Текст книги ""Фантастика 2025-151". Компиляция. Книг 1-33 (СИ)"

Автор книги: Максим Петров

Юлия Меллер
Боярышня Дуняша

Часть 1. Светлячок для боярича
ГЛАВА 1

– Антонина Сергеевна, завтра Снегирёв возьмёт вас на операцию, – сухо сообщила медсестра и вышла.

Соседки по палате погрузились в свои дела, а Тоня непроизвольно приложила руки к груди.

Сердце болело давно, но решиться пойти к врачу было сложно. Всё из-за работы. Можно отпроситься на один день, но пропасть на неделю-другую – уже сложнее. И дело даже не в назначенной операции, а длительном подготовительном походе по врачам. Но теперь всё будет хорошо!

Тоня подложила себе под спину подушку и сильнее прижала руку к сердцу. Что-то оно на радостях оживилось и заворошилось. Дышать стало тяжело. Женщина замерла сусликом, зная, что скоро пройдёт, но неожиданно поплыло перед глазами и… отпустило. Стало удивительно легко.

Тонечка даже испугалась своего воздушного состояния, и не зря. Она смотрела на палату сверху. Соседки продолжали заниматься своими делами, а её тело неловко обмякло на тощей подушке. Захотелось кричать, но потянуло куда-то вверх, а там…

Вечное ожидание.

Тоня не забыла себя и прекрасно осознавала, что стала серой тенью и болтается в небытии среди таких же несчастных. Те, кто был потемнее – истончался и пропадал, а светленькие, наоборот, крепчали, обретали контур и устремлялись ввысь.

Тоня же оставалась парить серой тенью в мрачном пространстве. Однажды до неё дошло, что здесь находятся все те, о ком мало кто вспоминает на Земле. Вот о ней помнил только работодатель.

Он содержал «Лавку древностей» и продавал разные интересные штучки из старины.

Ассортимент был незатейливый, но колоритный. Множество бабушкиных прялок, ступок, мельничек, корыт… Тоне нравилось работать в «Лавке древностей».

Её работодатель создал там особенную атмосферу, и Тонечка частенько погружалась в фантазии, представляя себя ловкой крестьянкой или оборотистой купчихой, образованной боярышней или даже царевной-прогрессором.

Покупателями в лавке были в основном иностранцы и их привозили на автобусе, а в остальное время редко кто заходил, и Тоня запоем читала книги. Это была её страсть. Когда-то она гордилась тем, что много читает, но после тридцати стала воспринимать книжную зависимость как болезнь. В книгах всё было ярче и интереснее. Жизнь проходила мимо, пока Тоня жадно следила за приключениями героинь.

Она пыталась переключиться на полезные книги, чтобы заскучать и наконец-то бросить чтение, но авторы подавали материал так интересно, что Тоня вновь увлекалась и не замечала, как сменяются года.

Однажды она волевым усилием ввела в свою жизнь новое увлечение: умея хорошо рисовать, она решила иллюстрировать прочитанные книги. Однако её работодатель резонно заметил, что таким образом она продолжает сидеть и пялиться в экран.

– Иди рисуй на улице! – посоветовал он.

– Граффити? Нет, мне не нравится… это неаккуратно, и даже хорошие картины почему-то выглядят неопрятно.

Тогда мужчина что-то поискал в интернете и показал Тоне:

– Вот смотри, какие прелестные маленькие зарисовки делают возле люков или на крошечном элементе стены. А тут целая картина на асфальте, как будто черти вылезают из бездны.

– Но эти картины недолговечны, – возразила женщина, но её взгляд не отлипал от оригинальных сюжетов. Они были грандиозны или очаровательно милы. А главное, всё это видели люди и сразу высказывали своё мнение. Так Тоня стала художником-любителем стрит-арт и вылазки на улицу пошли ей на пользу.

У неё даже появились новые знакомые, но своё сорокалетие она всё равно встретила на работе в одиночестве. Быть может, если бы больше зарабатывала и приоделась бы, то кто-нибудь начал ухаживать за ней, но денег хватало только на оплату коммунальных услуг, еду, книги и поддержание дачного домика в сносном состоянии. Вот такая жизнь была у Тони, а дальше было бы только печальнее.

