Текст книги ""Фантастика 2025-151". Компиляция. Книг 1-33 (СИ)"

Автор книги: Максим Петров

Соавторы: Алим Тыналин,Юлия Меллер
сообщить о нарушении

Текущая страница: 336 (всего у книги 341 страниц)

Глава 15.

Дуня споткнулась и почувствовала, как её крепко ухватили за локоть, и как только она выровнялась, сразу отпустили.

– Не поранься, боярышня, – смущённо пробормотал Гаврила Афанасьевич.

– А-а, – вяло протянула она, в последний раз перебирая в голове всё, что сделала и что завтра поутру надобно сделать. Взгляд боярышни скользнул по усталому личику Моти. Подруга шла с закрытыми глазами и, кажется, уже спала. Умаялась, бедная. Взяв её под локоток и направляя, Дуня не сразу обратила внимание, что Гаврилу теснил Григорий. Ей стало смешно. Гаврила упирался, даже попробовал рычать, но что может сделать юноша против заматеревшего воина?

– Гриш, ты бы устроил Гаврилу Афанасьевича на ночлег. Поздно ему к своим возвращаться, а дежурить не будет сил. Он мне сегодня весь день помогал.

– То и обидно, боярышня, что чужака взяла помогать себе, когда мы с робятами рядом.

– А вот это ты зря! Ребят надо было отпустить походить по Новгороду, чтобы послушали, что там говорят о нас, о Михаиле Олельковиче, о других.

– Тебя одну не оставлю.

– Не одна я здесь была, – потирая слипающиеся глаза, вздохнула она.

– Завтра же и пошлю, – буркнул Григорий.

– Боярича устроить на ночь не забудь, – напомнила боярышня перед тем, как ступить на женскую половину.

– Да уж в темень одного не пущу, – возмутился он.

– Не надо меня на ночь устраивать, я на скамье, как вчера лягу, – встрял Гаврила. – Дом опустел, мало ли…

– А ведь прав боярич, – неожиданно поддержал его воин, – князь свою дружину снял с места, а оставшиеся вои возле наших мастеров и княжьего скарба ночуют.

Спорить Дуня не стала. Правы они или нет, ей уже было без разницы. Ей бы не уснуть по пути к опочивальне, как Мотька.

Кошкина уже спала и боярышни только верхнюю одежду скинули, прежде чем лечь. И обеим показалось, что только глаза закрыли, а уже утро.

– Вставайте, девоньки, – разбудила их боярыня. – Нынче нас кормить никто не собирается, так что самим думать, что нам поснедать.

– А княжья челядь уже уехала?

– На рассвете отбыли.

– А женки из нашего каравана?

– Смотритель больше не пускает их в дом.

Боярышни возмущенно засопели.

– Так как же договоренности? – Мотька махнула в сторону занявшего двор и подъезд ко двору каравана.

– Со двора их пока не гонят, но людей в дом не пустят, так что теперь на телегах ночевать будут.

– Прохладно ещё по ночам, – нахмурилась Дуня и поежилась, понимая, что в нетопленном доме ещё холоднее. Двор хотя бы днём солнышко прогревает, а в доме зимняя стужа по углам таится из-за экономии дров.

– Нам дозволено оставаться здесь, – продолжала Кошкина, – но из-за скоморохов, думаю, всё же погонят. Так что, Евдокия, решай скорее свои дела с ними и поедем к моему брату на постой.

Мотя обрадовалась, а Дуня расстроилась. Ей необходимо было длительное сотрудничество со скоморохами, а не разовое. Сказка о жадной боярыне не блажь, а первый шаг в информационной войне.

– Евпраксия Елизаровна, тогда мне никак нельзя уходить отсюда.

– Да уж, – вздохнула Кошкина, – наворотила ты дел.

– Ещё только собираюсь.

– Я только не пойму, зачем всё это? От устройства ярмарки тебе пользы нет, а ты деньгами вложилась.

– От развития нашей торговли польза есть всем, – возразила Дуня.

– Думаешь, что окупишь вложения, продав свои товары?

– Я не это имела в виду, но в убытке моя семья не будет.

– Опять будешь говорить про повышение уровня жизни для всех?

