Текст книги "Современный зарубежный детектив-13. Компиляция (СИ)"
Автор книги: авторов Коллектив
Соавторы: Дженнифер Линн Барнс,Майкл Коннелли,Бентли Литтл,Джо Лансдейл,Донато Карризи,Сюсукэ Митио,Питер Боланд,Джек Тодд,Лора Перселл
сообщить о нарушении
Текущая страница: 293 (всего у книги 335 страниц)
– Орианна боится, что меня утащат.
– О чем вы?
– Маскарад на Хеллоуин.
Холли подняла левую руку и посмотрела на нее, повернув ладонью к потолку. Обручальное кольцо на безымянном пальце болталось между суставами.
– Кадзума, а ты знаешь, что Ирландия – родина Хеллоуина?
– Нет, я не знал.
– По кельтскому календарю тридцать первое октября приходится на рубеж года. Между теплым и холодным сезоном. Считают, что в этот день граница между нашим миром и загробным становится нечеткой и души мертвых возвращаются. Они появляются в виде фей, гоблинов, чертей и пытаются утащить людей на тот свет. Поэтому люди пытаются задобрить их конфетами и переодеваются сами, чтобы скрыться, став похожими на духов.
– Поэтому Орианна хочет, чтобы вы нарядились?
Чтобы пришедшие с того света мертвецы не утащили ее мать с собой…
За окном доносился разговор. В основном был слышен только голос Стеллы. Стелла по телосложению – полная противоположность Холли и Орианны. С медицинской точки зрения у нее ожирение. У Стеллы глухой низкий голос, и она чем-то постоянно недовольна или подозревает всех в чем-то, что не вызывает приятных эмоций. В Японии есть магазин печенья «Печеньки тетушки Стеллы», но тетушка Стелла Орианны представляет собой полную противоположность доброй женщине, изображенной на вывеске магазина.
Холли рассказывала мне, что Стелла живет одна в пригороде Дублина и получает поддержку от социальных служб. Пока был жив муж Холли, он время от времени помогал Стелле, давая ей денег на жизнь, но, после того как шесть лет назад покинул этот свет, Стелла подала заявление на социальную помощь.
– В случае моей смерти Стелла станет опекуном Орианны.
В общем-то я предполагал это, но, услышав слова Холли, почувствовал тяжесть на душе.
– Вас это не беспокоит?
– Беспокоит, конечно. Но, кажется, Стелла сейчас пытается найти работу. Ни моих родителей, ни родителей мужа уже нет в живых, так что об Орианне больше некому позаботиться.
В конечном итоге я им абсолютно чужой человек, которому поручен уход за пациенткой. И не могу позволять себе безответственные высказывания по поводу их семейных отношений.
Мы некоторое время молча слушали голос Стеллы за окном. Неожиданно Холли хихикнула.
– Я рассказываю тебе обо всем на свете…
– Наверное, потому, что я иностранец.
Мне подсказывал это мой собственный опыт. Когда я жил в Японии, с того момента, как потерял мать, я спрятался в свою скорлупу. Не открывался никому, ни с кем не был откровенен. Но, приехав сюда, в Ирландию, я научился разговаривать с людьми прямо и откровенно, что для меня прежнего даже невозможно было представить. И со своими друзьями, которых встретил в медицинской академии сестринского ухода, и с коллегами, с которыми стал работать в хосписе после окончания академии. Я пытался внимательно проанализировать причины этого. И ответ, который я нашел тогда – а он был ближе всего к правильному, – не очень-то меня обрадовал. Различия в странах и внешнем виде. Неродной язык, на котором говоришь. Все эти факторы, вероятно, делали чужака еще более чужим. Я подсознательно чувствовал, что надо зацепиться за что-то, найти взаимные связи, иначе именно поэтому возникало ощущение, будто находишься в мире виртуальной реальности и не чувствуешь никакого стеснения ни когда приближаешься сам, ни когда приближаются к тебе.
В комнату потянуло запахом сигарет, которые курила Стелла, и я закрыл окно.
– Нет, не потому, что ты иностранец.
Я оглянулся – Холли смотрела прямо на меня.
