Текст книги ""Фантастика 2025-151". Компиляция. Книг 1-33 (СИ)"

Автор книги: Максим Петров

ГЛАВА 6

– М-да, дивно! – в который раз повторял боярин Еремей, покачивая головой и опасаясь ступить сапогом на простенький светлый коврик возле постели внучки.

Он степенно оглядывал светёлку и не находил слов, чтобы выразить свои эмоции. Роспись на стене была хороша, но не только она создавала уют в комнатке. Большие окна, украшенные полотном, богатое покрывало на кровати, натёртый маслом вещевой сундук, лаконичный деревянный столик и чудное креслице, сделанное по запросу Дуняши… а ещё множество мелких вещичек… всё вместе выглядело цельным, удобным и благостным.

– Лепо! Ну до чего же лепо! – в восторге вторил вернувшийся из поездки по княжеским делам отец Дуняши и едва удерживался, чтобы вновь не подхватить дочку на руки и не расцеловать.

– Внучка, а это что же такое? – Еремей и сам видел, что это полки, но какие-то странные.

Их было много, они расположены одна над другой и ещё поделены на квадраты. В каждом отделении положено что-то важное для внучки и вроде бы много всего, а порядок.

– Это? – девочка смутилась. Вводить слово стеллаж ей не хотелось, а как по-другому назвать не придумывалось. – Не знаю, деда, – призналась она. – Но очень удобно ставить туда короба с тряпочками и нитями, кисти, разведённые краски или вот в корзинках разложены осенние дары, что мы с Машей и Ванюшей в имении собрали.

– Вижу. Ладно всё получилось.

– Деда, я думаю, что если у тебя в приказе сделать тако же во всю стену, то свитки удобнее хранить будет.

– Ишь, думает она, – хмыкнул Еремей.

– А что, – подключилась Маша, – всё стену с полками использовать, как карту нашего княжества и раскладывать свитки соответственно карте, а не абы как!

Дьяк открыл рот и выпучил глаза, а потом со стуком закрыл. Медленно повернулся к стене с полками, мысленно себе что-то представил и перевёл взгляд на Машку:

– Это ты сама придумала?

– Про карту? – отчего-то уточнила она.

– Да.

– Про карту – сама.

– А не про карту? – с подозрением спросил Еремей.

– Дуняша сказала, чтобы я себе подобно же во всю стену сделала, только с дверцами, и каждую подписала, чтобы не путаться, где какой рисунок для вышивки лежит и нити разложить по ящичкам.

Дуня улыбнулась, видя Машино оживление. Сестра говорила, возбужденно поводя кистями рук, будто дирижировала оркестром.

– Ишь, какой порядок задумали у себя сделать. Экие вы у меня разумницы. А мне, значит, карту посоветовала… По середке положить свитки московских служивых, по краям подмосковные, а далее…

Еремей потыкал пальцами, мысленно определяя, куда следует положить свитки с именами служивых из Коломны, Дмитра, Каширы…

– Умно, отец! – одобрительно воскликнул молодой боярин Вячеслав и подмигнул раскрасневшейся от волнения жене с дочерями.

Еремей оглаживал бороду и опять качал головой, не в силах выразить своё удивление.

– Стило… иль нет? – ткнул он пальцем на палочки, обмотанные кожаным шнуром.

– То для рисования, – Дуня подскочила и вытащив с полки свиток, на котором она делала эскиз, положила на столик и в несколько штрихов обозначила силуэт кошечки.

– Дивно, – повторил боярин и после того, как рассмотрел силуэт, взял в руки палочку.

Покрутил, наклонился и провёл черту по бумаге. – Удобно, но мягковат стерженёк!

Дуня тяжко вздохнула. Она сама знала, что карандаш у неё не получился. Уж они с Любашей пробовали сажу смешивать с глиной и запекать, потом сажу растирали с воском и клеем… кое-что получилось, но не для продажи. Нужен был графит, а о нём никто не слышал. А Дуняша уже успела помечтать, как она организует карандашную мастерскую, но пришлось распрощаться с этой мыслью. Одна радость: обошлась без свинцовой палочки, воспользовавшись обожжённым в печи стержнем из сажи с белой глиной, а то от свинца на пальце какая-то бяка образовалась.

