Текст книги ""Фантастика 2025-151". Компиляция. Книг 1-33 (СИ)"

Автор книги: Максим Петров

Глава 9.

Гаврила не мог поверить, что у кого-то язык повернулся говорить гадости о Евдокии, но он своими ушами слышал, как её высмеивают на торгу. Вскипел, полез доказывать, что неправда всё это, но дядька как клещ вцепился в него, а отцовы товарищи оттеснили его.

– Лжа всё это! – кричал он уже своим. – Они же врут! Евдокия умна и незлобива! Её все на Москве знают!

– Охолонись, – рявкнул Матвей. Гаврила обиделся бы, но отцов товарищ зычно крикнул: – Эй, народ! Своё бельишко стирайте, а не чужое нюхайте!

Люди обернулись и застыли, соображая, про какое бельишко им сказано.

– Это чего он?

– А того!

– Поносит нас что ли?

– А ты врежь ему!

– Так он же в бахтерце!

– Ну тогда иди отседова, своё бельишко прополощи!

Дальше Гаврила не слышал. Их отряд уже ускорился, увидев постоялый двор. Сразу накинулась усталость, и юноша еле сполз с коня. Покачнулся, но дядька поддержал.

Нелегко далась дорога от Москвы до Новгорода, но одолели, а тут у всех на языке знатные гостьи из Москвы! Не зря Иван Васильевич волновался о своих посланницах, отправляя следом отряд Матвея Соловья с наказом быть под рукой у боярыни Кошкиной.

Старший отряда Матвей торопился, переживал, что на караван боярыни могут напасть в дороге, но всё обошлось. В дороге Гаврила много рассказывал о непоседливой Евдокии, вокруг которой всё меняется. Взрослые вои слушали его с удовольствием, но не особо верили и даже пытались доказать, почему его сказки* (рассказы) не могут быть правдой. Гаврила обижался, зная, что мачеха врать не стала бы, но дядька каждый раз одёргивал его, чтобы не лез спорить.

Матвей Соловей вместе со всеми слушал новика, пытаясь понять, сколько правды в его байках. Слушал, размышлял – и пришёл к необычному выводу, что князь послал его отряд не столько Кошкину оберегать, сколько подружку сына. Он рассудил, что подле старшей боярыни будут княжьи люди, которые подарки Олельковичу сторожили, а юным боярышням вроде как не по чину было отдельно охрану давать. Они, конечно, не без своих холопов поехали, но в Новгороде сейчас неспокойно.

Матвей решил пока придерживаться этих мыслей, а по приезду посмотреть на месте, что да как. И каково же было его удивление, когда вместо пересудов о дальнейшей судьбе Новгорода он услышал высмеивание «московских девок».

Говорили о боярышнях надменно, зло, не упуская собственного превосходства и неизменно сплетни заканчивались фразой:

– Все они там такие! Никудышные, спесивые, дурные!

Матвей был поражен услышанным не меньше новика, и поперва даже не понял, что хают боярыню Кошкину с отроковицами. От злых слов кровь вскипела, но бросившийся в толпу Гаврила, чтобы опровергнуть навет, заставил думать Матвея, и он приказал держать новика, а отряду следовать на постоялый двор.

Требовалось дать коням отдых и разобраться в происходящем. Не мог князь приставить недостойных боярышень к Кошкиной! Никак не мог! Да и она сама – честная боярыня.

Но что же они такого сделали, что о них даже на улицах злословят? Если на них весь люд ополчится, то малого отряда не хватит, чтобы защитить их.

Настроение Матвея портилось. Ему с товарищами требовался отдых, как и коням, но как бы не запоздать с помощью! Если вдруг потребуется выводить из-под удара посланниц Ивана Васильевича, то надо сей же час разведать путь.

«Эх, угораздило же!» – билась в его голове противная мыслишка, мешающая составить план действий. Он-то сначала обрадовался, что их товариществу дали отдельное задание, но сейчас радость поутихла.

«Как бы не оплошать», – вот о чём он теперь думал, въезжая во двор.

