Текст книги ""Фантастика 2025-151". Компиляция. Книг 1-33 (СИ)"

Автор книги: Максим Петров

Соавторы: Алим Тыналин,Юлия Меллер
сообщить о нарушении

Текущая страница: 210 (всего у книги 341 страниц)

Глава 19
Черная полоса

Я посмотрел на самых влиятельных финансистов в стране:

– Я предлагаю создание объединенного стабилизационного фонда по образцу действий Дж.П. Моргана в 1907 году, – я разложил на столе схему, которую готовил всю прошлую неделю. – Каждый банк вносит средства пропорционально активам. Общая сумма пятьсот миллионов долларов.

Митчелл недоверчиво покачал головой:

– Пятьсот миллионов? Это четверть всех свободных резервов банковской системы!

– Именно поэтому план может сработать, – ответил я. – Рынок должен увидеть, что банки не бегут, а консолидируют усилия для стабилизации ситуации.

Уигин изучал схему, водя пальцем по цифрам:

– Логично. Chase National готов внести сто миллионов долларов.

– Guaranty Trust семьдесят пять миллионов, – добавил Паркер после короткого размышления.

Представитель Bankers Trust кивнул:

– Шестьдесят миллионов от нас.

Постепенно остальные тоже согласились на участие. Представитель Manufacturers Trust – пятьдесят миллионов. Irving Trust – сорок. Несколько мелких банков – по десять-пятнадцать миллионов каждый.

Митчелл колебался дольше всех, нервно поправляя золотые очки:

– National City Bank… – он выдержал долгую паузу, – готов внести девяносто миллионов. Но при условии строгого контроля расходования средств.

Уигин записывал цифры в блокнот серебряным карандашом:

– Итого четыреста семьдесят миллионов долларов. Почти то, что планировали.

– Отлично, – сказал я. – Теперь вопрос стратегии. Какие акции поддерживать в первую очередь?

Паркер не колебался:

– U. S. Steel, General Electric, ATT. Символы американской экономики. Если они устоят, психология рынка может измениться.

– Согласен, – кивнул Уигин. – Плюс добавить Radio Corporation и General Motors. Представители новых отраслей.

Я достал вторую схему, план координированных покупок:

– Стратегия следующая. Завтра утром, в десять тридцать, одновременно размещаем крупные ордера на покупку по всем ключевым бумагам. Объем – примерно двести миллионов долларов в первые два часа торгов.

Представитель Irving Trust поднял руку:

– А координация? Кто будет управлять операциями?

– Создаем оперативный штаб, – предложил Уигин. – Представители всех банков-участников. Связь через прямые телефонные линии между торговыми залами.

Митчелл все еще сомневался, постукивая пальцами по столу:

– А если не сработает? Четыреста семьдесят миллионов – огромная сумма. Что если рынок поглотит эти деньги и продолжит падать?

Я посмотрел ему прямо в глаза:

– Мистер Митчелл, альтернатива – полный коллапс банковской системы. Маржин-коллы вызовут принудительные продажи на миллиарды долларов. Банки не выдержат такого оттока депозитов.

Долгая тишина. Слышно, как тикают старинные часы на каминной полке, как шуршат документы под нервными пальцами банкиров.

Наконец Уигин встал:

– Голосуем. Кто за создание стабилизационного фонда?

Руки поднялись одна за другой. Даже Митчелл, после долгих колебаний, поддержал предложение.

– Единогласно, – констатировал Уигин. – Операция начинается завтра в десять тридцать утра.

Мы провели еще час, обсуждая технические детали. Кто какие акции покупает, через каких брокеров, с какими интервалами. К шести вечера план был готов.

Выходя из здания Federal Reserve Bank, я чувствовал смесь надежды и тревоги. Пятьсот миллионов долларов – внушительная сумма. Но против девяти миллиардов маржинальных кредитов она казалась каплей в океане.

Вечером того же дня я получил телеграмму от европейских партнеров: «ЛОНДОН И ПАРИЖ ГОТОВЯТ МАССОВЫЕ ПРОДАЖИ АМЕРИКАНСКИХ АКТИВОВ ТОЧКА ОБЪЕМ МОЖЕТ ДОСТИЧЬ СТА МИЛЛИОНОВ ДОЛЛАРОВ ТОЧКА РЕКОМЕНДУЕМ МАКСИМАЛЬНУЮ ОСТОРОЖНОСТЬ ТОЧКА УИЛСОН».