– С окошка не дует? – обеспокоенно спросил дед. – Волоки ты не захотела ставить, а с ними всё теплее было бы.

– Я в щели тряпичных обрезков подоткнула, а на ночь полотном завешиваю, так что не дует.

Боярин подошёл, поводил ладонью возле окна и удовлетворенно кивнул. Вновь повернулся к изукрашенной стене и увидев что-то новое, крякнул:

– Ну и затейница ты, Дуняшка! А это что? – Еремей пригляделся и увидел, что в дальнем углу сундук не просто так поставлен на бок. Он-то, грешным делом, подумал, что хозяюшка светлицы не придумала, куда поставить второй сундук и задвинула подальше. Боярин подошёл и к своему удивлению убедился, что дверцы у сундука переделаны и теперь его не поставишь, как должно.

– Ерунда какая-то! – хмурясь пробормотал он и потянул за одну из створок. Та легко поддалась и взгляду боярина предстала висящая на поперечной перекладине одежка. Каждая рубаха, сарафан, летник и всё остальное покоилось на хитро сложенных деревяшках.

– Что это? – опешил дед.

– Короб для одежды.

– Я понял, но зачем?

– Чтобы ничего не сминалось и увидеть сразу, не завелась ли моль. Да и удобно…

– Ой-ли! А не из-за лени ли ты это выдумала? Следить за вещами в сундуках – женская повинность, а коли так висеть будет, так чем тебе заниматься?

– Деда! – обиженно воскликнула Дуня, и Машка поддержала её возмущенным взглядом.

Милослава же закусила губу, опасаясь, что батюшка Еремей повелит не портить сундуки ставя их на бок.

Боярин погрозил пальцем, пряча улыбку в бороде и обратился к сыну:

– Погостили на женской половине и хватит. Пошли-ка, поговорим, да и вечерять пора.

Милослава проводила свекра с мужем, а сама подозвала посланницу, вернувшуюся от Кошкиных.

– Ну?

– Внизу Ирина Владимировна дожидается. Я её тайком провела, чтобы она тишком всё посмотрела и боярыне Евпраксии Елизаровне доложила, что видела.

– Ишь ты, тишком посмотреть? Осторожничает Кошкина, – нахмурилась Милослава. – Ну что ж, веди нашу гостью, да скажи Парашке, чтобы у меня в светелке собрала наливочек с закускою. Посидим с Ириной…

Милослава замолчала и, коротко глянув на замерших дочерей, вновь окрикнула недавнюю посланницу:

– Ты Парашке скажи, чтобы в дар Иринке подготовила шкурку… ту, что мне на ворот оказалась мала.

– Все скажу, матушка… побежала я, а то гостья заждалась.

Милослава тяжело вздохнула и с досадой молвила дочерям:

– Ничего толком не сказал наш боярин-батюшка.

– Но дедушке всё понравилось, – возразила Маша.

– Понравилось, – кивнула Милослава, – но будет дожидаться слова отца Варфоломея, – боярыня ещё что-то хотела добавить, но посмотрев на девочек, ограничилась коротким: – Как тот скажет, так и будет.

И видя, что девочки расстроились, погладила их по головам:

– Ничего, мы же не сидим сложа руки? Сейчас Ирину уважим, а она в тереме Кошкиной за нас слово скажет. Вот у нас сильная заступница и появится.

Послышались голоса, а к Милославе подбежала Парашка, чтобы накинуть поверх горничной (домашней) рубахи распашной шушун, и Милослава поспешила встретить гостью. По статусу она была выше дальней родственницы Кошкиной и могла бы встретить Иринку в своей комнатке, но сама Кошкина стояла несоизмеримо выше Милославы и сейчас надо было показать уважение к Евпраксии Елизаровне через встречу Ирины.