Она осознала это с особой отчетливостью только сейчас: все-таки раньше она ныряла из одной книги в другую и жила чужими делами, эмоциями, а сейчас поняла, что жила она так, что кроме работодателя никто не заметил, что её больше нет.

– Правильно поняла! – раздался возле Тони голос.

Она вздрогнула и начала оглядываться, но повсюду бродили всё те же серые тени, такие же никчемные души, как она.

– Мир меняется, и зла на Земле больше не будет, – торжественно объявил голос.

– Да? Это здорово, – искренне обрадовалась Тоня.

– Светлые души получат больше сил и возродятся, – продолжил голос.

– Это хорошо, – кивнула Антонина и вновь была искренна. А ещё была счастлива, что с ней хоть кто-то заговорил. – А я? Что будет со мной?

– Ты не злая и гневливая, – констатировал голос, – не завистливая, не спесивая, не ленивая.

Тоня замерла и слушала, боясь пропустить важное для себя, но вот это «не» чуточку насторожило её.

– За всю свою жизнь никого не убила, не обидела, не оскорбила, не украла и не сделала подлости.

Антонина оказалась права, это «не» звучало осуждением. Вроде дурно о ней не говорят, но кроме разочарования ничего не чувствуешь. А ведь всегда считала себя хорошим человеком, а тут получается, что она всего лишь не плохая!

– Однажды ты совершила поступок. Принесла брошенного котенка домой, – произнес голос, но Тоня вынуждена была признаться:

– У мамы оказалась аллергия и мне пришлось вернуть его туда, где взяла, – прозвучало жалко.

Но в те времена не было приютов для животных, да и откуда девочке было знать о том, что делать с никому не нужным котенком. Она сделала тогда, что могла: спросила у соседей, не нужен ли им котик, позвонила одноклассникам… Тоня хорошо помнила своё бессилие, выпуская из рук тёплый комочек. На всю жизнь запомнила – и больше никогда не подходила к животным, чтобы случайно не обмануть их доверия, как в детстве.

– Ты взялась расписать стены старого детского садика, но не довела до конца…

– Мама сказала, что надо мной все потешаются, потому что я сама купила краски и за работу ничего не попросила. А она даёт мне деньги не для того, чтобы я…

Голос больше ничего не говорил, и Тоня понимала – почему. Она больше никогда никуда не лезла со своей инициативой, да и не требовалось больше. А если помогала кому-то, то только в своих мечтах. Уж там-то она разворачивалась во всю!

Молчание затягивалось и Тоне показалось, что она опять будет бродить в безвременье целую вечность.

– Я дам тебе шанс, доказать, что ты полезна миру.

– Спасибо. А что мне надо будет делать?

– Зажигать в сердцах людей свет.

– Но как? – опешила Антонина. – Что я могу?

– Ты займешь место в одном из своих перерождений, и когда я увижу, что твоими стараниями зажегся свет в чьей-то душе, а в мире стало светлее, то твоё будущее будет пересмотрено.

– Ох… как же это…

Душа Антонины заметалась.

– …но разве можно в прошлом что-то менять? – вырвалось у неё.

– Это твоя задача, а об остальном не думай.

– Но…

Тоня понимала, что сейчас самое время задавать умные вопросы, но она слишком разволновалась, а тем временем вокруг всё стало исчезать, потом её окутала темнота и тут же вытолкнуло в свет.

– А-а-а-а-а, – закричала она, почувствовав удар по попе.

– Какая крепенькая девочка! Красавица! Иди к мамочке, – засюсюкал кто-то.

ГЛАВА 2

– Какие у нас умненькие глазки, какие крепенькие ручки… – раз за разом слышала Антонина и фыркала.

Ну, где там ум они приметили, если у неё всё в глазах расплывается, причем как зрительно, так и в мыслях.

Но в рассеянности сознания было спасение, потому что ощущать себя младенцем было тоскливо, странно и… противоречиво.

Этот период остался в её памяти отрывками. Она запомнила ласковые руки и голос мамы, басовитое жужжание отца и грубоватый голос деда. Как бы Тоня ни пыталась сосредоточиться и напомнить себе, что является младенцем только внешне, каждый раз таяла и испытывала эйфорию при контакте с близкими. Она буквально погружалась в чистую, ничем не замутненную радость и это было волшебно.