Сто миллионов европейских продаж завтра утром. Даже стабилизационный пул может не выдержать такого дополнительного давления.

Я сидел в кабинете до поздней ночи, корректируя планы и готовясь к завтрашней битве.

* * *

Пятница, 25 октября, началась с осторожного оптимизма. Стабилизационный пул заработал согласно плану, ровно в десять тридцать утра банки-участники начали координированные покупки ключевых акций. Эффект превзошел даже мои ожидания.

Я стоял в торговом зале Chase National Bank, наблюдая за операцией изнутри. Зал представлял собой впечатляющее зрелище, высокие потолки с лепниной, мраморные колонны, ряды дубовых столов, за которыми сидели брокеры в безупречных костюмах. Воздух был наполнен звуками – щелканьем телеграфных аппаратов, приглушенными голосами, шорохом бумаги.

– Покупаем U. S. Steel, десять тысяч акций по рыночной цене! – выкрикивал старший брокер, седой мужчина с военной выправкой.

– General Electric, пять тысяч акций, не выше двухсот сорока! – вторил ему молодой клерк, размахивая телеграммой.

На большой доске, занимавшей всю стену, мелом записывались котировки. Цифры менялись каждые несколько минут, и тенденция была ободряющей.

U. S. Steel: 205… 208… 212…

General Electric: 235… 239… 243…

Radio Corporation: 85… 88… 91…

– Работает, – тихо сказал стоящий рядом со мной Уигин, его обычно напряженное лицо расслабилось. – Рынок реагирует на наши покупки.

К полудню Dow Jones не только восстановил вчерашние потери, но и прибавил семь пунктов. Объем торгов был высоким – четыре с половиной миллиона акций, но без вчерашней паники.

В час дня мне позвонил Джимми Коннорс с биржи:

– Билл, атмосфера на паркете кардинально изменилась! Вчерашние паникеры сегодня покупают на подъеме. Говорят, что кризис преодолен, начинается новый виток роста!

Но я знал, что это лишь временная передышка. Вечером того же дня пришли тревожные новости из Европы.

О’Мэлли принес стопку телеграмм в мой кабинет, где я сидел за письменным столом, анализируя дневные итоги при свете настольной лампы с зеленым абажуром.

– Босс, сводки из-за океана. Не очень обнадеживающие.

Я взял телеграммы, пробежал глазами по текстам. Из Лондона: «БРИТАНСКИЕ ИНСТИТУЦИОНАЛЬНЫЕ ИНВЕСТОРЫ ПЛАНИРУЮТ МАССОВУЮ РАСПРОДАЖУ АМЕРИКАНСКИХ АКТИВОВ В ПОНЕДЕЛЬНИК ТОЧКА ОБЪЕМ ОЦЕНИВАЕТСЯ В ВОСЕМЬДЕСЯТ МИЛЛИОНОВ ДОЛЛАРОВ». Из Парижа: «ФРАНЦУЗСКИЕ БАНКИ ГОТОВЯТ ОТЗЫВ КРАТКОСРОЧНЫХ КРЕДИТОВ АМЕРИКАНСКИМ КОРПОРАЦИЯМ ТОЧКА СУММА ОКОЛО ТРИДЦАТИ МИЛЛИОНОВ».

– Черт, – пробормотал я, откладывая телеграммы. – Они дают нам передышку только для того, чтобы нанести более сокрушительный удар.

О’Мэлли устроился в кресле напротив, его обычно невозмутимое лицо выражало тревогу:

– Что это значит для понедельника?

– Означает, что стабилизационный пул будет испытан на прочность. Сто десять миллионов европейских продаж против наших четырехсот семидесяти миллионов резервов.

В субботу утром мне позвонил сенатор Кларк. Его голос звучал официально и сдержанно:

– Стерлинг, министр торговли Роберт Ламонт и помощник министра финансов Огден Миллс хотели бы встретиться с вами. Неофициально, разумеется. Администрация обеспокоена событиями этого четверга.