– А разве я не права? Хорошо же, когда люди живут в достатке, строят хорошие дома, жертвуют на церковь. Вон у нас как всё переменилось! Горожане стали спокойнее, добрее.

– Ну хорошо, а скоморохи тебе зачем?

– Так сказку же рассказать! Мне-то нельзя.

– Тати твои скоморохи! Все как один шильники. Наши вои ругаются, говорят, что опасно их во двор пускать.

– Я могу выйти в поле и там…

– Дура.

Дуня опустила голову, а Мотька принялась гладить её по плечу, успокаивать.

– Ты мне скажи, оно стоит того? Ты уже потратилась на большой стол и шары с киями. Стол остался в новгородской палате, а денег тебе никто не отдал. Я слышала, что мастера, кои взяли с тебя немалую сумму, сейчас загружены заказами, а тебя даже не вспоминают, – распалялась Кошкина. – Ты же новую забаву новгородцам готовишь, не помня обиды.

– Плохо, что меня не вспоминают, – согласилась Дуня. – Хорошо бы, что все знали, что шаробой подарила новгородцам московская боярышня.

Кошкина внимательно посмотрела на свою подопечную:

– Московская боярышня, говоришь? Москва, значит, поделилась идеей развлечения. А что? Ты права. Пусть теперь кто скажет, что на Москве скукота! Поручу брату говорить об этом. Пусть-ка он с жёнкой своей подарочки отрабатывают. И не только они. Зажрались, – осерчала боярыня.

– Правильно, Евпраксия Елизаровна, – горячо поддержала её Мотя. – И пресекать болтовню про побои. Неправда это, а всяк поминает. Даже наши спрашивали, за что боярич Дусю побил. Не верят, что он её от убивца спас. Говорят, что не мог убивец туда пробраться, а коли учинил бы чёрное дело, то его сразу же споймали бы.

– Ишь, защитница выискалась, – с улыбкой произнесла боярыня. – Давайте думать, чем сейчас кормиться будем, а потом о делах поговорим.

– Чего тут думать, надо за продуктами кого посылать. Пусть купит яйца, молока, хлеба, – произнесла Евдокия.

– Пост же вроде нынче, – засомневалась Евпраксия Елизаровна.

– Мы воюем, – неожиданно заявила Мотя и Дуня поддержала её.

– Вот и распорядись, – послала её Кошкина.

Дуня оставила боярыню, сказав, что пока Мотя ходит, она растопит печь. И хорошо, что заранее пошла на кухню, потому что пришлось наводить порядок там и искать дрова. Но когда принесли продукты, то печь уже была растоплена и они с Мотей поставили в неё яично-молочную смесь. Обе проголодались и с кашей возиться не стали. Боярыне понравился омлет с нарезанным хлебом.

– И чего я раньше такое не ела? – спросила она и рассмеялась вместе с девочками.

Насытившись, Евпраксия Елизаровна вернулась к Дуниной затее со скоморохами. Выслушала про театр, про борьбу против слухов, про создание правильных образов и хорошего настроения при слове «московский князь». Боярыня долго после её откровений сидела молча.

– Думаешь, получится у тебя?

– Ну, пролитовская партия наняла кричальщиков и они ходят по дворам, агитируют за князя Казимира. Все понимают, что они ходят за деньги, но слушают и повторяют услышанный бред, как свои собственные мысли. Я же собираюсь действовать тоньше, но не менее эффективно.

– Хорошо. Если скоморохи твой сказ о жадной боярыне достойно представят, то мой брат разрешит им бывать на своём дворе, – подумав, произнесла Кошкина. – Сейчас я поеду посмотрю, можно ли начинать торг. Люди нам доверились и нельзя их подвести.

Девочки согласно кивнули и проводили боярыню во двор. Брат Кошкиной отдал ей на время свой возок, и она в нём поехала смотреть дорогу, которую вчера обещали подлатать. Только боярыня выехала за ворота, как начали подтягиваться скоморошьи ватажки, и Дуня сразу же попробовала устроить репетицию. Возражений не было и это было единственно положительным моментом.

– М-да, – высказалась она, когда увидела свою сказку в их исполнении.

Запредельное кривляние, нарочито писклявая боярыня с такой же звонкой золотой рыбкой и суровый бас верного слуги. Все это должно было по мнению скоморохов вызывать смех. А ещё они постоянно выкидывали фортеля в виде козлиных поскакушек во время рекомендованных Дуней музыкальных пауз.