Машуня увела Дуню к себе, чтобы мама могла без лишних глаз показать её светелку и без оглядки вести разговор. Девочки еле успели прошмыгнуть, чтобы гостья не застала их неодетыми. То есть, на них была нижняя рубашка и поверх неё расшитая горничная, но в этом позволялось ходить только в кругу домочадцев.

Дуня с Машей еле дождались, когда уйдет тетя Ирина. А когда повеселевшая мама сказала, что завтра им ждать Евпраксию Елизаровну, то Дуняша даже уснуть не могла. Ситуация с росписью вызывала у неё двоякие чувства. С одной стороны она всерьёз обеспокоилась из-за поднявшегося шума вокруг её работы, а с другой ей не верилось, что из такой ерунды кому-то не стыдно раздуть скандал с последствиями. Она могла бы нарисовать действительно шокирующие вещи, но выбрала милый, подходящий её возрасту сюжет и, к полнейшему своему изумлению, ошиблась.

Дед только крякнул, когда услышал, какая важная гостья завтра посетит его дом, но был доволен. А Милослава торжествующе посмотрела на него и весь вечер сидела, как царица.

А на следующий день случился коллапс! Не успела прибыть боярыня Кошкина со своими женщинами, отведать наливочки и посмотреть чудо-картину, как заявился отец Варфоломей. У Дуни даже сердце сжалось в предчувствии неприятностей. Она с тоской посмотрела на Кошкину и потупила взгляд.

Боярин Еремей велел Милославе спуститься и чинно попросил разрешения войти в Дунину светелку вместе с отцом Варфоломеем. Разрешила. Отец Варфоломей вошёл и застыл. Повисла гнетущая тишина. Потом он вплотную подошёл к иконе, перекрестился, благословил присутствующих.

– Постилась ли ты, Дуняша, перед тем, как браться за кисти? – первым делом спросил отец Варфоломей.

Дуня от неожиданности только глазами хлопала, но мама помогла:

– Мы соблюдаем все посты, и ты знаешь об этом.

– Но тут особый пост, чтобы очистить душу перед…

– Уж если у ребенка душа грязная, то… – громогласно влезла боярыня Кошкина. Она сидела в креслице за рабочим столом Дуняши и неодобрительно наблюдала за отцом Варфоломеем. Её перекосило уже тогда, когда священник оставил уличные следы на чистом девичьем коврике.

Да и Иринка вчера рассказала, зачем нужна её поддержка Милославе Дорониной, и та решила, что если ей понравится расписанная стена, то она заступится.

Евпраксии Елизаровне с первого взгляда очень понравилась светелка маленькой Дуняши, как и сама малышка. Она хотела с ней пообщаться, чтобы убедиться, что девочка сама всё рисовала, но ей помешали.

– И что означает сия фреска? – проигнорировав выпад боярыни, непривычно ласково спросил отец Варфоломей.

Дуня насторожилась и мысленно возмутилась: ничего не означает! И шторы ничего не означают, как и кровать, испачканный уличной грязью коврик, сундук… Но надо было отвечать и искать смысл в детской картинке, а то придумают за неё.

– Дерево, – сглотнув, начала говорить Дуня, – это наш мир. А животные… они наше настроение, – тщательно подбирая слова, она пыталась выразить свою мысль коротко, чтобы не дать повод прицепиться к пояснениям.

– Настроение? – всё же заострил внимание отец Варфоломей.

– Волк выискивает, чем поживиться; зайцу надо всё успеть и никому не попасться; улитка рада тому, что просто живёт…

Дуня замолчала. Лица взрослых вытягивались в удивлении, и она поняла, что наговорила уже достаточно.

– Хм, вот оно как. Улитка рада тому, что просто живёт, – глубокомысленно повторил отец Варфоломей. – Значит, ты решила, что можешь наделять бездушных тварей божьих собственным предназначеньем? Решила оспорить…

– Гхм, – кашлянул дед и строго посмотрел на него.

Дуня колебалась между тем, чтобы заплакать и подбежать к матери и тем, чтобы гордо посмотреть на своего личного врага, а отец Варфоломей – её враг. Но решать не пришлось, её лицо само по себе сделалось насупленным, а сжатые кулачки привлекли взгляд Кошкиной.