Встреча состоялась в тот же день в половине третьего в частном кабинете клуба «Metropolitan» на Пятой авеню. Ламонт оказался крепким мужчиной лет пятидесяти с военной выправкой и проницательными серыми глазами. Миллс выглядел моложе, элегантный и подтянутый, с манерами выпускника Гарварда.

– Мистер Стерлинг, – начал Ламонт, разливая кофе из серебряного кофейника, – сенатор Кларк рассказал нам о ваших пророческих способностях в области финансов. События в четверг подтвердили точность ваших прогнозов.

– Благодарю за доверие, господин министр. Но боюсь, самое тяжелое еще впереди.

Миллс наклонился вперед:

– Поясните, что вы имеете в виду под «самым тяжелым»?

– В понедельник европейские инвесторы начнут массовую распродажу американских активов. Объем может достичь ста миллионов долларов. Плюс отзыв краткосрочных кредитов.

Ламонт отпил кофе, нахмурившись:

– Сто миллионов – серьезная сумма. Но американский рынок торгует активами на двадцать миллиардов долларов. Это менее половины процента.

– Господин министр, дело не в абсолютных цифрах, а в психологическом эффекте. Рынок построен на доверии. Когда доверие исчезает, начинается паника.

Миллс внимательно слушал меня, но с изрядной долей скептицизма:

– А каковы ваши рекомендации администрации?

– Подготовиться к экстренному вмешательству. Федеральная резервная система должна быть готова влить ликвидность в банковскую систему. Министерство торговли должно подготовить план поддержки ключевых отраслей.

Ламонт покачал головой:

– Мистер Стерлинг, американская экономика основана на принципах свободного рынка. Правительственное вмешательство противоречит этим принципам.

– Даже если альтернатива – полный коллапс финансовой системы?

– Коллапс? – Миллс поднял бровь. – Разве вы не преувеличиваете? Четверг был тяжелым днем, но рынки восстанавливаются. Пятница показала отскок.

Я достал из портфеля график маржинальных кредитов:

– Господа, посмотрите на эти цифры. Это колосс на глиняных ногах, готовый рухнуть от малейшего толчка.

Ламонт изучил график, его лицо помрачнело:

– Цифры действительно тревожные. Но президент Гувер убежден, что рынок способен к саморегулированию. Кризисы – это естественная часть экономического цикла.

– Но не кризисы такого масштаба, – настаивал я. – То, что может произойти в понедельник, превзойдет панику 1907 года в десятки раз.

Миллс закрыл блокнот, убрал авторучку:

– Мистер Стерлинг, мы передадим ваши соображения президенту. Но должен предупредить, администрация не склонна к панике. Мы верим в силу американской экономики.

– А если я окажусь прав? Если в понедельник начнется крах?

Ламонт встал, протягивая руку для прощального рукопожатия:

– Тогда мы вспомним ваши предупреждения. И, возможно, обратимся за советом.

После их отъезда я остался в кабинете клуба, допивая остывший кофе. За окном виднелись оживленные улицы субботнего Нью-Йорка, семьи с детьми направлялись в Центральный парк, элегантные дамы выходили из магазинов с покупками, мужчины в котелках спешили по деловым встречам.

Никто из них не подозревал, что через два дня их мир изменится навсегда. А правительство, которое должно было их защищать, предпочитало закрывать глаза на надвигающуюся катастрофу.

Выходные прошли в лихорадочных консультациях. Банкиры встречались в частных домах и закрытых клубах, обсуждая стратегию. Газеты пестрели заголовками о «техническом отскоке» и «восстановлении уверенности».

В субботу вечером я ужинал с Элизабет в ресторане «Delmonico’s», одном из немногих мест, где можно спокойно поговорить без посторонних ушей. Зал ресторана оформлен в европейском стиле: темные дубовые панели, хрустальные люстры, белоснежные скатерти на круглых столиках.

– Уильям, – она перекладывала еду в тарелке, почти не притрагиваясь к превосходному филе бефа с трюфелями, – ты выглядишь измученным. Эти биржевые дела так тебя истощают?

Я отпил глоток красного вина, бордо урожая 1921 года, которое официант рекомендовал к мясу.

– Элизабет, то, что происходило в четверг, было лишь прелюдией. Настоящие испытания впереди.