Благородное повествование с долей иронии превратилось в балаган. Она попыталась объяснить, что надо изменить, но скоморохи согласно кивали, наново пробовали и всё равно срывались на дурачества.

– Может, так оставить? – спросила сопереживавшая подруге Мотя.

– Нельзя так оставлять, – кусая губы ответила Дуня. – Такая подача обесценивает заложенный смысл сказки и от этих кривляний все быстро устанут. Шум, нарочитость, прыжки и выкрутасы только отвлекают. Все эти пляски и ужимки могут привлечь хмельных, но не солидных горожан. А нам надо, чтобы весь город увлекся постановкой и не заскучал на пятой, десятой сказке.

– Дунь, но это же скоморохи, – возразила Мотя. – Они не смогут повторить тебя.

Дуня посмотрела на прислушивающихся к разговору скоморохов. Все пытались понять, что она от них хочет. И она решила спросить их, какие чувства они вчера испытали, когда услышали спокойный рассказ. Что поняли из сказки? Легко ли было понять, что за игривым изложением стоит житьё-бытьё знакомой всем боярыни?

Евдокия задавала вопросы, слушала ответы, кивала. Потом поспрашивала, как реагируют люди на их выступления, о чём задумываются и обсуждают ли услышанное. Говорили много и долго. Скоморохи вспомнили что-то своё, когда было дерзко и со смыслом, а не просто ловкие коленца с оглушающими дудками.

А потом сменили актеров и попробовали ещё раз рассказать сказку. Кое-что начало получаться и пошли уже организационные вопросы.

– А помост будет?

– Сегодня сколотят, а утром уже поставят на площади. Декорации будут только у одной группы, у остальных за спиной будут натянуты полотна.

– С картинками?

– Нет. У меня не одна сказка для вас, так что не получится столько всего нарисовать, да ещё для всех. Но фон вам необходим, тогда люди будут лучше вас видеть.

– Боярышня, а что ты говорила насчёт кукол? У нас в ватажке некому боярыню изобразить, а Ванька тебе не понравился.

– Я не против Ваньки, – улыбнулась Евдокия, – но его боярыня слишком симпатичная и веселая, а у нас владычица, которой всё мало! У нас сильная духом женщина. Мы вроде бы посмеиваемся над ею вздорностью и запросами, но это горький смех.

Она улыбнулась безбородому парню, изображавшему боярыню, и объявила:

– А прямо сейчас сделаем больших соломенных кукол. Голову обтянем тканью, на которой я нарисую большие глаза, нос и рот.

– Как на масленицу?

– Краше. Голову закрепим на шесте, а руки-ноги пусть будут подвязаны к шесту, чтобы ими можно было двигать и не бояться, что отвалятся.

– А что, интересно будет, – воодушевились остальные.

– И хорошо бы сделать подвижные брови и губы, чтобы толкая их за палочки чуть приподнимать или опускать, меняя выражение лица.

– Так как такое сделать?

– На отдельных дощечках, – сразу же ответила Дуня. – Но сейчас мы этого не сделаем, а вообще побывайте на нашем торге, посмотрите какие подвижные игрушки продают мастера. Многое можно перенять для больших кукол.

Не теряя времени, Дуня проводила к конюшне скоморохов и вместе с ними быстро скрутила соломенную голову, потом обтянула тканью и при всех нарисовала сердитые глаза, обозначила нос и капризно изогнутые губы.

– Ловко ты, – восхитились скоморохи, а боярышня повернула голову и на обратной стороне нарисовала довольное лицо.

– Если приловчиться и быстро поворачивать головной убор, то будет интереснее.

– Все же увидят, засмеют! – засомневался Ванька и посмотрел на боярышню.

– Чем веселее, тем лучше! – гоготнул жилистый скоморох, с превосходством поглядывая на молодого.

– Нет, не лучше, – возразила Дуня. – Вас должны слушать и посмеиваться над сутью сказанного, а не ржать над возникшими неловкостями. И куклы следует солидно принарядить. Хотя бы полосками дорогой ткани обозначить высокий статус нашей боярыни.

– У нас всё есть! И кики, и сарафаны с золотой парчой.