– Почто дитя светлое гнобишь? – боярыня грозно пристукнула посохом и подалась в сторону отца Варфоломея. – Кто дал тебе право изничтожать божью искру в сердце ребёнка?

Дуня вскинулась и с восхищением посмотрела на Кошкину. От той веяло силой и властью.

Вот такой должна быть боярыня! А отец Варфоломей сдулся, если употреблять приличные слова, и тем противнее он стал для Дуни. Дрянной человек! И, кажется, к этому же выводу пришёл дедушка, но не спешил что-либо говорить.

Установившуюся тишину разбила Милослава.

– Прошу дорогих гостей откушать, – пропела она, выпроваживая всех в общую горницу.

Там гости разделились. Обычно за столом все сидели вместе, но когда появлялись чужие, то женщинам накрывали отдельный стол или они вовсе уходили на свою половину. Сейчас требовалось подчеркнуть официальность визита боярыни Кошкиной, поэтому женщины остались в общей горнице.

Дуню с Машей в этот раз за женский стол не посадили, но боярыня Кошкина задержала девочек и обратилась к младшей:

– А мне сможешь такую же красоту нарисовать?

– С радостью, – выпалила Дуня. – Только вот краски… у меня кроме охры, ничего нет…

– Так всё же сама всё нарисовала?

– Сама… – пожала она плечиками и открыто посмотрела на боярыню.

Дуня не раз видела деда важным и значительным, да и мама могла быть властной… кхм, она была властной! Но Кошкина… у этой женщины даже энергетика была другой: ощутимо сильной, подавляющей или ласкающей. Эта мощь поразила Дуню. Ей захотелось быть такой же, но получится ли? Такое не изобразишь, сделав строгое лицо! Это что-то другое, наработанное годами… Дуня же до сих пор стесняется приказывать, хотя заметила, что усложняет своим поведением жизнь зависимым от неё людям.

Застолье не получалось. Дед напряженно косил глаза в сторону женского стола, а отец Варфоломей сидел мрачным вороном, демонстрируя своё негодование. Было видно, что внутри него всё клокочет, но высказываться более он не смел. Только молодой боярин с лаской и гордостью поглядывал на свою жену, подмигивал дочерям, подающим угощение Евпраксии Елизаровне.

Боярыня благосклонно посматривала на девочек, но ела только из вежливости. Она слегка пригубила кубок, отщипнула кусочек от пирога и немного подождав, когда сопровождающие её женщины хоть немного насытятся, обратилась к хозяйке дома:

– Милослава, приводи дочерей поутру ко мне. У меня лучшие по всей Москве мастерицы сидят, вышивают, а я слышала, что старшая у тебя искусница.

Дуня взволнованно посмотрела на маму. Её не пригласили, а только дочерей. Это обидно, но…

– Испрошу разрешения у боярина Еремея. Как он скажет, так и будет.

– И ладно, – одобрила Евпраксия Елизаровна. – Засиделась я, пойду… – боярыню подхватили под руки, чтобы помочь встать. Она не была беспомощна, но её наряд, точнее, наряды весили прилично.

Еремей тоже подскочил, а вместе с ним остальные мужчины. Кошкина удостоила дьяка Доронина насмешливым взглядом, а он огладил бороду, скрывая улыбку.

Боярыня, проходя мимо смотревшей на неё во все глаза Дуни, остановилась и погладила её по щеке. Потом вздохнула и неспешно поплыла к выходу.

Тогда показалось, что вопрос с росписью закрыт.

Дуняша уже вовсю работала в горнице боярыни, под присмотром десятков женских глаз, самой боярыни и Маши с девушками из их дома, когда узнала, что её настенный рисунок по настоянию отца Варфоломея продолжили обсуждать в церковной среде.

Оказалось, что неугомонный священник противопоставил Дуняшину роспись расположенной в углу той же стены иконе и на собранном церковном совете громко вопрошал: кому молится боярышня? Животным, как язычница, или святому?