Прижатому с боков товарищами Гавриле оставалось только сердито сверкать глазами и требовательно смотреть на своего дядьку, ожидая ответа. Тот не выдержал и устало произнес:

– Конечно, всё врут! Я сплетням никогда не верю.

– Как они могли такое говорить про Евдокию? – не успокаивался Гаврила. – Она совсем девчонка, а они намекают…

Гаврилин дядька вовремя кивал, но его больше беспокоило, во сколько обойдется житьё в Новгороде. Князь выдал Матвею серебра, но тот всем сразу показал, что денег у них не густо. А если учесть, что теперь им в походе не поучаствовать, то служба Гаврилы будет без прибытка, и об этом ему надо думать, а не о Доронинской внучке.

– Я пойду сам узнаю! – попытался вырваться вперёд Гаврила.

– Что? – подскочил Бориска, позабыв о досаде на нелепое поручение.

– Пойду и всё разузнаю! – упрямо заявил воспитанник. – Ты со мной?

– Дык… – дядька показал рукой на коней, на выскочившего хозяина двора, – как же не пожравши? – только и спросил он. Но Гаврила презрительно поморщился и рванул к выходу, словно за ним гналась тысяча чертей.

– Куда ты, заполошный? – всплеснул дядька руками и беспомощно оглянулся на княжеского служивого Матвея. – Мой-то, – растерянно пожаловался он ему и бросился догонять.

Матвей сплюнул, кинул мелочь мальчишкам, чтобы отвели коней на конюшню и позаботились о них. Успел сказать друзьям, что проследит за показавшим норов сыном Афоньки и поспешил следом за его дядькой.

***

Дуня в последний момент вспомнила, что забыла заказать рамочку, по которой выставляют бильярдные шары и бросилась к мастерам. Рамочку они на скорую руку сделали, но уходить не торопились. Им стало интересно, над чем они работали. Раньше думали, что делают стол для княгини и гадали, для чего нужны бортики со странными кованными кругами, а теперь поняли, что являются участниками того самого спора, что разгорелся между иноземцами и московскими гостьями.

Они с любопытством смотрели на котомку с шарами и идеально выровненные кии, догадываясь об общем смысле игры. Но теперь им хотелось узнать суть спора, о котором судачили разное и почему боярышня уверена, что иноземцы станут заказывать у них столы, а особенно шары.

Дуня украдкой оглядывала собравшихся и чувствовала себя подавленной. До этого дня ей не доводилось видеть столько негативно настроенных людей. Даже знакомые Евпраксии Елизаровны, у которых она успела побывать в гостях, стояли насупленные, недовольно поджимая губы. Может, они были раздражены не ею, а обстановкою, но легче от этого не становилось. И только Кошкина стояла как скала с подбадривающей улыбкой.

Дуня широко улыбнулась ей в ответ и набрала в грудь воздуха, чтобы громко объявить о том, что все видят перед собою, но началась суета, люди расступились, пропуская вперед владыку новгородского и псковского.

Сердце Дуни предательски ёкнуло. Архиепископ обладал огромной властью, и если он сейчас осудит спор, который, по сути, не был спором, и укорит Дуню за строптивость, а потом ещё осудит представленную ею игру, то из города придется бежать.

Дуня успела заметить, как насторожилась Евпраксия Елизаровна и побледнела Мотька, но опасения оказались ложными. Владыко новгородский доброжелательно улыбнулся и подозвал её к себе:

– Прими благословение, Евдокия.

Сердце чуть во второй раз не скакануло, но уже от радости, а люди удивленно зашептались, услышав, что её позвали по имени. На деревянных ногах она подошла, склонилась и поцеловала руку.

– Наслышан о тебе, отроковица, – благожелательно произнёс он и неожиданно чуть наклонился, тихо шепнув: – Видел я, какой барельеф ты сотворила во Пскове. Понравилось. СвЕтло и лепо.