Дуня обрадованно кивнула:

– Вот хорошо! – воскликнула она и получила отклик. Ей улыбнулись в ответ, а Ванька подхватил голову куклы и понёс показывать её, оставшимся во дворе коллегам.

– Ну надо же, какая спесивая боярыня, – услышала Дуня возглас. – У меня аж спина заныла, – и скоморохи шутливо принялись кланяться боярской голове.

Дуня засмеялась:

– На конюшне много сена осталось, так что можно ещё кукол сделать. Только мне помощники нужны.

Несколько молодых членов ватажек поднялись, подошли к боярышне.

– Мы сами сказку сыграем, – честно признался один из парней, – но охота посмотреть, как ты голову мастеришь. Уж больно гладко ткань поверх скрутки из сена у тебя ложится.

– Ой, секрета нет! Княжий конюх старого пса вычесывал, да шерсть никуда не выкидывал. А при отъезде забыл взять, вот я её поваляла немного и проложила между сеном и полотном.

– А лицо рисовать сложно? – спросил другой скоморох.

– Я научу. Формируйте голову из сена, а я пока схожу за бумажным листом и пером с чернилами.

Дуня быстро принесла листок с писчими принадлежностями. Перо у неё было не птичье, а самая настоящая палочка с серебряным перышком. Эту диковинку скоморохи ещё не встречали, но больше всего их заинтересовало, как боярышня быстро обозначила круги и едва касаясь, нарисовала около двух десятков лиц. Казалось, что она всего лишь прочерчивает коротенькие линии, но их изгиб придавал лицу выражение.

– Вот! – помахав листком, чтобы просохли чернила, она отдала его тому парню, что спросил про сложность рисования. – Это может нарисовать любой. Гораздо сложнее подобрать одежку кукле и обозначить бороду.

Ребята чуть не разорвали лист, пытаясь всё разглядеть и заполучить его себе. Но боярышня посадила всё того же парня на бревнышко, дала ему в руке подставку для листа и велела перерисовать себе все варианты лиц. Дожидаться, пока он скопирует рисунок, а другие смастерят для своей ватажки пробные головы кукол, не стала. Вернулась к остальным скоморохам и продолжила советовать, как лучше ставить сказку. Дело ладилось. Отработали стиль, эмоциональные моменты и сопровождающую музыку.

Прервались на обед, а потом продолжили репетицию с куклами. Головы закрепили на шесте, временно приодели в простые рубахи, руки-ноги заменили веревками. Требовалось воображение, чтобы понять кукол, но начало было положено. А главное, будущие кукольники почувствовали, как им действовать, глядя друг на друга. Они подхватывали удачные жесты, придумки, подмечали, на что зрители обращают внимание и реагируют.

Дуня уже не вмешивалась. Она увидела, что хотя бы задумка с ростовыми куклами нашли отзыв в сердцах некоторых скоморохов. Пусть это ещё не театр, который будут привечать все слои населения, но уже не потешные пляски для хмельных.

Боярыня Кошкина вернулась к обеду и мастера с товаром выехали со двора, а Дуня этого даже не заметила. Когда уже стало смеркаться, двор вновь заполнился москвичами, вернувшимися с торга, но боярышня и этого не увидела. Она всё ещё хлопотала над куклами, обговаривала одежду артистов, спорила, какой должна быть золотая рыбка.

Всем ватажкам нужна была кукла рыбки, но заспорили из-за её длиннющего хвоста, коим приходилось управлять сразу двоим. Но Дуня настояла на том, что у золотой рыбки не может быть маленького хвоста.

На небе уже было полно звёзд, когда Кошкина вышла во двор и велела всем разъезжаться по домам. Дуня схватилась за голову, поняв, что времени до выступления совсем не осталось, но боярыня даже слушать её не стала.

– Не дури! – сурово велела она. – Отпускай людей и сами идите спать.

Спать попадали без сил. Девочки так умаялись, что постели перепутали.

Утром их встретила оглушительная тишина и простор. Мастера с товаром на рассвете уехали на торг, воины сторожили двор, а боярыня с подопечными собирались с духом, чтобы выскользнуть из-под тяжёлых шкур на холодный пол.