И конечно же, попы быстро договорились, что Дунина картина – это ересь и грех, и повелели замазать.

Но выполненную ею роспись в тереме Кошкиной не тронули. Может потому, что побоялись лезть в дом первого боярина, а может, не смогли придраться к изображению. В этот раз Дуня на оштукатуренной стене нарисовала часть Москвы и церковь Рождества Богородицы на Сенях.

Не посмели велеть замазать купола.

ГЛАВА 7

Дуняше нравилась зимняя Москва. Свежий снежок прикрыл всё неприглядное и можно было помечтать, что город немножечко другой. Когда-нибудь таким и будет: раскинутся по всему городу золотыми пятнами макушки церквей, кривые улочки превратятся в каменные проспекты, а реки обретут гранитное обрамление.

Ефимка правил санями, покрикивая на зазевавшихся прохожих, но не озоровал кнутом почём зря. Он вёз старшую внучку боярина Доронина в кремлёвский терем, а младшую к Кошкиным.

С девочками гордо восседали сопровождающие девушки, а рядом скакали на конях боевые холопы.

Старшую боярышню Ефимка довёз первой, и скалясь щербатым ртом, смотрел, как волнующуюся девочку с сопровождающими встречает у ворот слуга великой княгини и ведет по двору к женской половине жилого дворца.

Ефимка вызнал у толкущихся здесь людишек, где ему дожидаться боярышню после того, как отвезёт младшую внучку боярина к Кошкиным, и залихватски прикрикнув на зевак, тронулся дальше.

Дуня пыталась разглядеть княжеские хоромы, но стражники остановили сани слишком далеко, чтобы оценить постройки. Оставалось терпеливо дождаться Машиного рассказа о том, что она видела и как её встретили в княгининой мастерской. Правда мама шепнула ей, что Машенька вряд ли увидит саму Марию Борисовну, хоть приглашение подписано ею. Да и посадят маленькую искусницу где-нибудь в уголке, но роптать не надо.

Дуня понимала, что нет урона Машиной чести в том, чтобы сидеть в углу при более старших и родовитых, а вот сказать, что в княгинином тереме была – это круто! Дед наверняка к месту и не к месту прихвастнёт приглашением, но взволнованная сестра явно надеялась на что-то другое.

Ефимка уже подкатил к дому Кошкиных и, увидев открытые ворота, высадил Дуняшу с Любкой. Въезжать во двор ему было нельзя, да и некуда. Там суетились дворовые боярина, выгружая какие-то сундуки. Гришка, дедов боевой холоп нахмурился, соскочил с коня и огораживая боярышню от посторонних, повёл к крыльцу.

– Гришенька, – обратилась Дуняша к воину, – идём к тому крылечку! – она махнула рукой в сторону. – Там спокойней и мы с Любашей сразу на женскую половину попадем.

Они свернули и, обойдя дом, подошли к боковому высокому крыльцу. Любаша уже взлетела птичкой по расчищенным ступенькам и открыла дверь для своей боярышни, но та увидела в заснеженной части сада сидящую в деревянном кресле фигуру. Это было нелепо и странно.

Мороз, снег скрипел под ногами и замотанная в шкуры скособоченная фигура, показавшаяся Дуняшке памятником скорби.

– Любаша, подожди, – тронула она девушку за руку и, сбежав обратно по ступенькам, побежала по расчищенной от снега тропинке. Не добегая до фигуры в шкурах, она в нерешительности замедлила шаг.

Зачем она сюда кинулась?

Что скажет?

Зачем лезет туда, куда не просят?

Но её люди смотрят на неё с теми же вопросами в глазах, и теперь тихонько возвернуться не получится.

– Кто там? – услышала Дуня раздраженный мужской голос и всё же хотела сбежать, пока странный сиделец не обернулся. – Иди сюда, поправь шкуру… я замерз.

Дуня подбежала и начала подтягивать сползшие шкуры с… парня.

– Ты кто? – округлив глаза резко спросил он.

– Я?

– Ну, себя-то я знаю! – раздраженно фыркнул незнакомец.

Дуня выпрямилась и как положено назвала себя.