Дуня вопросительно посмотрела на него, думая, что он сейчас скажет, что хорошо бы владычьи палаты барельефом украсить, но он усмехнулся и чуть качнул головой. А потом достаточно громко добавил:

– Мой друг… – владыко Феофил сделал паузу, – …беспокоился за тебя и просил присмотреть. Благому делу ты послужила зачинателем.

Дуне потребовалось время, чтобы расшифровать, что по её душу пришло письмецо от старца Феодосия, в котором он побеспокоился о ней и рассказал о школах с лечебницами. Может, и князь что-то чиркнул, но раз местный владыко упомянул про благие дела, то скорее всего речь идёт о школах.

Пока она хлопала глазами и кланялась, слова новгородского владыки полетели по рядам, и на Дуню смотрели уже по-другому. В глазах многих она перестала быть дерзкой отроковицей, осмелившейся не то, что раскрыть свой рот при взрослых, а ещё и спорить.

Теперь в ней увидели боярышню, имеющую право повелевать, а у этого статуса, как и у княжьего, нет возраста. Дуня давно уже привыкла к таким метаморфозам и облегчённо выдохнула.

Позади раздалось шевеление. Боярыня Кошкина и Мотя подошли к владыке, чтобы он их тоже благословил, а когда они все развернулись, то увидела стоящих возле бильярдного стола знакомых иноземцев и старосту Селифонтова.

Иноземцы вежливо поклонились Феофилу, потом поклонились Кошкиной и с некоторыми сомнениями поклонились Дуне.

– Сеньорита Евдокия, – радостно улыбаясь, поприветствовал её Фиорованти, разбивая ровный гул шепотков. – Расскажи скорее, что мы тут видим! – возбужденно попросил он, игнорируя кислые выражения лиц остальных.

Не ответить улыбкой лучащемуся жизнерадостностью итальянцу было невозможно: его удивительно живые глаза очаровывали, и солидный по здешним меркам возраст казался неважным. И кажется, он прекрасно понимал, какой эффект производит на женский пол, включая улыбающихся ему московских боярышень.

«Вот же жук!» – пронеслось в голове Дуни, но ей была приятна его заинтересованность бильярдным столом.

– Я обещала доказать уважаемым господам, – громко произнесла Дуня, стараясь смотреть одновременно на всех, чтобы было понятно, что она всё общество призывает в свидетели, – что простота предмета не говорит о примитивности мастера! Наоборот, очень часто всё гениальное просто.

Дуня подозвала подругу и закопавшись в сумке, достала со дна чётки и два шара Баодинг. Подняв вверх чётки, она заявила:

– Чётки известны с древнейших времен и используются многими народами. Они просты, но тот, кто их придумал, был гением.

Дуня передала чётки Моте и следующим предметом были шары для успокоения нервов.

– Это тоже древнее изобретение философов из далёкой страны Син. Эти шары служат синским боярам для восстановления внутренней гармонии, а ещё их используют воины, покалечившие руку.

Дуня показала, как надо держать в одной руке шары и менять их местами. Она видела, что её находки любопытны собравшимся, но не так чтобы очень, а иноземцы вовсе насмешливо кривили губы.

– Я хочу сказать, что только глубоко чувствующие и думающие люди могли увидеть красоту в шаре и использовать её для собственного совершенствования. И не каждый мастер может вырезать из камня идеально гладкий и ровный шар, а он должен быть именно таким, поскольку наши ладони чуткие, и если шар будет не идеален, то вскоре вместо внутренней гармонии мы начнем чувствовать раздражение.

– Юная госпожа увлекается философией, это похвально, – снисходительно произнес Олехно Судимонтович. – Но все мы наслышаны о том, как философы могут петь оды прямой линии или пустоте! – литовец повернулся к новгородцам и развёл руками, показывая, что нечего взять с чудаков. Кто-то хмыкнул, кто-то согласно кивнул.

– Я испытываю уважение к философам, – продолжил он, – но восхищаться пустотой… – он вновь повернулся к собравшимся, дожидаясь их реакции и теперь смешки раздались громче, – как и этими шариками, не намерен.