– Надо бы печь растопить, поснедать, да съездить, посмотреть, как там торг, – не уверено предложила Дуня. Её больше беспокоили скоморохи. Выступление состоится днём, но вмешиваться она уже не собиралась: сказка либо получится, либо нет.

– Без тебя есть кому присмотреть за торгом, – зевнув, протянула Кошкина. – Ну-ка девоньки, беритесь за готовку, а то голодными останемся. Да готовьте побольше, чтобы воям нашим еды осталось.

Поели, наскоро помылись, принарядились и солнышко уже высоко поднялось. Евдокия заволновалась и скомандовала ехать в город. Сопровождающий отряд получился немалым, но боярыня только одобрительно кивнула.

– К Неревскому концу езжай, – велела Евпраксия Елизаровна.

– Почему туда? – спросила Мотя.

– Там дом Борецких.

Вопросов больше не было. Добрались до площади, где уже был собран подиум и толпился народ. Люди спрашивали друг друга, чего все ждут, но толком никто ничего сказать не мог. Чьи-то люди пытались разогнать толпу, но куда там!

– Бом! Бом! Бом! – город затих на пару мгновений, прислушиваясь к Евфимьевской башне, где стрелки часов встали на полдень. И в это время во всех концах Новгорода началось представление. Загудели дудки, перебиваемые свирелью и переливами гуслей, в какофонию влился звон колокольчиков и трещоток, а потом прогремело:

– Слушай люд честной и не говори потом, что не слышал! На твой суд представляем мы сказ…

Дуня слушала и не заметила, как втянулась и начала смеяться вместе со всеми. В Неревском конце выступали артисты и на роль боярыни нашлась колоритная женщина, умело передающая все эмоции. Дуня была покорена ею и сразу поняла, что родилась ещё одна звезда театра. На душе стало тепло. Ни одно слово из её речи не пропало зря.

А народ был в культурном шоке и многие забывали, как дышать. Все боялись пропустить хоть словечко, не увидеть жест боярыни и её слуги, не рассмотреть дивнохвостую золотую рыбку. Так много всего и сразу!

Но помимо всего этого никому не доводилось подглядывать за жизнью бояр, а тут вот она, властная и красивая, стояла и повелевала! И перед людьми открывалась другая жизнь, как она разворачивалась и к чему скатилась. Это не сплетня, не совместное чтение святого жития, которое тоже за душу берет, а включение в чужую жизнь. Народ переживал за слугу, за рыбку, но действие не останавливалось и многие зажимали себе рты, чтобы горестным воплем ничего не упустить.

 Сказка была рассказана минут за пятнадцать, но люди её просили повторить вновь и вновь. Во второй раз уже раздавался смех и восклицания, а на третий пошли громкие разъяснения сказки – и вот тут народ потребовал ещё одного повторения, чтобы убедиться в своих догадках. А скоморохи подмигивали, да приговаривали:

– Думай, люд новгородский, да смотри не ошибись потом, за кого стоять! Сказка ложь, да в ней намёк!

– Евдокия, – обратилась Кошкина, стараясь перекричать шум, – а ведь ты высмеяла Марфу!

– Долг платежом красен, – твердо ответила Дуня. – Пусть теперь в неё пальцем тычут, да шепчут дурные нелепости.

Кошкина хотела что-то сказать, но группа всадников врезалась прямо в толпу и размахивая кнутом, двинулась к подиуму.

– Дорогу! Со всех шкуру спущу!

– Люди Борецкой, – хрипло пояснила Евпраксия Елизаровна, – а вон сам Дмитрий. Не побоялся же в самую гущу лезть.

Отпрянувшие от всадников люди, коих стало в разы больше, чем в начале первого представления, возмущались, а Борецкий прямо с коня соскочил на подиум и пару раз ударив кнутом, по разбегающимся скоморохам, начал срывать полотна в рамках.

– Совсем страх потеряли! – повернувшись к толпе, заорал он. – Забыли, с чьих рук кормитесь? Так я напомню!

– А ты не грози! – зашумели люди и всадников начали теснить. Народная масса колыхнулась, послышались детские и женские вскрики, а потом замешкавшихся всадников скинули, и человеческая масса их поглотила. Парочка суровых дядек успела пробраться к Борецкому и встала к нему плечом к плечу.