– Когда я была в хосписе, помнишь, ты рассказал мне о своей матери?
– Да.
Она спросила меня, чем занимается моя мать, и я честно рассказал ей, как однажды она покинула этот мир. Погибла. Ее сбил мотоцикл, которым управлял парень без тормозов. Я объяснил, что почувствовал тогда и что терзало меня после этого.
– Орианна тоже потеряла одного из родителей в результате несчастного случая. Думаю, ты можешь понять, что она чувствует. А теперь ей предстоит потерять мать… Тебе уже известно, с чем ей придется столкнуться. Поэтому я могу полагаться на тебя больше, чем на кого бы то ни было. Могу открыть тебе свое сердце. Именно по этой причине я попросила тебя ухаживать за мной дома.
– Ах, вот в чем было дело…
В офисе мне сказали, что по просьбе Холли меня назначили ответственным за терминальный уход у нее на дому.
В хосписе, так же как и в обычной больнице, за каждым из пациентов закреплены не конкретная медсестра или медбрат, а все, кто входит в смену, следят за всеми пациентами. Когда Холли решилась на терминальный уход на дому, она выбрала меня из двадцати шести медбратьев и медсестер. На меня давил груз ответственности, я также ощущал небольшую гордость, но среди всех чувств сильнее всего было недоумение. Почему именно я? Нельзя сказать, чтобы я был достаточно опытен в уходе за пациентами. Да и говорил я… С разговорной речью у меня, разумеется, было все в порядке, но японский акцент не исчезал, сколько бы времени ни проходило, и мое произношение отличалось от произношения носителей языка. Я и раньше спрашивал Холли, почему ее выбор пал на меня, но она качала головой и уходила от ответа.
– Поэтому… я хочу спросить у тебя, Кадзума.
– Что вы хотели бы спросить?
– Как ты думаешь, нужно ли сказать Орианне правду? Объяснить сейчас дочери, что я скоро умру. Умираешь только один раз, поэтому хотелось бы сделать это достойно, не совершая ошибок. По крайней мере в отношении моей девочки.
– Здесь важен не момент, а что именно вы ей скажете.
Я дал типичный ответ, которому учили всех сотрудников хосписа при подготовке новичков. Но сейчас, когда я накопил четырехлетний опыт практической работы, он превратился и в мое собственное непоколебимое мнение.
– Потом Орианна будет много раз вспоминать те слова, которые вы ей скажете.
– Есть ли у меня еще время, чтобы подготовить их?
Когда Холли переехала в хоспис, прекратив лечение, ее лечащий врач сказал, что ей осталось два месяца. Но с того момента уже прошло три с половиной. Врачи обычно дают более короткий срок, чем можно предположить на основании медицинских данных. Если пациент умрет раньше указанного ими времени, это вызовет гнев его родственников, которые иногда доводят дело до суда.
– Это моя личная точка зрения, но думаю, что есть.
Холли улыбнулась, не разжимая губ, взяла стакан с прикроватного столика и смочила горло. Воды в нем почти не было, стакан опустел от одного маленького глотка.
– Я пойду налью воды.
– Спасибо, Кадзума.
Я вышел из комнаты со стаканом в руках. Когда закрыл за собой дверь, послышался голос Стеллы со стороны прихожей:
– К чему делать глупости? Смотри, какая у тебя дурацкая прическа. – Ее низкий голос был слышен через дверь. – Нет в этом никакого смысла. Все равно Холли не выздоровеет.
3
Падуб в саду был такого же роста, как и я на корточках.
Холли говорила, что посадила его четыре года назад, когда услышала от японки, с которой она встретилась на своей выставке, историю о бабочке каллиме. Дерево, у которого было то же имя, что и у Холли. Его гладкие глянцевые листья сверкали еще сильнее в лучах вечернего солнца.
Листья у него были зубчатые, как будто за пластинку листа одновременно потянули четверо или пятеро гномов. Красивые и благородные, их использовали в качестве украшения для рождественских тортов, и в Японии мне часто попадались их пластиковые копии. Когда мать была еще жива. Когда мы были крепкой семьей.