– Ну и кто тут дикарь? – надменно бросила Кошкина, заставив Олехно Судимонтовича резко повернуться к ней. – Не понимаешь философии, не умеешь видеть красоты в простом, не хочешь слышать об опыте предков.

– Я закончил Краковскую академию! – вспыхнул литовец. Он хотел сказать что-то оскорбительное, но его прервал итальянец:

– Признаю сеньориту победительницей! – воскликнул он на латыни и медленно повторил на русском, чтобы все поняли:

– Она права! – вновь перешёл он на латынь, и тут новгородский владыка дал знак своему спутнику и тот начал быстро переводить итальянца:

– Истинная красота содержится в простых формах. Мне потребовалась целая жизнь, чтобы понять это.

Фиорованти склонил голову перед Феофилом и с явным облегчением продолжил:

– Но мне, как и всем остальным, не терпится узнать и другие доводы, – он показал рукой на бильярдный стол.

Дуня кивнула и сразу же продолжила:

– Это игра, оттачивающая ум и тело. Я бы сравнила её с шахматами, но кое в чём шахматы уступают.

– И как же она называется?

Дуня замешкалась, не зная, какое название дать бильярду, но её выручил спутник владыки.

– Похожий стол есть у короля Людовика. Он каменный и на нем гоняют шары молоточками на длинных ручках, а игру называют карамболь.

– Спасибо, – поблагодарила Дуня, – игра пришла в наши земли с востока, и я думаю, что мы можем придумать ей своё название, как это сделали франки.

Боярышня быстро высыпала шары из котомки, сложила их в рамку и осторожно подняла её.

– Сеньор Фиорованти, составьте мне пару, – она протянула ему кий и больше ничего не говоря, разбила шары.

Они начали поочередно бить, но как только освоились, Дуня пальцем провела кривую, подсказывая Фиорованти, как можно заставить прокатиться следующий шар.

Будучи математиком, итальянец сразу же оценил подсказку, замер, потом сузил глаза и ударил так, что его шар дважды отскочил от борта, при этом загнав сторонний шар в лунку. Зрители ахнули. Кому-то понравилась удача фрязина, а до кого-то дошло, каким образом задействован ум в этой игре. Итальянец же перенёс весь свой восторг на юную боярышню:

– Сеньорита, это великолепно! Я даже не думал, что можно так… – он не находил слов и беспомощно взмахнул руками.

– Чему досточтимый инженер радуется? – недовольно высказался ганзеец и переводчик тут же озвучил его слова, заменив слово «инженер» на «розмысла».

– О, герр Ханау! – лучась радостью воскликнул Фиорованти. – Моё сердце поёт, когда я вижу работу истинных мастеров, а здесь её много. Великолепный стол, математически выверенные шары, идеальные ударные палки – и всё это имеет смысл! Я люблю красоту, но когда она полезна, то для меня вдвойне привлекательна.

Переводчик владыки быстро повторял слова итальянца, и новгородцы тут же обсуждали их.

– Так о чём спорили-то? – возмущенно воскликнули в толпе. – Уж как только не поносили московских боярышень, а они лицом чисты и остры умом. Вона какую игру показали! Любо-дорого глядеть!

И после этих слов стало шумно. Все стали делиться тем, что услышали в городе.

Дуня незаметно выдохнула и с удовольствием уступила своё место брату Кошкиной. Боярин Овин с радостью приступил к игре.

Она отошла в сторонку и постаралась прислушаться к разговорам. Теперь на неё смотрели дружелюбно, а пара молоденьких боярышень даже улыбнулись ей и пригласили в свой кружок.

Но тут она натолкнулась на испепеляющий взгляд Селифонтова. Была бы его воля он своими руками удавил бы её. Рядом с ним стояла горделивая боярыня. Точнее, по всему видно было, что это староста стоял подле властной женщины. Она была в возрасте, но не растеряла женской привлекательности. Взгляд её был оценивающим и недовольным, а уж когда эта боярыня встретилась взглядом с Кошкиной, то в её глазах полыхнула ненависть.

«Вот те раз!» – отступила на шаг назад Дуня, поддавшись инстинкту самосохранения.