Мама, отец, дед часто брали свою кровиночку на руки и носили по дому, воркуя над ней.

Тоня от души дрыгала ножками и умилялась радостным возгласам взрослых. А ещё ей нравилось касаться своими крохотными пальчиками лиц родных. Они от этого впадали в экстаз и даже суровый дед восторженно лепетал всякие глупости.

Ещё были няньки и какие-то старухи. Их Тоня невзлюбила сразу. От них дурно пахло, но все делали вид, что не замечают этого. Нянька постоянно дышала на маленькую Тонечку чесноком или луком, а старухи воняли издалека. То ли они плохо следили за своей гигиеной, то ли дело было в невозможности освежить одежду. Как бы то ни было, Тоня терпеть не могла, когда они брали её на руки, но, признаться, делали они это не часто. Мама не любила этого, а сама Тоня в таких случаях плакала и выкручивалась. В ответ на свой малышовый протест всегда слышала осуждающее:

– Строптивица растет! Ишь, норов кажет. Ты, матушка-боярыня, поменьше балуй её, а то пропадет девка через выкрутасы свои.

– За языком следи, а то отрезать можно! – изредка огрызалась мама.

– Ой, матушка, это я так… по бабьей дурости, – тут же отступала вредная старуха, но все они умели очень хорошо притворяться.

Тоня никак не могла понять, зачем мать держит подле себя баб и старух. Она такая молоденькая и ладная, а окружила себя стервятницами. Ну, ладно, толстая нянька. Она хоть и дышит чесноком, но вовремя меняет описанные тряпки и ловко подмывает, а остальные…

Антонина вновь не успела додумать и потерялась в буднях, лишь изредка выплывая из рассеянности и играя с родичами. В следующий раз она хорошо осознала себя на руках деда.

– Э, ягодка моя, отпусти-ка бороду! Дай своему деде свободы… – просил Тоню крепкий старикан. Она из озорства наоборот крепче ухватилась и потянула его к себе, чтобы погладить по щеке. Соскучилась. Очень соскучилась и не могла себе объяснить столь сильную привязанность.

– Деда-а, – пролепетала вдобавок и, видя его радость, сама обрадовалась и неожиданно для себя засмеялась.

– Ах, моя красавица! Умница и ладушка! Слышали? Знает, кто ей деда! А как заливается смехом… Моя любимая кроха!

Потом были первые шажочки и выезд из Москвы. Другой терем*(раньше теремом называли женский этаж, как правило, верхний), новые люди и свежий воздух. Только там Тоня поняла, насколько жарко и душно было в городском тереме. Понятно, что её боялись простудить, но только перебравшись в деревню, она наконец-то, вздохнула полной грудью.

В дом Тоню приносили только ночевать, а все остальное время её выгуливали в саду, и если бы не комары со слепнями, то счастью малышки не было бы предела.

Вся эта благодать сменилась возвращением в город и знакомой духотой. Мало того, что терем топили днём и ночью, так ещё в одной горнице вместе с крохой спала нянька, а она мало того, что храпела, так ещё зад её по ночам барствовал и трещал без умолку.

Но что она могла поделать? Возмутиться? Сказать? Ведь уже сносно лепетала! Но никто не вслушивался в её слова. Говорит – и ладно! Тоне казалось, что она могла прочитать стихи и в ответ на это слушатель только мотнул бы головой, отгоняя наваждение, и улыбнулся бы, как ни в чём не бывало.

Но, конечно, дело было не только в невнимании к выходящим за рамки потребностям малышки. Тоня уже поняла, что в тереме каждая женщина занимает определённое положение, и сдвинуть её непросто. А все потому, что дед Тони – думный дьяк разрядного приказа! Над Еремеем Дорониным стоит только боярин Кошкин-Захарьин и сам великий князь, а остальные… Тут всё сложно.

Большинство бояр да князья, безусловно, выше по положению и зовут дедушку Еремейкой, а кое-кто и пальцем грозит, но к ногтю прижать не смеют, как любого другого думного дьяка.

