Текст книги ""Фантастика 2025-151". Компиляция. Книг 1-33 (СИ)"

Автор книги: Максим Петров

ГЛАВА 10

Милослава выбежала на крыльцо, чтобы встретить ещё одну важную гостью. Дворовые при виде игуменьи бухнулись на колени, а прохожие начали скапливаться у ворот, ожидая благословения матушки. Слухи о Дорониных с новой силой понеслись по Москве.

Милослава со всем почтением приветствовала настоятельницу монастыря, проводила в дом и замерла, боясь предложить угощение. Боярыне хватило одного взгляда на игуменью, чтобы понять, что приехала она неспроста. Во дворе люди завистливо перешептывались, придумывали всякие небылицы, а у Милославы сердце сжималось от тревоги.

Игуменья увидела боярыню Кошкину, ласково улыбнулась ей и приподняла руку.

С неохотой склонила голову боярыня Кошкина перед игуменьей Таисией, а та посмотрела на неё с ласковой укоризной. В прошлом их семьи сталкивались, и Бутурлины вынуждены были отъехать под руку тверскому князю, но попытки вернуться не оставляли. Таисия в роли настоятельницы оказалась неприятным сюрпризом для всех Кошкиных, но до сих пор Евпраксия Елизаровна с ней не пересекалась.

И всё же Кошкина, не мешкая поклонилась и подставила голову под благословение. Внешне всё выглядело благостно, но Милослава заметила огонек удовлетворения в глазах игуменьи и крепко сжатые губы Кошкиной. Сколько бы времени не прошло эти двое остались членами враждующих семей Кошкиных и Бутурлиных.

Милослава постаралась исправить непочтительность своей гостьи и со всем смирением приложилась к старческой ручке монахини, следом подошли взволнованные Маша и Дуня.

Игуменья благословила девочек, а Дуняшу даже погладила по плечику.

– Чувствую в отроковице искру божью, – мягко и певуче произнесла она.

Милослава расцвела от похвалы дочери. Она сильно переживала из-за шума, поднятого отцом Варфоломеем. Евпраксия Елизаровна сказала, что споры в церковной среде продолжаются по поводу росписи стен в частных домах, но Дуняшу не считают оступившейся.

Более того, сам митрополит похвалил её роспись в доме Кошкиной и выразил надежду, что талант девочки разовьется и послужит добру. А тут и добрые слова от настоятельницы прозвучали-пролились на доченьку.

– Ей бы в светлом месте пожить, приобщиться к духовному житию, – певуче продолжила игуменья и обхватив Дуню за плечики, подтянула к себе.

Благостное настроение Милославы улетучилось. Она слишком долго прожила рядом со сладкоречивыми изворотливыми приживалками, чтобы за приятными словами не увидеть вложенный негативный смысл. Боярыню зацепило, что гостья не считает её дом светлым, да и намёк на духовность…

Настоятельница походя оскорбила хозяйку и всех домочадцев, да дочь потребовала себе! И ведь умна! Прекрасно понимает, что и как говорит. И осознает, что Милослава не посмеет возражать, да и чему? Любое несогласие со стороны Милославы будет выглядеть вздорным, но она всё же попытается.

Милослава открыла рот, чтобы достойно ответить, но игуменья предупреждающе подняла руку.

– Не каждому дано воспитать дитя с божьей искрой в груди, да и мы не каждому предлагаем такую честь.

Старая женщина развернула Дуню к себе лицом и по-птичьи склонила голову. Дуняша не успела скрыть свою настороженность, да ещё в её глазах мелькнуло понимание того, что её сейчас заберут из дома… и обратно она уже не вернётся, а игуменья вовсе не ласковая бабушка, коей пыталась казаться.

Взгляд монахини похолодел, и она со строгостью посмотрела на Милославу.

– Разбаловала ты своих детей, – жестко произнесла она, но, смягчившись добавила: – Ничего, в обители мы всё поправим. Жду от тебя телегу с пропитанием и вклад за дочерей.

Милославу бросило в жар.

«Дочерей!»

Обеих девочек хотят забрать!

Игуменья Таисия величаво развернулась и собралась уходить, не удостаивая взглядом раскорячившуюся в поклоне и одновременно в пригласительном жесте откушать ключницы.

– По какому праву требуешь отроковиц себе? – раздался насмешливый голос Кошкиной и наваждение непоправимости пропало. Милослава очнулась, сверкнула глазами и загородила собою дочерей.