– Ату их! – заорала подпрыгивавшая Дуня. Дернула Гришку, веля его новикам сложить руки так, чтобы она смогла воспользоваться ими как ступенькой, а взобравшись, завопила:

– Долой беспредельщиков! Гнать их! До-лой! До-лой!

– Евдокия! – схватилась за голову Кошкина. – Ядрёна кочерыжка, ты что делаешь! – срывающимся голосом, попыталась воззвать она к разуму подопечной. – Гришка, вертай её взад!

Глава 16.

Григорий молящим взглядом смотрел на боярышню, но мешать ей не смел. Наоборот, воин хотел бы поддержать её, чтобы она не упала, но не знал, как деликатнее это сделать.

– Он нас не уважает! – грозно орала Дуня. – Въехать верхом туда, где честный люд с жёнками да детишками малыми – это ж каким дрянь-человеком надо быть! – возмущалась она.

Боярышню слегка покачивало из-за ненадежности положения, ещё приходилось отмахиваться от рук Григория из-за опасения, что он её стянет вниз. А она быстрее всех сообразила, что если толпа неконтролируемо взволнуется из-за людей Борецкого, то жертв не избежать. Поэтому она обратила внимание толпы на себя, давая возможность зажатым людям перевести дух, а детей взять на руки. Ну и негодование её было искренним, не без этого. Порыв сразу получил отклик от людей, а уж занятая на высоте позиция привлекла внимание даже тех, кто не слышал, что она кричит.

Дуня же не снижала натиск обвинений, мысленно костеря Дмитрия Борецкого на все лады за то, что дал волю эмоциям и завёл толпу. Одно радовало, что теперь никто не усомнится про кого была сказка! Все видели его перекошенное лицо.

Народ на площади немного подался в сторону Дуни, ослабляя давление вблизи подиума, и она увидела, как женщины с ребятней получили возможность выбраться из давки.

Выдохнув, она подняла руки вверх, похлопала в ладоши, забирая основное внимание на себя и вновь закричала:

– У нас праздник! – напомнила она всем.

– Какой?! – угрюмо раздалось с разных сторон и у Дуни сжалось сердце.

 До появления Борецкого люди чувствовали душевный подъём, единение и ощущение причастности к чему-то новому, интересному, значимому, а сейчас осталась настороженность и понимание, что избежали большой беды.

– А такой! – отмахнулась она, собираясь сделать всё, чтобы вернуть зрителям их светлые эмоции, и потребовала: – Оглянитесь, проверьте, в порядке ли наши детишки, не испугались ли женки – и тогда я скажу!

Людское море заволновалось, но уже хлопотливо, по-доброму.

– Говори! Все целы… обошлось!

– Как здорово, что все мы сегодня собрались! Вместе смотрели сказ о жадной боярыне и радовались тому, что смеемся вместе со своими родными, знакомыми, соседями. Мы чувствовали единение, и даже гнев на неуклюжего Дмитрия Исааковича нас объединил. Так давайте сохраним это чувство единения, чувство локтя товарища и выпьем. Где сбитенщики? Идите к людям!

Народ оживился, радостно загудел.

– А при чём тут ты? – прервал вернувшееся радостно-возбужденное настроение Борецкий. Дуня чуть не сплюнула от досады. Она намеренно не смотрела в его сторону, чтобы люди не отвлекались на её погляды. Думала, что он сообразит тихо уйти и не злить людей: смысла в его вторжении не было.

– Люд новгородский! – заорал он. – При чём тут она? Она чужая вам!

– А ты свой? – перебила его Дуня. – По башке не дали, пока людей конём топтал, так тешишь себя надеждою, что ты вместе со всеми?

– Я новгородец!

– А поднимите-ка меня ещё повыше, – попросила Дуня. – Сейчас я несколько слов скажу про таких новгородцев, которых нам не нать ни задаром, ни за деньги! —

– Не слушайте её! Она московская боярышня и будет говорить только то, что любо её князю.

– Люд новгородский, раскройте ваши глазоньки, растопырьте свои уши и не пропустите ни словечка!

Дуня показала Грише и равному ему по росту воину Кошкиной, чтобы они встали перед ней. Григорий нахмурился, но толкнул в бок холопа боярыни, чтобы тот стоял, как велела его Евдокия Вячеславна.