Вон как достаётся ото всех дьяку хлебного приказа! Вечно он виноватым выходит перед всеми, а Доронину поди скажи гадость, если он ведает делами всех служивых людей.

Но это пока Тонины догадки. Из подслушанных разговоров она сообразила, что Московское княжество разрастается, и роль думных дьяков растёт. Раньше они были кем-то вроде секретарей-помощников у думных бояр, а теперь они главы приказов, и уже бочком сидят в думе, да что-то присоветовать могут.

Ну, да бог с княжеством! Тоня узнала, наконец, что её имя Евдокия! А то раньше ягодкой звали, да радостью маминой, а теперь вот Дуняша чаще проскальзывать стало. А ещё она познакомилась со своей старшей сестрой Марией! Машенька оказалась старше всего на пару лет, но её уже сажали за работу, и пока малышка Дуняша тискала в ручках тряпочки, та крутила веретено под присмотрим других женщин. А мама вновь была беременна: в семье ждали мальчика.

Как только у мамы округлился животик, Дуня перестала быть центром внимания домочадцев и дворни. Рядом с ней чаще всего оставалась Маша и её нянька. Дунина же толстуха только продолжала ночевать рядом, а остальное время теперь крутилась возле мамы. Все ждали наследника, и разговоры были только об этом.

Дуня приходила в ужас от того прессинга, что устраивали женщины своей молодой боярыне.

Они без конца капали ей на мозг, что роду необходим наследник, что без него худо, а вот она родит и жизнь переменится, и не будет как в семье подьячего Никифорова…

В конце концов Дуня стала уводить Машу, слушавшую весь этот бред с широко раскрытыми глазами. Они забирались в общую горницу и играли там, а если их гнали оттуда, то забегали на кухню, усаживались в уголке и слушали незатейливую болтовню кухарки с дворовыми.

Бывало, что девочки выбирались во двор, забирались на поленницу и смотрели через забор на улицу. Другим развлечением стало подглядывание за тем, как боевые холопы упражняются в мастерстве, дворовые хлопочут по хозяйству, а девицы сплетничают. Иногда обе малышки засыпали на своем посту, но просыпались уже в постелях. Машина нянька и остальная дворня зорко приглядывали за крохотулечками.

Дуня впитывала все происходящее, как губка. Ей интересно было слушать чужие разговоры, смотреть на прохожих, помогать что-то делать. Для неё всё было ново. А ещё малышка старалась больше говорить, и ответственная Маша поправляла её, когда та ошибалась. Девочки всё время проводили вместе, а Машина нянька не возражала. Её приставили к Марии в качестве наставницы, и она обучала девочку рукоделию. Потом ей досталась бы в ученицы Дуня, но раз кроха уже пристроилась рядом, то женщина возражать не стала. Маленькая Евдокия не доставляла никаких хлопот.

Но однажды весь двор Дорониных погрузился в траур.

Старшая сестра Мария обнимала Дуняшу за плечики и плакала вместе со всеми. Из разговора Дуня поняла, что с беременностью мамы что-то пошло не так и боярыня потеряла ребёнка. Теперь все затаились в ожидании, выживет ли она сама.

Этот период Дуняша запомнила надолго. Дед ходил хмурый и бросал фразы вроде того, что он говорил, что невестка слабая и надо было родниться с другим родом. За эти слова Дуня грозно смотрела на него и не давалась в руки. Дед кряхтел, ворчал и обиженный уходил в княжеский приказ на работу.

Отец в эти дни посерел лицом и подолгу засиживался в общей горнице, гипнотизируя свечу на столе. На женской половине все притихли и с подозрением поглядывали друг на друга.

А к матери ежедневно приходила лекарка, и тогда все начинали бегать, исполнять её приказания. Дуня крутилась возле неё, стараясь следить за её действиями. Малышка надеялась хоть чем-то помочь, понимая, что у неё есть более современные знания, но это стремление было слишком наивным. Никто её не подпускал к матери, да и слушать бы не стал.

Но, слава богу, лекарка оказалась знающей особой, и впору было Дуне поучиться у неё. Во всяком случае боярыню не только отпаивали травами, но ими же обмывали и даже внутрь делали спринцевание. Вот это остудило Дунин порыв лезть в дела, в коих она понимала поверхностно.