– Орианна перестала смеяться, – сказала Холли на следующий день после того, как я услышал жестокие слова Стеллы. – Может быть, она устала от того, что я здесь вечно болею…
Я не смог рассказать Холли о словах Стеллы, которые подслушал через дверь. Прошла уже неделя, а я все не мог решиться.
– Хочу увидеть, как она улыбается… – В уголках глаз Холли появились слезы. Они стекали по ее морщинам: женщина сильно похудела, кожа у нее была сухая, морщины избороздили лицо, отчего она казалась старше своего возраста. Я впервые видел, как Холли заплакала в моем присутствии. Она закрыла лицо руками и продолжила тусклым голосом:
– Хотя бы один раз…
В тот вечер, как обычно, послышался шум двигателя автомобиля. Я вышел на улицу и ждал, пока Стелла подъедет к дому. Я чувствовал, как во мне разрастается неприязнь. Окно комнаты Холли было закрыто, и наш разговор вряд ли кто-то услышал бы. Но мне было все равно – пусть слушают. Я встал рядом с машиной, Стелла опустила стекло водительской двери.
– Почему вы нарушили обещание, данное Холли?
Сказав, что это терминальный уход за смертельно больной. Что у Холли нет шансов выздороветь и лечение больше не проводится. Стелла должна была пообещать, что не расскажет этого Орианне.
– Я с самого начала была против. – Не выключая двигателя, Стелла оперлась локтем о проем окна. Уголки ее губ были опущены, глаза неприязненно сощурены, она даже не пыталась посмотреть на меня. – Против всего. И против того, что она прекратила лечение, и против того, что она умирает, заставляя меня заботиться о ней.
– Даже если лечение продолжится, у нее нет шансов на выздоровление. К сожалению, с медицинской точки зрения здесь в общем-то нет ошибки. Лечащий врач объяснил это Холли, она поняла все, что он ей сказал, и только после этого приняла решение о терминальном уходе. Тяжесть онкологического лечения может понять только тот, кто проходил его. Я сам тоже не обладаю таким пониманием. Но именно поэтому, я полагаю, мы должны постараться изо всех сил представить себе, что она чувствует, и с уважением отнестись к ее выбору. Включая и то, как ей провести оставшееся время.
Я говорил, и в глазах Стеллы начало читаться раздражение.
– Мне сложно разобрать твои слова, – неожиданно для меня сказала она. – Я и половины сейчас не поняла.
Действительно ли это так? Конечно, мое произношение отличается от произношения носителя языка. Но мне поручили эту работу, исходя из того, что я без всяких проблем могу выполнять задачи медбрата. Поверить в то, что она не поняла и половины сказанного мною, было сложно. Однако я не мог безапелляционно заявить, что это стопроцентная ложь. Я почувствовал жар внизу живота и коротко извинился. А она фыркнула, улыбнувшись, будто была рада тому, что нашла слабое место собеседника.
– Почему вообще сестре нужно было доверить последние дни своей жизни человеку, который и говорить-то на нашем языке нормально не способен?
Наверное, она намеренно говорила слишком быстро. Чувство жара поднялось до глубины носа, и, как будто не в силах выдержать этого давления, слова поскорее хотели вылететь из моего рта. Но в это мгновение за моей спиной открылась дверь. Я оглянулся и увидел силуэт Орианны; она стояла против солнца и выглядела еще худее и миниатюрнее, чем обычно.
Перед тем как заглушить двигатель, Стелла, посмотрев на меня, сощурила глаза, будто прицеливалась, и пробормотала очень тихим голосом:
– В тех, кто умирает, нет ничего особенного.
Сейчас физически Холли находится в состоянии временного успокоения. Однако по предписаниям лечащего врача количество и частота инъекций морфина и антидепрессанта увеличивается. Несомненно, ее смерть неумолимо приближается.