– Эти документы о Continental Trust… – она понизила голос, наклонившись ко мне через стол, – я продолжаю работать над материалом. Но редакторы по-прежнему считают обвинения слишком серьезными для публикации без дополнительных подтверждений.

– Дополнительные подтверждения появятся очень скоро, – мрачно ответил я. – К сожалению, в виде биржевого краха.

В воскресенье утром я встретился с Уигином в его загородном доме в Вестчестере. Особняк в колониальном стиле, окруженный вековыми дубами, чьи листья окрасились в золотые и багряные тона октября. Мы сидели в его кабинете, обставленном с подчеркнутой роскошью: кожаные кресла, книжные шкафы из красного дерева, камин с мраморной облицовкой.

– Стерлинг, – Уигин налил виски из хрустального графина, – получил конфиденциальные сводки из европейских банков. Картина хуже, чем мы думали.

Он достал из сейфа папку с документами:

– Британские и французские инвесторы готовят масштабную распродажу не только на понедельник. У них есть план поэтапного выхода из американских активов на всю неделю. Общий объем около трехсот миллионов долларов.

Я почувствовал, как по спине пробежал холодок:

– Триста миллионов? Это больше половины наших резервов в стабилизационном пуле.

– Именно. Плюс Deutsche Bank и несколько швейцарских банков присоединяются к распродаже. Они не верят в устойчивость американского рынка.

Уигин подошел к окну, за которым виднелись осенние поля и далекие холмы:

– Есть еще одна проблема. Некоторые участники нашего пула начинают сомневаться. Митчелл вчера звонил, спрашивал, не стоит ли сократить обязательства банка с девяноста до пятидесяти миллионов.

– Если банки начнут выходить из пула, – сказал я, – мы не продержимся и дня против европейского давления.

Понедельник, 28 октября, оправдал самые мрачные прогнозы. Европейские продажи хлынули на американский рынок с самого открытия торгов, как водопад, сметающий все на своем пути.

Я провел утро в торговом зале Chase National, координируя действия стабилизационного пула через прямую телефонную связь с другими банками. Атмосфера была напряженной. Брокеры выкрикивали ордера, телефоны звонили не умолкая, посыльные мальчики бегали между столами с телеграммами.

– Европейские продажи U. S. Steel, двадцать тысяч акций! – докладывал брокер, прижимая трубку к уху.

– Отвечаем покупкой пятнадцати тысяч по рыночной! – распорядился я.

К десяти утра Dow Jones потерял уже двенадцать пунктов. К половине одиннадцатого – двадцать. К полудню – тридцать пять.

Стабилизационный пул работал на пределе возможностей. За три часа мы потратили уже сто восемьдесят миллионов долларов, покупая акции по падающим ценам. Но наши усилия тонули в океане европейских продаж.

– Steel торгуется по сто восемь, – докладывал брокер, вытирая пот со лба белоснежным платком. – Мы покупали по сто десять, сто двенадцать, сто четырнадцать. Все напрасно.

В час дня Уигин созвал экстренное телефонное совещание участников пула. Я слушал переговоры через громкоговоритель, новое техническое чудо для этого времени, установленное в конференц-зале банка.

– Джентльмены, – голос Уигина звучал устало, – наш фонд истощается. За четыре часа потратили двести миллионов, а падение только ускоряется.

Голос Митчелла был полон паники:

– Альберт, мы льем деньги в бездонную бочку! National City Bank уже потратил семьдесят миллионов, а ситуация не улучшается!

– Что предлагаете? – спросил Паркер из Guaranty Trust.

Долгая пауза. Слышно, как потрескивает радиосвязь между банками.

– Временно прекратить поддержку, – наконец произнес Уигин. – Попытаться сохранить оставшиеся средства для критического момента.

Это означало капитуляцию. Банки признавали, что не могут остановить лавину европейских продаж.

К закрытию торгов картина была катастрофической.

Доу-Джонс потерял тридцать восемь пунктов, почти тринадцать процентов. Radio Corporation упала с девяноста четырех до семидесяти семи долларов. General Electric – с двухсот сорока трех до двухсот десяти. Объем торгов превысил шесть миллионов акций – абсолютный рекорд.

Вечером О’Мэлли принес информацию от информаторов, наблюдающих за известными мне лидерами Continental Trust. Они сообщали о невероятной активности в стане противника.