А она, опираясь на их головы, встала своими туфельками на плечи воинов. Немного помахав руками, ловя равновесие, очаровательно улыбнулась тем, кто смотрел на неё раскрыв рты от удивления и тут же сделала вид, что всё нормально, переключая внимание толпы на слова. Тем более большинству не было видно, за счёт чего она вдруг возвысилась над всеми.

– Бык с плугом на покой тащился по трудах, – поучительным тоном начала вещать она. – А муха у него сидела на рогах!

Дуня показала рукой на Борецкого, чтобы ни у кого не осталось сомнений, кого она обозвала мухой, сидящей на рогах быка. Люди предвкушающе заулыбались, хотя ещё мало что понимали.

– И муху же они дорогой повстречали! – тут Дуня преобразилась в вальяжную особу.

– «Откуда ты, сестра?» – от этой был вопрос. А та, поднявши нос, в ответ ей говорит: «Откуда? – Мы пахали!»

Дуня выждала немного, чтобы люди обдумали и сообразили непривычный им слог, а потом открыто подсказала недогадливым:

– Вот и ты, Дмитрий Исакович, как та муха на рогах труженика! – и тут смешно попыталась пробасить: – Мы пахали! Мы народ!

– Он не муха, а блоха на медвежьей шкуре! – крикнул скоморох и у людей сложилась картинка. Дуня чуть не хлопнула себя по лбу, вспомнив о медведе на гербе Новгорода. Надо было ей коротенькую басню изменить под здешние реалии.

– Кровопиец! Жиреет на нашей кровушке! – добавил огонька ещё один из скоморохов, желая отомстить за вынужденный побег.

Сверху Дуне было видно, как толпа вновь колыхнулась, теряя своё благодушие и боярышня, проклиная всех идиотов на свете, вновь обратила на себя внимание.

– Песня! Давайте петь!!! Легко от песни веселой! – бодро заявила она словами героя из фильма будущего. – Она скучать не даёт никогда! – Дуня осторожно вытянула ножку, показывая впереди стоящим парням, что просит опоры, чтобы спрыгнуть вниз. Ей надо было продвинуться к подиуму. Но молодые парни неожиданно подставили ей широкие ладони прямо под ножку.

– Ступай, боярышня! Не бойся, удержим! – засмеялись они и их поддержали другие новгородцы. Но Григорий рыкнул на них, чтобы не смели тянуть свои лапищи к боярышне.

Дуню опустили наземь и ближе стоящие расступились, а потом и остальные дали ей дорогу. Приободренная она пронеслась к подиуму и, воспользовавшись помощью, залезла на него, вынуждая потесниться опешившего Борецкого. Его обида, растерянность и возмущение рассмешили всех, а Дуня выглядывала скоморохов, показывая, что ей необходим музыкальный инструмент. А пока ей добывали музыку, она громко декламировала:

– И любят песню деревни и села! И любят песню большие города*! – торжественно закончила, принимая в руки гусли.

(*стихи Лебедева-Кумача)

Она поискала глазами боярыню Кошкину. Та хмуро смотрела на происходящее непотребство, видно решая, как потом доложить князю о том, что её подопечная умудрилась шагать чуть ли не по головам людей? А тут ещё и песня… Боярыня погрозила пальцем, но не смогла скрыть своего беспокойства о будущем Дорониной.

Дуня ободряюще улыбнулась Евпраксии Елизаровне, ещё шире улыбнулась восторженно-обалдевшей Мотьке, обеспокоенному Григорию и еле удержалась, чтобы не подмигнуть вытаращившему на неё глаза Гавриле.

Ударила по гуслям, извлекая немыслимые звуки, чуть побренчала, приноравливаясь к ним и дожидаясь тишины, подняла руку вверх, показывая, что начинает, повела плечиками и даже чуть притопнула ножкой:

Если с другом вышел в путь, веселей дорога!

Без друзей меня чуть-чуть, а с друзьями много!*

(*автор Танич, композитор Шаинский)

Она пела задорно и в какой-то момент передала гусли более опытному человеку, чтобы инструмент не мешали ей пританцовывать и дирижировать внезапно образовавшимся хором.

Увлекать, заводить, вдохновлять людей – это как раз то, что ей было любо. А песня… так Дуня нарочно выбрала простую и добрую детскую песенку, чтобы та сразу пришлась по душе слушателям.