– Во благо свой подвиг свершаю, – тихо ответила игуменья, – девочкам нужно духовное наставление, чтобы дерзость изгнать из их душ.

– Это боярышни, а не смерды! – рявкнула Евпраксия Елизаровна. – Им над людьми властвовать, а не смиренно плыть по течению.

– Ересь лаешь! – повысила голос игуменья и стукнула по полу посохом.

– Благостными речами покрываешь жажду наживы? Власть княжескую и боярскую ставишь ниже монастырской? – ничуть не испугавшись, наступала Кошкина.

В горнице повисла тишина. Женщины в напряжении смотрели друг на друга, и нежданная гостья не выдержала:

– За твои грехи сын твой пострадал! – бросила обвинение игуменья и для убедительности указала на боярыню скрюченным артритом пальцем.

Видит бог, она не хотела, но ненависть к Кошкиным оказалась сильнее. Из-за них целый род бежал из Москвы и обрубил будущее молодому поколению. Нет больше силы за Тверью, а Москва крепчает, но без Бутурлиных!

Из Кошкиной словно стержень вынули, и она осела прямо на пол. Таисия взглянула, поморщилась и резко повторила Милославе:

– Твоих девочек сейчас заберу!

Она уже двинулась к выходу, не сомневаясь в исполнении повеления, как вдруг…

– Нет, не отдам, – выступила вперед хозяйка дома. – Мы сами воспитаем дочерей.

Таисия остановилась. Ей показалось, что она ослышалась, но раскрасневшаяся до багряных цветов хозяйка смотрела прямо на неё.

– Ты хоть понимаешь, от какой чести отказываешься? – сдерживая гнев, вкрадчиво спросила игуменья. И Милослава поняла, что её спрашивают, что понимает ли она, против кого идёт?

– Я не просила о такой чести… – упрямо не сдавалась боярыня Милослава, задыхаясь и вытирая пот с лица.

– Уж не одержима ли ты и твои дети гордынею? – угрожающе прошипела гостья – и тут Машу затрясло, она побелела и, указывая на Таисию, в ужасе закричала:

– Ведьма! – и упала в обморок.

Этого никто не ожидал.

Мария всегда была спокойной девочкой и послушной. Её никогда не наказывали, да даже голоса на неё не повышали, потому что не за что было. Это Дуняшка могла учудить что-нибудь, и получив подзатыльник, а то и попе, отряхнуться и наново чудить. И вдруг Машенька…

Женщины с ужасом посмотрели на игуменью.

Что у них было в мыслях?

Они же не поверили выкрику впечатлительной девочки?

Тогда испугались за Машу и чем аукнутся ей эти слова?

Но, кроме сестры, к девочке никто не кинулся.

Все в ступоре смотрели на искаженное негодованием и злостью лицо гостьи. Эмоции старой оскорбленной женщины не сложно было угадать, как и то, что она не простит не только ребенка, но и всех свидетелей.

Всем было ясно, как божий день, что монастырю понадобилась необыкновенная художница и что настоятельнице пришлось оказать честь Дорониным и лично добраться до них. Еремейка сын Профа не наибольший человек, но и не маленький, чтобы отдать своих внучек по письму Таисии. А ещё люди говорят, что он обожает своих внуков, не делая различия между девочками и наследником. Из-за слабости к детям своего сына старый дьяк мог доставить немало хлопот, если дать ему время. Сначала он затеял бы долгую переписку, а после подключились бы другие заинтересованные люди, поэтому Таисия смирила гордость и сама… сама! заехала за нужными ей отроковицами.

А тут Кошкина! С ней игуменья ссориться не хотела, да и не почину, но стерпеть небрежение от неё и помеху в деле?

И под конец трясущаяся девчонка… Маша с самого начала смотрела на гостью широко раскрытыми глазами. Все думали, что от избытка чувств, тем более в первые минуты в её глазах были смешаны восторг, почитание, трепет, ожидание чуда, а она оказывается не в себе!

Таисия быстро сумела спрятать свой гнев и медленно обвела всех присутствующих жестким оценивающим взглядом. Сейчас перед всеми стояла не старая женщина, а боец, прошедший долгий и трудный жизненный путь. И стояла она здесь потому, что была умнее, хитрее, сильнее и упорнее своих недоброжелателей. А бредни экзальтированной девочки всего лишь неприятность, но Доронины сами себе подписали приговор!