Мама выкарабкалась и все зажили по-прежнему. Дуня и Маша стали не разлей вода. К Машиному обучению присоединился отец Варфоломей, а Дуня продолжала держаться сестры и слушала чему он учит. Учебы в её понимании не было, зато заучивание церковных текстов процветало махровым цветом. Маленькая Маша плакала, когда отец Варфоломей сердился на неё за нерадение и смотрел, насупив брови и тогда Дуня поднимала ор, созывая всех вокруг.

Это работало и постепенно отец Варфоломей умерил свой пыл, но любви к детям ему это не прибавило.

Постепенно Машеньку втягивали в женские повседневные хлопоты и свободного времени у обеих боярышень стало мало. Из дома они выходили, а Дуню несли на ручках, только в церковь. Да, собственно, в Москве таким малявкам ходить было больше некуда.

Когда девочки подрастут, то начнут получать приглашения на девичьи посиделки в боярские семьи и даже в княжеский терем. Общение в этом времени между женщинами оказалось активным. Девушки знакомились со своими ровесницами на посиделках, а выйдя замуж, поддерживали связи при помощи снующих по всем дворам сказительниц-старух и свах. И конечно же, если женщины дружили, то могли зайти в гости, но только на женскую половину.

Больше свободы у маленьких боярышень было в загородном имении, и Дуня часто подбивала Машуню погулять без присмотра. Они убегали ловить лягушек, раков и рыбу, искали речной жемчуг, выкапывали разные корешки и пробовали жарить их на костерке. В эти моменты они наслаждались самостоятельностью, не замечая, что за ними всегда следует их нянька и парочка старых боевых холопов, а убежали они меньше чем на сотню шагов. Так прошли первые шесть лет Дуняши.

ГЛАВА 3

Только на шестой свой день рождения Дуня поняла, что её сознание более не уплывает от усталости и напряжения. За прошедшие годы мама всё-таки родила наследника, и он в длинной рубашечке сейчас сидел вместе с женщинами, пытаясь выстроить башенку из берестяных коробочек.

– Дуняша, опять мечтаешь! – воскликнула сестра и отобрала веретено. – Что ж ты за хозяюшка будешь, если тонкую нить спрясть не можешь!

Дуня улыбнулась и пожала плечиками:

– Машенька, мне всё одно не быть такой же искусницей, как ты!

Сестра попробовала нахмурить бровки, не желая соглашаться с тем, что у Дуняши что-то не получается, но улыбка сама собой полезла на её лицо, потому что приятно было услышать, что она искусница.

Маше нравилось возиться с нитками, тряпочками, придумывать рисунок для вышивки и исполнять его. Она могла часами сидеть с рукоделием и не замечать времени. Отвлечь её по силам было только выдумщице Дуняше. Та с удивительностью легкостью «придумывала» новые способы вышивки, которые поражали всех, но сама изобретательница быстро теряла интерес к воплощению своих задумок. Она и в прошлой жизни частенько загоралась, увидев великолепные работы рукодельниц, вышивала-вязала-шила одну-две вещи и остывала, возвращаясь к книгам.

А вот Маша по подсказкам сестры создавала шедевры, и слава о ней как об искусной рукодельнице пошла по всей Москве, даром, что девчонка совсем. Всего восемь лет.

– Поиграй с Ванюшей, – попросила Маша, подметив, что малыш начал кукситься, – а то он заскучал.

– Мы тогда в сад пойдем! – подскочила Дуня и потянулась поднять с пола братика.

– Зачем это? Пусть здесь сидит, – встрепенулась бывшая её нянька-толстуха. – Прохладно нынче.

– Вот и помоги бояричу одеться! – грозно сведя светлые бровки, отчеканила Дуня.

Господи, она впервые в жизни велела кому-то что-то делать!

Но все эти женщины жили за счет её семьи и не утруждали себя работой. Дуня этого не понимала.

Она прекрасно помнила, как экономила в прошлой жизни и боялась потерять работу, да и здесь видела, как с рассвета до заката хлопочут дворовые девки за еду и кров. Эти же… рукодельницы… одна видимость, что они чем-то заняты! А ещё на каждый праздник смотрят жадными глазами на маму, ожидая подарочки – и ведь получают!