Присутствие Стеллы. Орианна, переставшая улыбаться. Холли, не знающая причину этого. Я не понимал, что мне нужно сделать. Я знал, в каком направлении стремиться, но никак не мог найти дорогу. Каждый день приходя к ним домой, я явно ощущал, как груз ответственности медбрата, осуществляющего терминальный уход на дому, груз, оказавшийся гораздо тяжелее, чем я предполагал, бесшумно оседал на моих плечах. Время от времени я замечал, что думаю не о пациентке и ее семье, а ищу способ, как бы сбежать от этого груза. Это повергало меня в ступор. Разумеется, я не сбегу на самом деле, да и не смогу этого сделать. Но я беззвучно ругал себя, а потом меня опять охватывало желание сбежать. Идя по улице, я немного ненавидел всех проходящих мимо. Когда возвращался домой и засыпал, то мне снилось, будто я изо всех сил стараюсь подключить к розетке провод от гигантского станка.
Солнце за моей спиной село, вокруг резко стемнело. Я любовался этим пейзажем – и вдруг обратил внимание на одну вещь. По сравнению с городом, где я родился и вырос, у Дублина восток и запад располагались наоборот. Было даже странно, что я до сих пор этого не замечал. Если представить себе карту, то оба города обладали похожей площадью, в каждый из них сбоку вгрызалась береговая линия. В мой город – с запада, в Дублин – с востока.
Нет, неужели я только сейчас обратил на это внимание? Может быть, приняв решение переехать в Дублин, я где-то подсознательно осознавал это сходство? Скорее, даже не сходство, а огромное отличие, которое подчеркивалось этим сходством. В моем родном городе солнце садилось в море, а здесь из-за горизонта появлялось новое солнце. С наступлением дня этот город освещался первым ослепительным светом. Я тогдашний хотел сбежать из своего города, но, может быть, на самом деле мне не этого хотелось? Может быть, воспроизводя в своей голове карту мира, я хотел начать жизнь заново в городе, который был очень похож на мой, только солнце в нем вставало, а не садилось. В городе, где меня никто не знал. Может быть, я решил работать не в Японии, а в Ирландии вовсе не потому, что здесь впервые придумали проводить терминальный уход?
– Надень это. – Моих волос коснулось что-то шершавое. – Скоро ночь.
Орианна незаметно подошла ко мне со спины. На ней был светло-зеленый костюм феи. Сегодня Хеллоуин, в школах Ирландии выходной день, и Орианна с самого утра носила этот костюм, который подготовила заранее.
Я коснулся рукой своей головы и снял то, что она на меня надела. Это была шляпа волшебника, такая же, как у Орианны. Только сделана она была из зеленой бумаги, а не из ткани.
– Когда пойдешь домой, не снимай ее.
– Спасибо, Орианна. – Я снова надел шляпу на голову. – А Холли?
– Спит в гриме скелета.
Холли, как она и обещала, с помощью Орианны нанесла себе грим. Сделан он был настолько тщательно, что превзошел мое воображение. Иллюстратор, у которого потрясающе получались черно-белые рисунки, и ее дочь, унаследовавшая талант матери. Вдвоем они нарисовали на лице Холли настолько правдоподобный скелет, что хоть в фильме ужасов снимай. В глазах Холли, которая любовалась совместным трудом, далеко отодвинув от себя ручное зеркало, чувствовалось удовлетворение от проделанной работы. У стоявшей рядом Орианны было точно такое же выражение глаз. Но на ее лице, кроме глаз, не было никакого выражения, будто ее парализовало.
– Кадзума… Ты думал о тете Стелле?
Прежде чем ответить, я мельком оглянулся на окно в комнате Холли. Свет был выключен, горел только ночник в углу комнаты. Его свет отражался в оконном стекле.
– Почему ты так решила?
– Потому что недавно около дома тетя плохо с тобой разговаривала. – Орианна села на корточки рядом со мной и посмотрела на кончики веток падуба. – Про то, как ты говоришь.
– Ты услышала…
Вот почему, наверное, Орианна открыла тогда дверь. Чтобы Стелла больше ничего мне не сказала или чтобы я ничего ей не ответил.
– Но это правда, так что ничего не поделаешь.
– У тебя очень естественный язык, Кадзума, и мне нравится, как ты говоришь, – утешала меня Орианна, сказав две противоположные вещи.