На солнце набежала туча и поток света сквозь слюду уменьшился. Так получилось, что хозяйка дома с девочками и Кошкиной оказались на освещенной половине, а игуменья погрузилась в сумрак. На лице гостьи тень немного резче обозначила морщины, а чуть повисший к старости нос словно бы ещё больше вытянулся и загнулся. В глазах блеснула холодная ярость, сменившаяся торжеством… и это было жутко!

Находившаяся в полуобморочном состоянии после Машиной выходки ключница стала яростно креститься и пятиться. Девки за дверью прильнули к щели, стараясь ничего не пропустить, и вот на их бесцеремонный шепоток оскорбленная Таисия и отреагировала:

– Вон! – рявкнула она, оборачиваясь к ним, чтобы усилить эффект, стукнула посохом:

– Прокляну!

Одна из девок в страхе забилась и засипела:

– Ве-е-е-дь-ма-а-а!

Жуткая картина забившейся в судорогах девки, её выпученные глаза и протяжное сипение создало панику, а по двору разлеталось страшное слово «ведьма».

ГЛАВА 11

Таисия была в ярости. Она понимала, что народ всё переврёт и ей ничего не грозит, а вот Доронины, а особенно Кошкины ещё пожалеют, что встали на пути у неё… у церкви.

Что там кричали в этом логове ереси? Ведьма?

Ну, так девчонка не выдержала присутствия божьего человека и призналась… выдала себя!

А Кошкина потворствовала, прикрывала… возглавляла! И муж её при молодом князе… наверняка вред творил, мысли его очернял, наветы наговаривал, своих врагов изводил его руками…

Да!

Она гордо вышла из дома Дорониных и горестно покачивая головой, собравшимся людям, села в сани. Пусть теперь придумывают отчего матушка печальна!

Таисия всю дорогу тыкала в спину возчика посохом, чтобы он гнал лошадей. Ей необходимо было как можно скорее оказаться в монастыре, написать письма нужным людям и вывернуть ситуацию в свою сторону.

– Да что ж ты медлишь! – пихнула она в очередной раз возничего в спину, и он щёлкнул кнутом.

Лошади прибавили ещё ходу. Таисии было жарко и, несмотря на мороз, она распахнула полы верхней одежки, чтобы остудить пекло в груди. Её сердце пылало от обиды и унижения, но она даже не думала успокаиваться. Острый ум женщины сейчас работал как никогда, подбирая те кары, что она обрушит на обидчиков. Они кровавыми слезами умоются…

– Останови! – неожиданно велела она, когда Москва осталась далеко позади.

– Тпру! Ленивые! – исполнил приказ возница и повернулся:

– Чего изволишь, матушка?

Игуменья огляделась.

– Дай-ка мне снегу, – подтягивая шкуры к ногам, неожиданно приказала она.

– Так это… – возница помялся, но видя горящие алым впалые щеки игуменьи, быстро спрыгнул, набрал чистого снежка и со всем почтением подал.

Она вытащила руку из рукавицы и сжала сухонькой ладошкой пригоршню. Снег быстро начал таять, а Таисия поднесла ледяной комочек к щекам и провела им. Прикрыла глаза, сосредоточиваясь на приятной прохладе. Ноги у неё мёрзли, а в груди не утихал пожар и его отголоски неприятно поднимались в голову.

– Надо бы поспешать, матушка! – робко обратился возница, подмечая излишнюю живость в глазах игуменьи и румянец вместо привычной бледности.

Она вяло кивнула, и они продолжили путь. Сытые кони бежали быстро, а хорошо утоптанная дорога была ровной и в другое время настоятельница закемарила бы, зарывшись с головой в шкуры, но сейчас не было покоя у неё в душе. Множество мыслей одолевали её и не хотелось из-за сна что-то забыть, упустить, недодумать. Другого шанса поквитаться с Кошкинами может не быть, а значит важна будет каждая мелочь.

– Приехали, матушка! – ворвался в её мысли низкий голос возницы.

Она не стала дожидаться помощи и резво соскочила с саней, удивляя своей живостью бросившихся к ней послушниц. Поднявшись к себе, велела подать перо и бумагу, но встревоженные её видом сестры подали ей горячего морсу. Таисия выпила его с удовольствием, но состояние собранности ушло и она разомлела, а потом ей стало холодно.

– Матушка, тебя трясет всю! Уж не простыла ли ты?

– Не знаю… мерзну я… вели затопить…

– Так затоплено, дышать нечем.

– Ещё затопи, холодно мне!

К утру игуменья впала в забытье, и не приходя в себя, через неделю скончалась.

Монастырская травница сказала, что причиной смерти послужил преклонный возраст, сильное переохлаждение и надрыв сердца из-за тягот.