– Дурно то игрище! – громко произнесла эта боярыня и повернувшись к владыке, презрительно молвила: – Кощунство поощрять сие!

Народ притих, лицо Феофила закаменело, а женщина неспешно развернулась и с гордо поднятой головой направилась к выходу. Перед нею торопливо расступались, кто-то успевал склонить голову, выражая своё почтение, а до Дуни только что дошло, что она видела Борецкую.

Глава 10.

«Ну ничего себе! – изумленно подумала Дуня. – А мадам-то считает себя владычицею морскою… тьфу, новгородской!»

В зале на пару мгновений установилась гробовая тишина, а потом Дуня с удивлением отметила, что одна часть собравшихся возмущенно запыхтела, а остальные транслировали радостно-злорадное воодушевление.

Оказывается, не только Дуня умела молча выражать свои эмоции! Но Борецкая выдала! Она ж не столько игру осудила, сколь усомнилась в здравом уме владыки. Сильна!

Боярышня знала, что Феофил всего лишь полгода как стал архиепископом, задвинув протеже Борецкой, но какой же надо быть, чтобы настолько бесцеремонно выступить при нём! И сколько же власти у этой женщины? Но не успела вдова посадника сделать пару шагов, как её догнали слова Феофила:

– Начало гордости, – громко произнёс он, – удаление человека от Господа и отступление сердца его от Творца его; ибо начало греха – гордость…

Все вновь стихли, боясь упустить хоть слово, а Борецкая остановилась и развернулась. Владыко же продолжал:

– …и обладаемый ею изрыгает мерзость; и за это Господь посылает на него страшные наказания и вконец низлагает его.

Дуня вместе со всеми внимательно слушала короткое наставление владыки Феофила и видела, что хотя многие одобрительно кивнули и перекрестились, большинство не прониклось, и это было плохо.

Марфа высказалась ярче и понятнее. Её слова запомнят и передадут дальше, а Феофила никто цитировать не будет. Он образованный умничка, но здесь это скорее во вред.

Борецкая ответила священнику высокомерным взглядом и чувствуя себя победительницей, величественно повернулась к выходу собираясь продолжить свой путь.

Дуня не могла не восхититься её самообладанием и внутренней убежденностью в собственной правоте, но уступать даже не думала:

– Ну что ж, – счастливо улыбаясь, воскликнула она, – раз боярыня Марфа осудила игру, – тут Дуня состроила комичную рожицу и неожиданно для всех закончила: – то игра эта зело полезная и надо играть!

Она чуть не рассмеялась, увидев опешившие лица. В головах новгородцев никак не состыковались начало высказывания и вывод. Зато Дуня полностью завладела всеобщим вниманием.

– А что? – эмоционально всплеснула руками она и обводя новгородцев задорным взглядом, погрозила им пальцем, произнося: – Я ведаю, что боярыня не терпит соперничества и её гнев свидетельствует только о том, что ей обидно, что такую замечательную игру придумали без неё.

Все зашушукались, поглядывая на остановившуюся Борецкую. Кто-то осуждающе покачивал головою, не одобряя дерзкие слова юной боярышни. Кто-то растерянно стоял, до сих пор не зная, как реагировать на резкие слова Марфы Семеновны, на отповедь владыки, а тут ещё обидные речи московской гостьи. А кому-то было радостно видеть, что Борецкой дали отпор. Эти скалились, чуть ли не потирая от удовольствия руки.

С разными эмоциями на лицах лепшие люди Новгорода повернулись к боярыне, ожидая её ответа, а та сочла ниже своего достоинства на виду у всех соперничать с девчонкой. А может, ей помешали устремленные на неё жадные до новостей взгляды. Но скорее всего она прислушалась к своему богатому опыту управления людьми и не стала дальше обострять ситуацию.

Но это не означало, что ответа не будет. Дуня прочитала это в глазах Марфы Семеновны. А ещё ей стало ясно, что информационная война тут идёт намного изощреннее и жёстче, чем в Москве. Это не любительское распространение слухов, а продуманное и скоординированное движение, имеющее конкретные цели и задачи.