Впервые в жизни я стал учиться английскому языку в средней школе, на занятиях учителя Ниимы. Ему тогда было, наверное, лет сорок пять; серьезный преподаватель-мужчина, он всегда очень тщательно все объяснял, но я совсем не мог говорить на английском. Преподавателей языка тогда было много, не только учитель Ниима. Я мог читать то, что написано в учебнике, но мое произношение было таким, как писали транскрипцию знаками катаканы[424]424
Катакана (яп. 片仮名, яп. カタカナ) – одна из двух (наряду с хираганой) графических форм японской слоговой азбуки – каны. Для катаканы характерны короткие прямые линии и острые углы. Современное использование сводится преимущественно к записи слов неяпонского происхождения. – Примеч. ред.
[Закрыть], и мы заучивали слова и грамматику только для того, чтобы сдать экзамены, не зная настоящего английского языка. В конце первого класса погибла моя мать, и я забросил все занятия, кроме любимых естественных наук. Летом третьего класса, после того как случилось то происшествие, я изменил свое отношение и стал остервенело заниматься по всем предметам, но английское произношение у меня так до сих пор и не улучшилось. Нет, конечно, в этом никто не виноват, в итоге это проблема моих способностей и языкового чутья.
– У меня с тетей ладить не получается. – Орианна резко повернулась ко мне. – Наверное, потому что наши имена противоположные.
– Имена?
– Мое имя на старом языке означает «рассвет». Мне папа рассказал.
– А Стелла?
Она сказала, что Стелла на старом языке означает «звезда».
– Поэтому мы с ней не совпадаем. Странно же, чтобы рассвет и звезда были вместе.
В ее взгляде читалась надежда, что я пойму ее. Вполне возможно, Орианна догадывалась, что после смерти Холли ей придется жить со Стеллой. Что больше у нее нет никакого реального выбора.
– Когда я услышала, как тетя издевается над тобой, я невзлюбила ее еще сильнее.
Орианна снова посмотрела на маленький падуб.
– Она обо всем говорит, преувеличивая.
Что она имела в виду? Мой английский? Болезнь Холли? Пока я ломал над этим голову, в темноте показался приближавшийся свет фар автомобиля. Тень от забора, окружавшего двор, вытянулась и как будто нанизывала на себя нас с Орианной. Машина подъехала ближе, оказавшись старым седаном Стеллы. Та неповоротливо вылезла из него, не окликнув нас, молча бросила взгляд на нас с Орианной, сидевших под деревом в темном дворе, и направилась прямиком к входной двери.
Тотчас послышался ее крик.
Мы с Орианной вскочили и бросились к двери, но еще до того, как мы добрались до нее, послышался топот шагов, и дверь резко распахнулась.
– Что за ерундой вы занимаетесь?!
Стелла с ненавистью уставилась на Орианну, лицо ее разбухло от гнева. Мне потребовалось несколько секунд, чтобы понять, что она имела в виду. Наверное, она испугалась, увидев Холли в гриме скелета, освещаемую ночником.
– Это не ерунда, – тихо ответила напрягшаяся всем телом Орианна.
Стелла махнула головой, как будто скидывала с себя невидимую паутину, прилипшую к ее лицу, и сделала короткий вдох, как обычно делают люди, когда собираются заорать под влиянием момента. Но сдержалась и вышла на площадку, закрыв за собой дверь.
– Я же говорила тебе, твоя мама не выздоровеет.
– Ты преувеличиваешь, тетя. Маме станет лучше. Ты говоришь такие ужасные вещи… Поэтому я и не люблю тебя.
В тот момент, когда племянница сказала, что не любит ее, на лице Стеллы впервые появилось испуганное выражение.
– Мама говорила, что раньше ты, тетя, тоже наряжалась на Хеллоуин вместе с семьей. Чтобы тебя не забрали злые призраки. Мама говорила, что ты верила в это еще сильнее, чем она. Что, когда у мамы в детстве был жар, ты положила ей под подушку дорогой тебе счастливый амулет, чтобы мама поправилась.
Стелла со страхом в глазах слушала слова Орианны, но вскоре слегка усмехнулась, как будто собиралась сказать что-то гадкое.
