Текст книги ""Современная зарубежная фантастика-1". Компиляция. Книги 1-21 (СИ)"

Автор книги: Деннис Тейлор

Глава 26

Сколько потом жила, Эладора так и не вспомнит отрывок с того момента, когда тварь прянула к ним из туннеля, и до того, как Алина нашла ее и донесла на руках до укромной комнаты премерзкой таверны где-то на южном Долу Блестки. Святая бухнула перед Эладорой две оловянные кружки чего-то коричневого со скверным запахом.

– Пей, – приказала Алина и, последовав собственному велению, осушила свою чашу одним глотком. Состроила рожу от вкуса. – Влей в себя. Оно приведет твой живот в соответствие с головой и сердцем. Им всем будет равно херово.

Рассеянно святая принялась мять пальцами кружку, обрывая металл по щепотке, как Эладора отщипывала бы цветочные лепестки.

– Он сдох, – сказала Алина. – Веретенщик.

Эладора попыталась что-нибудь сказать, но издала лишь всхлип. Попыталась снова.

– Так уже… делали раньше… – На улице Желаний.

– Начисто сдох. Кого захерачу я, будет лежать отхераченный. И гореть. – Алина бросила на стол еще кусочек металла. – И дылда-упырь тоже помер.

Звяк.

– Как и его святейшество, сорок второй патрос Гвердона, Мастер-Хранитель Истинных и Милостивых Богов, Альмех Многовозлюбленный.

Звяк.

– Как и Тафсон. Мои соболезнования.

Эладора слишком опустошена, чтобы плакать. Правда, Джери был едва ей знаком, но ловец проявил доброту, когда она чувствовала себя брошенной, и прислушался, когда она просила его помочь профессору. Неправильно, что его жизнь просто взяли и оборвали.

– Насчет епископа Ашура и Келкина мне неизвестно. Может статься, они и живы. Туннель местами обвалился. Они могли оказаться на дальнем конце от нас. А иначе они попали под завал, и в таком разе выходит…

Звяк. Звяк.

– Ты собираешься допивать? – кивнула она на непочатое питье Эладоры.

Эладора передвинула кружку через стол.

– Почему ты за мной вернулась?

Алина приняла кружку.

– Там, где я росла, неподалеку держали соколов. В лесах устраивались разные забавы, и знать съезжалась на соколиную охоту. Когда я была маленькой, то принимала их за волшебных птиц. Я смотрела на них через забор – на поле меня не пускали, – все глядела, как они воспаряют. Как будто собираются поймать солнце и слететь с ним вниз. Сильные и стремительные, да, но также мудрые и красивые. – Она взглянула на Эладору, чересчур смятенную и измученную, чтоб вставить слово. – Когда мне было… ох, пятнадцать? Короче, меньше, чем тебе, – меня избрали боги Хранителей. Штормовой Рыцарь склонился с вышнего неба и свершил надо мной помазание огнем и молнией. И стала я Святая Алина Неуязвимая. Не знаю, отчего они меня выбрали. Сафидисты…

– Я не сафидистка, – машинально проронила Эладора.

– Сафидисты бают о вере, о добрых делах, о равнении души на божью волю. В моем случае – ничего подобного. Так вышло – и все. Хвала небесному провидению.

Короче, стала я не в рот великой героиней. Меня приглашали на самые разнеможные вечера, брали с лордами и ледями на соколиную охоту. – Алина вздохнула. – Оказалось, что соколы просто-напросто шандарахнутые. Эти высиралы мышиных шкур выклюют глаза, только попробуй к ним подойди.

Вот таковы и боги. Издали они покажутся мудрыми и могучими, но… наши боги, Хранимые Боги – придолбаны наглухо, что твои соколы. На инстинктах, на рефлексах, и ни одной мысли наперед.

Или представить их навроде коров. Прекрасные коровы, созданные из солнечного вихря и серебряных струн наших душ… – Алина поперхнулась. – Ты же не видишь их так, как я. Охренеть, как они прекрасны! Сердце мое замирает. И какие же они полудурки – так бы и врезала! И это мы их сохранили такими: тупыми и слабыми, и зависимыми от нас. Да, знаю, знаю, мы все сделали правильно. Лучше Хранимый Бог, чем одичалый, верно? Но… – Алина умолкла. Хлебнула из Эладориной чаши, добавила. – Идет оно все в пень.

– Это не ответ на мой вопрос.

– Не ответ. Я только хотела развеять заблуждения, которые у тебя обо мне могут сложиться. Будто бы я отмечена особой мудростью, ясновидением или около того. Да, я выколочу сумеречное дерьмо из веретенщиков, но боги не наставляют меня на путь истинный. Я бреду сама и сама расхлебываю все это говно, так же как все остальные.