– Сеньорита, – позвал её итальянец до сих пор сжимавший в руках кий, – примите мою капитуляцию!

Дуня важно кивнула ему и вопросительно посмотрела на сухопарого литовца, немца и шведа. Олехно Судимонтович демонстративно развернулся и вышел вслед за Борецкой, а вот швед с немцем обозначили легкий поклон, признавая победу боярышни.

– Я хотел бы заказать эти предметы, – с большим акцентом произнес герр Ханау, тыча пальцем в шары и кий, – чтобы показать их дома. Кто мастер?

Его грубоватый голос был услышан притаившимися в уголке мастерами и старший сам подошёл. Но их быстро оттеснила новгородская элита, желая потрогать бильярдный стол и ударить кием по шарам.

Боярин Овин не выпускал вой кий из рук и ждал нового соперника. Ревниво следящая за общением мастеров с иноземцами Дуня, вынуждена была отступить к Евпраксии Елизаровне. Ей оставалось только довериться слову ремесленников, пообещавших ей вернуть деньги, если в ближайшие дни будет хотя бы пяток заказов на стол и шары с киями.

Мотя ни на шаг не отставала от подружки. Но надолго они не остались одни.

– Не забыла тебя Марфа, – хмыкнула приятельница Кошкиной. – Могла бы взглядом убить – убила бы!

– То дела давно минувших дней, – со вздохом ответила Евпраксия Елизаровна и тихо пояснила, увидев вопросительный взгляд подопечных: – Мы с Марфой были подругами и обе влюбились в юного московита, но замуж за него вышла я.

Приятельница Кошкиной хмыкнула, услышав столь короткое объяснение, но добавлять ничего не стала. По её разумению ни к чему девочке было знать об утонувших в Белом море двух сыновей Марфы от первого мужа. Тогда близкие думали, что она с горя уйдет в монастырь, но Марфа вышла замуж во второй раз. Тогда много сплетничали об этом, а она, вновь став матерью вскоре овдовела. Вот со второго вдовства и началось восхождение Марфы Борецкой. И юной гостье не объяснишь, что пережила в своё время молоденькая Марфа, как осознавала свою беспомощность и как расправляла плечи, чтобы стать той, кто она есть сейчас.

Дуня же думала о том, что ненавидеть всю жизнь подругу, которую выдали замуж за понравившегося обеим юношу – странно. Неужели за долгую жизнь не было других событий, которые заставили бы померкнуть подростковые беды.

– Евпраксиюшка, – позвал сестру Захар Григорьич Овин. Он посмеивался, наблюдая с долей превосходства за развернувшейся борьбой за второй кий. – Не ожидал от тебя и твоих отроковиц такой славной придумки! – похвалил он, крепче сжимая кий, в ответ на попытку выдернуть его из его рук

– Евпраксия, – оттеснил Захария Григорьевича другой посадник, после неудачной попытки завладеть кием, – давно Борецкую не выставляли на посмешище. Жди беды от неё.

– А ты не пугай! – рассердился брат Кошкиной, отталкивая соперника плечом.

– А ты не зевай! – парировал доброжелатель и подмигнув юным боярышням, уступил место другим желающим пообщаться.

Дуня прислушивалась к разговорам, стараясь понять, как сейчас настроены новгородцы, и с удовольствием услышала правдивые подробности своей прошлой встречи с иноземцами. Наконец-то всё было рассказано так, как было.

На какое-то время ей показалось, что правда восторжествовала над злыми слухами, но эта тема быстро сменилась.

Сначала Дуне показалось это естественным. В конце концов ситуация не стоила выеденного яйца, но чем дольше она прислушивалась, тем становилось очевиднее, что в толпе есть те, кто дирижирует направлением бесед.

Взять того же поляка, запомнившегося ей с прошлого раза тем, что он держался Олехно Судимонтовича. Литовец ушел, а вокруг красавца собралась большая группа парней и все слушают его, раскрыв рты.