Я понимал, что значит. Операция «Анакондо» запущена. Завтра будет нанесен основной удар. Continental Trust готовится скоординированную атаку.

Все предыдущие дни были лишь прелюдией к завтрашней катастрофе.

Вечером понедельника я поднялся на крышу здания Chrysler Building, самого высокого небоскреба Нью-Йорка, чей шпиль в стиле арт-деко устремлялся в темное октябрьское небо. Лифт доставил меня на семьдесят седьмой этаж, откуда винтовая лестница вела к смотровой площадке.

Октябрьский ветер трепал полы моего темного пальто и взлохматил волосы. Я прошел к парапету из полированного гранита и облокотился на него, глядя вниз на раскинувшийся внизу город.

Нью-Йорк лежал у моих ног как сверкающая карта. Тысячи окон горели теплым желтым светом в небоскребах Манхэттена. Улицы превратились в светящиеся ленты, по которым ползали крошечные точки автомобильных фар. Где-то внизу, в каменных каньонах между зданиями, кипела обычная вечерняя жизнь.

В театрах на Бродвее шли спектакли – «Show Boat» в Ziegfeld Theatre, «The Desert Song» в Casino Theatre. В ресторанах и кафе ужинали пары, обсуждая дневные новости и строя планы на завтра. На улицах гуляли люди, спешившие домой после работы или направлявшиеся к друзьям.

Большинство из них еще не понимали, что их мир рушится. Биржевые сводки в вечерних газетах воспринимались как временные трудности. «Техническая коррекция», «здоровая пауза в росте», «возможность для покупки на падении» – такими заголовками пестрели финансовые колонки.

Но я знал правду.

Завтра Continental Trust нанесет последний, решающий удар. Координированные продажи всех крупнейших инвестиционных домов, Goldman Sachs, Lehman Brothers, Kidder Peabody, окончательно сломают хребет рынка. Объемы будут такими, что никакие банковские пулы не смогут остановить падение.

Маржин-коллы хлынут лавиной. Миллионы мелких инвесторов, купивших акции на заемные деньги, получат требования о немедленном предоставлении дополнительного обеспечения. Не имея наличных, они будут вынуждены продавать по любой цене.

За моей спиной скрипнула дверь на крышу. Обернувшись, я увидел О’Мэлли с термосом горячего кофе в руках. Его лицо выражало тревогу.

– Босс, – он подошел ко мне, протягивая дымящуюся кружку, – время спускаться. Завтра рано вставать.

Я принял кружку, сделал глоток крепкого кофе с молоком. Горячий напиток согрел озябшие руки.

– Да, Патрик. Завтра самый важный день в нашей жизни.

Ветер усилился, принося с собой запах дыма из труб отопительных систем и далекий аромат жареных каштанов с уличных лотков. Октябрь в Нью-Йорке пах осенью и переменами.

По дороге домой я смотрел в окно на ночной Нью-Йорк. Последние прохожие спешили по тротуарам, в окнах ресторанов мерцал теплый свет, полицейские патрули обходили свои участки. Обычная мирная ночь в самом богатом городе самой богатой страны мира.

Но я знал, что эта ночь – последняя в «золотом веке» Америки. Завтра начнется новая эпоха, жестокая и беспощадная. Эпоха, когда миллионы людей узнают, что такое настоящая нужда.

Дома меня ждал письменный стол с последними сводками и планами на завтра. Короткие позиции проверены и готовы к исполнению. Наличные средства размещены в самых надежных банках. Золото переведено в швейцарские хранилища.

Я был готов к краху. Вопрос заключался в том, готов ли к нему остальной мир.

Глава 20
Идеальный шторм

29 октября 1929 года Эдвард Харден проснулся в половине шестого утра в просторной спальне дома на Лонг-Айленде. Первое, что он увидел, открыв глаза, это золотистые лучи осеннего солнца, пробивающиеся сквозь кружевные занавески и ложащиеся на паркет из красного дуба. За окном шелестели листья вековых кленов, окрашенные в багряные и оранжевые тона.

Рядом с ним мирно спала супруга Маргарет, они были женаты уже двенадцать лет. Светлые волосы разметались по подушке в шелковой наволочке, а на губах играла едва заметная улыбка. Эдвард осторожно поцеловал ее в висок, стараясь не разбудить, и направился в ванную комнату.