– Дунька Доронина? – переспросил он и она от возмущения чуть не задохнулась:

– Да ты оглох? Я же сказала, что я Дуняша, а не Дунька. Повтори! – потребовала она, не заметив, что ошиблась и в этот раз назвала себя не Евдокия, а по-домашнему.

Парень хмыкнул и повторил:

– Дунька.

– А вот я тебя! – зашипела рассерженной кошкой Дуняша и, отбежав к сугробу, слепила снежок и запулила им в насмешника. Он прикрылся одной рукой, но снежок рассыпался и всё-таки попал ему на лицо.

– Сдурела? – рявкнул он.

– Повтори как нужно! – поставив руки в боки, велела девочка и угрожающе потянулась за следующим снежком.

– Ненормальная! – сердито раздувая ноздри, выругался парень, но продолжал сидеть.

Дуня схватила новую пригоршню снега и собрав его в комок, замахнулась…

– Сдаюсь… Дуняша, – быстро произнёс грубиян.

Девочка демонстративно повернула ладонь, роняя снежок и отряхнув руки, спросила:

– А ты кто?

– Не догадалась?

Она замотала головой, а он вяло махнул рукой.

– Ну да, ты ещё мелкая совсем. Сколько тебе? Шесть?

– Семь уже, – с достоинством произнесла девочка.

– Ну я и говорю – мелюзга.

Дуняша нахохлилась и чопорно произнеся: «Приятно было пообщаться», собралась бежать к волнующейся Любаше и Гришке.

– Постой, – торопливо крикнул парень. – Я Пётр Яковлевич.

– Сын Якова Захарьевича? – хмуря лоб, уточнила Дуня и сообразив, что кидала снежок в важного человека, прикрыла рот ладошками.

– А, дошло, что непочтительно вела себя! – тут же укорил её молодой боярич.

Но она по его лицу поняла, что он боле не сердится. Поэтому подошла ближе и заговорщически спросила:

– Петр Яковлевич, у тебя тут эксперимент?

– Чего?

– Ну, ты тут не просто же так? Одно из двух: либо сидишь в засаде, бдишь за кем-то, либо чего-то измеряешь…

Боярич вылупился на неё так, как будто он не человеческий сын, а совиный птенец.

– Ты не скорбна ли умом? – вкрадчиво спросил он.

Дуня обиженно запыхтела и решила отстоять свою точку зрения:

– Вот ты тут! – она обличительно топнула ножкой и уперлась пальцем в его грудь. – За сугробом тебя не видно, а ты сидишь и на всех глядишь! – она махнула в сторону двора, где продолжали носить сундуки. – Я так думаю, что ты кого-то проверяешь или украдкой подсчитываешь имущество.

Брови сына хозяина дома поползли вверх, но Дунино предположение о том, что он ведет догляд отверг резко и даже неприязненно:

– Сижу, но не гляжу и не подсчитываю.

– Ну, значит, проводишь эксперимент! Вот только какой? – Дуня задумчиво постучала указательным пальцем по верхнему зубу и с подозрением оглядела боярича. Он от макушки до пят был замотан в шкуры… и что бы это значило?

– Ну? Чего надумала? – заинтересованно поторопил её боярич.

Дуня сердито глянула на него, попыхтела и расстроенно развела руками:

– Ну, не знаю! Может, ты теплопроводность шкур определяешь?

– Чего? Ты где таких слов нахваталась?

Дуняша скривилась и обижено отвернулась. Они помолчали, а потом она вспомнила, что её ждут и из вежливости предложила вернуться в дом, чтобы не мерзнуть. И вот тут он зло распахнул шкуру, потом полу шубы и Дуня увидела, что у него нет ноги.

– О! – выдохнула она и вопросительно посмотрела на Петра. – Так тем более не поняла, чего ты, Петр Яковлевич, тут сидишь?

– Дура! – он от возмущения дернулся вперёд, желая дотянуться до неё, но Дуняша отпрыгнула.

– Я умная! Все это говорят.

– Тебя обманули!