– Тогда почему ты за мной вернулась?

– Тому есть три причины. – Алина воздела левую руку и вытянула указательный палец. Причин точно не больше трех, подумала Эладора, иначе ей понадобилась бы другая рука в помощь этой, ущербной. – Причина первая. Ты не хуже других разбираешься в той параше, что у нас приключилась. В колоколах, алхимиках и Черных Железных богах, так? Полной картиной я не владею. Думаю, и ты тоже, но у тебя есть те обрывки, которых нет у меня.

Алина прикончила вторую чашу.

– Что подводит нас ко второй причине. Я поскорей убралась с места драки, поскольку вместо церковной стражи набежали дозорные, да еще со своими свечками в заднице. А дозор, слыхала я, с алхимиками нынче целуется. И это означает, что нам придется действовать через их голову. Нам нужен комитет по общественному порядку, я права?

– Не их ли – в смысле, не с ним ли церковь собиралась сражаться?

Алина поймала взгляд трактирщика, и появились еще две кружки. Она взяла одну и с интересом поболтала содержимое.

– За тридцать лет церковная стража сделалась столь же боевита, как святый хер нашего дряхлого патроса. А я хоть и избранница Хранимых Богов, но посмотри на меня – я всего лишь одна баба. Что прикажешь мне делать – переть до гильдии алхимиков, вышибить двери и с одной рукой рвануть на штурм? – Эладоре не понравился огонек в глазах Алины.

– Первым делом завтра утром собирается комитет, – сказала Эладора.

Как оказалось, комитет собрался еще до рассвета. Срочное заседание, в ответ на события этой ночи, – так им сказали письмоводители, когда Эладора с Алиной прибыли к зданию Парламента. Мимо них проносились гонцы, вестовые, посланные за Эффро Келкином и другими высокопоставленными членами.

– Хреново. Побудь здесь, ладно? – сказала Алина. От нее разило выпивкой, и Эладоре захотелось объяснить, что в таком виде не подобает обращаться в парламентский подкомитет. Святая скрылась в развилке коридора, куда, Эладора была уверена, посетители не допускались.

Эладора присела на жесткую скамью в какой-то приемной этого здания-лабиринта, остро ощущая и свою неподобающую одежду, и неодобрительные взгляды секретарей и доверенных. Она уселась настолько застенчиво, насколько могла – склонила голову и аккуратно сложила руки на экземпляре «Религиозной и светской архитектуры», который таскала с собой по всему городу.

Оказалось, что обложка книги заляпана кровью. Кровью Джери. Пятно она прикрыла локтем и улыбнулась проходившему клерку. Внушала себе – она по важному делу. Надо рассказать им о Черных Железных богах, о значимости колоколов, о подозрениях в измене гильдии алхимиков. О несправедливом заключении профессора Онгента, о самопожертвовании Джери. Хорошо бы иметь при себе перо и бумагу, тогда она придала бы многим открытиям и прозреньям четкую форму. Навела бы порядок в чехарде, окружавшей ее всю эту неделю.

Эладора подняла глаза. Какая-то женщина протягивала ей носовой платок. Эладора дотронулась до лица, оно оказалось влажным от слез. Она зашарила по одежде за собственным платком, но в уличной кожанке, одолженной у Джери, такие предметы не водились.

Она взяла платок у женщины, промокнула глаза.

– Спасибо.

– Не за что. – Женщина улыбнулась. Эладоре не угадать ее возраст, на коже восковой глянец алхимических притираний. Элегантно одета: простоту накидки подчеркивала гильдейская цепь, длинные рыжие волосы заплетены косой и замысловато уложены, скреплены золотой заколкой. – Может, я смогу для вас сделать что-нибудь еще? Вы выглядите ужасно расстроенной.

– Нет, нет, ничего. Благодарю вас. Я в порядке.

Женщина цокнула языком.

– Разумеется, нет. Все равно, предложение в силе. А что вы читаете?

Эладора осмотрительно скрестила руки на книге.

– Об истории архитектуры.

– Об истории, – провозгласила женщина, – пишут в основном полудурки или пройдохи. Чужие предрассудки только собьют вас с пути. Изучайте город сами, приходите к собственным выводам.

К ним скользнул служащий.

– Гильдмистресса, комитет хочет побеседовать с вами.

Гильдмистресса, повторила мысленно Эладора, внезапно сообразив, кто эта женщина. Гильдмистресса Роша, глава гильдии алхимиков и самая могущественная женщина в Гвердоне, поднялась со скамейки, отряхнула юбки и вошла в покои совета. Половина народу последовала за ней из приемной: свита писцов, стряпчих, советников и телохранителей.