Приняв душ, он надел свежую белую рубашку с накрахмаленным воротником, темно-синий костюм от портного с Мэдисон-авеню и тщательно завязал шелковый галстук в тонкую полоску. В зеркале на него смотрел уверенный в себе мужчина тридцати восьми лет с аккуратно зачесанными каштановыми волосами и энергичными карими глазами.

Спускаясь по лестнице с резными перилами, Эдвард вдыхал аромат свежего кофе и жареного бекона, доносящийся из кухни. В столовой его ждал накрытый стол: фарфоровые тарелки с золотой каймой, серебряные столовые приборы, льняные салфетки. Горничная Роза, полная женщина средних лет с добрыми глазами, разливала кофе в чашки из тонкого китайского фарфора.

– Доброе утро, мистер Харден, – улыбнулась она, ставя перед ним тарелку с яичницей, беконом и тостами. – Прекрасный день для важных дел.

Эдвард развернул утренний номер «New York Times», просматривая финансовые новости. Вчерашний понедельник принес некоторое восстановление после четверговой паники. Доу-Джонс закрылся на отметке двести девяносто девять пунктов, отыграв часть потерь. Аналитики писали о «техническом отскоке» и «возвращении уверенности инвесторов».

«Все идет по плану», – подумал Эдвард, отпивая ароматный кофе. Его брокерская контора «Харден и Компания» специализировалась на обслуживании состоятельных клиентов со Среднего Запада.

За последние два года он накопил солидный капитал, вложив значительную часть личных сбережений в акции ведущих американских корпораций. Radio Corporation торговалась по семьдесят восемь долларов за акцию, General Electric по двести десять, а его любимая Montgomery Ward по пятьдесят четыре.

В половине седьмого к столу присоединилась Маргарет в шелковом халате нежно-розового цвета. Следом сбежали дети, десятилетний Томми с растрепанными светлыми волосами и восьмилетняя Салли в ночной рубашке с кружевными оборками.

– Папа, а ты купишь мне новую куклу? – спросила Салли, устраиваясь на коленях у отца. – Ту, что мы видели в витрине «Фао Шварц»?

– Конечно, принцесса, – Эдвард поцеловал дочь в макушку. – На этой неделе папа заключит очень выгодную сделку, и мы купим тебе самую красивую куклу в городе.

Томми, уже достаточно взрослый, чтобы интересоваться отцовской работой, спросил:

– Пап, а что такое биржа? Почему все говорят, что там можно быстро разбогатеть?

Эдвард рассмеялся, взъерошив сыну волосы:

– Биржа это место, где умные люди покупают кусочки больших компаний. Если компания работает хорошо, эти кусочки дорожают. А умные люди становятся еще богаче.

– А ты умный, пап?

– Очень умный, – вмешалась Маргарет, целуя мужа в щеку. – Самый умный папа на свете.

В семь утра к дому подъехал черный Buick Master Six с шофером Джеймсом за рулем. Эдвард надел шерстяное пальто с меховым воротником, взял кожаный портфель и направился к выходу.

На пороге его остановила Маргарет:

– Эдди, – она поправила его галстук, – помнишь, мы договорились поехать в эти выходные к твоим родителям в Бостон?

– Конечно, дорогая. Как только закончу с мистером Андерсоном из Детройта. Он хочет вложить в акции еще пятьдесят тысяч.

Маргарет крепко обняла мужа:

– Люблю тебя. Береги себя.

Дети выбежали во двор проводить отца. Салли помахала ручкой, а Томми по-взрослому пожал отцу руку.

– До свидания, папа! Заработай много денег! – крикнул мальчик, когда автомобиль тронулся с места.

По дороге в Манхэттен Эдвард просматривал документы в кожаной папке. Портфель его личных инвестиций на вчерашнее закрытие стоил сто двадцать тысяч долларов, состояние, которое позволяло семье жить в роскоши.

Плюс клиентские счета на общую сумму восемьсот тысяч, с которых он получал комиссионные. Дом на Лонг-Айленде, загородная дача в Коннектикуте, образование в лучших школах для детей, все это стало возможным благодаря буму последних лет.