И конечно же, она реально рассчитала свои силы в песнопении. Можно было бы спеть что-то более красивое, но не с её слабым голосом. А эта песня сразу была подхвачена звонкими детскими голосами, и счастливые родители поднимали вверх своих голосистых отпрысков, невзирая на их возраст. Благо, самой что ни на есть настоящей боярышней был подан пример песнопения и использования крепкого плеча мужей, а значит, хорошо это, правильно.

Воодушевленная успехом Дуня обернулась, словно её кто под руку толкнул и встретилась со сверлящим взглядом Дмитрия Борецкого. Крепкий, статный, пригожий лицом – всё это было принято ею в един миг. В такого парня легко влюбиться.

Он молод, богат, успешен и пышет уверенностью. Он выбран посадником. Можно сослаться на авторитет матери, но Дмитрий хорошо показал себя не только в Новгороде, но ещё в Венгрии,* и Польше, а недавно Иван Васильевич назвал его московским боярином.

И чего Борецкому не хватало? Неужели он не понимает, что умудрился нанести личную обиду князю? Или всё дело в том, что его неугомонной матери неймется?

Дуне хватило взгляда, чтобы увидеть, что он её тоже оценил и снисходительно-презрительно фыркнул. Она ему показалась зловредным ребёнком, и это было даже забавно. А вот ненависти больше не было. Может, песня захватила, а может, прошёл запал и стал думать головой, а не вестись на обиду. Все равно сейчас он ничего не исправит. Сегодня поле боя за ней остаётся.

Дуня вернула своё внимание людям, заметила, что коробейники со сбитенщиками активно пробираются по рядам и вообще стало посвободнее. Тогда она показала скоморохам, чтобы они возвращались на подиум, а сама попрощалась:

– Не серчай на меня, люд новгородский, если что сделала не так, – поклонилась и быстро спрыгнув, заторопилась под прикрытие своих.

Скоморохи шустро оттеснили Борецкого, и он так же тихо ушёл. А Дуня напоследок напомнила скоморохам, чтобы они направили народ на торг мастеров за городом и не забыли сказать, что сказ был подарен Москвою.

 – Евдокия, – строго произнесла Кошкина и ничего не добавив, резко развернулась.

– Ой, Дуська, ты так хорошо пела и чего раньше молчала? А как ты шла, я думала умру от страха, – спешно делилась впечатлениями Мотя.

– Это я умру, – буркнул Гришка, – рази ж так можно было? А коли обидели бы тя? – воин отвернулся и раздал лещей своим новикам.

– Ой, Дусенька, он тут чуть не загрыз тех парней, что хотели перенять тебя, подставив ладони, – шепотом сдала Григория Мотя. – «Да как они смеют, – передразнила она его, – да кто они такие», и Гаврюшка наш поддакивал ему, представляешь? А потом вдруг раз – и ты уже там, – Мотя махнула рукой на подиум и захихикала.

– Представляю, – хмыкнула Дуня и пожаловалась:

– Устала я что-то… и колени дрожат.

– Это ты переволновалась, – авторитетно заявила подруга, – сейчас тебя умоем и водкою* (*травяная водичка) отпоим. Я сама нужные травки заварю, только купить их надо. Княжьи-то всё вывезли, ни травиночки не оставили.

Добрались до возка, и Дуня впервые была рада этой коробочке. Тонкие стенки отгородили её от чужих взглядов, и она выдохнула. Молчание попутчиц сначала показалось благом, но вскоре безмолвие стало тяготить. Понятно, что Евпраксия Елизаровна не хочет сейчас говорить, но Мотька-то чего словно воды в рот набрала?

– Мы домой? – спросила Дуня только чтобы разбить тишину.

– Хотя какое домой, когда на торг надо ехать…

– На торг, – тут же подтвердила её мысли боярыня. – Евдокия, тут тебе не Москва, – продумывая каждое слово начала Кошкина. – Мне больших трудов стоило договориться пустить скоморохов на площади и выступить перед всем народом. А с тобою мы договорились, что ты не полезешь говорить с людьми. Если совет господ решит, что ты устроила вече, то тебя накажут плетьми, а если наш митрополит узнает, что ты плясала со скоморохами, то жди беды.