– И этот амулет… он был настоящий. После того как он оказался у нее в руках, с ней стало происходить действительно только хорошее. На экзаменах в начальной школе ей попадались только те темы, которые она готовила, с друзьями, с которыми она поссорилась, незаметно налаживались отношения…
– А счастливый амулет – это не… – вмешался я в разговор, стараясь увести его подальше от болезни Холли. Я ненавидел себя за то, что мне приходилось заискивать перед Стеллой. – Это шемрок?
Шемрок – это трилистник, растение-символ Ирландии. Я неоднократно видел его в Японии, его еще называют клевером. Считается, что у кельтов цифра три обладает магическим значением. И трехлистный клевер с давних времен считался символом счастья.
Но Стелла с шумом выдохнула и скосила взгляд в сторону Дублинского залива, который отсюда не было видно.
– Морское стекло.
Маленькие осколки стекла, которые находят на побережье. Они в течение долгого времени лежат на дне моря, их острые углы сглаживаются, и они превращаются в плоские камушки, похожие на драгоценные. В принципе, морское стекло – это не что-то необыкновенное; его может найти любой, если поищет на берегу. Я часто в детстве видел эти стеклышки на побережье в моем родном городе. Голубые, зеленые, коричневые, мутно-белые. Большей частью попадались именно эти четыре цвета. Изначально морское стекло – это изменившие форму осколки стеклянных изделий, и, значит, в мире среди них преобладают именно эти цвета.
– Раньше мы часто искали их вместе с Холли в Дублинском заливе. И однажды нашли очень необычное.
– Красное или оранжевое? – Я слышал, что эти два цвета встречаются крайне редко.
– Нет. Гораздо более ценное. Из уранового стекла.
– Да, это действительно…
Редкое.
Дело даже не в том, что редкое, а возникал вопрос: встречается ли оно на самом деле?
Я знал только понаслышке, что урановое стекло, в соответствии со своим названием, делается путем смешения обычного стекла с ураном. Конечно, он содержится в стекле в таком количестве, которое не вредно для человеческого организма. Благодаря добавленному урану стекло приобретает очень красивый желто-зеленый цвет. Но самой большой его отличительной чертой был не цвет. Под воздействием ультрафиолета стекло начинало ярко светиться.
Урановое стекло начали изготавливать в Европе, а затем и по всему миру со второй половины XIX века, но его производство прекратилось в 1940-х годах. Дело в том, что уран стали использовать в атомной энергетике. Сосуды, вазы, стаканы, аксессуары и другие изделия из уранового стекла делали только в течение каких-то ста лет. Они стали ценными вещами, за которые платили большие деньги, как за антиквариат. Урановое стекло исчезло в связи с развитием атомной энергетики. С какой вероятностью оно могло превратиться в морское стекло, с какой – оказаться на побережье? А с какой вероятностью его мог обнаружить человек?
– С наступлением темноты мы вдвоем с Холли брали морское стекло, шли к магазину поблизости и светили на него свисающим с конька крыши bug zapper.
В ее речи попались незнакомые мне слова, но я догадался, что речь идет об электромухобойке. Устройство по уничтожению крылатых насекомых, которое я часто видел у входа в комбини в Японии. Насекомые различают ультрафиолетовый свет; они летят на него, и их убивает разрядом электричества.
– Мы берегли его, но незаметно для себя потеряли. Если б оно было у нас сейчас…
Мне показалось, что освещаемая светом прихожей Стелла внезапно поблекла, увяла. Она легонько выдохнула и взялась за ручку двери, но прежде чем уйти, коротко продолжила, как будто выплюнула свои слова. Нет, она на самом деле их выплюнула. Бросила их на землю, и они остались лежать так, никем не подобранные.
– Такого не случилось бы.
4
Той ночью я вглядывался в экран компьютера у себя дома.
Изучая в интернете информацию об урановом стекле, я понял, насколько оно ценное. Но я ошибся, думая, что его сейчас больше не производят. Оказалось, его и сейчас в небольших количествах изготавливают в Америке и Чехии – и даже экспортируют.