Дуня начала прохаживаться среди новгородцев, Мотя следовала за ней по пятам. Боярышни остановились возле Селифонтова, эмоционально расписывающего о перспективах жизни под рукой Литвы. Тема была старой и всем знакомой, но в свете последних событий актуальной.

Селифонтов на все вопросы о помощи Казимира в предстоящей войне с московским князем уверено отвечал, что, если новгородцы покажут, что могут дать отпор, то Казимир не подведёт. «Ужо он покажет угнетателю и тирану!» – уверял слушателей Селифонтов.

Дуня слушала – и не могла поверить, что ничем не подтвержденным словам старосты верят. Памфил Селифонтиевич ловко агитировал за войну, за Казимира и не забывал учить правильному мнению о московском князе. Он, как и Борецкая, развешивал смысловые ярлычки на князей, на ситуацию, и повторял, повторял, повторял.

Дуня сама слышала от новгородцев, что Иван Васильевич относится к ним с уважением, но Селифонтов всё же добился от своих собеседников согласных кивков, как по поводу славного и всем лепого Казимира, так и по поводу ужасного Ивана Васильевича. Пройти мимо такого боярышня уже не могла.

– Искушаешь словом, Памфил Селифонтиевич? – ласково спросила она. – Капелька лжи тут, капелька там… и вот уже всем грезится, что прекрасный Казимир мчится на белом коне на помощь новгородцам! Ай, как славно!

– Не лезла бы ты туда, где ничего не понимаешь.

Дуня беззаботно рассмеялась, как будто староста удачно пошутил и, небрежно махнув рукой, чуть понизив голос, сочувственно бросила:

– Судя по всему, Казимир тебе сказал, что ему своих буйных голов девать некуда и поэтому новгородскую рать должно бросить под ноги московской, – она начала загибать пальцы, – тверской, псковской и касимовской дружин.

Прислушивающиеся к её словам новгородцы притихли.

– А коли выползете победителями из-под такого ратного молота, то он, так уж и быть, придёт, пожалеет выживших, потому что ему не хватает быдла для своих магнатов, – жестко завершила она.

– Ах ты… Неправда!

– Правда, правда, – снисходительно усмехнулась, намеренно выводя Селифонтова из себя.

– Ты! Московский выкормыш!

– Я московская боярышня и горжусь этим! А ты гордишься, что стал литовской личинкой?

– Почему личинкой? – недоуменно спросил один из собеседников Селифонтова.

– Ну не красивой же бабочкой! – возразила Дуня. – Сначала побудет личинкой при чуждом дворе, потом наподличает до куколки, а дальше… – она даже подняла вверх палец для важности, – расцветёт до бабочки!

– Ишь ты! Придумала же!

– А может станет опарышем, – вдруг буркнул другой собеседник старосты, и все засмеялись.

Дуня выгнула бровь. Оказывается, не все поддались сладким речам и просто затаились. Селифонтов прожигал её яростным взглядом, но она не дала ему высказаться:

– Под гнётом чужой веры не так-то просто раскрыть крылья, и полёт будет недолговечен.

– Так и рука московского князя тяжела, – вдруг высказался один из посадников.

– Так и новгородцы не медовые пряники! – парировала Евдокия. – Но сейчас вам всё ещё предлагают идти плечом к плечу, а вот потом – горе побежденным!

– Не первый раз воюем с Москвой и не последний, – оптимистично буркнул другой важный новгородец.

Дуня посмотрела на него и криво улыбнулась. Наверное, он что-то почувствовал, потому что задор истаял, а лицо его стало настороженным.

А Дуня с тоской подумала о том, что огромная республика из-за таких вот недалеких оптимистов уже опустела людьми. И что Москва больше не станет сюсюкаться с Великим Новгородом, потому что внешняя политика меняется на глазах.

Османы захватили не только Константинополь, но и итальянские колонии в Крыму, а это повредило основным торговым связям Москвы, и прежнее разделение торговых отношений с Новгородом больше не работает.