Эладора тоже, не соображая, поднялась за ней следом. То ли твердо окликнуть Рошу, пусть поведает, зачем ей Черные Железные боги, то ли всего лишь попросить отпустить Онгента. Она не знала, что скажет, подойдя к Роше, – но этого и не случилось. В боковых дверях возникла Алина и схватила Эладору за руку.

– План меняется. Идем.

Эладора не столько пошла, сколько поволоклась, как за товарным поездом. Она подозревала, что, если попытается вырваться из железной хватки святой, та сломает ей руку.

– Что случилось? – шепотом спросила Эладора.

– Вздрючили, пидорасы, ох, вздрючили. – Алина провела Эладору в очередную дверь этого головоломного сооружения, закрыла дверь за собой и походя оторвала ручку, чтобы никто не поспешил за ними. – С Келкином у них, как у дохлой ящерицы, хоть видимость хребтины была, а без него комитет по общественному порядку безопасности сдулся. «Рекомендовано принять предложения по передаче не основных обязанностей дозора…» – продались, сволота, алхимикам. Сперва признали, что от стражи толку, как от говна, потом отдали наш город свечкоделам. «Военное положение, усиленное отрядами сальников…» Сральников! «Для недопущения бунта» людей с улиц убрать и все забаррикадировать – а алхимики спокойно заграбастают колокола и разрешения не спросят.

– Но… ты убила веретенщика! А алхимики сами взорвали Колокольную Скалу! А может, и Палату Закона.

– Ага. Увы, всякого, кто мог бы хоть что-то предпринять, уволили и заменили психованными ходячими ночниками. Ну почитай что всякого.

Они приблизились к новой двери, тяжелой, окованной железом. Эладора сморгнула от неожиданности. Она уже видела ее прежде – в книге, которая у нее с собой, есть точно такой же рисунок. Такие двери ведут в древние ходы на дне города, после разгрома Черных Железных богов их укрепили, защитили колдовством и ограждающими рунами.

– СУКА, ДА ОТКРЫВАЙСЯ ТЫ, – взревела Алина гласом хоров ангельских. Меч ее раскалился добела, и дверь дрогнула. Пронеслись сернистые вспышки разряженных охранных заклятий.

– Идешь? – хмуро бросила она Эладоре.

Та приостановилась на пороге, вспоминая о третьей причине. А затем двинулась во тьму за святой.

– Причина третья, – сказала Алина ей прошлой ночью. – Я убила почти всю твою семью.

Крыс не находил себе места. Упыри не спят, как люди, но даже свернуться в темном углу и дать костям роздыху не получалось никак.

Он оголодал, и объедки, что удалось наскрести, не утоляли голод. Слышно было, как в соседней комнате Шпат перебирает бумаги, то и дело ворча от боли. Тоже не спит. Донельзя публичная победа Шпата над Холерным Рыцарем завоевала им много новых друзей – в первую очередь тех, кто задолжал гильдии денег.

Спасти Мамулин дом на воде не удалось. Она переехала жить к внуку. Шпата устроили ночевать в одной из комнат большой многоместной ночлежки. Здание переполнено, по десять-двенадцать обитателей на комнату, но им выделили отдельное место. Чествовали героя этого часа либо сторонились больного, умирающего каменного человека – в любом случае Крыс наслаждался затишьем после наплыва бесконечных посетителей и верных сторонников. Убийство подручного Хейнрейла придало огласку их борьбе за верховенство в гильдии. Отныне обратного хода нет.

Таммур устроил в ресторане встречу с другими ворами. Еще не настоящее судилище, но уже нечто близкое. Шпат и Таммур общались часами, говорили так долго, что Крысу слышалось, как челюсть друга клацает, кальцинируясь. Опять предстоит алкагест, напрямую в шею. Таммур платит – вкладывается впрок.

Розоватое сияние очертило на востоке шпили Священного холма. До рассвета еще час. Местами он задавался мыслью, куда делась Кари, но, погруженный в упырий настрой, был не в состоянии о ней беспокоиться. Просто абстрактный вопрос, холодный и отвлеченный – и глубоко вторичный, в сравнении с голодом.

Еда. Крыс встрепенулся, осторожно прокрался по лестнице и вышел на улицу. Вниз, к причалам, до ряда домов, что опустели при подходе к берегу ядовитой тучи с Колокольной Скалы. Он не отдавал отчета, что именно ищет. Может, дохлую клушу или кота, жесткого, как щетка. Лишь бы было мертвое и целиком.