Офис «Харден и Компания» располагался на двадцать третьем этаже небоскреба на Уолл-стрит. Эдвард поднялся на лифте, которым управлял приветливый ирландец О’Брайен в форме с золотыми пуговицами.

– Доброе утро, мистер Харден! – улыбнулся лифтер. – Готовы к новому дню больших прибылей?

– Всегда готов, О’Брайен. Всегда готов.

Офис встретил Эдварда привычными звуками делового утра. Телефоны звонили, печатные машинки стучали, биржевой тикер в углу выстукивал котировки на длинной бумажной ленте. Секретарша мисс Уиллоубрук, строгая дама в очках с тонкой оправой, уже сидела за своим столом из орехового дерева.

– Мистер Харден, – она подняла голову от корреспонденции, – мистер Андерсон из Детройта звонил полчаса назад. Подтвердил встречу на десять утра. И еще звонила миссис Поттс из Чикаго, хочет увеличить вложения в Montgomery Ward.

Эдвард прошел в свой кабинет, просторное помещение с панорамными окнами, выходящими на Гудзон. На массивном столе из красного дерева лежали утренние сводки биржевых котировок. Он включил тикер, наблюдая за бегущими цифрами.

RCA – 78… 76… 74…

GE – 210… 207… 204…

MONT WARD – 54… 52… 49…

Первый час торгов показывал снижение, но это не вызывало тревоги. После вчерашнего восстановления небольшая коррекция казалась естественной.

В девять тридцать Эдвард созвонился с несколькими коллегами. Настроения варьировались от осторожного оптимизма до полной уверенности в продолжении роста.

Джордж Майлз из «Милтон Бразерс» говорил:

– Эдди, умные деньги вчера вернулись на рынок. Это была последняя возможность купить качественные акции по сниженным ценам.

Фрэнк Колумен из «Нью-Йорк Инвестмент» соглашался:

– Европейцы распродали почти все. Давление ослабло. Теперь рынок может спокойно расти дальше.

К десяти утра Доу-Джонс потерял уже восемь пунктов, но это все еще укладывалось в рамки нормальных колебаний. Эдвард встретил мистера Андерсона, солидного промышленника из Детройта с седыми усами и золотыми зубами.

– Мистер Харден, – Андерсон устроился в кожаном кресле напротив стола, – я хочу вложить дополнительные пятьдесят тысяч в автомобильные акции. General Motors выглядит особенно привлекательно.

– Отличное решение, – кивнул Эдвард, доставая бланки ордеров. – GM торгуется сегодня по сорок девять долларов. Очень выгодная цена после недавней коррекции.

Пока они обсуждали детали сделки, тикер в углу начал работать быстрее. Звук стал более частым, почти лихорадочным.

В половине одиннадцатого в кабинет ворвалась мисс Уиллоубрук с бледным лицом:

– Мистер Харден, срочные новости с биржи! Доу-Джонс потерял уже двадцать пунктов!

Эдвард извинился перед клиентом и подошел к тикеру. Цифры мелькали с пугающей скоростью:

RCA – 68… 64… 58…

GE – 195… 187… 178…

MONT WARD – 43… 38… 32…

– Что происходит? – спросил Андерсон, присоединяясь к ним.

– Техническая коррекция, – попытался сохранить спокойствие Эдвард. – Возможно, крупный игрок фиксирует прибыль.

Но в глубине души он начинал понимать, что это нечто большее. Объемы торгов были колоссальными, цены падали слишком быстро и по всем акциям одновременно.

К полудню картина стала катастрофической. Доу-Джонс потерял уже сорок пунктов, более тринадцати процентов. Личные инвестиции Хардена обесценились на тридцать тысяч долларов за утро.

Зазвонил телефон. Звонил Чарльз Брэдфорд из «Континентальной трастовой компании», банка, который кредитовал большую часть маржинальных позиций Эдварда.

– Харден, – голос Брэдфорда звучал холодно, – нам требуется дополнительное обеспечение по вашему маржинальному счету. Двадцать пять тысяч долларов. Сегодня же.

У Хардена похолодело в груди:

– Чарльз, я понимаю ситуацию, но…

– Никаких «но», Харден. До трех часов дня. Или мы будем вынуждены продать ваши позиции по рыночным ценам.