– Я тоже хочу его найти, – пробормотала Орианна, не поднимая головы, когда Стелла ушла в дом. Тень девочки четко падала на крыльцо в свете оранжевого фонаря. – Если найду, то, может, мое желание исполнится…
– Орианна, а что ты загадаешь? – спросил я, зная ответ. Но она сказала совсем не то, что я предполагал:
– Чтобы исполнилось мамино желание.
– А как ты думаешь, какое у нее желание?
Орианна опустила свои золотые ресницы под полями шляпы.
– Я не знаю. Но… пусть исполнится любое ее желание.
Конечно, желание Холли – это жить. Наверняка жить и всегда быть вместе с Орианной. Видеть, как она растет, радуется чему-то, огорчается, преодолевает свои печали, начинает носить новую взрослую одежду, влюбляется в кого-то и сближается с ним…
Но этому желанию вряд ли суждено сбыться.
«Хочу увидеть, как она улыбается. – Эти слова Холли прошептала в постели. – Хотя бы всего один раз».
Я смотрел на Орианну, стоявшую на крыльце, и думал. Думал, и думал, и думал…
– Давай поищем его?
Орианна быстро подняла на меня глаза, они были широко открыты. Но выражение ее лица быстро исчезло без следа, подобно морскому отливу.
– Но мы его не найдем, наверное.
Я согнул ноги в коленях, оказавшись с ней на одном уровне, и сказал таким голосом, словно предлагал сыграть в игру:
– Есть один способ, который поможет нам его разыскать. Мы подсветим пляж ультрафиолетовым светом, урановое стекло отреагирует, начнет светиться и само покажет нам место, где оно находится. Конечно, если оно там есть.
Я сказал Орианне, что это такое же устройство, излучающее ультрафиолетовое излучение, что и bug zapper, о котором говорила Стелла. А потом вкратце рассказал ей о том, что такое ультрафиолетовое излучение.
Существует много разных видов устройств для ультрафиолетового излучения, есть и в форме карманного фонарика. Мы пойдем ночью на море, осветим большую территорию и, может быть, найдем урановое морское стекло. Так я объяснил Орианне. Она молчала все это время, но выражение ее лица стало светлее, совсем чуть-чуть. Вскоре Орианна подняла голову и уверенно сказала:
– Я хочу его поискать.
Я вглядывался в экран компьютера, двигая мышкой. Кликал стрелкой на закладки с маркетплейсами. Я забил в поисковик black light, и передо мной на экране высветилось более десяти различных видов. Я выбрал из них фонарь, который без труда мог держать в своей руке ребенок, и купил два таких. Товары были на складе, так что мне доставят их через несколько дней.
Правильно ли я поступаю?
Завершив покупку ультрафиолетовых фонарей, я сидел, не отрывая правую руку от мышки, и долгое время смотрел в экран компьютера.
5
Неделю спустя я вышел из дома Холли, сменившись со Стеллой, которая приехала позже обычного. На пассажирском сиденье машины, направлявшейся к морю, сидела Орианна в джинсах и толстой куртке.
Мы честно рассказали Холли, что поедем на пляж разыскивать морское стекло в Дублинском заливе. Что будем вдвоем искать его, используя ультрафиолетовый свет. Я специально ничего не сказал о том, зачем мы будем это делать. А она и не спросила. Разрешила мне взять с собой Орианну, сказав только одну фразу:
– Стелла так берегла его… Как сейчас помню.
Припарковав машину у моря, мы спустились с Орианной по каменной лестнице и направились в сторону пляжа. У нас в руках были новенькие ультрафиолетовые фонари. Моря не было видно, лишь прилив доносил его запах. Смутное чувство ночного беспокойства скапливалось внизу живота. Звук двигателей автомобилей, проезжавших по дороге за нашими спинами, становился все слабее.
– Будем искать каждый поодиночке? – спросила Орианна; ее голос заглушал шум моря. Вода была перед нами, в темноте виднелись только белые гребни волн.
– Здесь темно, лучше быть вместе. – Рядом валялась длинная сухая ветка, я подобрал ее и воткнул в песок. – Чтобы не ходить много раз по одному и тому же месту, пойдем поочередно на север и на юг от этой палки.