Дуня не могла поверить, что её счастливый мирок разрушен. Маша очнулась и закрыв лицо руками, сидела, кусая губы. Евпраксия Елизаровна смотрела невидящим взглядом куда-то вдаль. Дуняша оставила сестру и подошла к растерянной Кошкиной. Присев рядом с ней на корточки, наклонилась к её уху и горячо зашептала:

– Не бери в сердце слова, сказанные во гневе. Петр Яковлевич остался жив только твоей материнской молитвой. Сама посчитай, сколько раз он мог умереть, но каждый раз выбирался.

Сломленная злыми словами боярыня повернула голову в сторону девочки, а та чуть отстранилась, но продолжила убежденно тихо говорить, чтобы боярыня сосредоточилась и прислушалась:

– Любой воин может получить рану в бою, но не каждому повезёт попасть к знающему лекарю. А тот человек, что обработал раны Петра Яковлевича, был очень хорошим лекарем.

– Но рука у сына чуть не отсохла, – слабым голосом возразила боярыня.

– Вот и второе везение. Несмотря на дурость иноземца Петр Яковлевич выжил и вдругорядь дождался помощи знающего человека. Ведь Катерина помогла?

Кошкина согласно прикрыла глаза. Лекарка твердо обещала, что руку Петруше она восстановит, и ему уже заметно лучше стало. На щеки боярыни вернулся румянец. Ещё бы, топили в доме хорошо, а на ней сто одёжек!

Через пару мгновений Кошкина обрела былую уверенность, а в глазах её поселилась решимость поквитаться за брошенные ей в лицо страшные слова.

Хозяйка дома тем временем раздала оплеух дворовым девкам, чтобы молчали обо всём и не звали в дом беду, повторяя всякие глупости. Далее Милослава вышла во двор, где с равнодушным видом раздала повседневные указания и с долей удивления посмотрела на не дающих закрыть ворота людей.

– Где ведьма-то? – стали спрашивать её.

– Какая ведьма? Вы что белены объелись?

– Так кричали, что ведьму нашли…

– Знать не знаю, ведать не ведаю! Должно быть лазутчик какой матушку караулил и хулу крикнул? Подобру-поздорову ли она отбыла?

– Да! Токмо никого не благословила!

– Значит дела у неё были. Гришка, закрывай ворота, а то не дай бог к нам чужак злокозненный проберется!

Милослава вернулась в дом и кивком дала понять, что успокоила народ, а дальше уже дело Евпраксии Елизаровны. Её власти хватит направить сплетни в нужное русло. А ей теперь остаётся ждать, чем ответит за нанесенную обиду игуменья.

– Жду завтра дочерей твоих у себя. Пусть вместе с племянницами моими рукодельничают, всё веселее им будет, – произнесла боярыня и Милослава низко поклонилась вместе с девочками.

Доронина понимала, что Кошкина собирается искать сторонников и Маше с Дуней надо будет показать себя. Она боялась думать какие последствия будут после случившейся свары, боялась того, что скажет Еремей Профыч и молилась, чтобы поскорее вернулся домой муж с княжьей службы.

Дуняша долго молчала после ухода Евпраксии Елизаровны, наблюдая за метаниями мамы и поникшей Машей. Ей хотелось признаться, что это она накануне рассказала сестре страшную сказку про ведьму, но её признание никому не поможет.

Дуня думала предостеречь Машу от льстивых слов и лживых улыбок. Слава сестры, как искусницы росла и она многим девушкам стала интересна. Машу стали приглашать в другие боярские дома, но дед редко когда давал разрешение на выход. Машуня расстраивалась, потому что в кремле она не нашла себе подруг, а в доме Кошкиной больше радовались Дуне.

Вот Дуня и постаралась в виде сказки донести до сестры мысль, что не надо верить ласковым речам приглашающих, потому что у их радушия есть умысел иначе бы мама и дед не были против девичьих посиделок.

Дуняша помнила из прошлой жизни свои детские впечатления от впервые услышанной страшной сказки и ей казалось, что хоть Маша и напугается, но будет это с долей восторга, как у неё… и вроде, так и было… но как же она ошиблась с выбором сказки!

Или не ошиблась? Ведь игуменья забирала у них с Машкой будущее, выдавая своё радение за заботу, а её лицо действительно исказилось в отталкивающей гримасе. А мечтающая о будущем муже и большой семье с детками Машуня не обманулась и увидела то, о чем её предостерегала сестра, оттого забилась раненной птицей.

