настроения. Никогда нельзя было знать, на что напорешься.
Тем не менее я поднялся и, вежливо постучав в дверь, был встречен резким: «Ну что?»
– Это папа. Можно войти?
– Папа, у меня куча домашних заданий.
– Значит, нельзя?
– Как хочешь.
Я открыл дверь и сделал шаг внутрь. Она лежала в постели под одеялом, со всех сторон обложенная тетрадями и книгами, на животе у нее стоял лэптоп.
– Целовать меня нельзя, я намазалась кремом от прыщей.
Подойдя к кровати, я склонился и успел все-таки чмокнуть ее в макушку, прежде чем она оттолкнула меня.
– Много еще осталось?
– Я же сказала: куча.
Учебник по математике она положила раскрытым страницами вниз, чтобы не потерять нужное место. Я поднял его, чтобы посмотреть, что она сейчас изучает.
– Не закрой мою страницу! – В ее голосе звучал панический ужас, словно надвинулся конец света.
– Не волнуйся. Я уже сорок лет имею дело с книгами.
Насколько можно было понять, урок был посвящен уравнениям, устанавливающим соотношения «X» к «Y». Я растерялся. Она изучала то, что было за пределами моего разумения. Мне стало жаль, что она тратит время на предметы, которые никогда ей не пригодятся.
– Ай-ай, не могу тебе помочь при всем моем желании.
– Знаю, мама тоже не может. Я одна в целом мире.
– Разве не так же, как и все мы?
Я отметил, что за все то время, что я находился в комнате, она ни разу на меня не взглянула. Это угнетало.
– Ну что ж, я просто хотел сказать тебе: «Привет», – а теперь ухожу.
– Пока. Я тебя люблю.
Тем не менее никакого зрительного контакта.
– Спокойной ночи.
Я закрыл за собой дверь и спустился в кухню. Другое существо женского пола, тоже обладающее способностью своими капризами манипулировать моими настроениями, сидело на табурете за стойкой. Перед ней стоял бокал шардоне и лежала открытая папка.
Наконец она соизволила взглянуть на меня, тоже без улыбки, но все же здесь зрительный контакт был установлен, и я счел это победой. Она сразу же снова уткнулась в папку.
– Над чем работаешь?
– Да так, просто кое-что освежаю в памяти. У меня завтра предварительные слушания с хорошими перспективами, но я, в сущности, не заглядывала в это дело с тех, пор как завела его.
Обыденная рутина правовой системы. Она не предложила мне вина, поскольку знала, что я не пью. Я прислонился к стойке напротив стола.
– Знаешь, я подумываю о переходе в окружную прокуратуру, – сказал я.
Она вскинула голову и посмотрела на меня.
– Что?
– Ничего, просто пытаюсь привлечь чье-нибудь внимание в этом доме.
– Прости, но сегодня мы все заняты. Мне нужно работать.
– Да-да. Что ж, ухожу. Твоя подруга Энди, наверное, тоже варит свое зелье?
– Думаю, да. Мы с ней собирались сходить куда-нибудь выпить после работы, но она отменила встречу. Что ты с ней сделал, Холлер?
– О, всего лишь немного подрезал ей крылышки в конце прокурорской стадии процесса, а потом ворвался в свою, как шайка налетчиков. Наверное, она теперь соображает, как с нами быть.
– Наверное.
Она снова уткнулась в папку. Меня явно молча выпроваживали. Сначала дочь, теперь бывшая жена, которую я все еще любил. Мне не хотелось просто так уходить в ночь.
– Так как насчет нас? – спросил я.
– Что ты имеешь в виду?
– Нас с тобой. Там, в «Дэн Тана», мы как-то нехорошо расстались.
Она закрыла папку, отодвинула ее в сторону и посмотрела мне в глаза. Наконец-то.
– Случаются иногда такие вечера. Это ничего не меняет.
Оттолкнувшись от стойки, я подошел к ней и, опершись локтями о столешницу, заглянул в глаза.
– Если ничего не изменилось, то как же насчет нас? Что будем делать?
Она пожала плечами.
– Я хочу попытаться еще раз. Я по-прежнему люблю тебя, Мэг. Ты это знаешь.
– А еще я знаю, что в прошлый раз это не помогло. Мы с тобой из тех, кто несет домой то, чем занимается на работе. И это плохо.
– Я начинаю думать, что моя клиентка невиновна, что ее подставили, но что, несмотря на это, я не в состоянии ее вызволить. Как бы тебе понравилось, если бы я все это приволок домой?
– Если это так тебя беспокоит, тогда, может быть, тебе действительно лучше перейти в окружную прокуратуру? Вакансии есть, ты знаешь.
– Да, вероятно, я так и сделаю.
– «Холлер от имени народа»?
– Ага.
Я послонялся еще несколько минут по кухне, понимая, что никакого прогресса в отношениях с Мэгги не достиг. У нее была способность окатить тебя ледяным холодом так, что ты начинал это почти физически ощущать.