Принюхиваясь, облазил помойку. Порыскал по брошенным, пустым домам. В одной комнате Крыс нашел под половицей крысу, от отравы ее тельце скорчилось, а мех пожелтел. Он обтер ее и куснул. Мясо жилистое, противное, и ей не насытиться.

Неподалеку послышались шаги, тихие, как тень. Насыщенные духи́ маскировали гниение. Барсетка здесь. Она разоделась по полному шику – кем-то выброшенное, перелатанное вечернее платье, шляпа с огромными полями, даже дамский веер. Ноги, однако, голые – людские туфли на ее копытца не налезут.

– В нашем мире крыс крысе враг, – заметила она, разглядев его ужин.

Он отшвырнул недожеванный трупик и прошипел приветствие.

– Ты сегодня ночью поразвлекался? – спросила она.

– За нами явился Холерный Рыцарь. Шпат его убил. – У Крыса в животе забурчало, когда он вспомнил о мертвой туше Рыцаря. Посдирав броню, его столкнули обратно в канал, но вдруг повезет, и Крыс его выловит.

– От молодца! Не надо нам этой страхолюдины. Так, значит, твой приятель собирается на сточный суд?

Крыс кивнул. Звучало подозрительно – Барсетка никогда особо не интересовалась разборками Братства.

– И ты вписываешься за него?

– Угу.

Она обмахнулась веером и проговорила:

– Похавать хочешь? Пойдем со мной.

Она свела его в подвал и там вытащила из укромного тайника большой холщовый сверток. Внутри лежал труп старого человека. Нетронутый.

Барсетка благоговейно ощупала лицо покойника, его складчатые веки, блеклые морщинистые щеки.

– Отказало сердце. Он прятался здесь от облака. – Она прикрывалась веером, когда облизывалась. – Я к нему не притрагивалась. Если хочешь, давай разделим.

– Трупных шахт поблизости нет, – буркнул Крыс и потянулся за предплечьем усопшего.

Барсетка шлепнула его по руке, обругав:

– Проявляй почтение! Мы не пожиратели падали. Я не ем плесневых мертвецов просто так, с голодухи. Веди себя прилично и ты!

– Чего тебе еще не хватает?

– Ритуала психопомпов. Мы проводим его душу в путь. – Барсетка стянула перчатки и элегантно уложила их на сломанный стул. Засучила рукава. Достала из сумочки салфетку, расстелила на коленях. Потом когтями впилась старику в ребра и потянула их в стороны. Грудная клетка разломилась, как спелое яблоко. Она мастерски просеяла пальцами осколки костей, мышцы, легочную ткань и добралась до сердца. Его она передала Крысу.

– По чуть-чуть от сердца и мозга, – сказала она, начиная лущить череп от кожи. – Это почтит его. Много не ешь. А когда закончишь, посидим на Ягнячьей площади и попьем чайку на солнышке, как надземные люди.

– Хлопотно, – промычал Крыс, старательно разжевывая мясо. Тем не менее Барсетка права – свежий мертвяк вгонял его в дрожь, пробуждал алчность, перекрывающую обычную потребность питаться. В штольнях под Могильником голову и сердце оставляли старейшим; он видел, как зрелые упыри перетаскивали мешки с данью из шахт в глубинные отнорья.

Голод утихал, и начинала работать мысль. Хейнрейл уже знает, где они. Первый порыв – найти Шпату новое убежище, вдруг Хейнрейл нашлет на них новые неприятности, но, может быть, время таиться прошло. Шпат открыто объявил, что выступил против мастера, и набрал достаточную поддержку, чтобы побороться всерьез. Хейнрейлу придется выйти на суд или развязать войну на улицах, что привлечет в лагерь Шпата еще больше сторонников.

– На сточном судилище увидимся? – спросил он Барсетку. Упырицу не назвать влиятельной в Братстве, но в счет пойдет каждый голос.

– Не для меня такие представления. И… не пойми неправильно, но несчастному больному малышу стоило бы уехать на остров Статуй, а не раскачивать лодку со своим дурацким вызовом. Дивлюсь, с чего господин Таммур вообще уделил ему внимание.

Конечно, она знать не знает о видениях Кари, их секретном оружии. Крыс вновь почувствовал необъяснимый прилив злости. Вдруг заломило в боку, резкая боль – но тут же прошло. Он потер грудь, задумавшись, что именно он ощутил. Упыриха ничего не заметила. Он принялся выковыривать из зубов мясные волокна, вполуха слушая болтовню Барсетки о своих человечьих друзьях.