Дуня набрала воздуха, чтобы побойчее, да половчее ответить и… выдохнула. Вот обидится молодой Кошкин и прикажет выпороть её, и будет в своём праве. Он на верхней ступени боярства, а она на нижней.

– А что насчет протеза? – огорошила его девочка.

– Что?

– Ну, чего деревянную ногу не заказал сделать?

Парень пристально посмотрел на неё, а она, приметив опасные для себя огоньки разгорающейся злости, быстро начала объяснять:

– Вот пираты на ремешках пристегивают простую палку и хромают, – Дуня тут же изобразила походку, при которой одна нога не сгибается. – А если у них нет руки, то они пристегивают себе крюк! Представляешь, хватают этим крюком яблоко и хрумкают его, а потом противнику по горлу – кряк! – она резко махнула рукой со зверским видом и тут же изобразила хватающуюся за горло жертву, да так ловко и правдоподобно захрипела, что наблюдающий за ней дедов холоп Гришка побледнел.

– Ты точно ненормальная, – покосился на Дуню боярич. – В церковь ходишь? – с подозрением уточнил он.

Дуня сникла и вяло кивнула, но парень неожиданно захохотал:

– Я тебя вспомнил. Матушка рассказывала о тебе. Так это ты расписала её горницу? Надо будет попросить матушку, чтобы показала.

– А ты не видел? – воспряла Дуня. – Там такая красота!!! Красотища!

– М-да, скромности тебя забыли научить, – хмыкнул он.

Девочка нахохлилась, а потом широко улыбнулась:

– Сам себя не похвалишь, никто не похвалит, а я ребёнок и нуждаюсь в одобрении, чтобы правильно развиваться.

– Обалдеть! Кто тебе это сказал? – и вновь засмеялся.

– Так чего говорить, когда я давно заметила, что если меня хвалят, то вот здесь, – девочка приложила ладошки к груди, – становится тепло, и мне немедленно хочется сделать что-то хорошее и прекрасное, а когда ругают, то думаю, как бы… – Дуня осеклась, понимая, что начала лишнее болтать, а Петр усмехнулся:

– Так чего ты про ногу говорила?

Дуня начала объяснять про протез, костыли, кресло на колесах. Они заспорили, обсуждая, что лучше и удобнее, а потом как-то быстро перешли к обговариванию деталей. Дуняша живописала о том, каким образом можно попробовать добиться хотя бы небольшой подвижности деревяной стопы, чтобы при ходьбе не делать круговых движений искусственной ногой и оба не замечали, как застыл у центрального крыльца выбежавший хозяин дома, глядя на них. Как выскочила на мороз боярыня Евпраксия Елизаровна и услышав, что её Петруша хохочет, заплакала.

Полгода назад сын вернулся из похода без ноги и с поломанной рукой. Руку вроде спасли, а ногу… Петруша выжил, но потерял интерес к жизни. Молодой, видный, красивый… он должен был по возращении жениться… отложили свадьбу. А недавно сняли лубки с руки и увидели, что она стала сохнуть.

Молодой боярич совсем отчаялся и никого к себе не подпускал, даже брата, с которым всегда был дружен. И вдруг… хохочет! Малявка Доронина разговорила его и о чём-то толкует, суетится, что-то доказывает. Евпраксия Елизаровна схватила за руку, поддерживающую её сенную девушку и зашипела:

– Накрывай на стол в семейной горнице и побольше сладостей. Дуняшке Дорониной подушки на скамью подложи.

– Матушка, уместно ли дитя со взрослыми сажать?

– Не тебе решать… а мы в узком кругу посидим, поговорим… – боярыня повернулась в сторону Спасского собора и перекрестилась. – Услышал Господь мои молитвы! Вижу знак твой…

* * *

Боевые холопы – расцвет боевых холопов 16 век, а пока (15 век) они выручают купцов, некоторых бояр.

Бояре в Москве – во время правления Ивана III начался огромный приток бояр в Московское княжество! Родословные переписи 16 века указывают на 200 фамилий, а в начале правления нашего князя (15 век) было всего лишь 50!