Дородная бабища бросила взгляд на сидящую у окна хозяйку, но та с улыбкой посмотрела на дочь и одобрительно кивнула. Она знала, как Дуняша не любит кровавые россказни о святых. А тут как раз затянули сказание о страданиях Иулиании Вяземской.

И то правда, много зла творили вороги в злобе своей, но то, что чуть более полувека назад совершил смоленский князь, шокировало всех. А Дуня, когда впервые услышала эту историю, то долго не могла поверить, что все это не выдумка.

Там ведь мало того, что один князь в гостях у другого совершил убийство, возжелав его жену. Так он очень удивился, получив жесткий отпор от овдовевшей по его воле княгини и отрубил ей руки, ноги, а после бросил искалеченное тело в реку.

Дуня не могла слушать про такое. Её начинало трясти, а сознание не принимало подобной жестокости. Но это было.

Про смоленских князей Дуня более пока ничего не знала, а вот в Москве в ту пору сидел дед нынешнего князя Ивана Васильевича и был он сыном Дмитрия Донского.

Ей и Маше уже начали рассказывать о московских князьях, но говорили так путано, что ничего не было понятно. Она даже не смогла узнать, какой сейчас год!

Отец Варфоломей изредка монотонно жужжал о походах того или иного князя, о сытных и голодных годах, о заговорах и казнях, потом перескакивал на историю присоединения других князей с боярами к Москве или их уходе. И все это вливалось в уши девочек без какой-либо системы.

Маша давно перестала пытаться разбираться в последовательности событий. Всё что нужно, она заучивала, а об остальном даже не задумывалась, и только вопросы младшей сестры заставляли её морщить лоб.

А вот Дуня не сдавалась и пыталась встроить полученные знания в упорядоченную систему, выделив для себя ориентиры.

Так она вызнала, что чуть более десяти лет назад умерла Софья Витовтовна. Уж об этой особе Дуня слышала и даже видела картину, на которой княгиня прилюдно срывает пояс с родственника мужа, обвиняя его в воровстве. Последствием её поступка стала война за престол, ссылка и ослепление сына, получившим прозвище Василий Тёмный.

С большим трудом было возвращено княжение.

Кстати, покалеченного князя оплакали совсем недавно, но Дуня узнала об этом случайно.

Она услышала разговор, что молодой великий князь Иван Васильевич сразу после смерти отца ослепил его любимого воеводу. Вот так.

Отец Варфоломей как-то обмолвился о Жанне Д‘Арк. Она уже прославилась и погибла. Ещё он говорил о правителях других стран и плевался, что какой-то Хуан намерен назвать своей наследницей дочь Изабеллу. Дуняша догадалась, что это будущая Изабелла-католичка*. Сейчас она ещё девочка. На фоне имени Изабеллы вспомнилось открытие Америки и путаница с Индией. А ведь когда Колумб мечтал открыть Индию, там уже побывал тверской купец Афанасий Никитин!

Вот за него душа у Дуняши заболела. Она читала, что он умрёт в 1475 году в бедности от болезней. Афанасий Никитин был великим путешественником, но посредственным купцом, увы. И ей даже хотелось поскорее подрасти, чтобы разузнать о нём и, если получится, то помочь.

Ах, как бы ей расспросить обо всем, не вызывая подозрений? Отца Варфоломея прямо трясёт всего, когда маленькие боярышни пытаются задавать вопросы. Он воспринимает это как неуважение, и в ответ заставляет десятки раз повторять псалмы*. (хвалебные молитвенные песни) Маша боялась отца Варфоломея и благоговела перед ним. А вот Дуня только недавно перестала глядеть на него исподлобья. Уж больно он достал её наказаниями и нравоучениями.

Священник ждал от неё раскаяния в проделках, а она не раскаивалась и молча бубнила псалмы, сердито косясь на него.

Дуня не считала грехом придумывать игры для сестры и брата, задавать вопросы и настаивать на своём. Она упрямо не каялась, а он заранее знал о её проказах от наушниц и выедал мозг нравоучениями, озвучивал наказания и проверял, как она их исполняет.