Позже, зайдя в комнату ночлежки, он увидал, что Шпат все так же сосредоточенно корпит над записками Иджа. И не стал тревожить каменного человека за его занятием.

Кариллон отыскала дорогу к их берлоге около полудня. Интересно, она обнаружила их в своих грезах или попросту расспросила, где сейчас сын Иджа? Крыс учуял ее еще в коридоре. И с ней незнакомый запах, молодой и мужской, надушенный, чтобы скрыть ароматы крови, алхимических реагентов, блестящей воды, чердачной пыли.

Когда она попыталась войти, Крыс загородил проход, рыча на незнакомца. Тот не отшатнулся, лишь стоял и глупо лыбился.

– Крыс! Все хорошо. Он хороший, – сказала Кари.

– Кто это?

– Мирен. Он сын того профессора, про которого я говорила. Он умеет…

– Ты что, с ним трахалась? – Для Крыса секс вообще ничего не значил. Но, как правило, у людей он указывал на серьезную привязанность – Крыс этому научился в надземье. И решил, что незнакомец ему не нравится.

Кари сердито нахмурилась. У людей случка проходит в уединении, припомнил он.

– Э-э, вроде того. Слушай, он нам поможет. Я должна поговорить со Шпатом.

– Только ты. – Крысу потребовалась сила воли, чтобы отступить от проема и пропустить Кари в комнату к Шпату. Когда она поравнялась с ним, он ощутил вкус клыков во рту, почувствовал, как вылезли когти. Нечто в новой силе Кари плохо с ним ладило, и рядом с Миреном срабатывал тот же инстинкт. Стремление убивать.

Крыс широко улыбнулся новичку.

– Я Крыс, – сказал он, опять располагаясь в дверном проеме и рукой перекрывая проход.

Мирен пожал плечами.

– Знаю. Я следил за тобой у склада на Мясницком ряду. – И с этими словами он извернулся, быстрее, чем вправе двигаться люди, и, поднырнув Крысу под локоть, очутился в комнате. И, повернувшись к Крысу спиной, легким прогулочным шагом прошествовал за Кариллон в комнату Шпата.

Крысу захотелось вспороть Мирену горло – выяснить, будет ли свежая жертва так же упоительна, как труп, добытый Барсеткой, – но он проглотил гнев и вошел в комнату вслед за мальчишкой.

– Профессор тебя может вылечить, – говорила Кари. – Надо только вызволить его из тюрьмы. – Она металась по комнате, полная энергии, выплескивая обрывки озарений из своих грез. Шпат сидел на полу без движения, погруженный в раздумья.

– Не из тюрьмы. – Мирен примостился в дальнем от Крыса углу, поближе к Кари. – А из квартала Алхимиков.

– Ага, куда проще, – буркнул Крыс. Квартал Алхимиков – по сути, город в городе, запретный для всех, кроме самих алхимиков, их творений и слуг. Упырь никогда не был внутри, хотя шпионил с окрестных крыш и проползал под низом по трубам и подземным ходам.

– Возможно. – Шпат прикрыл глаза. – Кари, ты рассмотрела, где они его держат?

– Вроде. Заглядывать туда – словно… оказаться посреди пыльной бури.

– Опиши здание.

Она описала, как могла, стараясь облечь в слова чужеродное колокольное восприятие города.

– Что примыкает к нему с востока?

– Погрузочная площадка.

– Вспомни подробности.

Они до мелочей перетирали одно и то же, выстраивая картину тамошней местности. У Шпата талант архитектора – понимание пространства, присущее каменному человеку. Ему приходится заучивать, во сколько мучительных шагов обойдется пересечь двор за домом или какие проходы чересчур узки – ими нельзя пользоваться без риска обтереться о встречного и его заразить. Кари вознегодовала от пристрастного допроса и кричала, что они зря тратят время, но Шпат оставался непоколебим и дотошен. Снова опиши подворье. Опиши ворота. Опиши расстояние между окнами. Сколько шагов до того крыльца, до той арки? Где растет трава?

Крыс утрачивает интерес к сути, лишь слушает голоса друзей, и всё. Сквозь забытье они звучат где-то над слоем земли, а он внимает им снизу, издалека.

Голоса разом стихают. Шпат как лежал, так и лежит, погруженный в раздумья.

Они ждут, и у Крыса бурчит в животе.

Они ждут, пока, с хрустом камешков, Шпат не встает на ноги.

– Крыс, – говорит он, – надо, чтоб ты опять сходил на Могильный холм.

Шпат объясняет свой замысел, и Крыс смеется – долгим, протяжным, глубоким смехом, и не может отделаться от ощущения, что недавно съеденный им мертвец тоже вторит его радости.