Двадцать пять тысяч долларов наличными. Все свободные деньги Эдвард уже вложил в акции. Дом заложен под кредит. Единственный способ найти деньги – продать часть акций, но по нынешним ценам это означало огромные потери.

Телефон зазвонил снова. На этот раз звонила миссис Поттс из Чикаго:

– Мистер Харден, что происходит с моими инвестициями? Мой сосед говорит, что Montgomery Ward рухнула на тридцать процентов!

– Миссис Поттс, это временные трудности…

– Временные? – ее голос дрожал от ярости. – Я доверила вам сбережения всей жизни! Сорок тысяч долларов!

Один за другим звонили клиенты. Паника в их голосах передавалась Эдварду. Мистер Томпсон из Кливленда потерял половину пенсионных накоплений. Семья Джонсонов из Милуоки лишилась денег, отложенных на образование детей.

К часу дня его личный портфель стоил уже только семьдесят тысяч долларов. Потери составили пятьдесят тысяч за пять часов торгов.

Эдвард сидел за столом, потирая ноющие виски. Кожаная обивка кресла, которая еще утром казалась символом успеха, теперь ощущалась как насмешка судьбы.

Мисс Уиллоубрук принесла еще один маржин-колл. Теперь уже на тридцать пять тысяч долларов. Банк требовал либо денег, либо немедленной продажи всех позиций.

– Продавайте, – прошептал Эдвард. – Продавайте все.

К двум часам дня его личные инвестиции были ликвидированы по бросовым ценам. Вместо ста двадцати тысяч долларов утром осталось сорок две тысячи. Но хуже того, долги банку составляли шестьдесят тысяч долларов.

Дом на Лонг-Айленде, дача в Коннектикуте, сбережения детей, все это должно было пойти на покрытие задолженности. И даже этого может не хватить.

Телефон звонил беспрерывно. Разоренные клиенты требовали объяснений, которых у Эдварда не было. Как объяснить, что за один день рухнул мир, который казался незыблемым?

Мистер Андерсон, который еще утром собирался вложить пятьдесят тысяч долларов, теперь кричал в трубку:

– Харден, вы мошенник! Я потерял все благодаря вашим советам! Я подам на вас в суд!

К трем часам дня Доу-Джонс потерял уже пятьдесят пунктов. Radio Corporation торговалась по сорок четыре доллара, на сорок процентов ниже утренних цен. Montgomery Ward упала до двадцати восьми долларов.

Эдвард встал из-за стола, подошел к окну. Внизу, на Уолл-стрит, собирались толпы людей. Полиция пыталась поддерживать порядок. Кто-то плакал, кто-то кричал, кто-то просто стоял в оцепенении.

За его спиной тихо всхлипывала миссис Уиллоубрук. Ее собственные скромные сбережения, вложенные в акции по его совету, тоже превратились в пыль.

– Мистер Харден, – она вытирала глаза носовым платком, – звонила ваша супруга. Спрашивала, когда вы вернетесь домой.

Домой. К Маргарет и детям. Как он скажет им, что дом больше не их? Что Салли не получит новую куклу, а Томми не сможет поступить в частную школу? Что вместо роскоши их ждет нищета?

Эдвард открыл ящик стола, достал пистолет «Кольт», который держал на случай ограбления. Черный металл холодил ладонь.

Но нет. Это будет слишком жестоко для мисс Уиллоубрук. Да и полиция начнет расследование, что причинит семье дополнительные страдания.

Он убрал пистолет, взял шляпу и направился к двери.

– Мистер Харден, куда вы? – спросила секретарша.

– Прогуляться, мисс Уиллоубрук. Подышать свежим воздухом.

Эдвард поднялся на лифте на тридцатый этаж, затем по служебной лестнице на крышу. Октябрьский ветер трепал полы его пальто. Город расстилался внизу, равнодушный к личным трагедиям.

Он достал из кармана фотографию семьи, Маргарет, Томми и Салли улыбались на ступенях их дома. Дома, который уже не принадлежал им.

«Простите меня,» – прошептал Эдвард и сделал шаг вперед.

Эдвард Харден стал одним из первых, но не последним, кто в тот черный вторник не смог пережить крах своих надежд и мечтаний.

* * *

Я проснулся за полчаса до рассвета, хотя будильник должен зазвонить только в половине седьмого.