Я объявил, что ухожу, и попросил передать Хейли «спокойной ночи». Она не стала бросаться поперек порога, чтобы меня удержать, но сказала мне в спину нечто, что обнадеживало:
– Майкл, просто нужно потерпеть немного.
Я обернулся.
– О чем ты?
– Не о чем, а о ком. О Хейли… и обо мне.
Я кивнул и пообещал потерпеть.
По дороге домой я позволил себе поднять собственный дух воспоминаниями о том, чего удалось достичь в зале суда, и начал думать о следующем свидетеле, которого намеревался вызвать после Лайзы. Задача, стоявшая передо мной, оставалась грандиозной, но не было никакой возможности продумать ее выполнение в долгосрочной перспективе. Приходилось начинать с текущего дня и продвигаться вперед, отталкиваясь от него.
Я проехал по Беверли-Глен до самого верха, затем свернул на восток по Малхолланд, оттуда – до Лорел-Кэньон. Внизу, с северной и южной сторон, время от времени просвечивал город: Лос-Анджелес расстилался широко, как мерцающий океан. Я не включал музыку и держал окна открытыми, чтобы холодный воздух и одиночество пробрали меня до мозга костей.
41
Все, что завоевал накануне, в четверг, я растерял следующим утром, в пятницу, в течение двадцати минут, когда Андреа Фриман продолжила свой перекрестный допрос Лайзы Треммел. Если обвинение огорошивает тебя чем-то в разгар процесса, в этом, разумеется, ничего хорошего нет, но это вполне нормально, это часть игры: неизвестное неизвестное. Но если тебя огорошивает твой собственный клиент, ничего хуже быть не может. Неизвестным неизвестным никогда не должен быть человек, которого ты защищаешь.
После того как Лайза Треммел заняла свидетельское место, Фриман проследовала на трибуну, держа в руках какой-то многостраничный документ, из которого торчала розовая закладка-стикер. Я подумал было, что это бутафория, призванная отвлечь меня, и поначалу не придал ей значения. Фриман начала с вопросов, которые я называю установкой декорации. Их цель – под протокол получить от свидетеля ответы, которые, как выяснится потом, являются ложными, что и будет доказано. Я видел, как она устраивает западню, но не понимал пока, откуда должна упасть сеть.
– Итак, вчера вы показали, что не были знакомы с Митчеллом Бондурантом, правильно?
– Да, правильно.
– И никогда не встречались с ним?
– Никогда.
– И никогда с ним не говорили?
– Никогда.
– Но вы пытались встретиться и поговорить с ним, верно?
– Да, я дважды ходила в банк в надежде обсудить с ним дело о моем доме, но он меня не принял.
– Вы помните, когда именно вы предпринимали эти попытки?
– В прошлом году. Точных дат не помню.
Тут Фриман, казалось, сменила направление допроса, но я знал, что это лишь часть продуманного плана.
Она задала Треммел ряд на первый взгляд невинных вопросов о ее ФЛАГе и задачах организации. Большинства из них я уже касался во время прямого допроса, но по-прежнему не мог разгадать ее игру и, глядя на многостраничный документ с розовой закладкой, уже начинал думать, что это не бутафория. Мэгги сказала накануне, что Фриман собиралась работать всю ночь, и теперь было ясно почему. Она совершенно очевидно что-то нашла. Я сидел, подавшись вперед, в направлении свидетельского бокса, словно физическая приближенность к источнику могла помочь быстрее понять, что происходит.
– У вас есть сайт, которым вы пользуетесь для организации деятельности ФЛАГа, не так ли? – спросила Фриман.
– Да, – ответила Треммел, – CaliforniaForeclosureFighters.com.
– Вы также зарегистрированы в Фейсбуке, верно?
– Да.
По тому, как опасливо и робко моя клиентка произнесла это единственное короткое слово, я догадался, что ловушка спрятана именно здесь. О том, что у Лайзы есть страница в Фейсбуке, я слышал впервые.
– Для тех членов жюри, которые, возможно, не в курсе, объясните, что представляет собой Фейсбук, миссис Треммел.
Я откинулся на спинку стула, незаметно вытащил из кармана мобильник и вслепую набрал эсэмэс Баллокс, велев ей оставить все дела и немедленно выяснить все, что можно, о Лайзиной странице в Фейсбуке. «Посмотрите, в чем там дело», – написал я.
– Ну, это социальная сеть, она позволяет мне поддерживать контакты с людьми, вовлеченными в деятельность ФЛАГа. Я вывешиваю там сведения о последних событиях, сообщаю, когда и где мы проводим следующую встречу или марш, ну и все такое. У многих есть специальная опция, позволяющая автоматически получать уведомления по телефону или на компьютер, как только я вывешиваю новое сообщение. Это очень удобно в организационном смысле.