На следующий день дед подробно расспросил Марию о произошедшем, потом с ней долго говорил отец Варфоломей, но девочка всё валила на свет в оконце и свою впечатлительность.

Он же подверг её проверке на одержимость. Ничего страшного с Машей не делали, но из-за переживаний и неопределенности будущего Маша ненадолго слегла.

Милослава, Дуня и дворовые подтвердили, что смена света со всеми сыграла злую шутку.

Отец Варфоломей внимательно осмотрел окно, а потом долго читал молитвы, поливая стены святой водой.

А Еремей Доронин и боярин Кошкин готовились к противостоянию, ожидая ответного хода от Таисии, но пришла весть, что она слегла. Теперь становилось понятным, почему скандал пока не получил продолжения.

Все замерли в ожидании.

Но с каждым днем воинственность обоих семей таяла. Боярин Кошкин предпочел бы уладить всё миром, несмотря на недовольство жены, а Еремейка Доронин уже готовил подарки монастырю, чтобы откупиться.

На четвертый день после визита игуменьи, когда Маша уже прошла проверку, а после слегла и попала в заботливые руки лекарки, Дуняша вновь отправилась к Кошкиной.

Племянницы боярыни оказались смешливыми девчонками Машиного возраста и относились к ней чуточку снисходительно, но вполне доброжелательно. Они в первый же день научились делать игрушки, но все равно постоянно приглашали Дуню, чтобы всем вместе придумывать новые модели.

Но в этот раз не успела Дуняша соскочить с саней, как увидела во дворе Петра Яковлевича, и тот вновь был не в духе. Он стоял на двух ногах, разглядывая ровный ряд слепленных им снежков, но лицо его исказилось от боли.

Боярич явно поджидал именно её! Любопытные племянницы Кошкиной в шубках до пят стояли на крылечке, а увидев Дуняшу подбежали к ней, забрали корзинку с рукоделием и стрельнув глазками на брата, выполнявшего задание лекарки по разминанию руки, со смехом убежали в дом. Дуняша недовольно посмотрела им вслед, зная, что девчонки сейчас распотрошат её корзинку, выбирая себе наилучшие кусочки фетра. Но боярич был важнее. Его следовало поддержать.

Дуня сложила руки на животе и строго уставилась на Петра Яковлевича. Он хмыкнул, но прошелся перед ней туда-сюда. Дуняша обратила внимание, что походка боярича выглядит затрудненной, но вполне естественной, а значит мастеру удалось сделать ступню подвижной. В месте крепления она меняет угол наклона и не приходится делать круговые движения, чтобы подтянуть ногу. Но парень морщился при ходьбе.

– Натирает? – понятливо спросила она и Петр Яковлевич согласно кивнул.

– Плохо. Надо думать, что можно сделать иначе. Катерина или мастер что-нибудь дельное советуют?

Петр Яковлевич выдохнул сквозь зубы и поискал глазами место, где можно было сесть. Он давно уже гулял, приучая себя двигаться по неровной поверхности и разминая руку, а потом увидел Дуньку. Мать могла бы по его просьбе провести девчонку в семейную горницу, но ему захотелось поговорить с ней без свидетелей.

Дуня же огляделась, потом метнулась в сторону и с кряхтением подкатила небольшой бочонок.

– Вот! – величаво повела она рукой, предлагая бояричу сесть. Он задорно улыбнулся и плюхнулся, не удержав стона облегчения.

– Странная ты, – высказался он, переведя дух.

Дуняша пожала плечиками и бросив взгляд на вытянутую искусственную ногу, наставительно произнесла:

– Привыкать к протезу нужно, но если растревожишь рубец, то придется месяцами ждать, чтобы сделать следующую попытку. В этом деле надо поспешать не торопясь.

Петр хотел было отмахнуться, потому что лекарка не один раз одергивала его, чтобы он не торопился, но Дунька опять что-то забавно-умное ляпнула.

– Как-как?

– Поспешать не торопясь, – медленно повторила девочка, наставительно покачивая пальцем.

Боярич хмыкнул, а Дуня вежливо поинтересовалась:

– Как рука?

Петр Яковлевич приподнял обе руки, и Доронина деловито обмерила рукава полушубка пальцами.

– Ты чего щупаешь меня? – обалдело воскликнул боярич.

– А ты для чего их мне протягиваешь?

– Чтобы показать…

– Так через одежду ничего не видно.