– Хорошо.
Мы одновременно включили наши ультрафиолетовые фонарики и пошли сначала на север, оставляя кромку воды по правой руке. Два луча бело-голубым светом озаряли пляж. Эти, как будто малокровные, лучи образовывали горизонтально вытянутые эллипсы. Мы двигались таким образом, чтобы эти лучи находились на расстоянии друг от друга, слегка накладываясь один на другой.
Я в общем-то предполагал это: на песке оказалось много разнообразных предметов, которые мы не искали, но которые отражались и сверкали в ультрафиолетовых лучах. Наверное, где-то раз в пять минут. Поплавок от удочки, обрывки чеков и бумажных салфеток, сережка с жемчужинкой из пластика, заколка для волос в форме зайца, пуговица от рубашки. Всякий раз, когда мы находили что-то сверкающее в песке, Орианна подбегала, садилась на корточки, брала в руки и поднимала этот предмет. А потом с легким вздохом закидывала его подальше. Сколько бы раз она ни находила что-то, всегда поспешно подбирала это, а потом со вздохом выкидывала.
Звуки, пейзажи – все сливалось с темнотой. Слышны были только наши шаги по песку и шум волн. Видны – два голубовато-белых луча, отражавшихся от земли, и рыбачьи огни на горизонте. Даже выражение лица Орианны, которая шла совсем рядом со мной, было нечетким, и только ультрафиолетовый свет отражался в ее глазах.
– Кадзума, а урановое стекло ярко светится?
– Когда я смотрел в интернете, оно очень ярко светилось. Но и пуговицы, и обрывки бумаги вроде бы тоже светятся примерно так же ярко.
– То есть если смотреть все, что сверкает, одно за другим, то когда-нибудь наткнешься на урановое стекло, да?
– Именно так, Орианна.
После смерти матери отец как-то взял меня с собой ночью на море. Наш дом стоял на улице у залива. Вот по ней мы и пошли вдвоем с отцом, перешли через переход, на котором мотоцикл сбил мать, и направились в сторону моря. Цветы, которые кто-то положил сразу после происшествия, лежали у столба светофора, они даже еще не завяли. Мы спустились по каменной лестнице сбоку от тротуара вниз к морю, отец достал из кармана два фонарика в форме письменной ручки и передал один мне.
– Когда гуляешь тут ночью, обычный пляж выглядит совсем по-другому, – сказал он (можно подумать, он гулял днем по пляжу) и включил фонарик.
Я тоже нажал кнопку включения и посветил себе под ноги. Хотя на небе была яркая луна, от маленького луча света все вокруг внезапно начинало выглядеть темным. Точно так же, как сейчас с Орианной, мы с отцом шли по пляжу, как будто следуя за эллипсами света, падавшего на землю. Но расстояние между нами было больше. Я шел ближе к морю, поэтому время от времени совсем рядом видел, как волны вместе со звездами приближаются ко мне.
– Было время, когда я собирался заняться рыбалкой. Незадолго до твоего рождения.
Я знал, что на первом этаже гаража лежат рыболовные принадлежности, которыми никто не пользуется. Не только рыболовные снасти, но еще и палатка, и барбекюшница с шампурами, здоровый бинокль, резиновая лодка. Сколько себя помню, они всегда лежали сбоку от машины отца. Наверное, мама периодически стирала с них пыль, так как они всегда выглядели так, будто их только что сюда положили. У отца не было желания найти время, чтобы пользоваться всем этим, – он совершал покупки в интернете и складывал их в гараже. Среди них были даже нераспакованные вещи. Отец получал много денег; может быть, думал, что, не покупая ничего, он оставляет деньги лежать мертвым грузом? А складывал свои покупки в гараже, чтобы похвастаться перед соседями? Так думал я, будучи маленьким мальчиком.
– Планирую начать в ближайшем будущем.
– У тебя же нет времени на рыбалку.
– Хочу попросить в больнице, чтобы мне давали меньше смен. От этого наверняка и способность концентрироваться на работе станет лучше. У нас есть резиновая лодка на двоих; не хочешь порыбачить вместе со мной?