Отношения с мамиными приживалками у Дуняши тоже не наладились. Машуня как-то услышала, что женщины ябедничали маме на Дуню и тоже перестала с ними общаться.

Вот и сейчас Мария с неодобрением посмотрела на встрепенувшихся теток и отложив свою работу заявила:

– Я тоже пойду гулять.

– Да как же это, прясть надо.

– Вот и пряди, а не по углам с Митрохой милуйся! – неожиданно для всех выдала всегда тихая Машенька.

– Что? Да как же это? Матушка, – возопила оскорбленная мамка, – неправда это! Оговор!

– Мария! – хлестнул окрик матери. – Больно много воли себе взяла!

Девочка упрямо вздёрнула подбородок и с неприязнью посмотрела на возмущенную её словами приживалку. Она была какой-то дальней родственницей отца и оставшись без мужа, пришла жить к ним в дом. Её не обижали, и отец даже обещал выделить приданое, если та надумает вновь выходить замуж. Детей с первым мужем не успели нажить, так почему бы не попробовать наново?

Но Матрёна успела оценить другой образ жизни и не собиралась выходить замуж, а вот в блуде себе не отказывала. Никто бы ничего не сказал, делай она это по-тихому, но женщина то с одним жмётся в доме, то с другим, а у людей глаза не завязаны и рот им не прикроешь, а в доме подрастают боярышни.

Мария не сама догадалась, что легкомысленное поведение приживалок выйдет боком её репутации, а подслушала разговор мамы с отцом. Мамочка попросила его начать приглядывать Машеньке жениха и посетовала на поведение Матрёны.

Вот тогда и Мария обратила внимание на это. Она ещё ребенок, но через пару лет отец должен будет договориться с кем-нибудь о жениховстве для дочери.

Ей как раз к тому времени исполнится десять и начнется подготовка к свадьбе. Всё ведь делается неспешно, а жених скорее всего окажется из другого города. Уйдет год на приезд родственниц будущего мужа, чтобы посмотреть на невесту, одобрить, вернуться домой и рассказать. Потом отцы выгадают время среди церковных праздников, чтобы встретиться и предметно обсудить приданое. Вот ещё год долой. И это если всё сразу сладится, а может, и не договорятся семьи, и тогда всё начинать сначала или обращаться к свахам.

Ну, а там только поспевай к пятнадцати годкам невесты заполнить её сундуки и оповестить всех родственников о том, куда ехать на свадьбу. Гостям за год надо знать, куда и к кому ехать, чтобы все ладно вышло.

Мария ещё плохо представляла, как все это будет, но уже переживала, а такие как Матрёна покоя не добавляли.

Эта родственница наушничала отцу на мать, а матери на отца. И Мария никак понять не могла, как так получается, что мама – хозяйка, Мария старшая дочь, но они ничего не могут сделать с Матрёной и другими приживалками. Дуняша правильно говорит, что душно ей среди этих баб. Маленькая она, но большая разумница! И интересно с ней, не то что с этими клушами-кликушами.

– Прости меня, матушка, что вслух сказала то, о чём все шепчутся, – повинилась Маша, но всем было ясно, что девочка бросила вызов.

Боярыня побледнела и сердито взглянула на Матрёну.

Дуня подошла к сестре, взяла её за руку и ободряюще сжала ей пальцы. Мария была благодарна ей за это. Она даже не поняла, как осмелилась сказать такое, но каждая из этих женщин лицемерно требовала от неё достойного поведения, чтобы никто ничего не мог сказать плохого, а сами…

– Девочки, идите гулять и Ванюшу забирайте, – медленно произнесла боярыня и, найдя взглядом замершую испуганным болванчиком дворовую девчонку Любашку, кивком головы велела следовать за детьми.

Любка сидела в горнице, чтобы подать-убрать, а тут ей доверили детишек! Она подскочила, низко поклонилась, бормоча что вроде «оправдаю доверие… не посрамлю… отслужу, молиться буду…», и бросилась вон.

А боярыня хищно прищурилась, решаясь избавиться от всех приживалок разом. Раньше она боялась осуждения, слухов о немилосердности, но если всё сделать по уму…

Вот только надо будет потом побольше милостыни возле церкви раздать, чтобы люди не сомневались в благочестии дома Дорониных.