Парень обиженно запыхтел, но девчонка была права. И тут она выдала:

– Вот бы мне такие же сильные руки! А то я упарилась шерсть валять… – тут Дуня бросила взгляд на верхние окошки, где без неё творят и вытворяют разные игрушечки.

– Чего? – боярич захохотал.

Дунька же обиженно насупилась и это его ещё больше развеселило.

Во дворе стали появляться слуги и прогуливаться. Всем было любопытно посмотреть, на чем сидит боярич и с кем ему весело. Пётр Яковлевич пригрозил всем найти работу и двор вновь опустел. Разве что Дунина Любашка продолжала маячить возле крыльца, а боевой холоп остался караулить свою боярышню у ворот.

– Уморила, – выдохнул он. – Не дуйся. Обскажи лучше ещё раз про креслице на колесах.

– Ой, – встрепенулась Дуня, – я тут думала и кое-что надумала!

Боярич насмешливо закатил глаза, но девочку это не смутило:

– Понимаешь, по грязи и снегу колеса не годятся, но можно сделать ленту-цеплялку!

– Чего?

– Обмотать железной лентой с пупырками пяток маленьких колесиков, которые поставить в ряд, – с придыханием произнесла Дуня. Она гордилась возможностью двинуть прогресс в техническом направлении и энтузиазм распирал её.

– Колесики крутишь, а с ними двигается цепляющаяся за них лента!

На лице боярича отразилась тяжелая умственная работа:

– Это вроде, как самодвижущиеся лыжи будут? – сообразил он для себя.

– Э, ну-у, – теперь задумалась Дуня и неуверенно кивнула.

– Эх, мне бы нормальную ногу сделать!

– Будет тебе нога, обожди. Эта не получилась, так другая удобнее будет. Я же накидала тебе варианты того, как можно облегчить вес протеза и какие крепления пробовать. Не нужно полностью повторять форму ноги! Боярич согласно махнул рукой, подтверждая, что работа в этом направлении идёт, но, судя по всему, ему хотелось как можно скорее получить результат.

– А эти твои пяток колесиков как соединить с рычагом, чтобы я давил на него? Рычаг и большое колесо – понятно. Это мастер вот-вот сделает, но колесики, лента…

– Ну, тут надо подумать, – Дуня вздохнула и задумчиво постучала по зубу. Детальный проект новаторской идеи у неё никак не получался. – Надо их как-то объединить, – наконец изрекла она.

– Надо, – хмыкнул Пётр Яковлевич.

– Я не могу так представить, – пошла на попятную Дуня. – Вот будут перед глазами пять колес, тогда…

– А железная лента? – не отставал от неё боярич.

– Надо рисовать.

Дуняша уже не рада была своему озарению. У неё в голове вспыхнула идея, состоящая из цепочки слов: трактор-гусеница-вездеход, а потом всё свелось к креслу. Она готова была подарить миру эту идею, но только не детализировать её.

Пётр Яковлевич крикнул дворовую девку и приказал предоставить гостье бумагу и перья.

– Иди к девицам и рисуй, – велел он, делая вид, что не видит вытянувшегося лица девочки.

– Я вообще-то…

– Делай, чего сказано! – прикрикнул он на неё и, скрывая усмешку, проводил взглядом пыхтящую от возмущения гостью.

Как только она скрылась за дверью женской половины дома, крикнул первого попавшегося дворового:

– Скажи Матрёне, чтобы подала в девичью сладостей, а Дуньке с собой пряников приготовила. Пусть побалует свою сестренку.

В конце недели после воскресной службы отец Варфоломей сообщил, что настоятельница Таисия отошла в мир иной. Для девочек это было полной неожиданностью, так как дед сказал им, что отдарится за них, а они могут жить спокойно. Милослава знала, что игуменья слегла, но не думала, что там всё серьёзно. А теперь не знала, что чувствует. Она готовилась к битве за дочерей, к сложным переговорам и откупу, большим неприятностям… Слезы потекли сами собой и молилась она не только за себя и свою семью, но и за душу Таисии.

Еремей огладил бороду, поблагодарил отца Варфоломея за вести, сказал положенные случаю слова. Поморщился, глядя на Милославу, ринувшуюся ставить свечку за упокой игуменьи и тяжело вздохнул. Ему предстояло кое-что сделать.

На следующий день Еремей поехал по монастырям делать вклады и заручаться подмогой, чтобы в женском монастыре настоятельницей стала родственница Милославы. И ведь всё получилось! Правда, та не поблагодарила за радение, а вынудила обещать ей, что летом Дуняша распишет гостевую трапезную в монастыре.