До сих пор князь пытался идти дипломатическим путем, но больше добра и согласия не будет. И Борецкая как раз это понимает, как и то, что сегодняшней Новгородской республике не выжить без вхождения в состав сильного государства.

Жаль, что она выбрала Литовско-польское княжество. И жаль, что республика в некотором смысле повторяет судьбу римской империи, прогнив на самом верху.

– А мне обидно за люд новгородский! – со злостью выпалила Евдокия, сжимая кулаки. – За что им лить кровь раз за разом?

– За свободу! – тут же ответили ей.

– Московский князь объединяет исконно русские земли, чтобы все мы стали единым, цельным, сильным государством. Поэтому ему важно, чтобы везде были одинаковые законы, и он настаивает на их соблюдении.

Евдокия повысила голос:

– А снисходительное отношение Казимира к новгородским вольностям только доказывает, что новые земли он согласен принять в виде колонии. Мол, вы в своей деревне до поры до времени можете делать, что хотите. А вот когда обратного пути не будет, то тогда вас всех в бараний рог скрутят и от мнимой свободы даже памяти не останется

– Нас не скрутишь!

– А много ли вас останется после войны с Москвой? Москва, Тверь, Псков, Касимское ханство стеной встанут, но не позволят Литве забрать под себя Новгород. А надо будет, так другие княжества подтянутся и выступят с нами заодно. Вольно вам на чужбине, так езжайте туда, никто не держит, но земли не трожьте!

– Не тебе тут распоряжаться! – прошипел Селифонтов, видя, что соплячку слушают.

Никто из собравшихся не говорил так открыто за Москву. Даже её сторонники всё больше тайные разговоры вели, чтобы не попортить давно налаженные торговые связи. А если кто из простых рот отрывал, то их быстро затыкали. Способов для этого много.

– А жаль, что мне не тут распоряжаться, – не отступила Евдокия, – у меня бы лучше получилось, чем у тебя или у Борецкой.

Кто-то насмешливо фыркнул, а Дуня гордо прошагала к бильярдному столу. Какой-то тучный посадник двумя руками держал кий и внимательно наблюдал как собрался бить по шару боярин Овин. Каждый удар игроков сопровождался бурными комментариями.

Игровой накал ненадолго увлёк Дуню, она даже успокоилась, а то от волнения её потряхивало. Но сильный удар в спину вытолкнул её вперед и падая, она ударилась подбородком о бортик стола. Всё вокруг взорвалось шумом, все разом закричали… женщины помогли Дуне подняться, приложили платок к разбитой губе, а потом перед ней поставили её обидчика.

– Ты? Я тебя знаю, – не веря своим глазам, воскликнула она.

Немного истории.

В описываемый период не только московский князь занялся сбором земель. Повсюду шел схожий процесс. Войной или выгодным браком, но именно в это время шло образование сильных государств и начиналась экспансия дальних земель.

Да, Колумб ещё не добрался до Америки, но есть Африка. А ещё все искали Индию.

В это время образовывался круг сильных правителей, с которыми можно было вести политику и республикам в этом "королевском кругу" не было места хотя бы потому, что они не могли выставить от себя человека, который нес бы ответственность за всех.

Возвращаясь к Великому Новгороду, то посадники не могли не понимать, что их выдавливают ото всюду. Не отступают исконные враги, а к ним добавились противодействия новых торговых союзов, а ещё повсюду активно поднимался вопрос веры и лояльность правителей стала завязана на вере.

Всё это не такая уж проблема, если за спиной стоит государство.

Новгородская знать обстановку понимала, но из-за не сходящихся личных интересов тянула в разные стороны. Ярким лидером была Борецкая. Можно только предполагать, что это была за женщина, раз её имя дошло до наших дней!

Она была опытным политиком, матерым олигархом и умным управленцем, но, к сожалению, уж точно не радетелем за свой народ. Однако, в памяти остались красивые лозунги Борецкой и жесткое вхождение Новгорода в состав московского княжества. Такого соединения никак не должно было случиться, но всё произошло по наихудшему варианту, причем не только для Великого Новгорода, но и для Москвы.